Текст книги "Всегда со мной. О моем Учителе РАБАШе"

В ожидании чуда

Я живу в Реховоте, но каждую ночь приезжаю на урок в Бней-Брак. Встаю в два часа ночи, вскакиваю даже раньше! Лечу к машине и гоню, чтобы только, как можно быстрее, оказаться в нашем полутемном, прохладном зале, быть там одним из первых, быстро приготовить себе кофе и раскрыть «Учение десяти сфирот». На любой странице. Замереть над этими строчками, и пытаться почувствовать Бааль Сулама, через него проникнуть внутрь. Но разве это возможно?!

Потом приходят все. РАБАШ спускается со второго этажа. И мы учимся.

Нас было немного тогда. Большинство из них уже ушли в мир иной, но я помню каждого, каждое мгновение, взгляды, вопросы, ответы РАБАШа, и тишину, когда он закрывал глаза, и мы боялись шевельнуться, чтобы ничем не помешать ему.

Вот так я начал учиться у РАБАШа.

А Хаим Малка решил остаться у Г илеля.

РАБАШ испуган

На первый же утренний урок я принес магнитофон. Я сразу понял, что не хочу упустить ни слова, я столько шел к этому дню, я все запишу! Поставил магнитофон на стол и вдруг увидел, что РАБАШ испуган.

Он оглядывал магнитофон, не знал, как это воспринимать, молчал и не начинал урок. Дело в том, что не было принято ни у него, ни на уроках его отца, чтобы кто-то записывал то, о чем говорится, ни карандашом, ни ручкой, ни тем более, на магнитофон. И вдруг все будет записано, каждое слово.

Он сказал мне: «Нет, ты не включаешь его». И сколько я не уговаривал его, он не согласился. Я понял, если я сейчас не придумаю что-нибудь, я буду проклинать себя всю жизнь.

Уговорил!

Я поехал в Тель-Авив и купил особый магнитофон.

Сел напротив РАБАШа и показал ему все его возможности: «Вот эта кнопка – это пауза, можно останавливать запись; вот это – перемотка, можно найти каждое слово, любое предложение; а вот этой кнопкой можно все стереть, если захотите.»

Он слушал внимательно, сам попробовал несколько раз, трогал все кнопки, нажимал, отжимал. А я тем временем добавлял ему от себя, что такие мы, новое поколение, что мы студенты, мы привыкли все записывать, конспектировать, – если я не пишу, то я и не слышу. Мы же внешние, пустые, нас надо заполнить.

И он понял. Понял, что придут вот такие новые ученики, и им надо будет с чего-то начать. Им понадобятся записи. Он согласился. Потому что он во всем был революционером. Но согласился только при одном условии. Что магнитофон будет стоять рядом с ним, и он сам будет определять, что он записывает, а что – нет.

Вот так он и управлял магнитофоном все эти годы, так и собралось более 2000 часов записи уроков. Да еще немало рисунков.

Дело в том, что я сидел рядом с ним и все записывал и зарисовывал. И он иногда подправлял мой рисунок или перерисовывал совсем.

К сердцу

Прошло время, и я понял, почему РАБАШ был против любых записей. Понял, почему он относился к этому с легким презрением. Однажды даже бросил мне: «Какая разница, сказал я тебе о чем-то или нет.»

Потому что он требовал изменений в тебе самом. Не на бумагу, а в себя нужно было внести услышанное. Чтобы оно просочилось сквозь решетку памяти внутрь, к самому сердцу и отозвалось там.

Он всей своей жизнью показал мне, что это такое – каждый день быть новым, каждый день начинать с чистого листа, без всякой примеси вчерашнего, понимая, что Творец требует перемен в сердце, а не отчетов о заученном материале.

Случайностей не бывает

Итак, я продолжаю ходить и на утренние уроки к РАБАШу, и на вечерние к Гилелю тоже. Пока РАБАШ не проявляет ко мне никакого особого интереса. Очередной ученик, сколько выдержу, столько выдержу, во всяком случае, мне так тогда казалось.

Не знаю, что было бы дальше, если бы однажды утром меня не спросили: «Ты можешь отвезти РАБАШа к врачу?» Я сказал: «Да, могу».

Какое счастье, что я оказался в это время рядом, какое счастье, что все были заняты чем-то, и что у меня была машина. Потому что с этого момента начинается другое исчисление в моей жизни.

Я отвез РАБАШа к врачу, у него началось воспаление уха. Лечащий врач направил в больницу. В больнице врач сказал мне: «У меня подозрение, что у вашего учителя – рак». У меня сердце остановилось – «Что делать?» Врач ответил: «Срочно ложиться в госпиталь!»

Но все это происходило перед праздником Шавуот. Я заволновался, что Ребе не согласится, что придется его уговаривать. Подошел к нему, сказал, мол так и так, врачи настаивают. РАБАШ послушал меня и спокойно ответил: «Ложимся». И мы легли.

И это было для меня уроком. Я понял, что у РАБАШа есть явное понимание, что он должен быть физически абсолютно здоров для того, чтобы преподавать. Он не мог себе позволить пренебрежительно отнестись к телу, тут цель определяла все. И поэтому тело должно находиться все время в рабочем состоянии. Указания врачей РАБАШ принимал, как приказ свыше.

Далее все развивалось на удивление гладко. Нам дали отдельную палату. Я спросил РАБАШа, когда мне лучше приезжать? Думал, скажет, днем или в приемные часы, он всегда был законопослушен. Но он ответил: «Приезжай утром, будем заниматься».

И я задрожал. Я помню, как сейчас, тот трепет, который испытал – «РАБАШ будет заниматься со мной, наедине?!» Я не мог и мечтать об этом! Я робко спросил:

– Во сколько приезжать?

– В четыре часа, – ответил он.

Домой я не ехал – летел как на крыльях! Надо было приготовиться.

Между Гилелем и РАБАШем

В три тридцать утра я был у входа в больницу. Меня не пустили, и я перелез через забор, порвал брюки в спешке и волнении. Поднялся к РАБАШу по пожарной лестнице, он меня уже ждал.

Мы закурили, тогда можно было курить в любом месте.

На этот раз он раскрыл не «Предисловие», а «Учение десяти сфирот» (ТЭС). И начал читать.

Я так надеялся, вдруг что-то пойму, надеялся, что меня пробьет. Ведь язык, которым написан ТЭС, напоминает язык физики. Или, может быть, вот так, наедине с Учителем, мне вдруг сам собою раскроется смысл написанного? Или РАБАШ изменится по отношению ко мне и объяснит все? Но нет. Было еще хуже.

Он ничего мне не рассказывал. Просто читал и все. А я ничего не понимал. Когда пытался задавать вопросы, он чесал в затылке и говорил:

– Ну, это так как-то…

– Как? – спрашивал я.

– Вот так, – отвечал он.

Я был в отчаянии, что ничего не воспринимаю. Меня даже несколько раз порывало сорваться вечером к Гилелю на урок, получить готовые правильные ответы на все вопросы, и я знал, что я получу их. Но я понял, что не сделаю этого.

Система РАБАШа

РАБАШ этой своей внешней сухостью как бы спрашивал меня: «Но где же тогда твои постижения, если ты получаешь готовые ответы? Эти ответы не строят тебя как исследователя, они только наполняют тебя. При этом ты не развиваешь в себе пустоты для постижения Творца. Не возьмешь ты каббалу разумом, и не пытайся. Только “сердце понимает”».

Насколько же они разные были две эти системы – Гилеля и РАБАШа. И это несмотря на то, что оба они были учениками Бааль Сулама. Система Гилеля была – «Мы все способны понять, узнать».

Система РАБАШа – «Мы ничего не знаем, не понимаем».

РАБАШ настраивал тебя только на постижение. Если постижения нет, все твои знания ничего не стоят. И это было так тяжело – выходить с урока РАБАШа пустым абсолютно.

И при этом видеть, как выходят другие с урока Гилеля. Радостные, окрыленные, они говорили нам:

– Что вам тут не понятно? Это так просто объясняется.

И объясняли!

Однажды РАБАШ, увидев, как я стою потерянный и не понимаю, что же лучше – радость или уныние после урока, подошел ко мне и сказал:

– Если после урока ты не чувствуешь себя более пустым, чем до урока – это не урок! Ты должен выйти с ощущением, что у тебя ничего нет. Ты должен закричать: «Что же делать?» Значит – урок удался!

К счастью, я услышал РАБАШа, вовремя раскрыл, Кто передо мной, и что надо идти за ним след в след, не раздумывая.

Состояния

Но, вот что поразительно, даже понимая это, я не был защищен от сомнений.

Когда решаешься и говоришь себе: «Это моя жизнь, это мой путь, это мой Учитель», – вот тогда-то и поднимаются внутри тебя вопросы, именно, когда ты так уверен: «А тот ли это путь? И тот ли это учитель? Да и цель надо бы проверить.» И начинаешь сражаться с ними, делаешь массу ошибок. Не можешь не делать их. Ты же еще ребенок.

Однажды, будучи в таком состоянии, я подошел к РАБАШу и прямо сказал ему: «Мне 34 года, я намереваюсь посвятить каббале всю жизнь. Меня волнует только один вопрос: тот ли ты Учитель, который доведет меня до цели?» Я думал, что он меня успокоит, так ответит, чтобы я почувствовал, что мне не надо волноваться, что получу от него уверенность, силу, безопасность, а вышло совсем наоборот. РАБАШ сказал:

– Не знаю. Ты должен сам это почувствовать.

– Как?! – спросил я, почти вскрикнул.

– Сердцем, – ответил он. – Больше никак. Он всех отправлял к Творцу.

Никогда и никого не замыкал на себе.

РАБАШ руководит

Прошла неделя, и я увидел, что РАБАШ «потеплел» ко мне.

Я приходил к нему в больницу каждое утро, проводил с ним целый день, я готовился к этому, решил все будничные дела, чтобы меня ничто не отвлекало. Я очень старался не пропустить ни слова им сказанного. Это требовало большого напряжения.

Находиться с каббалистом такого уровня один на один – не просто. Были состояния, когда я вдруг с удивлением обнаруживал, что у меня нет вопросов. И вроде были, и я ведь заготовил их массу, думал – обязательно спрошу. И вдруг сижу напротив РАБАША и немею.

РАБАШ как бы «глушил» меня. Я не мог рта открыть, а он словно не обращал на меня внимания. Как часто потом я ощущал, что он руководит всей моей жизнью, что он все про меня знает наперед. Так оно и было.

Держаться руками и зубами

Именно в больнице у нас возник тот контакт, который потом превратился в настоящую, неразрывную связь.

Я помню, однажды не выдержал и с болью спросил его: «Ну как понять это, как?!» Как бы с ощущением – «Ну что ты меня мучаешь?!» И он вдруг ответил мне так просто, так понятно, он почувствовал мое состояние. Мы говорили о том, что написано в Талмуде: двое держатся за талит, и один утверждает «Это все мое», а другой отвечает – «Нет, мое».

– Ну о чем здесь речь? – спросил я его. – Зачем они разрывают талит, эти двое?!

И он вдруг сказал:

– Талит[20]20
  Талит – (ивр. תּילִטַ) – особая прямоугольная накидка. В талит облачаются во время утренней молитвы.


[Закрыть] – это человек.

Я, помню, замер. Я поразился. Это переворачивало мозги.

А он продолжил:

– Двое, которые его разрывают, – это две силы, которые держат человека: злое начало и доброе, желание насладиться и желание отдачи.

Это было так просто и, в то же время, так глубоко.

– А сам человек должен видеть себя нейтральным, находящимся между ними, – сказал РАБАШ. – И быть ответственным за то, кто из них двоих будет говорить в нем. А теперь спроси, что Творец хочет от тебя. Это же Он так действует на тебя с двух сторон, Он!

Я вдруг так ясно ощутил, какая же неимоверная глубина заложена в нем. И что мне надо руками и зубами держаться за него из последних сил. И благодарить Творца, что дал мне этот шанс в жизни. Но вот проходит время, буквально несколько минут. И снова передо мной прежний, «сухой» РАБАШ, который раскрывает «Учение десяти сфирот» и начинает монотонно читать прямо с того места, на котором раскрыл. Без всяких объяснений, без эмоций, читает, не обращая внимания, что я снова ничего не понимаю, ничего не ощущаю, что я снова потерян и пуст.

Сегодня я уже понимаю, что он видел меня насквозь. Знал наперед, что я останусь с ним, что кроме этого, все остальное ничего для меня не стоит, что я никуда не уйду, знал вообще все, что будет со мной. И готовил меня к этой будущей жизни.

Мои страхи

Вот так и бросал он меня то в огонь, то в полымя. То понимаю, то нет. То ощущаю, то нет. То он велик, то мне надо бороться за его величие.

В этой постоянной борьбе я и закалялся. И вдруг осознал, что езжу в больницу уже месяц, и что РАБАШа вот-вот выпишут.

Я ужаснулся. Что же будет со мной тогда? Нет, это не может прекратиться! Я не могу никому отдать эти наши ночные уроки вместе, я не могу представить, что не буду готовить ему кофе, как он любит, по-иерусалимски, ложечку без горочки и кипяток без сахара, что не будет этой тишины, когда мы сидим один на один, он закрывает глаза, молчит и думает, а я буквально чувствую, с Кем он говорит, и так боюсь помешать ему, боюсь шевельнуться, вздохнуть.

А когда он начинает читать своим высоким гортанным голосом, мне хочется, чтобы это продолжалось вечно! И я ловлю себя на мысли, как же он похож на моего деда! Какой же он родной мне! Как же я не могу без него жить!

Мое сближение с ним началось именно с этой «нашей» больницы. Я пишу «нашей», пишу «мы там лежали», – это потому, что такое ощущение и было все время. И у меня, и у него.

Все только начинается

Страхи мои были напрасны. После больницы все только началось. Начались наши совместные прогулки по парку, поездки в лес Бен Шемен, разговоры, молчание вдвоем, – жизнь началась.

После больницы он был очень слабый. В него вкачали такое количество антибиотиков, что, когда мы приезжали в лес или в парк, я старался подвезти его поближе к скамейке. Он выходил из машины, делал несколько десятков шагов и говорил: «Я ложусь». Я быстро подкладывал поролоновый матрац, и он, ослабленный, как ребенок ложился и засыпал на час-полтора.

А я стерег его сон. Курил невдалеке и читал тексты, которые дали РАБАШу на проверку. Это были статьи Бааль Сулама, они потом вошли в первый том книги «Плоды мудрости»[21]21
  Сборник статей Бааль Сулама.


[Закрыть].

Когда РАБАШ вставал, я ему давал горячего чая из термоса или кофе. Он немножко сидел, мы разговаривали, но очень мало, я не хотел его утомлять, и он начинал, не торопясь, проверять тексты.

То, что написано отцом…

Сразу было видно, как трепетно он относится к каждому слову своего отца, как чувствует постороннее вмешательство, как любую редактуру определяет мгновенно.

Здесь было изменено слово, здесь было вставлено предложение, а это не рука отца, он так не мог написать. Уже тогда я увидел, какая неразрывная внутренняя связь есть между ними. Самое удивительное, что он ни разу не ошибся.

Он мне говорил, что нельзя исправлять написанное каббалистом. Даже если кажется, что это не логично, что это грамматическая ошибка, описка, оговорка – нельзя исправлять! Мы не знаем, что правильно, а что нет.

Мы так малы, наша логика так не логична с точки зрения высшей истины, что лучше не вмешиваться, потому что любая правка будет ошибкой. Каббалист знает точно, что хотел передать. Все, что написано им, выверено и не подлежит никакому сомнению.

Таково было отношение РАБАШа к текстам отца – Бааль Сулама.

Поэтому во всех наших изданиях, во всем, что издано мной и моими учениками, все написанное РАБАШем и Бааль Суламом сохранено в достоверности. Это было для нас законом.[22]22
  Например: Kitvei Baal Hasulam. ARI. Israel. 2009, ש"בר יבתכ ARI. Israel. 2008.


[Закрыть]

«Сзади и спереди ты объемлешь меня»

Я помню, как мы читали в лесу Бен Шемен[23]23
  Рукотворный лес между городами Лод и Модиин.


[Закрыть]статью Бааль Сулама, которая открывает книгу «Плоды мудрости», – «Сзади и спереди Ты объемлешь меня».

РАБАШ читал медленно, он был еще слаб, но я видел, как прямо у меня на глазах к нему возвращались силы.

Он выпрямлялся, глаза загорались, уже первые строчки возвращали его к жизни: «Сзади и спереди Ты объемлешь меня…» Он это чувствовал, это было его постоянной молитвой. «Ведь и вправду “царство Его над всем властвует”, и всё возвратится к своему корню, ибо “нет места, свободного от Него”.» – это жило в нем, это определяло все его действия и мысли.

Поэтому у нас в машине рядом с «Шамати»[24]24
  Шамати (Услышанное) – книга, состоящая из записей РАБАШа, которые он вел по памяти после уроков Бааль Сулама.


[Закрыть]всегда лежали Псалмы Давида[25]25
  Псалмы царя Давида (Теилим) – В них царь Давид, великий каббалистсвоего времени, описывает весь духовный путь исправления природы человека.


[Закрыть]. И когда он брал в руки книгу, она сама собой открывалась на 139 псалме. На том псалме, который стал основанием статьи «Сзади и спереди Ты объемлешь меня».

РАБАШ почти не смотрел в эти зачитанные, затертые страницы, он знал наизусть эту молитву царя Давида. Потому что она была и его молитвой.

«Господи, Ты изучил меня и узнал. Ты знаешь, когда сяду я и встану, понимаешь мысли мои издалека. Путь мой и ночлег мой окружаешь Ты, и ко всем стезям моим привык. Ибо нет еще слова на языке моем, как знаешь Ты его, Господи. Сзади и спереди Ты объемлешь меня и возложил на меня руку Твою. Куда уйду от духа Твоего и куда от Тебя убегу? Поднимусь ли в небеса – там Ты, постелю ли себе в преисподней – вот Ты! Возьму ли крылья утренней зари, поселюсь ли на краю моря. Но и там рука Твоя поведет меня и держать меня будет десница Твоя. Скажу я: только тьма скроет меня, и ночь – вместо света для меня! Но и тьма не скроет меня от Тебя, и ночь, как день, светит…»

жесткий график

РАБАШ, как канатами, привязывал себя к Творцу.

Обычно в два ночи, за час до урока, он выходил из своего дома по улице Хазон Иш 81. Не торопясь шел, погруженный в свои мысли, до улицы Рабби Акива и возвращался обратно. Он немного напевал, делал дыхательные упражнения и думал, думал. В два часа ночи ему было удобно и хорошо подготовить себя к уроку.

В три часа начинался урок. Как обычно, с трех часов до шести.

С шести до половины седьмого – молитва. Затем минут пять мы с ним обсуждали, что делаем в течение дня, и уходили на перерыв. В девять утра я уже подъезжал к его дому на машине, и мы уезжали или на море, или в парк, или к врачу, или на встречу с кем-то.

В половине первого мы возвращались. Я уезжал к себе домой. Обедал и с часу до четырех работал. В пять часов я уже снова был у Ребе, в это время начинались послеобеденные занятия.

С пяти до восьми был вечерний урок: мы изучали статьи Бааль Сулама и «Учение десяти сфирот», с восьми до половины девятого – Зоар, с половины девятого была вечерняя молитва, а без четверти девять вечера мы уходили домой. Три раза в неделю по вечерам проходил урок, который называли «урок Шауля». Изучали «Древо жизни» АРИ. Этот урок не отменялся ни при каких обстоятельствах, даже если на нем присутствовал один человек – этот самый Шауль (но обычно нас было 6–7 учеников). Шаулю было интересно только «Древо жизни». Когда доходили до последней станицы, РАБАШ по традиции спрашивал его: «Ну, что будем изучать дальше, Шауль?» Шауль отвечал: «Начнем сначала». РАБАШ спокойно переворачивал страницы и невозмутимо начинал все сначала „.

В 20:45 все уроки заканчивались. Через пять минут после того, как Ребе поднимался к себе, он уже спал.

У него была способность великая не терять ни минуты ни в чем. И сохранять силы. Он мог быть уставшим донельзя, закрывал глаза на три минуты и мгновенно засыпал. Я будил его ровно через три минуты. Он просыпался бодрый, словно проспал 8 часов, говорил: «Эх, как я выспался!» И после этого мог преподавать еще 2–3 часа.

Он никогда не изменял своего графика. График сдвигался только, когда мы лежали в больнице или выезжали в Тверию[26]26
  Тверия – город на западном берегу озера Кинерет в Галилее, на северо-востоке Израиля. Кинерет – самое низкое пресноводное озеро на Земле.


[Закрыть]. Но это была уже совершенно другая учеба и иные отношения.

Не сразу я разобрался, почему нужно так жестко – поминутно! – выполнять все. Сначала относил все к его характеру, к старой иерусалимской закалке. Потом понял, что есть в этом глубокий смысл.

Падения

Так он выводил себя из падений. Заранее предвидел их, готовился к ним, как тот старик в притче, который ищет потерянное[27]27
  Вавилонский Талмуд. Масехет шабат, часть 23.


[Закрыть].

Он знал, что перед каждым подъемом – падение. Знал, что никто сверху не подарит тебе важность цели, наоборот, тебя совершенно лишат духа жизни. Тебе еще больше раскроют твою природу, над которой ты должен будешь подниматься, превращая «мертвое» тело в живое.

Об этом сказано: «Сделай все, что в твоих силах». Ведь чем больше человек, тем больше отягощение сердца.

РАБАШ знал: единственное, что выручает его, – распорядок дня. Подъем в одно и то же время, урок, книги, прогулка, работа, которую ты обязан делать, несмотря ни на что. Это стало привычкой. Привычка вошла в природу, и даже когда он чувствовал себя мертвым, он оживал, опираясь на режим.

Это «оживление» происходило на моих глазах. Он часто не скрывал от меня это. Хотел, чтобы я знал, что и меня ждет такое, чтобы понял, как держаться, как выходить из таких состояний.

Я помню его, когда он танцевал посреди комнаты с улыбкой, которую выдавливал из себя, как он хрипел: «Сейчас надо веселиться! – и начинал подпрыгивать, как дети и петь «ляля, ля-ля-ля!». Он знал, что должен выйти из этого состояния, потому что через десять минут урок.

Я помню его, лежащим лицом к стене, и такое происходило.

Он лежал, как ребенок, свернувшись калачиком, и у меня сердце кровью обливалось, когда я видел его таким. Но помочь ему я не мог.

Он лежал так пять минут, десять, концентрировался и физически, и внутренне, зависая между небом и землей. И когда через несколько минут вставал, он вставал другим человеком. Открывал книгу и погружался в нее уже осознанно.

Падения такого каббалиста огромны, но это всегда падения перед подъемом. Он это знал. И был готов к ним всегда.