Текст книги "Божий суд. Утро на закате"

– Никак нет, к счастью, – ответил тот.

– Тоже мне счастье. Что же, приступайте к работе, – скомандовал начальник регистраторам.

Те сразу принялись опрашивать очередных клиентов.

А он, взяв мою папочку под мышку, сказал, обращаясь уже только ко мне:

– Ну все, пошли, – и на ходу стал делиться своими мыслями. – В прошлый раз был маленький ребенок. А сейчас вот взрослая женщина. Тот-то ничего не расскажет, а этой рот не заткнешь. Именно после таких случаев и появляются среди живых легенды про светлый тоннель, в который улетали их души.

– Так что, она ожила? – удивленно спросил я.

– Да. Там, в мире живых, ее все-таки откачали. Надо признать, что медицина на Земле не стоит на месте. Раньше таких эпизодов практически не было, а теперь случаются, и не по одному в год. Но это проблема не нашего отдела. Это «смертники» пусть теперь отчитываются, почему они дату ее появления здесь неправильно определили.

– А мы куда? – спросил я.

– Прогуляемся по помещению, – ответил мой спутник.

IV

– «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» – процитировал я классика. Начальник смены оглянулся на меня с любопытством.

– Приятно общаться с культурным человеком. Неужели старика Данте еще кто-то читает? – спросил он.

– Да практически нет. Мне не попадались люди, которые бы сознались, что одолели его целиком. Видимо, времени не хватает. Быт заедает.

– В мое время тоже его редко кто читал, – согласился мой спутник. – А я, значит, получаюсь вроде как твой Вергилий? Ну что же, что-то в этом есть, похоже. Тогда и зови меня Валерием. Тем более что однажды меня именно так и звали. Нам сюда.

При этом он показал на дверь без каких-либо надписей, после чего прошел сквозь нее, не открывая створок. Я же решил не экспериментировать и дверь открыл.

Помещение было пустым. Это я успел разглядеть еще на пороге. Стоило же Валерию выйти на середину комнаты, как в ней самым волшебным образом появилась мебель.

– Я заказал деловой кабинет, – сказал он, – так разговаривать будет удобно. Садись в кресло.

Я опустился на предложенное место. Валерий сел за шикарный письменный стол.

– На той Земле, где все еще живы, для завязки разговора я предложил бы тебе сигарету или выпить, – сказал он. – Здесь у нас всего этого, понятное дело, нет, да и, как мне кажется, ты в этом не очень-то нуждаешься.

Я прислушался к своим ощущениям. Действительно, я ничего подобного не хотел: ни есть, ни пить, ни курить. Я даже не нуждался в женской ласке. У меня ничего нигде не болело, не чесалось, не свербило. Я не ощущал собственного веса, а также хоть какой-либо усталости от своих действий. Не пробовал, но был полностью уверен, что запросто смогу сесть на шпагат, подтянуться на перекладине тысячу раз, встать на голову и совершить еще множество подобных оригинальных поступков из категории тех, которые ранее были мне абсолютно недоступны. Но в то же время, честно говоря, я не мог сказать, что эти вновь появившиеся способности сильно меня радовали. Я ведь осознавал, что с потерей своего тела, своих мускулов, пусть и дряблых от сидячей работы, своего изработавшегося сердца и почти здоровых легких, с потерей своих хронических болячек в виде гипертонии, колита, перхоти на голове и грибка на ногах я потерял все.

У меня не сохранилось ни чувств, ни желаний, ни нормального тела. Я был уже не я. У меня не было ни фамилии, ни имени, только временный номер для той регистратуры, где я только что был. Существо с моим именем и фамилией прекратило свое существование и после захоронения на одном из кладбищ перейдет в другую субстанцию. А что же осталось?

Я вытянул вперед руку. Я видел ее. Но не совсем так, как раньше. Я вдруг понял, что это была только видимость руки. При желании я мог – я чувствовал это – сделать ее мускулистой, как у культуриста, или изящной, как у девушки, но зачем? За те сорок восемь лет, что успел прожить на Земле, я привык к своему прежнему телу и, видимо, по этой причине и теперь неосознанно продолжал сохранять его формы. Хотя в последние лет десять я не был от него в восторге. Здесь же эта сохраняемая мной видимость была нужна как оболочка для моего разума, моего сознания.

Ведь от меня прежнего до этого момента только сознание еще и существовало. Так что же, может, именно наше сознание мы и определяем как душу? На этот вопрос я пока еще не знал ответа.

Валерий сидел молча и с любопытством смотрел на меня. Вряд ли он мог в точности читать мои мысли, но, судя по всему, догадывался, о чем я думаю.

– А ты дозреваешь, – произнес он, как только я перестал думать о себе и обратил свое внимание на него.

– Как это? – спросил я.

– В этом и заключается твое отличие от тех душ, что ты видел в приемной. Сначала ты вроде как они. Ни внешне, ни внутренне ничем не отличаешься, но чем больше здесь находишься, тем больше начинаешь понимать. Здесь в тебе просыпаются все предыдущие знания, которые ты приобрел за прошлые воплощения или реинкарнации, если тебе это слово понятнее.

– Так что, я уже жил на Земле?

– Да и, наверное, неоднократно. Это можно выяснить по уровням, пройденным тобой.

– Ничего не помню, – признался я.

– Да сейчас это и не важно, – ответил мой собеседник. – Перед уходом, возможно, вспомнишь. Если захочешь уходить. – Куда уходить?

– Куда-куда – на Землю. Но это все, если суд пройдешь нормально.

– Так что, меня еще могут оживить? – удивился я.

– Нет, конечно, – ответил Валерий. – Кому это надо. Начнешь все заново с пеленок, с чистого листа, так сказать, с нового незамутненного сознания. Как говорят в некоторых местах: «На свободу с чистой совестью».

– Ничего пока не понял.

– Поймешь. Да вот сейчас можно пролистать твое дело и на твоем же примере пояснить. Хочешь? – спросил он.

Я кивнул и сказал:

– Давай попробуем.

Валерий снова взял мой пластиковый пакет и положил его на стеклянный экран, вмонтированный в его рабочий стол. Точь-в-точь такой же, как в регистратуре.

Пакет снова засветился алым цветом.

– Цвет свидетельствует о категории души, – начал он свое пояснение.

– Это я уже понял, – ответил я.

– А вот теперь мы определим твой уровень… О, у тебя был четвертый.

– И что это значит?

– Ты должен был заниматься развитием своих творческих задатков. Писать, рисовать, ваять, снимать фильмы, быть артистом или музыкантом, выступать с концертами, – ответил Валерий. – Было такое?

Несколько озадаченный я недоуменно произнес:

– Не совсем. Насколько помню, ни артистом, ни художником я не был. И как-то даже не тянуло. Работал обычным инженером, и меня это вполне устраивало. Я даже не был изобретателем и рационализатором, просто тянул профессиональную лямку и выполнял то, что от меня требовали. Хотя в одном месте свербило, и я пописывал.

– Стихи?

– В основном прозу. Мне казалось, что проза у меня получается лучше, хотя и стишками баловался, особенно когда на знакомых дам хотел произвести впечатление.

– Ну и как успехи?

Валерий смотрел на меня не без интереса.

– Дамам нравилось, а вот редакторам почему-то нет, – ответил я. – Несколько раз я пытался ступить на тропу большой литературы, посылая рукописи в различные издательства и «толстые» литературные журналы, но на все мои обращения только один раз пришел вежливый отказ, а из остальных мест даже не соизволили ответить.

– Не… Ну, значит, ты все-таки хоть что-то пытался сделать?

– Да, но, видимо, не слишком настойчиво. Мне это могут поставить в вину?

– Могут, – вполне серьезно ответил Валерий.

И я понял, что действительно могут и поставят. Впервые я почувствовал какое-то беспокойство. Знакомое с детства сочетание слов «Божий Суд» наконец-то произвело конкретное впечатление, это впечатление и поселило в душе беспокойство.

– Ну вот и попробуй обосновать свои аргументы, когда тебя об этом спросят, – посоветовал Валерий, почувствовав мое напряженное состояние. И, видимо, пытаясь отвлечь меня от размышлений, он продолжил свой рассказ: – Итак, как я говорил, ты проходил четвертый уровень. Достаточно высокий. Первый – самый легкий. Либо за счет безгрешной жизни, либо по праву рождения ты должен был попасть в состав избранных. Попасть в избранные по праву рождения – скорее исключение, чем правило. Для этого нужно, чтобы твоими родителями оказались двое избранных более высокого уровня – второго или даже выше. Это событие маловероятное. Их так мало на этой земле. Проще за счет безгрешной жизни.

– Безгрешной жизни? – удивился я. – Кем же надо быть? Монахом?

– Совсем нет, – ответил мой собеседник. – Монахом – это перебор. Вера – во втором уровне. Чаще всего это происходит, если ты просто не дожил до той поры, когда грешат. Хотя, впрочем, всякий из вновь живущих имеет право на избранность, и совсем не обязательно для этого умирать в младенчестве. Можно прожить долго по земным меркам и заслужить это право, но жить надо порядочно. Только трудно это.

Он опять положил мою папку на свой экран и совершил действие, похожее на перелистывание страницы. Я увидел самые яркие страницы своей первой судьбы: я – восьмилетний мальчишка – стою на каком-то высоком косогоре. За спиной вздымаются заросшие лесом горы, а внизу бежит быстрая и холодная речка, голубая-голубая под заливающим все солнечным светом. Дальше, за рекой, – наше село с приземистыми домишками и высокой церковью с зелеными куполами. Рядом со мной другие мальчишки, мы вместе пасем коней. Ребята болтают о чем-то, смеются, а я, не слушая их, завороженно любуюсь окружающим прекрасным миром…

Все это было достаточно давно, где-то в конце XIX века. Потом я увидел мать. Она любила и баловала меня, младшенького. Были у меня еще два старших брата и сестра и отец – строгий, высокий черноусый мужчина, почему-то всегда с топором за поясом…

Валерий снова убрал папку с экрана.

– Это твое последнее лето. 1867 год. Осенью этого года во время сплава леса – твой отец был лесорубом и сплавщиком – ты упал с плота и утонул, не дожив до девятого дня рождения трех недель. Так почти все мы. Я тоже в первой жизни прожил недолго, умер от тифа.

– Значит, попадание в наши ряды – это судьба всех рано умерших детей?

– Тот пацаненок, про которого ты сейчас подумал, такой участи не удостоится. Даже ребенку не позволено нарушать заповеди.

Я не удивился, что Валерий прочел мои мысли о мальчишке-токсикомане, виденном мной в регистратуре.

– Какие заповеди? Библейские? – не без иронии поинтересовался я.

– Это скорее наши заповеди в несколько искаженном, упрощенном виде вписаны в Библию, а не наоборот, – достаточно сурово ответил Валерий. И тут же без паузы добавил: – Сложней пройти второй уровень. Это уровень веры и убеждений. Тут у каждого свой путь. Самая закавыка в том, что ты получаешь все, чтобы не пройти его. Искушения на каждом шагу.

– Проделки дьявола? – поинтересовался я.

Мой собеседник только улыбнулся.

– Дьявол как субъект – падший ангел, не имеет к этому никакого отношения, – пояснил он. – Ведь дьявол – он не вне, он внутри нас. Всякое благо сверх меры является искушением. Дьявольским искушением. Когда тебе все дано от рождения: сила, молодость, красота, богатство, власть, – трудно быть скромным и обходиться минимумом. Именно в этом и проявляется искушение. Зачем трудиться, когда ты можешь просто эксплуатировать то, что дано тебе от природы. Главное на этом этапе – выработать в себе упорство, терпение, трудолюбие и закрепить в своем характере те же заповеди. Нужно твердо усвоить, что можно, что нельзя, как можно поступать, а как нет. На этом этапе самый большой отсев. Процентов девяносто пять новых избранных прекращают свое существование во второй жизни, не получая нового тела для третьей. Ведь совсем не трудно умереть в младенчестве или детстве, не совершив грех. Трудно так прожить целую жизнь. Ну а что касается тебя, то ты выбрал путь служения Господу.

От вновь положенного Валерием на экран пакета и возникшего при этом красного свечения мысли мои прояснились, и я, как и в прошлый раз, увидел второй этап своей судьбы.

Немецкий поселок где-то возле Николаева, на юге Малороссии.

Меня зовут Хайнрих, я средний сын Фердинанда Горха. Мой отец, полноватый краснолицый мужчина – богатый и крепкий хозяин. У него пашня, скот, батраки. Мать – тихая забитая женщина, свято соблюдающая традицию трех немецких «К»: дети, церковь, кухня. Видимо, именно в нее я довольно тихий и религиозный мальчик. В отличие от других детей, мне нравится ходить в кирху, нравится торжественность обрядов, одеяния священников, запах свечей. Я выучил все молитвы и знал все обряды, совершаемые в нашей церкви. Через некоторое время по просьбе матери отец разрешил мне стать служкой в церкви.

Ему не очень нравилась эта идея, по его мнению, и в хозяйстве мне бы нашлось дело. Нужен и свой агроном, и свой ветеринар, и есть возможность отдать меня – очень способного в учебе мальчика – в любой университет, но, скрепя сердце, он согласился с матерью и моим желанием, надеясь, видимо, таким образом через меня заключить с Господом Богом взаимовыгодную сделку. Для отца это едва ли не единственная возможность соблюсти долг христианина, поскольку жить он любил, не особо оглядываясь на заповеди Господни: и служанки от него беременели, и выпить он был не дурак, и объедался сверх меры, однажды даже до апоплексического удара…

Боже, как я гордился собой, когда мне впервые разрешили облачиться в нарядную церковную одежду. Как сейчас помню, это было на Пасху.

Потом была учеба в семинарии, первый приход недалеко от Варшавы, тогда Польша входила в состав Российской империи. Конфликт со сластолюбивым и жадным епископом и, как следствие, ссылка в маленький и бедный приход где-то под Саратовом. Потом две революции в России. Одна минула меня своим черным крылом, а вот вторая зацепила. Чекистские застенки, объявление врагом народа и расстрел в декабре 1918 года.

Все эти картинки промелькнули в моей памяти с невероятной быстротой, а Валерий между тем продолжал:

– Самое забавное на втором этапе, что большинство избранных женского пола, прошедших его, отказываются от дальнейших испытаний, переходя в обслуживающий персонал.

– Почему? – удивился я.

– Потому что они женщины. Сейчас одна из них сюда войдет, и ты все поймешь сам.

Действительно, через несколько секунд в кабинет, открыв дверь, вплыло одно из тех существ, что сидели за конторкой в приемной. Валерий улыбнулся ему и сказал, что оно может присесть. Существо присело на появившееся кресло и словно сняло с себя какое-то покрывало. То, что я увидел, производило впечатление: очень, очень красивая темноволосая женщина с изящной фигурой сидела перед нами, положив ногу на ногу. Это была женщина без изъянов, любое ее движение было прекрасным. Природное изящество сквозило в каждом ее жесте. Валерий спросил у нее что-то про их дела. Красавица ответила приятным грудным голосом.

Да, если бы я встретил такую особу при жизни, я бы, пожалуй, мог влюбиться в нее с первого взгляда, а здесь и теперь мне оставалось только на нее любоваться. Что я и делал.

Надо заметить, что и прекрасная незнакомка, отвечая на вопросы Валерия, поглядывала на меня не без любопытства. Только одно почти незаметное обстоятельство слегка портило красавицу. Она не дышала. Почему-то до встречи с ней я не замечал этого свойства ни у себя, ни у других встреченных душ, а сейчас вот у нее отчего-то заметил. Наверное, потому, что женская грудь, не вздымающаяся слегка от дыхания и волнения, напоминает скорее о каменной статуе, чем о живом существе.

Как только я это осознал, мне стало грустно. Все-таки у живого существа есть некоторые свойства, о которых можно сожалеть, даже имея право на вечность.

Поговорив с Валерием на производственные темы и получив от него пластиковую карту с заданием внимательно над ней поработать, красавица встала с кресла и, вновь превратившись в бесполое существо, удалилась.

– Ну, теперь понял?

В ответ я молча кивнул.

– Не каждая женщина готова отказаться от права на такую внешность, от такой красоты ради надежды на возможность сделать карьеру в вечности, – продолжил свою мысль Валерий. – Тем более что на третьем этапе ей предстоит превратиться в сушеный синий чулок.

Я понял его без лишних пояснений. Третий этап означал бесконечную учебу – этап получения знаний. Здесь красота тела и физическая сила были не нужны, и все избранные получали заурядную внешность и незавидные стартовые возможности.

Лично я родился в 1919 году в семье сапожника Якова Ласкина недалеко от Могилева. Шесть сестер и братьев. Крикливая и неряшливая мама, в то же время добрая и заботливая. Отец – маленький, суетливый человечек, часто слегка поддатый. На этом фоне третий ребенок – мальчик, с детства проявивший недюжинные склонности к обучению. Я сам в пять лет научился читать, используя для этой цели вывески и плакаты. Поскольку книг дома было мало – в основном учебники старшего брата, – то я стал читать их. К семи годам я прочел все за первые три класса. Не только прочел, но и усвоил. Тут родители почувствовали неладное и с не свойственной им до этого предприимчивостью стали заниматься моим образованием.

Я помню, как мы с отцом ехали на поезде в Могилев к его двоюродной сестре. Отец был в черном драповом пальто, считавшемся парадным, тщательно выбрит, а к привычному запаху кожи и клея, исходящему от него, примешивался ядреный аромат дешевого одеколона.

В разговоре со своей кузиной он был подобострастен, но настойчив, и они сошлись в цене за мое проживание. Как результат, отец один вернулся домой, а я поступил учиться в городскую школу. Я оправдал ожидание родителей: не только с отличием закончил сначала семилетку, а затем и десятилетку, но и сразу поступил в Московский медицинский институт.

С какой гордостью родители демонстрировали меня родственникам в нашем местечке, когда я приезжал на летние каникулы! Мать не знала, куда меня посадить, и смотрела снизу вверх. Как же – московский гость!

А потом была война. В какой-то мере мне повезло. В то лето я сначала сдавал летнюю сессию, а потом с друзьями собирался ехать в Крым. Ведь я, в отличие от своих родных, не попал на шестой день войны в оккупацию – немцы появились в нашем местечке так быстро и неожиданно, что никто не успел уехать.

Я не был, подобно родным и большинству наших соседей, отправлен в минское гетто и уже оттуда не прошел скорбным путем на Голгофу – в лагерь смерти Саласпилс. О том, что я остался один на всем белом свете, мне довелось узнать лишь в марте 45-го года.

По состоянию здоровья – большая близорукость и плоскостопие – я не был признан годным для действующей армии, да и в медиках страна нуждалась не меньше, чем в солдатах, а у меня уже было четыре курса за спиной. Сперва учебу приходилось совмещать с работой в госпитале. Тяжелое было время, но зато какая практика! Потом звание военврача и служба в эвакогоспитале.

Осенью 1945-го меня демобилизовали, и я смог заняться самостоятельной научной работой в одном из ведущих институтов страны. В 28 лет я уже кандидат наук, множество работ и блестящие перспективы. Но вскоре затеяли борьбу с безродными космополитами, и на некоторое время я был отстранен от дел.

Спустя несколько лет умер Сталин, и всех врачей реабилитировали. Я был восстановлен в правах и стал дальше заниматься наукой: защитил докторскую по органам внутренней секреции и довольно рано стал профессором. Научные симпозиумы, печатные труды, которые переводили и публиковали даже за границей. Еще немного, и меня бы избрали членкором медицинской академии, но в 1958 году я трагически погиб по довольно нелепой причине: отдыхая на природе, подцепил клещевой энцефалит…

Валерий, ознакомив таким образом меня с моим прошлым, продолжал:

– Вскоре тебе предстоит предстать перед Высшим Судом. Он основательно разберет твое дело и решит, как с тобой быть. Если признают, что ты достойно прошел четвертый уровень, то у тебя будет выбор: приступить к пятому или же перейти, подобно мне, в технический персонал…

После небольшой паузы он добавил:

– Я здесь тоже после четвертого этапа… Ну, а если Суд посчитает, что ты не справился: жил не по укладу или же задание не выполнил, – то не обессудь, накажут. Кому много дается, с того и спрос соответствующий.

– Как накажут? – спросил я. – Отправят в ад?

Валерий только усмехнулся.

– Понятие рая и ада привили людям священники разных религий, пытаясь втолковать своей пастве наше учение о заповедях и о нас, избранных, несущих это учение людям. Рай и ад – своеобразные кнут и пряник для простодушных мирян. Станешь жить честно, по законам и заповедям, и будет тогда тебе спасение и вечная жизнь.

Начнешь нарушать, и ждут тебя вечные муки и наказание ужасное. Даже в античные времена это пропагандировалось. Вспомни хотя бы мифы про Геракла, вознесенного на Олимп к богам, и про Тантала, обреченного на голод и жажду. Ну, а поскольку наших избранных среди священников всех религий было меньшинство, то учение искажалось и в разные времена принимало причудливые формы. Ведь как порой расписывали рай? Как некий вечно цветущий сад с мягким приятным климатом, со сладкоголосыми птичками и невероятно вкусными фруктами, где каждому верующему будет предложен заслуженный им вечный отдых. Короче, что-то вроде элитного комфортабельного санатория для пенсионеров. Ну и что, ты хочешь такого отдыха? – спросил мой собеседник.

Я прислушался к своим ощущениям. Есть и пить не хотелось. Ни сладкого, ни горького, ни вкусного, ни безвкусного. Ведь у меня уже не было тела, нуждавшегося в физическом подкреплении. Слушать пение птиц? Не знаю. Не более, чем поиграть на балалайке. Я никогда ни в одной жизни на ней не играл, и хоть было ощущение, что в нынешнем моем положении смог бы исполнить мелодию любой степени сложности, играть все равно не хотелось.

Погулять по тропическому саду? Боюсь, что скоро мне стало бы скучно. Что же мне нравилось в моем теперешнем состоянии? И я понял: мое сознание! Вот что мне дорого. Я жил четырежды, пусть в первый раз совсем мало – только восемь лет, но в каждой своей жизни что-то узнавал, приобретал опыт, и позитивный, и негативный, ну а главное – мне нравилось думать. Думать и понимать, накапливать знания – вот что мне нравилось в мире живых. Воистину: я думаю, значит, я существую.

Похоже, Валерий понимал, о чем я размышляю. Улыбнувшись, он продолжил:

– То же и с адом. Только во времена Средневековья можно было пугать людей рассказами о раскаленных сковородках и котлах со смолой, в которых жарятся грешники. Для человеческих душ есть другое наказание, и страхи у них другие. И ты знаешь, какие.

Он поглядел на меня испытующе, и я понял, о чем он говорит.

– Действительно, зачем мучить бестелесную душу огнем или кандалами, все равно она не почувствует боли, а вот стыдом и страхами – пожалуйста. Ведь, пожалуй, у каждого, да, я думаю, у каждого в жизни случались эпизоды, которых он стыдится. Каждый чего-то или кого-то в прожитой жизни боялся или хотя бы чувствовал ужасный дискомфорт от определенной обстановки и обстоятельств. Вот эти-то страхи, отрицательные эмоции, уже записанные в нашей памяти и подсознании, никуда не деваются. Они всегда с нами. Вспоминая о них, мы вновь невольно переживаем стыд, страх или дискомфорт, что испытывали в ту минуту. Мы с этим живем все время, но в обычной жизни старательно забываем или стараемся забыть обо всем неприятном. Подобными эмоциями и можно мучить грешную душу. И никакого черта с вилами при этом не надо. На Суде все всплывает. Порой в качестве наказания достаточно оставить душу наедине с самыми постыдными нашими воспоминаниями и скрываемыми страхами, и от них уже никак нельзя будет откреститься, спастись, их только можно переживать вновь и вновь. А если ты кого-то унижал или обижал, то могут и тебя заставить пройти через подобные унижения и обиды. Так что, если заслужишь, то качественные душевные мучения тебе будут обеспечены. Но это все для простых душ, – продолжил Валерий. – Тебя еще кроме этого могут лишить сана избранного, и уже осознание этого мучительно. А ведь еще твою душу могут нивелировать, и быть тебе тогда тварью бессловесной или предметом бездушным.

Это было уже серьезно. Потерять мыслящую душу, стать в следующей жизни животным или насекомым или того хуже – прахом, строительным элементом вселенной без права восстановления, – это для мыслящей субстанции действительно катастрофа.

– А что ожидает нас на пятом этапе? – спросил я, стараясь не думать о грядущем Суде.

– На пятом дают власть. Власть над людьми. Большую. И смотрят, как ты с ней справляешься. Это этап воспитания ответственности. На предыдущих этапах ты отвечаешь только за себя. Там ты сам должен жить достойно. На пятом тебе дают возможность распоряжаться судьбами других людей. Это очень жестокое испытание.

– Как дают? Кто-то помогает? Какие-то агенты продвигают тебя по службе? Что, все президенты – это избранные? – удивленно спросил я.

– Нет. Два раза нет! – ответил Валерий. – Во-первых, нет у нас никаких агентов в том мире. Ведь все мы бестелесны – мы просто сгустки информации, неясные тени для живущих тамошней жизнью.

Просто когда тебя инкарнируют, то делают так, что ты рождаешься в новой жизни с задатками лидера и с некоторыми амбициями. Ну, а когда есть упорный властный характер и соответствующие склонности, тебе остается только приобрести знания и некоторые навыки для того, чтобы добиться успеха в жизни. А как ты понимаешь, для избранного это не слишком трудная задача. Во-вторых, если я говорю – власть над людьми, то не надо понимать, что власть эта именно верховная. Много ли ты знаешь безукоризненно честных, бескорыстных и порядочных руководителей государств?

Я отрицательно помотал головой. Вернее, тем, что изображало мою голову.

– Ни одного, пожалуй.

– Вот и я о том же. Ведь властью над людьми в разной степени обладают не только президенты, министры и короли, но и военачальники, представители правопорядка и спецслужб, судьи, многие хозяйственные руководители и тому подобное… Так что простор для начальственной деятельности, как видишь, огромный. Главное – это не количество людей, тебе подчиненных, а то, как ты с ними обращаешься. Именно это оценивается на нашем Суде. Так что совсем не обязательно думать, что всякий служитель культа – избранный второй категории, а все те, кто занимается наукой и культурой и руководит государством, проходят соответственно третий, четвертый и пятый этап божественных испытаний. Это совсем не так. Людей, занимающихся всем этим, много, а избранных среди них мало. Очень мало. Как говорится, много званых, да мало избранных. И все прочие деятели искусств, работники культа и науки просто создают атмосферу, в которой должны сформироваться настоящие избранники.

Для того чтобы земля дала урожай, ее надо унавозить, напитать минералами и полезными микроорганизмами, и только тогда в плодородной почве обязательно взойдет полезный росток.

– Сколько же всего этапов нужно пройти? – спросил я. – И чем это все кончается? Или вечная жизнь – это бесконечный переход с этапа на этап?

– Сколько этапов? Точно не знаю. Я слышал, что девять. Якобы на шестом тебе бы предстояло стать философом, – продолжал рассказывать Валерий. – Обогащенный знаниями и опытом предыдущих жизненных воплощений, ты должен был бы создать свое учение, новое и дополняющее осмысление этого мира. Так говорил тот, кто встречал меня после моего пятого этапа. Вот там-то, среди философов, в отличие от правителей, якобы уже все наши. Демосфен, Аристотель, Экклезиаст, Эразм, Кант, Гегель, Булгаков – это все наши: избранные, в разное время проходившие шестой этап. Обрати внимание, как невелико их число. Всех более-менее известных философов можно, поименно переписав, уместить на одной странице. Это за всю многовековую историю человечества. Так что можешь представить, как мало избранных добирается до этой ступени. На седьмом этапе ты должен стать мессией и проповедовать божественные истины людям, не исключено, что и создать новое религиозное течение, способное привлечь новых или разуверившихся людей к соблюдению божественных истин. Что же там еще выше, я, право, не знаю.

Слушая Валерия, я подумал, что для избранного прохождение по этапам чем-то напоминает компьютерную игру. Только у тебя нет права переиграть все по новой, исправить ошибку, и ты собственной судьбой отвечаешь за каждый свой шаг и за любой свой поступок.

– Что же касается конечной цели, – продолжил Валерий после паузы, – она мне неведома. Но думая об этом, я пришел к выводу, что предназначение избранных – в познании этого мира. Всевышний, Создатель, или Бог, если тебе так понятней, предназначил нас для этого, поэтому мы накапливаем знания и опыт, изучаем Вселенную, природу и законы мироздания. А по поводу вечной жизни – что бы ты хотел? Вечное пребывание в райском саду? Вечный санаторий? Я боюсь, что тебе это скоро наскучит. Разве не лучше вечное развитие твоей личности, вечное самоулучшение, вечный труд. Лично я рад, что у меня есть дело.

И в этот момент на столе Валерия ярко засветился желтый шар, и нежный колокольчик отстучал приятную мелодию.

– Вот, опять вызов от смены. Прибыл кто-то интересный. Хочешь, пойдем со мной, посмотрим, что там случилось.

Я согласно кивнул. Мы поднялись, и мебель, окружавшая нас, исчезла. Через закрытую дверь мы заскользили в фойе.