Текст книги "Ливиец"

05

Просторная открытая лоджия висела на пятисотметровой высоте. Я был тут в полном одиночестве; до старта оставался час, и Зал Прощания за моей спиной еще не начал наполняться. Мне всегда казалось, что стоило бы считать его местом проводов, а не прощаний – в последнем есть оттенок необратимости, заставляющий вспомнить о тех, кто ушел к Носфератам. Что же до нас, психоисториков, то мы уходим, но возвращаемся всегда, каким бы образом нам ни пришлось расстаться с жизнью. С мниможизнью, говоря точнее – ведь путешествует наш разум, наша душа, которая теперь бессмертна.

Шел снег, мягкий, пушистый, редкий. Снежинки падали на защитный экран, вспыхивали серебристыми искрами, проваливались сквозь силовое поле, но это был уже не снег, а лишь его иллюзия. Невесомые и прозрачные снежинки кружили надо мной, не касаясь изразцового пола и малахитовых чаш с огромными цветами ниагинги. Они наполняли лоджию тонким, едва заметным ароматом.

Ствол Евразийской базы Койна Реконструкции Прошлого стоит на возвышенности, где некогда располагалась древняя обсерватория. Несколько ее наблюдательных куполов и парк с березами и соснами восстановили в тридцать пятом веке, но гигантская башня нашего Койна была не так стара. Она ровесница открытия ПТ, психотемпорального перехода, который позволил проникнуть в прошлое, или эффекта Джослина, как называют его космологи. Джослин, давно приобщившийся к Галактическим Странникам, построил три ствола, Евразийский, Австралийский и Квезинакский, и оказалось, что этих баз вполне достаточно. Квезинакская база расположена в Нью-Джерси, под Филадельфией, и там занимаются Эпохой Взлета и прилегающими ареалами, примерно с семнадцатого по двадцать второй век. Австралийскую воздвигли в Кимберли, на берегу Тиморского моря; этот центр специализируется на Эре Унижения. Вся остальная история человечества, то есть Темные Века – наша прерогатива. Мы еще не опускались во времена неандертальцев (весьма опасный опыт – примитивный мозг может отторгнуть психоматрицу!), но побывали в Шумере и Египте, Риме, Индии, Китае, в Древней Америке и Греции – в общем, на всех континентах. Сейчас исследуется огромный интервал эпох, включающий четырнадцать тысячелетий и сотни разнообразных культур, однако людей, особенно масштаба гениев, в этом периоде немного. Эры Взлета и Унижения не столь обширны во временном диапазоне, но густо населены, так что рабочие графики трех наших баз считаются примерно адекватными.

Серые тучи затянули небо, свет померк, снег пошел обильнее. Зима! Превратить ее в лето нетрудно, слегка переместив Сибирский Щит, но Балтика, да и вся Европа – заповедные края. Тут ничего не меняют, даже климат.

В светлое время, между весенним и осенним равноденствием, с этого балкона видно далеко – я различаю купол Исаакия, шпиль Адмиралтейства, серо-стальную полоску Невы и пятна зелени на левом берегу – Летний сад, Таврический и Смольный парки. Но сейчас горизонт затянут мутной пеленой, и кажется, что внизу заснеженная тайга, прорезанная древней, взбегающей на холм дорогой. У подножия холма – большая площадка, на которую не падает снег; по ее периметру – двойной ряд гранитных колонн с мерцающими тут и там Туманными Окнами, а в центре – круглое отверстие шахты, и из него в трагическом усилии тянется гигантская рука с шестью фигурками на ладони. Историческое место; как доказали точные изыскания и экспедиции с Австралийской базы, здесь обитатели подземелий впервые поднялись на поверхность. На Поверхность, ибо у этих крошек данный феномен обозначался с заглавной буквы.

Не знаю, кем и когда установлен монумент – может быть, сразу за Эрой Унижения. Первопроходцы… Шесть фигур на огромной ладони, женщина и пять мужчин в броне, Эри, Крит, Хинган, Дамаск, Мадейра и Дакар. Странные имена, будто взятые из географических справочников, но так было принято в их эпоху. Первые четверо были Охотниками, Мадейра – ученым, а Дакар, как помнится мне, художником. Вероятно, их настоящие занятия отличались от того, что понимают сейчас под охотой, наукой и искусством, но я никогда не вникал в детали. Детали и странности, надо думать, существуют. Киннисон, историк-австралиец и мой приятель, как-то заметил, что Эри и Дакар – самые загадочные личности в шестерке Первопроходцев. Про остальных известно, как они жили и как умерли, а эта пара словно исчезла из реальности и растворилась… Где? Ойкумена пространства-времени не безбрежна, и где-то им полагается проявиться. Их непонятная судьба – одна из исторических загадок, что придают нашим трудам смысл и интерес.

Я ощутил присутствие других людей. Двое – взрослый и ребенок, девочка. Ее аура еще не сформировалась, а ментальный образ взрослого был знаком – аура с привкусом моря, соли и сосны, с оттенком серо-голубого и звуками плещущих о берег волн. Витольд… Я повернулся. Разумеется, Витольд, а с ним девчушка-синеглазка между первой и второй мутациями, румяная и кругленькая точно колобок. Светлые распущенные волосы, пухлые губки, на вид – тринадцать лет… Она взирала на меня с безмерным почтением, словно я был героем Троянской войны или самим Ганнибалом.

– Зоэ, моя дочь, – произнес Витольд, и тут же до меня донеслась его мысль: «Хочешь побыть один?»

«Нет». – Потом сказал вслух:

– Я Андрей. Здравствуй, Зоэ. Такому имени, как у тебя, можно позавидовать. Знаешь, что оно означает?

– Знаю, – шепнула она, краснея от смущения, – знаю. Жизнь!

Витольд улыбнулся:

– Зоэ первый раз со мной. Хочет посмотреть на церемонию прощания. Кстати, кого мы сегодня провожаем? Риту? Линду?

– Риту.

– Очень милая женщина… и толковая… – Он ласково растрепал девочке волосы. – Иди, малышка, полюбуйся залом. Там много интересного.

Девочка, кивнув, исчезла под аркой.

– Шестое дитя, которое я вырастил, и, наверное, последнее, – сообщил мой коллега, делая шаг ко мне. Темная мантия, спадавшая с его плеч, тихо шелестела. Сероглазый и белолицый, с кудрями цвета льна, он смотрел на меня с легкой улыбкой. – Ты изменился, Ливиец… Ментальная инерция? – И, не дожидаясь ответа: – Мои стигматы уже проходят. Вот, погляди.

Повернув голову, Витольд прикоснулся к щеке. Бледно-розовая отметина пересекала скулу, висок и пряталась под волосами. След меча или секиры, шрам от смертоносного удара… Повезло! Витольд, как и я, не мучился, дожидаясь смерти.

– Пустая экспедиция, – заметил он, пригасив улыбку. – Думал уйти лет на двенадцать, добраться с первыми судами до Квезинакса, обследовать Гренландию, да вот не получилось. Не вышло, чтоб мне в Хель провалиться!

– Почему так?

– Партнера неудачного выбрал, кровника Олафа Медвежьей Пятки. Олаф его копьем проткнул, а после, узнав, что кровник жив-здоров, в такое чудо не поверил. Тут бы мне и покинуть Швецию, уехать хоть к данам, хоть в Британию… Не успел! Столкнулись с этим Олафом на Готланде, ну и… Неудачный партнер, – закончил он со вздохом.

Партнер – неофициальное обозначение психогенного носителя. Кое-кто из наших склонен употреблять более интимные термины – брат или сестра, но, разумеется, в тех случаях, когда речь идет о людях древности. В общем случае психогенный носитель – субстрат для физического вместилища психоматрицы, и таковыми могут являться биологические объекты с развитой нервной системой, среда Инфонета либо подобные Носфератам существа.

Витольд подошел ко мне, встал рядом, и некоторое время мы любовались падающими снежинками и обсуждали результаты своих последних странствий. Сфера его интересов – Скандинавия, викинги и их экспансия на запад, в Исландию, Гренландию и на континент, что назывался некогда Америкой. Сейчас это название почти забыто, как относящееся к историческим курьезам и ошибкам.

В отличие от Саймона Витольд не входит в мою вару, мы не были близкими друзьями, но я относился к нему с глубоким уважением. Этот человек был упорен и храбр, умел искать, и заслуги его велики: он упорядочил представления о скандинавской мифологии еще в те годы, когда мы с Саймоном рылись в Кольце Жерома. К другим его подвигам относятся записи исландских саг, восстановление драккаров, оружия, предметов быта северян и масса сведений психоментального характера. Я просматривал капсулы его воспоминаний – это потрясающий материал! Ему приходилось изучать народ не менее дикий, чем ливийцы, и, кроме того, обитавший на краю земли, у ледяных морей. Он, вероятно, был столь же приспособлен к холоду, как я – к жаре, но это не разъединяло нас, ибо имелась причина глубокого сходства наших занятий: мы изучали самых отъявленных, самых свирепых разбойников во всей человеческой истории.

Лицо Витольда стало задумчивым, взгляд скользнул к затянутому облаками небу.

– Я не представил отчет о своем последнем погружении, – вдруг произнес он. – Нет смысла. Ничего нового, ничего интересного, все уже было – Бирка и Готланд, воины, корабли, торговые склады, песни скальдов, бахвальство и пьяные драки… Делиться тем, как Олаф выпустил мне кишки? Нет, увольте! – Помрачнев, Витольд пожал плечами. – Но это, в сущности, мелочь, пустяк. Когда-нибудь я все же попаду в Квезинакс, в Винланд, как называли его скандинавы, пересеку океан в их ладье и опишу подробно это странствие. Узнаю каждого человека, их жизни и судьбы, их мечты, надежды, страхи… узнаю это и сохраню для миллионов, желающих вспомнить о прошлом. Так же, как делаешь ты, как делают Рита, Вацлав, Егор и остальные… – После паузы он с хмурым видом вымолвил: – Наступит пора, когда мы узнаем все. И что же потом?

– История конечна, зато обширна, Витольд. Очень обширна, – сказал я с улыбкой. – Что тебя печалит? У нас отличная работа, ты имеешь дочь и, вероятно, возлюбленную… На Тоуэке говорят: если у вашей планеты три луны, стоит ли жалеть о том, что нет четвертой?

Пальцы Витольда коснулись моей груди.

– Ты еще молод, Ливиец. У долгой жизни масса преимуществ и лишь один недостаток – она надоедает.

Возможно, и так. Crede experto – верь опытному. Витольд втрое старше меня, если считать в реальном времени, и мниможизнь его была не менее долгой. Тысячелетие тут, тысячелетие там – достаточный срок, чтоб испытать пресыщение.

Витольд снова уставился на небо, но вряд ли он видел сейчас низкие тучи, пляску снежинок в морозном воздухе и скрывшую город белесую мглу. На миг коснувшись его разума, я ощутил усталость и грусть; рокот моря, вкус, аромат, цвета и краски, ментальный символ его личности как бы пригасали, уступая более мощному позыву – вверх, вверх, в темное бескрайнее пространство, в нескончаемую ночь среди звездных равнин. Этот образ диктовался нашим восприятием Галактики и был, вероятней всего, несовершенным: тьма и ночь для нас, свет и вечный день для Носфератов.

– Ты хочешь?.. – Мой голос дрогнул.

– Нет, еще нет, пока Зоэ мала. – Витольд покачал головой. – Но я начинаю понимать ушедших, и смотри, как мало времени для этого нужно. Столько… – Он сорвал яркий пунцовый цветок, и мы оба смотрели, как трепещут, сворачиваясь плотным шариком, лепестки, как шар замирает, трескается и вдруг рассыпается пылью. Цветы ниагинги не живут отдельно от стеблей и корней.

Мы направились в Зал Прощания, откуда уже доносился сдержанный шелест голосов.

Начинаю понимать ушедших… Вот так и бывает, думал я, замедлив шаги, так и бывает. Детям это вообще не интересно – они уверены в своем бессмертии, а молодые не представляют, зачем отказываться от тела и телесных радостей. Такая мысль как минимум повод к недоумению, а иногда и страху – пожалуй, это единственная причина страха в нашем мире. Но время идет, недоумение сменяется любопытством, любопытство – пониманием, а понимание – решимостью. И рано или поздно мы уходим…

На какой же стадии я сам? Недоумения и страха уже не испытываю, понять еще не могу… Определенно не могу! Жизнь в человеческом обличье держит меня крепко, и солнечный зной, ветер и жаркие пески пока мне дороже прохладных и вечных звездных равнин. А кроме того, мои ливийцы и мои исследования, наш Койн, мои коллеги и любимая, ребенок, не выращенный мной, Егор, Саймон… Подумав о нем, я вспомнил о его таинственном приятеле и усмехнулся. Вот и ответ! Любопытство, мой друг, любопытство…

Зал Прощания – сплюснутый, искаженный додекаэдр: просторные пятиугольники пола и потолка обрамлены, словно лепестками, мелкими пятиугольными стенными панелями с отчеканенным символом Койна, двойной спиралью, пронзающей сферу. Пентагональная симметрия тоже символ, ибо у истоков ПТ стояли пять отцов-основателей: космолог Жильбер, психолог Ву, два математика, Аль-Джа и Ольгерд, и нейрофизик Джослин. В их честь – или, возможно, по практическим соображениям – в нашем Койне пять фратрий – координаторы, аналитики, полевые агенты, а также службы биотехнической поддержки и реконструкции памятников прошлого. Когда-то, еще до открытия ПТ, последняя фратрия была основной, и в ней трудилась уйма народа, не говоря уж о привлеченной технике и энергетических ресурсах. За пару тысяч лет реконструкторы восстановили сотни городов и миллионы памятников культуры, от рукописей и живописных полотен до крепостей, святилищ и древних ирригационных систем. Благодаря их усилиям Земля превратилась в музей, не ставший, однако, хранилищем мертвых экспонатов – мы можем не только любоваться Афинами, Нью-Йорком, Вавилоном, Римом императорской эпохи, Теночтитланом или Парижем, но жить в этих старинных городах.

Зал наполнялся. Я встал у арки, ведущей в лоджию, кивая и улыбаясь коллегам, чувствуя их ментальные прикосновения. Давид, Гинах, Егор, Илья, Линда, Тенгиз, Георгий, Хьюго, Вацлав… Координатор Давид – нечто прочное, основательное, в неброских коричневатых оттенках; Гинах – краб, ползущий по песку, бурый панцирь, крепкие ухватистые клешни; мой друг Егор – пурпур и золото, грохот барабанов и литавр, вкусный запах вина и жаркого; Илья – ночь, седое серебро, лунная дорожка в море; Линда – нежный аромат жасмина, белый и лиловый цвет; Тенгиз – лапа снежного барса со втянутыми когтями, мышцы, напрягшиеся, как струна; Георгий – блеск меди, густой перезвон колоколов; Хьюго – дождь, поникшая ива над водой, свежие запахи трав и зелени; Вацлав – каменная башня, зубчатый парапет, посвист летящей стрелы… Эти ментальные образы незаменимы при общении, они ясней и четче сложных имен, принятых в древние эпохи.

Туманные Окна вновь и вновь вспыхивали на стенных панелях-лепестках, один за другим прибывали люди, кто сквозь портал, кто с помощью гравиколодца или через обычную дверь. Аналитики, полевые агенты, биотехнологи – Патрик, Фархад, Мэй, Астарта, Петр, Дана, Атаназ… Знакомые лица, шум голосов, тепло соприкоснувшихся рук, чья-то ладонь на моем локте, нежное ментальное приветствие и поцелуй… Астарта, гибкий бамбук под горным ветром, несущим прохладу. Ког-да-то мы с ней…

Краб протягивает клешни. Гинах. Сухощавый, с резкими чертами и упрямым подбородком, предпочитающий возраст зрелости – морщины у губ, на переносье и лбу, тронутая сединой шевелюра.

– Рад видеть вас, Андрей. Я попытался связаться с вами, однако конструкт…

– Сенеб, – поправил я. Не люблю, когда моего хранителя бьона называют конструктом.

– Да, Сенеб… Он постоянно твердил, что вы в Зазеркалье, готовите записи к отчету. Надеюсь, работа была успешной?

– Вполне. Никто не забыт и ничто не забыто.

Выглядел мой коллега странно – хмурился и озирался по сторонам. К тому же от Гинаха исходили совсем несвойственные ему флюиды смущения и нерешительности.

– Я хотел бы встретиться с вами, Андрей. Желательно лично, не в ви-проекции. Есть одна проблема… не могу разобраться, понимаете… – Помявшись, он добавил: – Проблема – одно, а другое – человек, который интересуется нашими исследованиями, вашими и моими. Некто Принц.

Принц! В восприятии Гинаха – синева и упругая неподатливость стали.

– Слышали о таком?

– Не припоминаю. – Я покачал головой. – А что за проблема? Касается западных ливийцев? Ошу?

– Да. Хотя в период моей мниможизни их называли иначе.

– Возможно, это совсем другое племя, Гинах. Я изучал тех ошу, которые жили на западе в середине второго тысячелетия, за семь веков до дней, когда на месте Карфагена вбили первую сваю. В такую временную щель могут провалиться не один, а пять народов, неизвестных нам. Пришельцы с моря, с Сардинии, Сицилии, Иберии или темнокожие мигранты из долины Нигера… В данный момент я не имею информации о них.

– Это мне известно. И все же я хотел бы встретиться с вами. Простите мою настойчивость, но должен сказать…

Пурпур и золото, гром боевого барабана. Егор.

Гинах, насупившись, отступил. Егор из моей вары, а значит, имеет право на первоочередное общение со мной. Он пользуется этим не всегда, но если друг атакован упрямым Гинахом… Впрочем, Гинаха я не хотел обижать.

«Где вы хотите встретиться? Когда?»

В его ответной мысли все еще сквозила нерешительность.

«Может быть, в моем бьоне? Сегодня?»

Мощная ладонь Егора опустилась на мое плечо.

– Сегодня, но не раньше, чем мы отметим мое возвращение. Так, малыш?

– Так, – подтвердил я.

Рост у меня вполне приличный, но рядом с Егором мы все малыши. О таких, как он, ливийцы говорили: пантера ляжет на его груди, тяжесть быка не согнет его плеч, камень рассыплется в кулаке. Он великан с Кельзанга, что в древнем шаровом скоплении Рерит, тысяча триста парсек над краем галактического диска. Великолепный мир, почти не нуждавшийся в терраформировании. Без Галактических Странников мы бы его не нашли.

Мантия Егора спускалась ниже колен, темный нагрудник под ней прикрывал шею. Он обхватил меня за плечи и прижал к себе. Моя голова пришлась напротив сердца, и я услышал его громовые удары: бах, бах, бах! Каждый – словно ядро, разбившееся о крепостную стену несокрушимых ребер.

– Как твоя девочка? – Это он о Тави. – И как ты сам? Давно уже здесь?

– Все отлично, – пробормотал я, барахтаясь в его объятиях. – Приводил в порядок свои записи, когда… гм-м… – Личико Тави мелькнуло передо мной, и я закончил: – Когда позволяли обстоятельства. Вернулся тринадцать дней назад.

– А я позавчера, – мрачнея, сообщил мой друг, – и с тех пор все отмечаю и отмечаю. – От него и в самом деле вкусно пахло вином. – Отмечаю красным, белым и розовым, хересом и мадерой, вермутом, браккой с Титана и альфастинеллой с Луны… Пытаюсь восстановить душевный покой и попранную гордость.

– Кто же осмелился ее попрать? – Я был искренне удивлен.

– Ты видишь этого человека, малыш? – произнес Егор, приподняв меня и отодвинув на длину руки. – И как он тебе?

– Титан-кельзанг! Лучший из образцов человеческой расы! Огромный, как гора!

– Правильно, – со вздохом подтвердил Егор. – И этому титану пришлось втиснуться в крохотное тело. Во-от в такого братца-карлика.

Он провел ладонью пониже груди, на уровне моей ключицы. Не такой уж карлик, мелькнула мысль, но по Егоровым масштабам что-то, разумеется, ничтожное, совсем неподходящее для личности, привыкшей обозревать большую часть человечества сверху. Каждый из нас, полевых агентов-наблюдателей, стремится к тому, чтобы носитель был такого же роста и веса, как он, ибо телесное сходство облегчает адаптацию. Но это удается не всегда – тем более что в миг вселения наш будущий партнер не в самой лучшей форме. Тут важно осознать его потенциальные возможности, способность увеличить мышечную массу, нервный тонус, скорость реакции и тому подобное. С Аупутом мне определенно повезло, а вот Егора, кажется, постигла неудача. Как и Витольда.

– В карлика! Меня – в карлика! – повторил Егор, сокрушенно качая головой. – Ноги как палки, руки – хворостинки, происхождение – хуже некуда, самое плебейское, и к тому же он умирал от чумы… Пришлось поработать над парнем, и кое-чего я добился, но рост, рост!.. Рост мешал карьере и многому другому, даже в постели с девицами. Что за унижение, представляешь?! Сделался жонглером, мышцы окрепли, но в войско таких все равно не берут. Шел с Аэцием в обозе, развлекал солдат и так допер до Каталаунских полей. – Помолчав, он скромно добавил: – Все, кстати, записал.

До Каталаунских полей! На миг мое сердце замерло. Обязательно посмотрю эту запись! Есть события, определяющие ход истории и миллионы судеб, вехи поистине великие, и битва между Флавием Аэцием и Аттилой, между римлянами и гуннами, бесспорно принадлежала к их числу. Егор занимается Европой третьего–пятого веков от Рождества Христова и в основном Римской империей времен ее распада на Западную и Восточную. Для исследователя в этой области стать очевидцем сражения века – потрясающий успех! Даже если твой носитель – карлик, шут из армейского обоза.

Я хотел сказать об этом Егору, но внезапно гулкий звук раскатился под сводами, заставив нас отступить к стенам. Зал словно бы сделался шире, и в самой его середине вспыхнул пятиугольник Туманного Окна. Голубоватая пленка, затягивающая портал, раздалась, пропустив хрустальный саркофаг с обнаженной женской фигуркой. Рита. Черный лебедь, скользящий в пруду среди кувшинок, тихий перезвон кимвал… Она улыбалась нам.

Провожающих, по традиции, было немного, меньше сотни человек – близкие из Ритиной вары, те, кто хорошо ее знал, коллеги, трудившиеся в смежных областях. Все специалисты Койна – в темных одеяниях, мантиях или плащах, переливавшихся на сгибе серебряной волной, в чем-то вроде униформы, не официальной, а, как и сама церемония, связанной с давней традицией: темный цвет символизирует для нас погружение в Темные Века. Витольд и Зоэ, его дочь, стояли напротив, а рядом с ними, в объявшем саркофаг кольце, ярким пятном выделялись четверо в сверкающих радужными искрами нагрудниках. Один из них, невысокий рыжеватый мужчина, держался с уверенностью лидера. От этой группы не исходило никаких ментальных излучений, что казалось странным, даже невежливым – люди, явившись в незнакомую компанию, обычно не ставят мысленный блок. Цель таких визитов – поискать контакты с новыми людьми, расширить круг общения, но если разум ваш закрыт, кому захочется общаться с вами?

Давид, строгий и важный в черном, ниспадающем до пола плаще, шагнул к саркофагу. Его глаза на миг затуманились – как бывает, когда выходишь на связь с Инфонетом. Одна из частиц Зазеркалья, машина нашей базы, уже завершила расчет и, вероятно, настраивала сейчас системные модули – те, что экстрагируют из мозга психоматрицу и посылают ее в точку с нужной темпоральной кривизной, и те, которые внедряют механизм возврата с прочими ментальными устройствами, и те, что следят за телом путника, чей разум погрузился в мниможизнь. Компьютер и все подчиненные блоки – это хроноскаф-конструкт с искусственным интеллектом порядков на пять мощнее, чем у моего Сенеба. Умный агрегат, но без нас он ничто. Без нас он просто не имеет смысла; мы, существа, наделенные разумом, живем не только в настоящем, мы простираемся в прошлое и будущее, за рубежи, когда нас не было или уже не будет. Во всяком случае, не будет в тех телах, которое дарованы природой.

Мысленный приказ Давида отозвался эхом в моем сознании. Невольно я вздрогнул, чувствуя, как сильные пальцы Егора стискивают мое предплечье. Рита вытянулась в своем саркофаге и закрыла глаза. Я видел, как на ее виске сильно и часто бьется жилка.

– Расчетный темп реальности и мниможизни – один к девяносто семи, пять, пять, три, восемь, – произнес сухой голос конструкта. Это означало, что за один день настоящего в прошлом истечет три месяца с небольшим – вполне приличный показатель, лучший, чем у меня в последнем странствии. Темп определяется топологической структурой пространства-времени, его кривизной; чем она больше в сравнении с моментом старта, тем меньший период в настоящем займет экспедиция.

Мантия Давида зашелестела. Он повернулся, раскинув руки, будто хотел обнять нас всех:

– Прощаемся, коллеги. Ваши пожелания.

Кто-то сразу выкрикнул:

– Не греши слишком много, детка!

Раздался смех, затем посыпалось:

– Хорошего тебе партнера!

– Удачи! Мы тебя любим!

– Здесь Кей и Елена. Не забывай о нас!

– Воплотись красавицей, дорогая!

– Подари Шота счастье!

– И царице передай привет!

– Помни: красота убеждает больше, чем сила!

– Помни: лучше славная кончина, чем позорное житье!

Тенгиз, сделав шаг к саркофагу, начал:

 
– Как прекрасное алоэ,
В золотых садах Евфрата,
Восседала на престоле
Та, чьи брови из агата…
 

Вацлав продолжил:

 
– Как рубин, уста горели,
Лик был светел, как кристалл…
 

Линда подхватила:

 
– Ни один мудрец афинский
Красоты такой не знал!
 

И снова:

 
– Воплотись красавицей!
 

В нашу эпоху торжества генетики нет переходных градаций между полами, нет мужеподобных женщин и женоподобных мужчин, нет странных и диких извращений, свойственных древним временам. Очень редко мы выбираем носителя другого пола, и считается, что это опасный, крайне нежелательный эксперимент, ибо ломка психики неизбежна. Нет и особой необходимости мужчине воплощаться в женщину и наоборот – в прошлом для нас хватает и сестер, и братьев, стоящих на пороге смерти. Это так, но все же у нас, на Евразийской базе, женщин-психоисториков немного. Причина не связана с выбором носителя – просто в большинстве древних культур, если не считать матриархата, женщина была едва ли не рабыней, что, несомненно, мешает плодотворным историческим трудам. Были, правда, времена особые и редкие места, где и когда не властелин, а повелительница правила страной, и там выходило дамам послабление. Не всем, конечно, а близким к королеве, но это уже дело техники.

Давид вскинул руку, и пожелания смолкли. Лицо Риты под прозрачной крышкой саркофага побледнело и застыло; потом ее хрустальный кокон начал медленно тонуть в Окне, опускаясь прямиком в криотронный бункер хроноскафа. Плоть ее пребывала здесь, в последнем веке одиннадцатого тысячелетия, но дух, сознание, разум – нейронная структура мозга или то, что называли в прошлом душой, – уносилось сейчас в средневековую Грузию, в эпоху царицы Тамар, в сказочное время Шота Руставели. Собственно, его подробное жизнеописание и оригинал «Витязя в тигровой шкуре» и являлись целью экспедиции.

Все дальше и дальше в глубь веков, все ниже и ниже в колодце времени… Я знал, как это выглядит: камера в основании башни, мягкий гул темпорального реактора, затем псионный всплеск, фонтан холодного прозрачного огня, бушующего между цилиндрами эмиттеров. Доля секунды – и после экстракции психоматрицы, все исчезает; псионный импульс, запечатлевший душу Риты, мчится через годы и столетия, мелькая призраком в давно прошедших временах. Тень будущего в прошлом…

В Туманном Окне поблескивала крышка саркофага, и Ритино лицо под ней казалось ликом беломраморной богини. Последний миг прощания, но четверо в ярких одеждах, стоявшие рядом с Витольдом, глядели не на нее, а на меня. Глаза у рыжего, невысокого, были ливийские – светло-серые и удлиненные к вискам; лоб его пересекала полоса интерфейсного обруча. Похоже, он пытался зондировать мой разум – не представившись и не послав приветствия. Скверное начало для знакомства.

Саркофаг исчез, Туманное Окно закрылось.

– Улетела, – промолвил Егор, выпустив мою руку. – Пойдем, малыш. Я знаю один кабачок в Ниневии… мясо барашка и красное вино… – Он выразительно причмокнул.

– Пойдем, – кивнул я и, на секунду сосредоточившись, прикоснулся к Зазеркалью. Часть моего отчета, готовая и должным образом отредактированная, была уже сброшена в главный мегалит и сделалась общедоступной. Не считая Давида, с ней ознакомились Гинах и еще сотни три специалистов. Кроме того, масса любопытствующей публики – разумеется, взрослые, ибо многие мои воспоминания не предназначались для детей.

Егор, обняв меня за пояс, повлек к Туманному Окну.