Текст книги "Дамская визжаль (сборник)"

…То немцу смерть

Что ни говори, а немец – существо нам сугубо непонятное и некоторым образом даже противоположное. Ранним утром, в пригороде Берлина Фалькензее, вышел я в уютный дворик маленькой, уютной гостиницы и подумал: наш человек, падая утром с крыльца во двор, что успевает взять себе на заметку? Забор надо бы подпереть, потому как столбы подгнили и все перекосоебилось до последней невозможности. Там вон, в правом углу, куча навалена. Хрен ее знает – что в ней и кто ее наложил. Не шевелится – уже хорошо. Но убрать ее надо бы. Вот еще доску через лужу… Короче говоря – дел по горло. Надо вставать и срочно идти опохмеляться.

Ну, а немец о чем думает поутру у себя во дворе? А что остается ему думать и делать, глядя на идеально ровный забор, на выметенный до стерильности двор, на посыпанные чистым белым песком дорожки, на чистый хлев, в котором хрюкает розовая, умытая душистым мылом и накрахмаленная свинья… Ничегошеньки ему не остается. Все, все уже сделано! Зачем же, спрашивается, тогда жить? И остается немцу только крикнуть в отчаянье своей розовой, дородной, умытой душистым мылом и накрахмаленной супруге: «Гретхен, душа моя, скорей неси мне удавиться!»

Так ведь не кричит. Даже и не собирается. Живет себе и живет припеваючи. Почему, спрашивается? А кто ж его разберет. Нам его не понять.

О ценах на редиску

Что-то есть в дачниках от рыболовов. Даже размер выращенной редиски они показывают двумя руками. А уж на вкус… Я не встречал ни одного дачника, который признался бы, что его редиска на вкус и есть редиска. Какое там… Ананас и апельсин – вот что такое его редиска. Ну, в крайнем случае, яблоко. Белый налив, конечно, а не какая-нибудь антоновка. А как громко хрустит огурец, выращенный собственными руками… Хрустом одного огурца, даже самого маленького, можно, к примеру, отпугнуть стаю ворон. Не говоря о воробьях, которые падают замертво, если случится им пролетать мимо. Или взять картошку. Ну, хоть синеглазку. В магазине подсунут вам в закрытом пакете черт знает что, а не синеглазку. Принесешь ее домой, а там и сероглазка, и зеленоглазка, и даже с бельмом на глазу. Со своей и не сравнить. У своей не глаза – глазищи! И такой небесной синевы… Глаз не оторвать. И рассыпчатая, что твоя мука. Но это все будет потом, в пору сбора урожая. Сейчас надо готовить грядки и рассаду. Дом настоящего дачника – это всегда рассадник. Каждое утро делается внимательный осмотр всех этих коробочек из-под йогуртов с землей и чахлыми зелеными ростками. Ощупывается и обнюхивается каждый листик. Теперь дачнику нужен дождь. Когда он говорит о том, как земле нужен дождь, то у него от волнения пересыхает во рту и… все эти неимоверные страдания и усилия нужны только для того, чтобы, прохаживаясь по рынку, спросить у какой-нибудь торговки – а почем ваша петрушка? И в ответ на предложение купить дешево, почти даром, ответить снисходительно – да у меня самого этой петрушки уродилось нынче столько, что два стога и три копны набралось. И гордо прошествовать дальше, к другой торговке, чтобы спросить – а почем ваша редиска?

Пьяная муха

* * *

 
Комар и жена
Над ухом поют не смолкая…
Что тянете?! Пейте же, пейте…
 

* * *

 
рассвело…
ну и взъерошены мы…
а стог сена взъерошен, как будто
иголку искали мы в нем…
и нашли… и всю ночь ей кололись
 

* * *

 
за полночь…
на дне опустевшей бутылки
жужжит и икает пьяная муха
 

* * *

 
мирный семейный вечер.
вякнула теща в углу…
и вновь тишина
 

* * *

 
Ночь. Молодая луна.
По аллее притихшего парка
Девчонку
Не в гипсе еще, без весла
Ведут под конвоем
К пустому пока пьедесталу…
 

* * *

 
утро нового года.
осколки разбитых вдребезги
пузырьков от шампанского
 

* * *

 
Весенний, погожий денек,
На порхающих девушек глядя,
Так губу раскатать умудрился,
Что какой-то небритый алкаш
Сапожищем своим неумытым
Мне на нее наступил. И стоит,
И мычит про нехватку рубля
Или двух на лекарство от рака.
 

* * *

 
переодеваешься
за дверцей шкафа…
под моим взглядом
она стекленеет
 

Выходной с семьей на пляже

 
загорелые дев…
усилием воли жена
мой взгляд пригибает к земле
 

* * *

 
пожелтела, пожухла трава…
косяк улетающих рыб
провожаю игрой на баяне
 

* * *

 
Разругавшись с женой,
Отвернувшись к стене навсегда,
Изучаю узор на обоях…
 

* * *

 
Сегодня под вечер
О сути вещей размышлял…
О продажной, конечно, их сути.
 

* * *

 
Первый снег.
С каким размахом
Ставит на нем
Свою подпись
Жалкий пьянчуга.
 

Когда спадет жара,

с первым комариным писком хорошо накрыть стол на открытой веранде. Застелить его толстой белой негнущейся льняной скатертью с заглаженными складками, сервировать толстыми фаянсовыми тарелками без всяких городских каемочек. В тарелки велеть подать холодную окрошку с мелко нарезанной отварной телятиной. Хорошо к телятине добавить говяжий или свиной язык. Нарезанные мелко огурцы, редиску, укроп, петрушку, яйца и лук положить в глиняную миску, из которой порционно раскладывать все это по тарелкам большой расписной хохломской ложкой. Отдельно поставить тарелочку, на которую положить лук с маленькими белыми головками не больше грецкого ореха и молодой чеснок. Тут же поставить дедовскую хрустальную солонку с крошечной серебряной ложечкой. Ложечку потом можно вытащить и умакивать луковые головки прямо в солонку. Сметану, конечно, надо подавать в соуснике темно-синего или зеленого цвета, чтобы оттенить ее подвенечную белизну, но можно и в обычной пол-литровой банке – лишь бы сметана была густой, а молочница, у которой она куплена, – румяной и ядреной. Ледяной квас, приготовленный на ржаном хлебе с добавкой хрена, в тарелки наливаем из большого запотевшего стеклянного графина. Пока вам наливают квас и он шипит в тарелке, необходимо успеть незаметно хлопнуть или легонько ущипнуть по тому месту, куда дотянется рука, кухарку, жену, тещу или даже соседку, зашедшую на минутку за рецептом абрикосового варенья. И уж потом, после получения ответной затрещины от жены… не приступаем к еде, пока не выпьем рюмки настоянной на мяте и меду водки и не закусим огурчиком, только вчера замалосоленным со смородиновыми и вишневыми листьями. Огурцом хрустим так громко, что внезапно просыпаемся, выпиваем чашку растворимого кофе со вкусом жженой пробки, съедаем бутерброд с куском изогнутого от старости, радикулитного пошехонского сыра и быстро бежим на работу.

По вечерам,

как бы ни было тепло днем, уже холодно. Если идти в сумерках по полю, то почти не видно, как над муравейниками и норками полевых мышей поднимаются тоненькие струйки дыма. С мышами все просто – это у них отопительный сезон начался. Жгут в своих глиняных очажках с наперсток сухую траву, чешуйки от неизвестно как к ним попавших шишек, репейник и разные несъедобные палочки. Дымоходов у мышек нет. Норки у них, можно сказать, курные. Вот и кашляют они от едкого дыма. Осторожно кашляют, в лапку, чтобы лиса не услышала. Муравьи не мышки – они в муравейниках так надышат, что ходят по коридорам и комнатам в чем мать родила. Дым у них идет от коптилен. Зимой-то с продуктами плохо. Ни бабочку с оторванным крылом, ни мотылька не добудешь, не говоря об огрызке яблока или упитанном жуке. Вот они и заготавливают на зиму то, что успели летом натащить к себе. Зато как хорошо, к примеру, в декабре, когда все спят под толстым снежным одеялом и цветные сны про лето видят. Проснешься тихонько, проберешься в общественную кладовку, стянешь копченых кузнечиков или стрекозиный окорочок и уминаешь его с хрустом. Если еще и стаканчик опенковой или земляничной настойки на муравьином спирту принять… Ну, да сейчас мечтать некогда – зима на носу. Надо к ней готовиться.

Один человек…

был Рабинович. Вот как бывает человек Ивановым, Петровым, Сидоровым, медведем, карасем, жаворонком или цветком – вот так он был Рабинович.

И был у него начальник. Вот как бывает чума, холера, фурункул на носу или отложение солей в левой пятке – вот так у него был начальник.

И была еще у этого человека жена. Вот как бывает… Впрочем, что я вам буду рассказывать про его жену? Всякий знает, как бывает у человека жена. Вот так и у него была. Как баллистическая ракета в ступе и с помелом… Но этого я вам не говорил. Даже и не думал!

А еще у этого человека были дети. Вот как саранча или колорадские жуки с клювами дятлов – вот так у него были дети.

И в один прекрасный день к этому человеку приехала в гости теща. Вот как приезжает налоговая инспекция вместе с ОМОНом к вам в контору и начинает забирать компьютеры, разбрасывать документы и класть всех на пол – вот так к нему приехала теща.

И теща послала его за постным маслом. Вот как посылают в декабре за подснежниками, или молодильными яблоками, или туда, не знаю куда, – вот так она его послала на все четыре этажа своего послания.

И человек пошел. Вот как идут к зубному, или как тщательно забытый долг навсегда отдавать, или куда глаза глядят – вот так он пошел.

И на этом пути ему встретилась соседка. Вот как горная серна на скале, как колодец посреди пустыни, как Пятница и Суббота на необитаемом острове, как лилия в долине – вот так ему встретилась соседка.

И она ему сказала: «Вот смотрю я на вас, Миша…» И при этих словах из ее глаза упала слеза карат в двести прямо туда, куда обычно падают женские слезы – на грудь.

И человек посмотрел на эту грудь со слезой… и упал на них обеих. Вот как падают в небо, в облака, в пение птиц – вот так он упал.

Ну что вам сказать… Он не вернулся домой даже за гитарой.

По системе Станиславского

В девятьсот восьмом году в Москве появилась первая извозчица – Марья Иванова. Была она крестьянкой Калужской губернии. Нет, она не мечтала с детства об этой профессии, хотя могла, как и всякая русская женщина, остановить на скаку коня. Извозчиком у нее в семье был муж. Так случилось, что он умер, и на руках у Марии осталось двое детишек. Долго она не думала – надела одежду покойного мужа и подалась в Москву на заработки. И прекрасно работала. Все же кто-то из седоков Ивановой по нашей извечной привычке подумал: «Как бы чего не вышло» – и донес в полицию. В полиции на кавалерист-девицу из крестьян посмотрели строго, но, услышав ее историю, посочувствовали и отпустили. Только запретили работать днем. Ночью, говорят, работай. Неча народ смущать.

Похожая история произошла в отряде космонавтов, но не в том, в котором была Терешкова и Гагарин, а в самом первом, когда думали… да ничего не думали. Выполняли приказ. Так случилось, что один из членов отряда стал выпивать. То ли хотел лететь первым, а его не пускали, то ли не хотел лететь, а его заставляли, то ли хотел улететь насовсем, а ему… Короче говоря, злоупотреблял он. А на репетиции-то ходить надо. Сегодня в барокамеру, а завтра на центрифугу. С похмелья на центрифуге… Некрасиво получается. Еще и неаккуратно. Супруга его и просила по-хорошему, и в ногах валялась, и лупила чем ни попадя – не помогает. Оно, конечно, можно было и в партком на подлеца пожаловаться, но тогда бы его выгнали из отряда и прощай, паек, оклад и толстые меховые космонавтские шлемы-ушанки двум сыновьям. Подумала она совсем недолго, да и пошла вместо него. Дома загодя в скафандр влезет, дети ей зашнуроваться помогут – и вперед. Кто там разберет… Женщина она была коренастая – скафандр на ней сидел как влитой, а не болтался, как на муже. Врач, который при центрифуге… Ну, это отдельная история. Мы на нее отвлекаться не будем.

Ходила она на эти занятия, ходила… И что характерно – по всем предметам успевала прекрасно. По космической навигации, к примеру, одни пятерки всегда были. Пока остальные синус на косинус в столбик умножают – она уж первая рукой показывает нужное направление. А что в скафандре все время ходит и отвечает через шлемофон – так это объясняла желанием вжиться в образ. По системе Станиславского, мол, работаю: тяжело на репетиции – легко в невесомости. Так бы она и полетела, если б не муж. Зависть его замучила хуже похмелья. Явился он как бы с повинной к начальнику отряда и… Обоим досталось. Но в ее положение все же вошли. Разрешили ночные полеты. Так что на Солнце, на которое только ночью и можно полететь, – она первая полетела. Но об этом полете сейчас еще рано рассказывать. Архивы до сих пор даже не приоткрыты.

Женюсь, где ты?

Читал книгу о допотопной, допожарной Москве. И была она тогда всероссийской ярмаркой невест. Из всех ближних, а то и дальних губерний свозили их в столицу в надежде удачно выдать замуж. Женихи так и роились вокруг них. Поручики разные, секунд-майоры, титулярные советники… Кто имение промотал, кто в карты проигрался – каждый хотел поправить свое материальное положение удачной женитьбой… Поднял я глаза от книги – а в вагоне метро от невест рябит в глазах. А на улицу выйди, а зайди в модный магазин… И не то чтобы товар какой лежалый и дебелый – совсем наоборот. Отменного качества товар. Как говорится – с одной знакомься, на другую глаз положи, а третьей только… тотчас и откусит по локоть. И откуда их столько? Неужто с тех пор так и не составили себе удачных партий? И то сказать – кто теперь думает отдавать карточные долги? Титулярные советники теперь не проматывают имений, а пристраиваются в какой-нибудь неприметной канцелярии и сами через год-два такое имение отхватят, что прокуратура только диву дается от зависти. Потом поедут в какой-нибудь провинциальный Ярославль или Петербург и купят себе невест – хочешь с жилплощадью, а хочешь без нее, на вывод, как Павел Иванович мертвых душ, хочешь простых ярославских ядреных хохотушек в обтягивающих штанах со стразами, а хочешь непростых, петербургских тонких и культурных в серебряных кольцах штучной работы и с тремя шкафами книг по истории и архитектуре. Там, в провинции, их хоть в розницу, хоть оптом бери – цены куда как ниже столичных. На поручиков и секунд-майоров тоже никакой надежды нет. Секунд-майоры – мужчины уж не первой молодости. Им невеста нужна из коренных москвичек с квартирой в элитном доме, чтобы потом немедля выйти в отставку и зажить в свое удовольствие, не работая сутки через трое в каком-нибудь частном охранном предприятии или пожарной инспекции. Что же до поручиков, корнетов и прочих прапорщиков… Этим, пока хватает жалованья на водку с пивом, мысль о женитьбе, детишках и прочих радостях семейной жизни если и приходит в голову, то только в похмельную. И усугубляет ее (головы) боль. Вот так и бродят с тех самых пор невесты по столице неприкаянные – то по улицам пройдутся, то в магазин зайдут, а то в метро спустятся… Женюсь, где ты?

Почему я не министр

В новостях сегодня показали какого-то нашего министра. Прилетел он в одну из бывших советских республик. (Кажется, в Киргизию или Туркмению.) Встречал его у трапа самолета местный начальник с животом размером с бронированный лимузин, стоящий неподалеку. И восточная девушка небесной красоты, с цветами, встречала министра: в атласном желтом халате, в расшитой тюбетейке, с толстыми косами и огромными глазами, которые поэты называют газельими. Вы не поверите: министр мимоходом взял цветы у девушки и бросился обнимать местного начальника так, как будто их разлучили в роддоме и если б не этот официальный визит – им бы друг друга не встретить никогда!.. Вот поэтому-то я и не министр. Я бы стал обнимать девушку.

Днем с огнем

теперь русскую кухню в московском ресторане не найти. А уж вечером и ночью скорее обнаружишь неодетую официантку у себя в тарелке, чем настоящие щи из квашеной капусты. Спросишь, к примеру, карасей, жаренных в сметане, – принесут сусей с зеленым японским хреном на деревянной подставке. Спросишь расстегай – принесут хачапури. Вот и мне принесли вместо упругого холодца шах-кебаб из телятины. Нет, по виду он был самый настоящий шах – вокруг него на тонком, точно нанотехнологами испеченном, лаваше нарядной свитой лежали кольца белого и фиолетового лука, зернышки граната и немного пожелтевшие листики кинзы, что понять можно – все же конец сентября на дворе. Внутри мелкорубленое мясо, болгарский перец, специи и зелень. Но… жестковат. Так жестковат, что даже разрезал я его с трудом. Хотел я было крикнуть: «Человек!» – чтобы отдать ему этот шах-кебаб – пусть отнесет на кухню, а уж там они его сжуют как-нибудь после работы с товарищами, но на такой крик теперь и на улице мало кто откликнется, а в ресторане тем более. И стал я есть этот кебаб сам. Глаза, как известно, страшат, а зубы, ежели их наточить на официанта и повара, – знай себе жуют. Когда я уже доедал этот самый шах-кебаб, еле ворочая языком от усталости, а не от водки «Престольная», из воздуха матери… материться в присутственном месте я себе не позволяю. Но когда матери… ализовавшийся официант, тоном, которым спрашивают о здоровье горячо любимой тещи, спросил меня: «Ну, как вам? Язык проглотили или он вас еще до Киева доведет?» – я не выдержал и похвалил лук, гранатовые зернышки и даже листики кинзы, но не шах-кебаб. Про него я высказался в том смысле, что он не только не шах, но даже не его визирь. Погонщик верблюдов, а не шах. Даже разрезать такой кебаб… Тут халдей всплеснул пухлыми ручками и воскликнул: «Что же вы молчали! Мы бы вам немедленно заменили блюдо принесли острый ножик!»

Вот сижу я дома, а вокруг меня на тарелках и тарелочках не суси, не кебабы и не хачапури, а самая обычная малосольная селедочка с лучком, рыжики на смородиновом листочке, помидоры соленые и буханка черного хлеба. Еще и хрен в баночке. Не зеленый узкоглазыйяпонский, а свой, родной до слез соседки. Прижмешь буханку к себе, отрежешь от нее горбушку, наколешь на вилку кусок селедки с колечком лука и… понимаешь, что рук налить водку катастрофически не хватает. Положишь селедку на хлеб, наколешь рыжик на вилку и… опять то же самое! Еще и помидор лежит неохваченный. А выпустить из рук селедку с лучком на горбушке, рыжик на вилке нет никаких сил. Тогда зовешь жену с тещей, чтобы и помидор, и водка – все было в едином строю и в полной боевой готовности. Вот они приходят, встают, как и положено, у меня за спиной ошую и одесную и начинают препираться – кому держать помидор, а кому рюмку с водкой. А я сижу, мокрый по пояс от слюны, и думаю: «Зачем люди ходят по ресторанам? На кой ляд им этот шах-кебаб? То ли дело – дома. Хоть и нет кебабов, зато сидишь, точно шах», и… тут жена с тещей решают, что водки мне на сегодня хватит.

На самом деле

мы счастливее их. Об этом мало кто из нас догадывается, а из тех, которые догадались, еще меньшее количество имеет мужество себе в этом признаться. Мы веками живем в ожидании лучшей жизни, а они там, как дураки, ею живут. Ожидание жизни лучше самой этой жизни. Если ты, конечно, тонкий ее знаток и ценитель, а не примитивный обыватель, который в голову только и делает, что ест. Спросите у любого: когда было лучше – до свадьбы или после нее? То-то и оно. А ведь какие были ожидания! Какие были мечты! У нас ведь о будущем не думают. У нас о нем мечтают. Лежат, к примеру, у костра на привале, на диване, на жене, на работе (нужное подстелить) в кольчуге, нагольном тулупе, кирасе, пыльном шлеме (нужное подчеркнуть) и мечтают: вот прогоним татар, шведов, французов, белых, красных, милиционеров, олигархов, чиновников (недостающее вписать) – и заживем! Да что олигархи! Теща наконец-то уедет к себе в Кандалакшу – и заживем! Встанем с дивана и заживем! Будем двигать науку, бороздить океанские просторы, сеять разумное, доброе и вечное. О, это наше чудесное будущее время… которое у них стало суровыми буднями. Вот и пусть теперь встают каждый день с утра пораньше и, как проклятьем заклейменные, двигают, бороздят, сеют до седьмого пота. Не зря они придумали пословицу: мечтай осторожнее. Обожглись уже. И только у нас все шиворот-навыворот. Только наш поэт мог такое написать: «Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придется – ни мне, ни тебе». Лет двадцать назад мне даже показалось – ну все. Накаркал. Придется жить. А сейчас, когда все осело, всплыло, запахло, протухло (нужное подчеркнуть) – понятно, что еще рано бить тревогу. Еще не время жить. Еще время мечтать. Это ли не счастье?

Листая альбом

Рассматривал репродукции разных великих итальянцев, голландцев и думал – совсем у нас утрачено искусство парадных портретов. Взять хотя бы меня – буквально не в чем позировать. Ни шпаги, ни коня. Не говоря об орденах и лентах. Элементарных шпор – и тех нет. Ну, кроме пяточных. Из отложений солей. А если бы и были… Как их привязать к кроссовкам? И потом на коня еще нужно влезть. Но даже если и не на коне – если в кресле? С древними фолиантами, свитками и чертежами. Циркулем каким-нибудь. С глобусом Москвы на письменном столе. Где взять нужное выражение лица? Даже занять на время не у кого. Можно, конечно, и не в кресле. К примеру, на борту собственного судна. Играют волны, ветер свищет, и доктор на заднем плане медсестры такое себе позволяет…