Текст книги "Легендарные герои военной разведки"

«SOS, SOS! Заходим на посадку!»

В начале июля 1960 года помощник военно-воздушного атташе подполковник Иван Лезжов получил приказ. Ему следовало прибыть в Канаду на аэродром Гандер, встретить там советский самолет Ил-18, на котором будет находиться вице-премьер правительства Конго Антуан Гизенга.

Всего несколько дней назад эта страна получила независимость. Национальное движение победило на выборах, и премьер-министром стал Патрис Лумумба. Он и направил Гизенгу в Нью-Йорк, чтобы тот с трибуны ООН обратился к мировому сообществу.

Советский Союз предоставил вице-премьеру самолет, чтобы Гизенга мог прибыть в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Лезжову было поручено сопровождать конголезского руководителя. Разрешение Госдепартамента на пролет советского самолета по международной трассе получено. Казалось бы, все должно пройти самым лучшим образом.

Однако, судя по всему, в США были достаточно влиятельные силы, которым очень не хотелось увидеть Гизенгу на трибуне ООН.

Первый тревожный звонок для Ивана Ивановича прозвучал уже в аэропорту Гандер. Там его встретил агент ЦРУ и, показав удостоверение, объявил:

– Я летчик, полковник, работаю в ЦРУ. Мне поручено контролировать полет вашего самолета по маршруту.

Заявление этого новоявленного «летчика» немало удивило Лезжова.

– Почему вы решили, что наш экипаж не способен выдержать точный курс на международном маршруте?

ЦРУшник замялся, потом, не отвечая на вопрос, заверил, что он уж точно проведет самолет по трассе. Иван Иванович задал ему несколько профессиональных вопросов и вскоре убедился: агент не был пилотом. Возможно, когда-то работал в аэродромной обслуге.

В аэропорту Гандер прибывший Ил-18 осмотрели пограничники, потом таможенники, потом по трапу спустился командир экипажа. Вместе с Лезжовым они стали подниматься на борт. Настырный ЦРУшник увязался за ними. Пришлось остановить его и возвратить на землю.

«На борту самолета, – вспоминал Иван Иванович, – я поздоровался с экипажем и подошел к Антуану Гизенге. Он приветствовал меня на английском языке. Потом коротко рассказал о разбойных действиях американских наемников в Конго. Затем он попросил меня как можно быстрее доставить его в Нью-Йорк, чтобы он мог доложить в ООН о грабежах и бандитизме, творимых в Конго. Я заверил Гизенгу, что сделаю все возможное, чтобы доставить его в Нью-Йорк».

Дальше, побывав у руководства аэропорта и после получения документов на дозаправку, самолет вылетел на аэродром Айлдуайлд. Однако, войдя в зону управления воздушным движением Нью-Йорка, командир экипажа получил сообщение: посадка в Айлдуайлде не разрешается, вас примет база Эндрюс у Вашингтона.

ЦРУшник отреченно наблюдал за происходящим. «Очередная провокация», – подумал Лезжов и, развернувшись к агенту, пропустил его вперед:

– Запросите диспетчера, полковник. В чем дело? Выясните причину отказа.

Но беседа представителя спецслужб с диспетчером ничего не дала. Пришлось подчиниться.

На авиабазе Эндрюс дела обстояли еще хуже. Начальник базы отказался заправлять горючим советский самолет. Обо всем Лезжов доложил в посольство.

Пока шли переговоры, полицейские огородили стоянку самолета барьером. Вскоре по периметру ограждения стали собираться фотографы, кинооператоры, корреспонденты, а также военнослужащие базы.

Толпа у самолета испугала Гизенгу. Когда Лезжов возвратился в салон, вице-премьер бросился к нему.

– Американцы хотят расправиться со мной. Посмотрите, какая толпа у самолета. Они арестуют меня, как Патриса Лумумбу.

Пришлось успокаивать конголезского деятеля. И в свою очередь, предложить ему спуститься вниз и рассказать правду о Конго.

Но, чувствовалось, что вице-премьер боялся.

– Я буду находиться впереди и прикрою вас, – пообещал Иван Иванович.

С трудом Гизенга согласился. Они спустились по трапу. Лезжов прикрывал конголезца. Прозвучали первые вопросы, Гизенга ответил на них. Так началась эта импровизированная пресс-конференция. Она длилась около часа. Сыпались вопросы, щелкали затворы камер фотокорреспондентов… Казалось, на следующий день газеты выйдут с броскими заголовками. Однако ничего подобного не случилось. СМИ словно в рот воды набрали. Будто и не было почти часового выступления Гизенги на аэродроме Эндрюс.

…Утром пришлось вновь отправиться к начальнику авиабазы, поскольку было видно, что никто не горит желанием заправлять советский самолет. Иван Иванович потребовал объяснить почему не проводится заправка.

– У меня нет горючего, – развел руками командир.

– Полковник, – с укоризной сказал Лезжов, – покопавшись в памяти, я назову вам количество горючего, которым владеет база. Это что, глупая шутка?

Командир лишь вздохнул:

– Не сомневаюсь в ваших знаниях. Но я не занимаюсь политикой. Думаю, в нашем Госдепартаменте вам скажут, есть ли у меня топливо.

Все было ясно. Вскоре поступил звонок из советского посольства. Госдеп дал добро на вылет самолета, переговоры о заправке ведутся.

Иван Иванович понимал: эти переговоры могут затянуться, и Гизенга на Генассамблею ООН не попадет. Подполковник Лезжов посоветовался с экипажем. Оказалось, что без дополнительной заправки Ил-18 сможет долететь от Эндрюса до Айлдуайлда и возвратиться назад в случае отказа посадки в Нью-Йорке.

Решили лететь. При входе в нью-йоркскую зону получили команду занять соответствующий эшелон и ждать. Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать… Запросили диспетчера, получили тот же ответ: «Ждите». Лезжов заставил ЦРУшника обратиться к диспетчеру. Толку никакого. Старший инженер с тревогой поглядывал на показатель количества топлива. Стрелка приближалась к нулю. Назревала чрезвычайная ситуация.

Взяв наушники и микрофон у пилота, Лезжов стал передавать в эфир.

– SOS, SOS, топливо заканчивается, разрешите посадку.

В ответ молчание. И тогда Иван Иванович пошел на крайний шаг.

– SOS, SOS, заходим на посадку. Будем падать на город.

И только тут диспетчер зашевелился. Испуганным голосом он стал отдавать команды на снижение и посадку. Ил-18 благополучно совершил посадку в аэропорту Айлдуайлда. Антуан Гизенга уехал в город. Задача, поставленная руководителем аппарата, была выполнена.

Но такая активность и настойчивость помощника военно-воздушного атташе подполковника Лезжова не понравилась американцам. Вскоре из Центра пришла шифрограмма: Госдепартамент США направил в МИД СССР ноту протеста и предупреждение Ивану Ивановичу за его поведение, не соответствующее статусу дипломата. Правда, никто так и не объяснил, что же это за поведение и о чем конкретно идет речь.

Но снизить активность Ивану Ивановичу было не суждено. В сентябре 1960 года в США для участия в 15-й Генеральной Ассамблее ООН прибыла делегация СССР во главе с Никитой Хрущевым. Сам глава государства и сопровождавшие его лица находились на теплоходе «Балтика», но возвращаться на родину Никита Сергеевич собирался на самолете. Встречу этого самолета поручили обеспечивать помощнику военно-воздушного атташе Лезжову.

На самолете Первого секретаря ЦК КПСС прибыл генеральный авиаконструктор Андрей Туполев.

Следует напомнить, что приезд делегации проходил после разведывательного полета Пауэрса, срыва Парижской конференции, отказа Советского Союза принять в нашей стране с официальным визитом Эйзенхауэра, агрессии против Кубы.

Однако надо признать, что трудности в работе были не только внешние, но и внутренние. А началось с того, что начальник службы безопасности Хрущева генерал Захаров приказал охранять Лезжову борт № 1. Иван Иванович возразил и напомнил, что у него совсем другие обязанности. Посыпались угрозы, упреки.

Правда, на следующий день генерал был весьма доброжелателен и пожаловался на нехватку сотрудников. Тем не менее Лезжову пришлось вместе с назначенным сотрудником безопасности организовывать охрану самолета.

Потом из посольства неожиданно сообщили, что по договоренности с Госдепартаментом США в аэропорту Айлдуайлда будет проведена выставка американского самолета «Боинг-707» и советского Ту-114 с посещением обеих машин посетителями. Вот так задачка! На борту Ту ни листочка рекламы. Лезжов позвонил Туполеву.

– Нам не нужна реклама. Наш Ту-114 и так превосходит «боинг» по всем показателям, – сказал генеральный конструктор.

Впрочем, дело не только в рекламных буклетах. Организовать выставку и посещение, осмотр самолета не просто. В общем, забот полон рот. А тут еще старший по дежурной группе у самолета сообщил, что ночью американские полицейские стали заводить беседы на чистом русском языке. Судя по всему, это были бандеровцы или власовцы. Пришлось принимать соответствующие меры, ставить в известность лейтенанта полиции, который работал с ними.

Но, как говорят, это были всего лишь цветочки. С открытием выставки активизировались антисоветские организации в США. При прохождении зрителей к самолету появлялись крикуны с возгласами: «Не верьте Советам. Это не их самолет. Его построили немцы».

Несмотря на эти выпады большинство американцев интересовал наш Ту-114. Знаменательным событием стало и то, что выставку посетил и осмотрел самолет известный авиаконструктор Игорь Сикорский и его сын. Он был тепло принят экипажем, а Иван Иванович по такому случаю накрыл стол с русской водкой и черной икрой. «Фуршет» продолжался больше трех часов. Сикорский расчувствовался и тепло поблагодарил летчиков.

Возникли сложности и сугубо технического порядка. Однажды утром инженеры сообщили, что с задней кромки крыла самолета № 1 капает бензин. Сразу место утечки определить не удалось. Обследовали правую плоскость, вскрыли панели двигателей… Тридцать шесть часов работали инженеры. Наконец, причина была определена. Все дело было в компенсационном баке. Его демонтировали, и Туполев с Лезжовым, отвезли бак к американским специалистам. Неисправность устранили.

13 октября 1960 года делегация во главе с Никитой Хрущевым отбыла на Родину. Работа Лезжова была признана успешной. А в ноябре Иван Иванович получил звание полковника.

Летом следующего года закончилась его длительная зарубежная командировка, и Лезжов вместе с семьей прибыл на родную землю.

Начальник миссии

По возвращении из США полковник Иван Лезжов был назначен страшим офицером англо-американского направления Управления информации.

В 1963 году Иван Иванович стал слушателем академии Генерального штаба. По выпуску из академии его направили заместителем начальника советской военной миссии связи при командующем английскими войсками в Германии. В город Бюнде, где размещалась миссия, Иван Иванович прибыл в январе 1964 года. Однако долго он там не задержался. Через полгода, летом, Лезжов получил приказ возглавить советскую военную миссию при главнокомандующем сухопутными войсками США в Европе.

По прибытии во Франкфурт-на-Майне, Иван Иванович принял дела, представился начальнику разведки Группы советских войск в Германии, а также главкому группы генералу армии Петру Кошевому.

Потом было представление начальнику штаба войск США в Гейдельберге. Главком Лезжова не принял. Американцы сослались на то, что его в это время не было в штабе.

«Восемь раз, – напишет позже в своих воспоминаниях Иван Иванович, – я безуспешно посещал американский штаб в Гейдельберге. И всякий раз слышал один и тот же ответ: главком еще не подписал мое удостоверение. При поездках в штаб нас всегда сопровождал американский подполковник Стюарт. В целях выяснения обстановки я пригласил его на обед и солидно угостил водкой. Подобрев и почти потеряв контроль, он разоткровенничался и поведал, что мое появление в американской зоне в Германии явилось большим сюрпризом для руководства.

Они знают, что «хорошее» мое поведение в США было отмечено двумя нотами их Госдепартамента, в ФБР хранится несколько томов дел о моих похождениях. Стюарт высказал сомнение, что их главком позволит мне находиться в американской зоне.

Я доложил в штаб ГСВГ о содержании проведенной беседы и безответных поездках в Гейльдерберг. Решил постепенно собираться и готовиться к возвращению в Москву.

Однако утром следующего дня неожиданно меня попросили приехать к начальнику штаба в Гейльдельберг. Мне было вручено удостоверение. Начались рабочие будни».

А будни эти, следует признаться, были весьма напряженными. Иван Иванович познакомился с коллективом миссии, а это девятнадцать офицеров с женами и шестнадцать сержантов и солдат. Наметил порядок изучения городов и сельских поселений, совершил несколько поездок по зоне. Проанализировал поставки продуктов и напитков в миссию. Оказалось, что Группа советских войск снабжала американскую миссию по полной программе, а штатовцы почему-то жадничали. Пришлось серьезно поговорить с подполковником Стюартом, и уже вскоре снабжение было значительно увеличено, да и качество продуктов стало заметно лучше.

Полковник Лезжов заметно интенсировал и разведработу миссии, увеличив число выездов экипажей.

Особого внимания требовала работа с сержантами и солдатами миссии. В Советском Союзе, разоренном войной, семьи жили небогато. А тут изобилие продуктов, промышленных товаров, красивые автомобили. Что говорить, случалось, некоторые молодые воины дезертировали из своих частей. Но хлебнув капиталистического рая, возвращались и нередко стучались в двери миссии. За время пребывания Лезжова в должности начальника миссии таких «возвращенцев» было семь человек.

И вот тогда Иван Иванович не упускал случая собрать солдат, чтобы они послушали откровения перебежчика. Очень интересные беседы получались.

«Всех перебежчиков из нашей страны, – вспоминал Лезжов, – американцы привозили в особый лагерь на окраине Франкфурта-на-Майне. Несколько недель их хорошо кормили, поставляли даже молодых женщин. И конечно же, на допросах «выкачивали» из них все, что те знали, начиная со школьной скамьи и до сих пор. Заставляли рисовать схемы дома, улицы, города или села, где он жил до армии. А также они описывали свою часть, ее расположение, командиров. Потом их склоняли к учебе в школе диверсантов в Германии Партеркирхене. Кто отказывался, сначала запугивали, а потом и вовсе выгоняли на улицу.

Наша беседа заканчивалась настоятельной просьбой перебежчика помочь вернуться домой».

Естественно, главным делом миссии была разведка. И потому увеличившееся количество выездов советских «миссионеров» вызвало беспокойство как у американской военной полиции, так и у немецких полицейских. Хотя немцы не имели права останавливать наши экипажи, но делали это, якобы предупреждая о нарушениях правил дорожного движения.

Кроме выездов приходилось осуществлять и операции по безличной связи. Как правило, в этих мероприятиях принимал участие сам Лезжов. Выезд из миссии проходил под легендой поездки в советское посольство или торгпредство. В автомобиле кроме Лезжова находился водитель, офицер миссии и жена Ивана Ивановича.

После поездки по автобану их автомобиль сворачивал на проселочные дороги. В условленном месте Лезжов и его оперативный сотрудник покидали машину, а водитель и супруга осуществляли наблюдение. После проведения операции вновь шли по второстепенным дорогам и утром прибывали в посольство. Вечером уезжали из представительства обратно в миссию.

Были и разведзадачи, которые ставились перед оперативным составом миссии руководством Группы советских войск в Германии. Как-то при очередном докладе главнокомандующему ГСВГ генералу армии Петру Кошевому, полковник Лезжов представил карту двух рубежей так называемых «атомных» колодцев для закладки ядерных мин в американской зоне.

Главком, внимательно рассматривая карту, сказал:

– Необходимо достать детали устройства этих колодцев. Сможешь выполнить?

– Постараемся, товарищ главнокомандующий, – ответил Лезжов.

Вскоре он прибыл в штаб группы, доставил детали оборудования, а также крышку одного из «атомных» колодцев.

Впрочем, к тому времени Иван Иванович был уже достаточно опытным разведчиком, чтобы оперативно реагировать на полученную информацию и успешно добывать ценный материал.

Так однажды в одной из американских газет появилось сообщение: впервые в Европе в районе Нюрнберг – Штутгарт на одном из военных аэродромов завершено строительство наземных железобетонных укрытий, которые способны защитить самолеты от ударной волны ядерного взрыва.

Лезжов сразу же организовал и возглавил выезд экипажа оперативников в указанный район. Объехали четыре аэродрома, однако на них укрытий не нашли. И только на пятом заметили в бинокли подъездные дороги и защитные сооружения.

Дождавшись пока персонал убыл на обед, они по полевой дороге въехали на аэродром. Двое оперативников начали измерения и зарисовки, сам Лезжов заснял сооружение на фотопленку. Когда задача была выполнена, вновь по полевой дороге «миссионеры» оперативно покинули закрытый район.

Схемы, измерения и фотографии были переданы в разведуправление штаба ГСВГ.

Спустя некоторое время Ивану Ивановичу было приятно узнать, что на одном из аэродромов группы наших войск в районе Витштока появились специальные укрытия от ударной волны. Так что его старания не пропали даром.

…С тех пор как полковник Лезжов возглавил миссию, прошло два года. Летом 1968-го Иван Иванович все чаще стал получать шифрограммы из штаба ГСВГ с задачей провести срочную проверку местонахождения то одной американской части, то другой. Нередко руководство разведуправления просило приглядеть и за бундесверовскими батальонами.

Ежедневно для проведения этих проверок Лезжов направлял до десятка экипажей. Три-четыре раза в неделю выезжал сам. Однако по всему чувствовалось, что штаб группы нервничал. В шифрограмме высказывались упреки на недостоверность донесений. Приходилось вновь, теперь уже самому лично выезжать в указанный район.

30 июля полковник Лезжов вместе со своими офицерами пересек чехословацкую границу и прибыл на пограничный пост у населенного пункта Разваров. Иван Иванович хорошо знал начальника этого пункта. Он и пригласил советских офицеров на чашку кофе.

А вот уже через неделю 5 августа этот же чешский подполковник отказался разговаривать с Лезжовым. Тем временем мимо его поста проезжали грузовики, скрытые брезентом.

– Что случилось? Посмотри на номера. Это же американские и немецкие машины, – удивился Иван Иванович. – Ты думаешь они везут в твою страну пирожки?

– Я получил приказ открыть границу для всех. И пропускать машины без досмотра. А с тобой, Иван Иванович, разговаривать не могу.

«Возвратившись в миссию, – рассказывал Лезжов, – я срочно доложил в штаб ГСВГ обстановку на западной границе Чехословакии, так же о поведении начальника чехословацкого пограничного пункта».

А потом было нападение чешских и немецких молодых боевиков на миссию. Американские полицейские лишь улыбались, глядя на беснующихся юнцов. Что ж, было и такое.

Завершив зарубежную командировку в 1970 году, полковник Иван Лезжов прибыл на родину. В Главном разведывательном управлении ему предложили возглавить отдел, но он отказался. Написал рапорт, в котором просил перевести его в Военно-воздушные силы.

Генерал-полковник Ивашутин рапорт не подписал, сказал, что этот вопрос может решить только начальник Генерального штаба.

Маршал Советского Союза Матвей Захаров, выслушав Лезжова, выставил его из кабинета со словами, что «опытными разведчиками не разбрасываются».

Второй раз явившись к маршалу Захарову, он вновь услышал отказ, да к тому же начальник пригрозил отправить его на Камчатку. Лезжов согласился ехать на Камчатку. Его вновь отправили из кабинета, на сей раз с напутствием: «В Генштаб нелегко войти, но еще труднее выйти».

И только на третий раз ему повезло. Лезжов возвратился в ВВС. Его назначили начальником оперативного отдела в 17-ю воздушную армию в Киев.

Через три года он получил повышение и должность начальника штаба 23-й воздушной армии Забайкальского военного округа. Здесь он стал генерал-майором авиации.

В сентябре 1977 года Иван Иванович возглавил кафедру тактики и оперативного искусства Военно-инженерной академии им. Н.Е. Жуковского.

В 1985 году он уволился в запас.

«Я представляю великую страну»

Командир полка слушал доклад лейтенанта молча, не поднимая головы. Взводному казалось, что майор и не слышит его вовсе, а разглядывает стол, грубо сколоченный из наспех обтесанных досок.

Он не видел лица комполка, слышал только его сиплое неровное дыхание, да перед глазами всклокоченные с проседью волосы, крепко сжатые руки.

Полк с тяжелыми боями отступал уже третий месяц. Разбитый под Бельцами, но сохранивший Боевое Знамя, он пополнялся уже несколько раз, однако через неделю-другую от него мало что оставалось. Командир хотел знать, что за враг противостоит ему. И разведчики каждую ночь ползали за линию фронта, чтобы достать «языка». Порой им улыбалась удача, и они притаскивали с переднего края испуганного до полусмерти, помятого фрица. Однако он мало что знал, а платить приходилось за него ох как дорого – жизнями его ребят-разведчиков.

А сегодня случилось несчастье. И комвзвода разведки Владимир Стрельбицкий пытается объяснить, как это произошло. Но, судя по реакции командира полка, его сбивчивый рассказ не убеждал майора.

Когда он закончил доклад, в землянке повисла тишина. Долгая. Мучительная. Молчал взводный. Как скала, уперев взглядом в стол, сидел комполка.

– Это все, лейтенант? – глухим, каким-то загробным голосом спросил комполка.

– Так точно, товарищ майор, – ответил Стрельбицкий.

– Тогда иди…

Лейтенант растерялся, не веря своему счастью. После всего случившегося его отпускали с миром? Он слегка замешкался, но потом четко, как учили в училище, развернулся, и шагнул на выход.

У дверей его, словно пуля в затылок, догнала вторая часть недосказанной командирской фразы:

– …Готовься к трибуналу.

Владимиру показалось, он ослышался. Остановился, словно споткнулся, оглянулся, не веря ушам своим.

Комполка уже стоял за столом во весь рост.

– Тебе повторить? – зло бросил он вдогонку.

Повторять было ни к чему. Лейтенант дернул дверь и вырвался на улицу. Хотелось бежать подальше от этой землянки, да ноги не несли, хоть убейся.

Едва доковылял до расположения своего взвода, опустился на землю у сгоревшей, старой березы.

Стрельбицкий чувствовал, нутром чуял – командир сказал такое не ради красного словца. За эти месяцы боев он нагляделся всякого. На войне командиры быстры на расправу, долго не разбираются – к стенке, и готов.

Обида заполняла сердце. Ведь вроде и не за что его под трибунал. С первого дня войны от немца не бегал, воевал честно, и даже, как говорили ему в политотделе дивизии, вручая карточку кандидата ВКП(б), храбро и умело. Эти слова он не сам себе приписал.

«А-а, – с горечью подумал Владимир, – слова к делу не пришьешь». Да, но перед тем как его приняли в партию, был бой, и если бы не та бутылка с горючей смесью…

Лейтенант вспомнил немецкие танки, выкатившиеся на опушку леса, и их взвод, в оцепенении замерший в окопах. Он тогда, как загнанный волк, почуял настроение стаи. «Надо что-то сказать им, крикнуть, – подумал Стрельбицкий, – иначе побегут».

Да и как не побежать, ни тебе артиллерии против танков, ни ружей противотанковых, по две бутылки «коктейля Молотова» в руках и все.

– Не дрейфь, ребята, – заорал он что было силы. – Приготовиться к атаке! И сам выполз на бруствер окопа.

Направо-налево не смотрел. Боялся, что никто не встанет за ним. Глядел на танк. Полз, бежал, упал. Метнул, что было сил одну бутылку, вторую. И тут же услышал крик своих ребят: «Ура! Горит!» Увидел, как вспыхнуло, заиграло пламя на броне.

Танк словно уткнулся в невидимую преграду, остановился, медленно развернулся и стал уходить. За ним следом второй, третий.

К лейтенанту сбежались солдаты его взвода, поздравляли, радовались, хлопали по плечу. А через неделю на партийном собрании его приняли кандидатом в партию, и вручая карточку, те самые слова про храбрость и героизм сказал комиссар дивизии.

Но это было вчера. А сегодня ночью со своими орлами-разведчиками он совершил такое, чем, выходит, заслужил трибунал.

«Черт, – выругался Стрельбицкий, – знал бы, застрелил бы этого фрица собственной рукой. А то мучились, тащили, собаку, всю ночь по болоту…»

– Ты чего, командир, сам с собой разговариваешь? – услышал Владимир голос своего лучшего разведчика Копылова. Тот подошел. Присел рядом.

– Да заговоришь тут… Завоешь волком… – махнул рукой с досады Стрельбицкий.

– Что, круто забрал комполка?

– А круче не бывает. Обещал под трибунал отдать.

– Это он для красного словца, товарищ лейтенант, – успокоил разведчик.

– Эх, Копылов, Копылов, хотелось бы верить…

Они замолчали. Копылов был правой рукой лейтенанта. Это он бесшумно подобрался и оглушил немца прикладом автомата в сегодняшнем ночном рейде. А когда тот по дороге пришел в себя и стал сопротивляться, «притушил» его еще разок. Правда, потом тащить гада пришлось через болото на себе. Но что поделаешь, работа у них такая.

– Знаешь командир, – сказал Копылов, – история, конечно, неприятная. Лопухнулись мы. Но ведь не преступление это. Разберутся. Ну посуди сам, в чем мы виноваты?

– Судить, друг мой Копылов, буду не я. Нас ведь в другом подозревают, понимаешь, – бросил Стрельбицкий. – И самое тяжкое – не верят ни хрена.

– А я думаю, что комполка с его трибуналом – полбеды, особистов боюсь. Вот беда… Злые ребята, в каждом изменника видят.

– Так на то они и особисты, – развел руками лейтенант.

Копылов в ответ на это промолчал.

Стрельбицкий и сам знал: от особистов доброго не жди. Приходилось с ними сталкиваться.

Как-то в одном из боев удалось подбить два немецких танка. Фашисты бежали, бросив машины, и Стрельбицкий сумел под огнем забраться внутрь танка. Товарищи по взводу залегли поблизости. Каково же было их удивление когда из люка танка показалась головка сыра, потом вторая.

Запасливые немцы сыр возили с собой. Он оказался хорошей добавкой к питанию взвода. Ведь кормили тогда скудно, – в лучшем случае кашей-перловкой, а тут такое богатство.

Нашел лейтенант в боевом отделении и десяток наручных часов. Раздал сослуживцам, взял себе. Однако уже на следующий день о часах прознали в особом отделе. Ну и предстал лейтенант пред ясными очами «особняков». Сначала расспрашивали, что да как, а потом едва судилище не устроили, мол, мародерство, грабеж. На что комвзвода резонно ответил: во-первых, с мертвых часы не снимал, достались они в качестве трофея, во-вторых, не прикарманил, не зажал их, раздал разведчикам и себе взял всего одни.

Однако особисты не унимались, требовали вернуть. Только не понятно вернуть им, в особый отдел, или в немецкий танк назад отнести.

Сгоряча он сдернул часы с руки и запустил в дальний угол комнаты, где его допрашивали. Такой поступок явно не понравился представителям особого отдела, но, как говорят, тогда обошлось.

А теперь? Теперь все оказалось намного сложнее. Прав был Копылов. На следующий день в полк по душу комвзвода разведки Стрельбицкого прибыл майор-особист из штаба дивизии. И вскоре Владимир уже стоял перед ним, как Сивка-Бурка из старой сказки.

– Рассказывай, лейтенант. – Майор, не торопясь, закурил папиросу, затянулся всласть. – Только я тебе не комполка. Лапшу вешать не надо. Быстро расколю.

– А что тут колоть, товарищ майор, я и сам расскажу. Каждую ночь мы ходим в поиск. И каждую ночь нужен «язык». Только где ж его взять? Три дня назад в ходе наблюдения за передним краем противника обнаружили, что по нашим войскам с той стороны ведет огонь немецкая артиллерийская батарея. Определили, что находится она километрах в трех от нас.

Ночью 13 разведчиков во главе со мной вышли через лес к батарее. Залегли у фашистских землянок, стали изучать обстановку. Надо сказать, что мы еще не успели обнаружить орудия, как из ближайшей к нам землянки вышел немец. Хотел малую нужду справить.

Разведчик Копылов оглушил его, и мы поволокли фашиста в лес. В пути разглядели, что нам попался не солдат, а лейтенант. Но, придя в себя, он стал кричать, сопротивляться. Пришлось «успокоить» крикуна, чтоб не шумел, уложить на плащ-накидку и тащить. Немец здоровый, волокли его по болоту, вода, грязь. На пленного особо внимания не обращали. А у него в кармане оказался браунинг. Вот он из этого браунинга и застрелился. Когда, как, ну не слышали мы выстрела.

– Стало быть, лейтенант, в расположение полка вы притащили труп.

Стрельбицкий пожал плечами.

– А ты сам веришь в этот бред, взводный? – майор поднялся из-за стола. – Я желаю знать, где вы нашли труп и как пытались выдать его за «языка»?

Особист подошел вплотную, схватил за грудки Владимира.

– Да ты знаешь, что я с тобой сделаю. Надоело в разведку ходить, ночь, грязь, болота мешают. Дураков из нас делаешь. Последний раз спрашиваю, где труп взяли?

– Какой труп, товарищ майор? – не выдержал взводный, – на хрен он нужен, чтоб его по болоту на своем горбу всю ночь таскать под немецким обстрелом. Я что, сумасшедший…

– Нет, ты не сумасшедший. Ты враг. Скрытый враг советской власти. Когда другие жизни кладут за Родину, ты со своими бойцами командование обманываешь. Вместо разведданных трупы подсовываешь. Да тебя расстрелять мало.

– Да как же так, товарищ майор, какой же я враг? – прошептал лейтенант.

– А это мы сейчас посмотрим, разберемся, – «особняк» вернулся за стол, раскрыл планшет, вытащил папку. – А скажи мне лейтенант, где ныне твой отец?

– Отец? – переспросил лейтенант. – Он умер в 1932 году.

– Ну допустим. А братья?

– Братья воюют…

– Где встретил войну?

– В Одессе, на курсах политруков.

– В разведку как попал?

– Добровольно попал. Приехал в наш автовзвод комиссар полка и говорит: «Вот что, Стрельбицкий, в разведке у нас беда, всех перебили. Пойдешь? Только добровольно». Пойду, ответил…

– Ну и что?

– А ничего, товарищ майор. Неделю походим в ночные рейды – из 20 человек во взводе половины не остается. Наберу новых – и опять в рейд. Вот такой я враг народа, удумал трупы таскать. Свой лоб и своих ребят под пули подставлять… За труп, конечно.

Майор посмотрел на лейтенанта и захлопнул папку.

– Знаешь, Стрельбицкий, одного в толк не возьму, как он мог застрелиться у вас на глазах? И никто ничего не слышал. Как это объяснить?..

– Не знаю, как объяснить. Если б все на войне объяснить можно было, то немец не дошел бы до Александровки, – тихо произнес взводный.

Особист откинулся на стуле и долго смотрел на взводного. Потом расстегнул кобуру, вытащил из нее пистолет, положил перед собой на стол.

– Видишь? – спросил он.

– Вижу.

– Еще раз повторится, – майор вскинул ладонь, – вот этой собственной рукой пристрелю как собаку. Не забудь.

Стрельбицкий посмотрел на майора, на его растопыренные коротенькие, пухлые пальцы, на пистолет на плохо обструганном столе: