Текст книги "Другая миссис"

И тогда Отто расплакался.

– Что ты собирался сделать? – мягко спросил его Уилл, кладя ладонь на плечо сына и поглаживая его. – Дружище, ты ведь не такой. Ты не совершишь такую глупость.

И они оба разрыдались. Только я не проронила ни слезинки.

И Отто признался нам, не вдаваясь в подробности (причем иногда его было трудно расслышать сквозь судорожные рыдания), что прошлой весной стал мишенью для издевательств других подростков. Он думал, что со временем это пройдет, но, после возвращения в школу в августе, все стало только хуже.

По его словам, несколько популярных парней утверждали, что он пялился на одноклассника. Слухи быстро разнеслись по школе, и вскоре Отто каждый день называли гомосеком, фейри[15]15
  Уничижительное прозвище для женственных мужчин.


[Закрыть] и педиком.

– Тупой педик, – ржали они. – Сдохни, пидор.

Отто не смолкал, перечисляя используемые его одноклассниками эпитеты. Только когда он сделал паузу, чтобы перевести дух, директор спросил, кто именно так его обзывал. И есть ли свидетели, или все это только его слова.

Стало ясно: ему не поверили. Отто продолжил. Он поведал, что ему угрожали и издевались не только на словах, но и на деле. Загоняли в угол в душевой, запихивали в шкафчики в раздевалке. Измывались виртуально: фотографировали, уродовали снимки в «Фотошопе» и распространяли в школе.

Когда я услышала все это, мое сердце разбилось, а в груди поднялся праведный гнев. Мне хотелось найти задиравших Отто мальчишек и свернуть им шеи. Давление подскочило. В голове и в груди запульсировало. Я оперлась на спинку стула, чтобы не упасть.

– Что вы собираетесь делать с этими мальчишками? – потребовала я. – Вы ведь накажете их, верно? Это не должно сойти им с рук.

– Если Отто сообщит имена виновников, я с ними побеседую, – бесстрастно ответил директор.

На лице Отто проступил испуг. Было ясно: он никогда не сообщит их имена, потому что тогда его жизнь станет еще невыносимее.

– Почему ты ничего не сказал нам? – спросил Уилл, опускаясь на корточки рядом с сыном, чтобы заглянуть ему в глаза.

Отто посмотрел на него и замотал головой:

– Пап, я не гей.

Как будто это имело значение.

– Я не гей, – повторил сын, теряя остатки самообладания.

Но муж спрашивал о другом.

– Почему ты не сказал нам, что над тобой издеваются? – уточнил Уилл. Отто ответил, что говорил. Говорил мне.

В этот момент мое сердце ухнуло так низко, что чуть не выскользнуло из тела. В Чикаго тогда случился всплеск насилия. В отделение неотложной помощи поступало огромное количество окровавленных пациентов с огнестрельными ранениями. Моя повседневная работа стала напоминать работу врачей из телесериалов, а не лечение заурядного жара и переломов костей. Вдобавок ко всему у нас не хватало персонала. В те дни мои двенадцатичасовые смены больше напоминали пятнадцатичасовые. Во время этого непрерывного марафона я едва успевала опорожнить мочевой пузырь или поесть. Домой возвращалась словно в тумане – с усталостью и недосыпом. Я забывала всякие мелочи вроде чистки зубов или покупки молока по пути с работы.

Отто жаловался, что его задирают, а я не обратила внимания? Или вообще не расслышала?

Уилл оглянулся на меня, спрашивая недоверчивым взглядом, знала ли я. Я пожала плечами и замотала головой, создавая впечатление, что Отто мне ничего не говорил. Говорил он на самом деле или нет – трудно сказать. Уверенности у меня не было.

– С чего ты взял, что пронести в школу нож – хорошая идея? – обратился Уилл к сыну. Я попыталась представить, какой логикой руководствовался Отто, решив утром взять с собой нож.

Его ждут серьезные последствия или дело ограничится выговором? Найду ли я в себе силы снова отправить его в школу, когда все закончится?

– Что ты собирался с ним делать, дружище? – спросил Уилл, имея в виду нож. Я напряглась, не уверенная, хочу ли знать ответ.

Отто бросил взгляд через плечо и прошептал охрипшим от слез голосом:

– Это мамина идея.

Я побледнела как мел от нелепости этого заявления. Какая наглая ложь!

– Это была мамина идея взять в школу нож. Чтобы напугать их, – врал сын, уставившись в пол, под пристальными взглядами Уилла, полицейского и меня. – Это она сунула его мне в рюкзак.

Я ахнула. Теперь ясно, откуда взялась эта ложь: я всегда собирала ему рюкзак. Мы с Отто очень похожи. Он всегда был и остается маменькиным сынком. Он думал, что я защищу его от последствий: если возьму вину на себя, ему ничего не будет. Однако он не подумал, как это отразится на моей репутации, на моей карьере, на мне самой.

Я очень переживала за Отто. Но теперь разозлилась.

До этого момента я и не подозревала, что его унижают в школе. И в жизни не посоветовала бы взять с собой нож – нож! – попугать других школьников, не говоря о том, чтобы самой сунуть его в рюкзак.

Почему Отто решил, что кто-то поверит в явную ложь?

– Отто, это просто нелепо, – выдохнула я. Взгляды всех присутствующих тут же переключились на меня. – Как ты можешь так говорить?

Мои глаза тоже начали наливаться слезами. Я ткнула пальцем ему в грудь и прошептала:

– Это сделал ты, Отто. Ты.

Он дернулся на стуле, словно ему отвесили пощечину, повернулся ко мне спиной и снова разрыдался.

Вскоре мы отвезли сына домой. Нам сообщили, что в ближайшее время состоится слушание насчет исключения, на котором решится, позволят ли ему вернуться в школу. Мы не стали ждать результатов. Я никогда не нашла бы в себе силы снова отправить его туда.

Позже – ночью, наедине – Уилл спросил меня:

– Тебе не кажется, что ты была с ним слишком сурова?

Вот оно. Первая трещина в нашем браке.

Раньше между нами не возникало никаких размолвок. Мы были словно пара бриллиантов, способных выдержать любые тяготы семейной жизни, не дав трещины.

Я жалела, что в кабинете директора все обернулось именно так. И чувствовала себя ужасно от осознания, что Отто долго терпел издевательства, а мы ничего не знали. Горевала, что дело дошло до решения. Что взять нож в школу оказалось единственным оставшимся выходом. И злилась, что сын попытался свалить вину на меня.

– Нет, я не была с ним слишком сурова.

– Сэйди, он всего лишь мальчик. Просто совершил ошибку.

Однако, как я вскоре выясню на собственном опыте, не все ошибки можно легко простить. Не прошло и двух недель, как я узнала: у Уилла есть любовница. И уже довольно давно.

Затем – известие о смерти Элис. Я колебалась, но муж был настроен решительно.

– Случайности не случайны. Ничего не происходит просто так.

Он обещал, что в Мэне мы заживем счастливо. Что нужно просто оставить прошлое позади, в Чикаго, и начать с чистого листа. Правда, от меня не укрылась ирония происходящего: цена нашего счастья – жизнь Элис.

Теперь, когда мы сидим за столом, доедая ужин, мой взгляд не отрывается от темного окна над кухонной мойкой. Я думаю об Имоджен, о Бейнсах и об утреннем обвинении офицера Берга. Станем ли мы здесь счастливыми или злой рок будет преследовать нас, куда бы мы ни отправились?

Камилла

После того, первого раза наши с Уиллом встречи стали регулярными. Мы побывали во множестве гостиничных номеров, которые благодаря моим просьбам постепенно становились все роскошнее. Первые предложенные им отели мне не понравились. Сырые, грязные, дешевые, душные. С тонкими заляпанными простынями, от которых все тело чесалось. И стенами, через которые слышно соседей, – и наоборот.

Я заслуживала лучшего, чем отели эконом-класса с дешевой обслугой. Я была особенной и заслуживала соответствующего отношения. Уилл должен был сам догадаться. Но однажды я решила намекнуть ему.

– Всегда мечтала увидеть «Уолдорф»[16]16
  Сеть роскошных отелей.


[Закрыть] изнутри…

– «Уолдорф»? – переспросил он, прежде чем рассмеяться. Мы спрятались поглубже в нише многоэтажного дома – там, где нас никто не увидит. Мы никогда не вспоминали о его браке – так повелось. Это из разряда тех вещей, в существование которых не хочется верить, наряду со смертью, пришельцами и малярией.

– Ты про «Уолдорф-Асторию»? Ты же знаешь, что номера там долларов по четыреста за ночь, если не больше.

– Разве я не стою этого?

Как выяснилось, стоила. Поскольку не прошло и часа, как нам достался номер на десятом этаже и бесплатное шампанское в придачу.

– Нет ничего, – сказал Уилл, открывая дверь роскошного гостиничного номера и впуская меня первой, – чего я бы не сделал ради тебя.

Внутри оказались камин, терраса, мини-бар и роскошная ванна, в которой можно нежиться, любуясь из окна видом на город.

Персонал отеля обращался к нам «мистер и миссис Фоуст».

– Желаем приятно провести время, мистер и миссис Фоуст.

Я вообразила мир, в котором я – миссис Фоуст. В котором я живу в доме Уилла вместе с ним. В котором я выносила и вырастила его детей. Это была бы прекрасная жизнь.

Но я не хотела быть второй Сэйди. Я гораздо лучше нее.

Уилл говорил искренне: он был готов сделать что угодно ради меня и раз за разом доказывал это. Осыпа́л милыми безделушками, писал любовные письма, дарил подарки. Приводил к себе домой, когда там никого не было. Дом оказался совсем не похож на мрачную двухкомнатную квартирку на севере Чикаго, где когда-то обитали мы с Сэйди. Где кругом околачивались пьяницы и бродяги, попрошайничая у нас, когда мы выходили на улицу. Не то чтобы у нас были лишние деньги. Да если б и были, я никогда не отличалась щедростью. В отличие от Сэйди, которая вечно искала в сумочке мелочь, а пьянчуги и бродяги липли к ней, словно вши к волосам.

Они пытались приставать и ко мне. Я послала их на три буквы.

Оказавшись в их доме в первый раз, я провела ладонью по подлокотнику кожаного дивана. С удовольствием потрогала стеклянные вазы, канделябры и другие – явно дорогие – предметы. Сэйди, которую я знала раньше, никогда не смогла бы позволить себе такое. Наверное, хорошо быть врачом с соответствующей зарплатой.

* * *

Уилл направился в спальню. Я – за ним.

На прикроватном столике их с Сэйди фотография. Свадебная фотография. Прелестная картинка. На снимке они стоят посреди улицы. Фокус на них, фон размыт. Весенние цветущие деревья раскинули над ними ветви. В отличие от большинства новобрачных, они не пялились в камеру с дурацкими улыбочками на губах по просьбе фотографа. Вместо этого целовались, прильнув друг к другу. Глаза Сэйди были прикрыты, а Уилл смотрел на нее так, словно она самая прекрасная женщина на свете. Его рука обнимала ее за талию, рука Сэйди лежала на его груди. В воздухе вокруг новобрачных рассыпа́лись рисовые зернышки – символ процветания, плодовитости и удачи.

Уилл заметил, что я разглядываю снимок.

– У тебя хорошенькая жена, – сказала я, чтобы сохранить лицо. Как будто никогда прежде не встречала ее. Хотя на самом деле никакая Сэйди не хорошенькая – обычная в лучшем случае.

– Да, пожалуй, – ответил Уилл с виноватым видом.

Мысленно я твердила, что он просто не мог ответить по-другому. Что ответить по-другому было бы неправильно с его точки зрения. Что он на самом деле не считал Сэйди хорошенькой.

Он приблизился, провел ладонями по моим волосам и страстно поцеловал:

– Ты прекрасна.

«Прекрасна» – лучший комплимент, чем «хорошенькая». Значит, в его глазах я красивее Сэйди.

Уилл потянул меня к кровати и сбросил подушки на пол.

– Разве твоя жена не будет против? – хихикнула я, присаживаясь на край.

Думаю, уже ясно, что я не отличаюсь высокой нравственностью. Но я допускала, что Уилл слеплен из другого теста.

Он подошел, сунул руку мне под юбку и озорно улыбнулся:

– Надеюсь, что так.

После этого мы больше не заговаривали о его жене.

Вскоре я узнала, что до свадьбы Уилл был дамским угодником. Донжуаном – из тех мужчин, которые думают, что никогда не остепенятся.

Как говорится, от старых привычек трудно избавиться. И Сэйди держала его на коротком поводке…

Но, как бы мы ни старались, людей не изменить. Поэтому Сэйди держала его в узде, как когда-то меня. Если б она нашла мои зажигалки и сигареты, они тут же испарились бы, а если б я забыла закрыть за собой дверь ее комнаты, то она сменила бы замки. Она была той еще педанткой. И настоящим тираном.

Я видела по глазам Уилла, что Сэйди старалась приручить его, лишить мужественности.

А я позволяла ему почувствовать себя мужчиной.

Сэйди

На часах семь тридцать. Имоджен до сих пор нет. Уилл, кажется, не беспокоится. Даже после того, как я начинаю давить, спрашивая, с кем она занимается и где живет ее подруга.

– Уилл, я знаю, тебе хочется верить в лучшее. Но мы же оба прекрасно понимаем, что она не учит испанский.

Муж пожимает плечами.

– Сэйди, она ведет себя как обычный подросток.

– Как наглый и хулиганистый подросток, – возражаю я с бесстрастным выражением лица.

Отто четырнадцать – тоже подросток. Но завтра ему в школу, и сейчас он дома, с нами, как полагается.

Уилл бросает грязную губку для посуды в раковину и поворачивается ко мне с великодушной улыбкой.

– Когда-то я тоже был хулиганистым подростком – и посмотри, в кого вырос. С ней все будет в порядке.

На кухню входит Отто с тетрадью и учебником по геометрии. Муж с сыном садятся за стол и приступают к домашнему заданию. Тейт включает телевизор в гостиной и сворачивается калачиком под одеялом: смотреть мультик.

Я несу наверх бокал вина. В планах – долгое расслабление в теплой ванне. Но на верхней ступеньке лестницы я обнаруживаю, что меня тянет не в ванную, а в комнату Имоджен.

Подхожу. Прижимаю ладонь к двери и распахиваю ее, не обращая внимания на табличку с требованием держаться подальше. Вхожу, нащупываю на стене выключатель и зажигаю свет. Теперь все видно. Я замечаю кучу разбросанной по полу темной одежды. Ее так много, что приходится отодвигать в сторону, чтобы не наступить.

Пахнет благовониями. Коробка с ароматическими палочками лежит на столе рядом с держателем в форме свернувшейся змеи. Видимо, палочки вставляются прямо в пасть. И запах все еще довольно сильный. Интересно, заходила ли Имоджен сюда после школы и зажигала ли благовония, прежде чем уйти… туда, где бы она сейчас ни находилась. Письменный стол деревянный, старый. Имоджен вырезала на нем слова. Нехорошие слова. Злые.

Катитесь к черту. Ненавижу вас.

Делаю глоток вина, прежде чем поставить бокал на стол. Провожу пальцем по деревянным бороздкам, задумавшись, не этот ли почерк я видела и на стекле своей машины. Жаль, я не догадалась сфотографировать надпись, прежде чем она растаяла. Можно было бы сравнить форму букв. Тогда я знала бы наверняка.

Это первый раз, когда я зашла в комнату Имоджен. Я пришла сюда не шпионить, но теперь этот дом принадлежит моей семье, и я чувствую, что имею на это право. Хотя Уиллу не понравилось бы. Голоса мужа и сына из кухни едва слышны. Они понятия не имеют, где я сейчас.

Сначала заглядываю в ящики письменного стола. Там находится именно то, что и ожидаешь увидеть в ящике стола: ручки, бумага, скрепки. Затем забираюсь на стул и провожу рукой по книжной полке над столом. Результат – полная ладонь пыли. Спускаюсь обратно на пол.

Подхожу к прикроватной тумбочке и дергаю за ручку. Содержимое тумбочки разнообразно. Детская книжка, скомканные салфетки, закладка. Презерватив. Вытаскиваю его и пару секунд рассматриваю, раздумывая, сказать ли Уиллу. Имоджен шестнадцать. В наше время шестнадцатилетние занимаются сексом. Но презерватив, по крайней мере, означает, что Имоджен не делает глупостей и предохраняется. Не могу ее винить. Будь у нас отношения получше, я бы поговорила с ней как женщина с женщиной. Однако что есть, то есть. Как бы то ни было, теперь, когда девушка достигла определенной зрелости, ей пора навестить гинеколога. Да, это, пожалуй, лучший выход из положения.

Кладу презерватив на место. И обнаруживаю фото.

Судя по телосложению и остаткам прически – остальная часть снимка выскоблена кем-то явно разгневанным, – там изображен мужчина. Его лицо стерто, как стертый ребром монеты лотерейный билет. Интересно, кто это. Интересно, откуда Имоджен его знает и почему так разозлилась, что сделала такое.

Опускаюсь на четвереньки, заглядываю под кровать, роюсь в карманах разбросанной по полу одежды. Потом поднимаюсь, иду к шкафу и открываю дверцу. Вслепую нашариваю выключатель и дергаю.

Не хотелось бы, чтобы Уилл узнал, что я хозяйничаю в комнате Имоджен. Задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам снизу. Ничего, кроме идущего по телевизору мультика Тейта и его детского смеха. Если б только он мог остаться таким навсегда… Уилл и Отто молчат: наверное, склонились над разложенными на столе тетрадями и сосредоточенно думают.

Вскоре после происшествия с Отто я прочла статью, как правильно обыскивать комнату сына или дочери-подростка – в какие места заглядывать. Оказывается, не в очевидные вроде ящиков письменного стола, а в нестандартные: потайные карманы в подкладке куртки, электрические розетки, банки из-под газировки с двойным дном. Цель родительских поисков внешне тоже не всегда вызывает подозрения: чистящие средства, пластиковые пакеты, лекарства, продаваемые без рецепта, – все это подростки запросто могут использовать не по назначению.

Вообще-то я никогда не рылась в комнате Отто. Не было необходимости. То происшествие стало исключением. Отто усвоил урок, мы с ним побеседовали. Подобное больше не повторится.

А вот Имоджен для меня – как закрытая книга. Она почти не разговаривает – максимум произносит одно предложение и то внезапно. Я ничего не знаю ни о ней самой, ни о ее сексуальном партнере (она занимается сексом здесь, в этой комнате, когда нас с Уиллом нет? или вылезает в окно по ночам?); ни о девушках, в компании которых она курит; ни о том, что делает, когда не торопится домой. Нам следует больше узнать о ней. Лучше контролировать ситуацию. Мы ведем себя безответственно, но каждый раз, когда я заговариваю с Уиллом на эту тему – кто такая Имоджен и чем она занимается, – он отмахивается, отвечая, что нам нельзя слишком сильно давить. Что она сама откроется, когда будет готова.

Но я не могу больше ждать.

Обыскиваю шкаф и в кармане толстовки антрацитового цвета обнаруживаю письмо. Найти его оказалось не так уж и трудно: сначала я обшарила обувные коробки и углы шкафа, где нашлась только пыль. Затем перешла к одежде. С четвертой или пятой попытки моя рука на что-то наткнулась. Вытаскиваю это «что-то» из кармана, чтобы посмотреть. Это бумажный листок, сложенный во много-много раз – так, что получилось не больше дюйма в высоту и ширину.

Вытаскиваю и осторожно разворачиваю.

«Пожалуйста, не сердись», – сказано там. Чернила бледные, будто толстовка вместе с бумагой побывала в стиральной машине. Но слова, выведенные печатными буквами – причем куда изящнее, чем мой корявый почерк, – наводят на мысль, что писал мужчина. Хотя об этом можно догадаться и по содержанию. «Ты не хуже меня знаешь, как тяжело мне пойти на такое. Дело не в тебе, ты не сделала ничего плохого. Это не значит, что я не люблю тебя. Но я не могу и дальше жить двойной жизнью».

Внизу внезапно открывается входная дверь. И захлопывается.

Имоджен дома.

Мое сердце колотится как бешеное.

Уилл приветствует ее радушнее, чем мне хотелось бы. Спрашивает, голодна ли, разогреть ли ужин. Это противоречит нашим правилам: или ужинать с нами, или не есть совсем. Жаль, что Уилл такой податливый, но он всегда такой – рад угодить. Имоджен дважды отвечает «нет» – коротко и резко. Ее голос раздается уже у самой лестницы.

Я реагирую быстро: складываю записку и сую обратно в карман, вешаю толстовку на место, дергаю выключатель, закрываю дверцу шкафа и спешу к выходу. Но в последний момент вспоминаю, что нужно выключить свет в комнате и слегка приоткрыть дверь, как было до моего прихода.

У меня нет времени проверить, всё ли на своих местах. Остается только надеяться на лучшее.

Мы сталкиваемся наверху у лестницы. Я натянуто улыбаюсь, но не говорю ничего.

Мышка

Давным-давно жил-был старый дом. Все в нем было старым: и окна, и всякая техника, и особенно ступеньки. Потому что каждый раз, когда на них кто-то наступал, ступеньки по-стариковски стонали.

Мышка понятия не имела, почему они так себя ведут. Хотя она знала очень многое. Но не знала, что ступеньки трутся о стояки, скрежеща о невидимые ей гвозди и шурупы. Она знала только, что ступеньки шумят. Особенно последняя – самая шумная.

Мышка думала, что знает о ступеньках то, чего не знает никто. Она думала, что им становилось больно, когда на них наступали, и именно поэтому они каждый раз стонали и пытались вырваться из-под ног. Хотя Мышка весила всего сорок шесть фунтов[17]17
  Ок. 21 кг.


[Закрыть] и даже муху не обидела бы.

Это напоминало ей стариков, живших на другой стороне улицы, которые с трудом передвигались и стонали при ходьбе так же, как иногда стонали ступеньки.

Мышка была чувствительнее других. Ставя ногу на последнюю ступеньку, девочка волновалась за ее самочувствие. По той же причине она старалась не наступать на улице на гусениц и жуков. Обычно Мышка осторожно перешагивала больную ступеньку, хотя это давалось с трудом: у девочек в таком возрасте ножки коротковаты.

Отец безуспешно пытался починить лестницу. Постоянный скрип бесил его, выводил из себя, заставлял чертыхаться себе под нос.

– Почему бы тебе просто не перешагивать через нее? – Отец легко мог миновать эту ступеньку: он высокий, у него широкий шаг. Но он был нетерпелив и любил все делать по-своему.

Отец не был создан для работы по дому. Ему гораздо больше подходило сидеть за столом, пить кофе и болтать по телефону. Тогда Мышка садилась за дверью и слушала. Ей не разрешалось перебивать, но, если сидеть очень тихо, можно было расслышать и сам разговор, и как меняется тон отца, когда он беседует с клиентом.

Отец Мышки был привлекательным мужчиной с темно-каштановыми волосами и большими, круглыми, всегда настороженными глазами. Бо́льшую часть времени он вел себя тихо – кроме тех случаев, когда куда-то шел: отец был крупным, с тяжелой походкой. Мышка слышала его шаги за целую милю.

Он был хорошим отцом. Гулял с Мышкой на улице и играл с ней в мяч. Рассказывал о птичьих гнездах и о том, как кролики прячут своих детенышей в норах. Он знал, где они обитают, подходил к норам, раздвигал пучки травы и комки шерсти и позволял дочке заглянуть внутрь.

Однажды, когда ему вконец надоела скрипучая лестница, он взял из гаража ящик с инструментами и взобрался вверх. Молотком вбил гвозди в ступеньку, прижимая ее к изнанке, потом схватил пригоршню отделочных гвоздей и постучал, прикрепляя к стояку. После чего с гордостью отступил – полюбоваться на дело своих рук.

Но мастер на все руки из него был так себе. Он мог бы догадаться, что починить ступеньку не получится. Потому что даже после всех его усилий лестница продолжала стонать.

Со временем Мышка привыкла к этим звукам. Она лежала в постели, уставившись на свисавшую с потолка лампу, с колотящимся сердцем, не в силах заснуть, и прислушивалась к последней ступеньке в ожидании, когда та предупреждающе проскрипит. Чтобы понять, что кто-то поднимается по лестнице в ее комнату. И успеть спрятаться.

Сэйди

Лежа в кровати, я наблюдаю, как Уилл переодевается в пижамные штаны и бросает одежду в корзину на полу. На секунду он задерживается у окна, глядя вниз на улицу.

– В чем дело? – Я сажусь в постели. Что-то там, за окном, привлекло внимание мужа. Он стоит в задумчивости.

Мальчики спят. В доме на удивление тихо.

– Там свет, – отвечает Уилл.

– Где?

– В доме Морган.

Я не удивлена. Насколько мне известно, дом по-прежнему является местом преступления. Скорее всего, у экспертов уйдет несколько дней на сбор улик, после чего они вызовут какую-нибудь специальную службу очистить дом от следов крови и прочего. И скоро на наших глазах люди в желтых защитных костюмах с какими-то дыхательными аппаратами на головах будут входить и выходить, забирая окровавленные вещи.

Я снова вспоминаю о ночном убийстве. О кровопролитии.

Сколько окровавленных вещей им придется вынести?

– На подъездной дорожке машина, – сообщает Уилл и добавляет, прежде чем я успеваю ответить, – машина Джеффри. Значит, он вернулся из Токио.

Муж неподвижно стоит у окна минуту-другую. Поднимаюсь с кровати, расставаясь с теплым одеялом. Сегодня вечером в доме холодно. Подхожу к окну и встаю рядом с Уиллом. Наши локти соприкасаются. Вижу то же, что и он: темный внедорожник, припаркованный на подъездной дорожке рядом с полицейской машиной. Оба автомобиля освещены фонарем над крыльцом.

Пока мы наблюдаем, открывается входная дверь. Первым выходит офицер, за ним – Джеффри. Похоже, он на целый фут выше полицейского. Задерживается в дверях, оглянувшись в последний раз. В руках багаж. Выходит из дома и идет мимо полицейского. Тот закрывает и запирает за ним дверь; видимо, встретил его здесь и присматривал за местом преступления, пока мистер Бейнс забирал свои вещи.

– Это невероятно, – тихо бормочет Уилл.

Я кладу ладонь ему на плечо почти утешающим жестом.

– Это ужасно… это и правда ужасно. Никто не заслуживает такой смерти. Особенно молодая женщина.

– Ты знаешь про панихиду? – Уилл не отрывается от окна.

– Какую еще панихиду? – Впервые слышу.

– Завтра. Отпевание Морган. В церкви методистов.

На острове две церкви – эта и католическая.

– Я слышал про это на школьной парковке. Проверил и нашел в интернете некролог и новость об отпевании. Думаю, потом состоятся и похороны, но…

Он замолчал. Очевидно, тело еще в морге и никто не отдаст его до окончания расследования. Формальностям вроде похорон и поминок придется подождать, пока не поймают убийцу. Сейчас же придется ограничиться отпеванием.

Завтра у меня работа, но, возможно, после нее получится приехать в церковь вместе с Уиллом – смотря во сколько начнется панихида. Знаю, он точно захочет быть там. Ведь Уилл дружил с Морган. И хотя в последнее время у нас непростые отношения, я не хочу отпускать его одного. Не хочу, чтобы он простоял всю церемонию в одиночестве. Я сделаю это ради Уилла. Кроме того, мне хочется повнимательнее присмотреться к Джеффри Бейнсу.

– Завтра я работаю до шести. Поедем туда вместе, как только закончу. Отто может присмотреть за Тейтом.

Вряд ли это надолго. Задерживаться в церкви незачем. Почтим память покойной и уедем.

– Нас там не будет, – решительно говорит Уилл.

Я растеряна. Я ждала совсем другой ответ.

– Почему?

– Я считаю, что это бесцеремонно. Ты ее вообще не знала, да и я – не очень хорошо.

Начинаю было объяснять, что на панихиду совсем не требуется официальное приглашение, но быстро умолкаю: Уилл явно не передумает.

– Как думаешь, это он убил? – меняю тему разговора.

Я не свожу глаз с Джеффри Бейнса за окном. Приходится вытягивать шею: дом Бейнсов не прямо через улицу, а наискосок. Наблюдаю, как Джеффри и полицейский о чем-то поговорили, стоя на подъездной дорожке, прежде чем расстаться и направиться к своим машинам. Когда Уилл не отвечает, я бормочу:

– Убийца – всегда муж.

На этот раз Уилл откликается моментально:

– Сэйди, он был за границей. С чего ты взяла, что он замешан?

– То, что он был за границей, не значит, что он не мог нанять исполнителя для убийства жены.

Наоборот, обеспечил себе идеальное алиби. Уилл не может не понимать.

Он еле заметно кивает, дав задний ход:

– А почему ты сказала, что убийца – всегда муж?

Я пожимаю плечами.

– Точно не знаю. Просто, если слушать новости, так и выходит. Недовольные мужья постоянно убивают жен.

Смотрю, как на другой стороне улицы Джеффри Бейнс открывает багажник своего внедорожника и бросает туда вещи. У него прямая осанка. И это странно.

Он не опускает плечи, содрогаясь от рыданий, как следует мужьям, потерявшим жен.

Как я заметила, он вообще не проронил ни слезинки.

Камилла

Я подсела на него. Мне его постоянно не хватало. Я наблюдала за ним, следовала за ним, следила за каждым движением. Знала, в какую школу ходят его дети, какие кофейни он предпочитает, что ест на ланч. Я ходила туда же и заказывала то же самое. Садилась за его столик после его ухода. Представляла себе наши разговоры. Притворялась, что мы – пара. Хотя это не так.

Я думала о нем дни и ночи напролет. Если б только было можно, я не отпускала бы его от себя. Но я не имела права становиться той женщиной – одержимой, держащей его на поводке. Нужно сохранять хладнокровие. Я делала все, чтобы наши встречи выглядели случайными. Например, когда наши пути пересеклись в старом городе. Я вышла на улицу и обнаружила его на другой стороне среди пешеходов. Еще один винтик в огромной машине.

Я окликнула его. Уилл обернулся, улыбнулся и подошел.

– Что ты здесь делаешь? А это что? – поинтересовался он, имея в виду здание за моей спиной, и быстро обнял меня; так быстро, что стоит моргнуть глазом – и не заметишь.

Я оглянулась и прочла табличку.

– Буддистские медитации.

– Буддистские медитации? – Уилл рассмеялся. – Каждый день узнаю о тебе что-то новое… И представить не мог, что тебя интересует такое.

Оно меня и не интересовало. Я пришла сюда не ради буддистских медитаций, а ради него. Несколько дней назад мне удалось заглянуть в его расписание и увидеть бронь в ресторане через три дома отсюда. Поэтому я поджидала в фойе, пока Уилл пройдет мимо. Тогда я вышла, позвала его, и он подошел.

Совсем не случайная встреча.

Иногда я ловила себя на том, что караулю Уилла возле его дома. Я стояла там, когда он уходил на работу, невидимая в толпе. Наблюдала, как он выходил через стеклянную дверь, смешиваясь с уличным потоком пешеходов.

От дома Уиллу три квартала пешком. Потом он спустится в метро и поедет по красной линии на север до Говарда[18]18
  Станция на красной ветке чикагского метрополитена.


[Закрыть], где пересядет на фиолетовую. А я последую за ним в двадцати шагах позади.

Стоило ему обернуться, и он увидел бы меня.

Кампус, где работал Уилл, выглядел роскошно. Белые кирпичные здания с декорированными арками, увитыми плющом. Там полно народу – студенты с рюкзаками спешили на занятия.

Однажды утром я преследовала Уилла на правильной дистанции – близко, но не слишком. Не хотела потерять его из виду, но в то же время не могла рисковать, чтобы меня засекли. У большинства не хватает на это терпения. Фишка в том, чтобы слиться с толпой, выглядеть как все. У меня получалось.

– Здравствуйте, профессор Фоуст! – раздался вдруг чей-то голос.

Я подняла глаза и увидела девушку почти ростом с Уилла в облегающей куртке. На голове ярко-красная шапочка, из-под которой выбивались пряди явно крашенных светлых волос, рассыпавшихся по плечам и спине. Джинсы тоже в обтяжку, подчеркивающие ее изгибы. На ногах – высокие коричневые сапожки.

Она остановилась так близко от Уилла, что их тела почти соприкасались.

Я не слышала, о чем они говорили. Но тон и язык тел говорили сами за себя. Девушка коснулась его руки. Он что-то сказал ей, и оба согнулись пополам от смеха. Затем девушка положила ладонь на его руку. Потом до меня донеслось: