Текст книги "Святой язычник"

Забава седьмая. Жертвоприношение

Ранним утром следующего дня в Киеве ударили в било. С Подола, с горы, отовсюду заспанные жители потянулись к торжищу, где проходили народные собрания. Разбуженный гулким звоном била, Добрыня срочно вызвал Острожко.

– Что случилось? Кто посмел созывать народ без княжьего ведома?

– Волхвы. Кто же еще. Видно, кровожадный Перун проголодался.

– Я так и знал, – насупился воевода.

– Предзнаменования наверняка окажутся неблагоприятными, и Владимиру настоятельно посоветуют остаться в Киеве. А нам это на руку.

Воевода лениво зевнул.

– Ну, тогда я еще посплю. А ты гляди в оба. Мало ли что.

– Отдыхай. Я все устрою, – самоуверенно ответил Острожко и направился на площадь.

Вначале все шло как по маслу. Волхвы потребовали жертвоприношений и повели народ на языческий пантеон, окруженный высоким частоколом из заостренных бревен. На многие из них были насажены головы медведей, зубров, волков, орлов и более мелких зверей и птиц. Особенно устрашающе выглядели человеческие черепа. По древним преданиям, они наводили ужас не только на людей и зверей, но и на всю нечистую силу.

Через раскрытые ворота толпа влилась внутрь святилища, где перед статуями шести богов уже горели жертвенные костры. Волхвы поочередно поднесли богам, начиная с Перуна, стоявшего в центре, хлеб, вино, яйца; заклали курицу, барана, буйвола. И каждый раз верховный волхв провозглашал, что боги не приняли жертву.

Наблюдавший за происходящим Острожко хитро щурился в ожидание развязки.

– Перун разгневан! – прокричал волхв. – Бог требует человека!

Толпа ахнула. На каждого из присутствовавших мог пасть роковой жребий. Тут же вынесли мешок с деревянными табличками. На них таинственными рунами, известными лишь немногим посвященным, были начертаны имена всех жителей Киева. Мешок тщательно потрясли и поднесли верховному волхву. Тот запустил в него руку, достал одну из табличек и торжественно провозгласил:

– Иоанн! Сын Феодора!

Людские крики слились в страшный единый рев. Выбор пал на юношу из скандинавской семьи. Его отец много лет назад поселился в Киеве, принял христианство, получил в церкви новое имя Феодор, а сына нарек Иоанном.

Острожко, как завороженный, наблюдал за происходящим, пока волхв не выкрикнул:

– Перун примет жертву только от Великого князя!

Теперь все стало ясно. Волхвы пошли значительно дальше, чем предполагали Добрыня и его тайный советник. Они решили обагрить руки Владимира христианской кровью. После этого ни о какой принцессе Анне не могло быть и речи. Императоры, при всем желании, не отдадут сестру за такого язычника.

Острожко рванулся к выходу. Нужно во что бы то ни стало помешать этому жертвоприношению. По дороге он лихорадочно прикидывал варианты спасения Иоанна, отца которого хорошо знал. Лучше всего было бы предупредить Добрыню, но тогда можно не успеть. Остается одно: раньше других успеть к Феодору. Христиане не посещают языческие сборища и, скорее всего, сидят дома. Иоанна можно где-то спрятать или на свой страх и риск объявить на него княжескую неприкосновенность.

Приняв решение, Острожко изо всех сил заработал локтями, пытаясь выбраться из толпы. Впопыхах он не заметил, что за ним пристально наблюдают. Он не мог ни видеть, ни слышать, как Блуд шепнул на ухо Волчьему Хвосту:

– Что-то Добрынин прихвостень сильно распетушился. Займись-ка им…

Поэтому, когда Острожко наконец выбрался за ворота пантеона, он сразу оказался в руках здоровенных недружелюбных увальней. Они оттеснили его в сторону и легонечко оглушили. Несчастный тайный советник не успел и пикнуть, как потерял сознание. Добрые молодцы споро стащили тело с дороги, бросили в канаву и вернулись в святилище.

Казалось, уже никто не мог помешать исполнению замыслов Волчьего Хвоста и Блуда. Добрыня еще спал, Острожко валялся в канаве, а Великий князь не имел права отказаться от обряда жертвоприношения. Осталось лишь привести жертву и позвать Владимира. За Иоанном срочно снарядили отряд из дружины Волчьего Хвоста. За ним увязалось много народа, падкого на подобные зрелища. Возглавил делегацию сам боярин. Подъехав на коне к дому Феодора, он крикнул:

– На сына твоего пал жребий! Избрали его боги!

Ничего не подозревавший Феодор вышел на высокое крыльцо.

– Не боги это, а просто дерево. Нынче есть, а завтра сгниет. Не едят они, не пьют и не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. Не дам сына своего бесам!

Неслыханно было пойти против местных обычаев и богов. На такое еще никогда никто не осмеливался. Люди с плачем отдавали детей на заклание, понимая, что иначе будет уничтожена вся семья, а то и весь род. Волчий Хвост не поверил своим ушам и потребовал еще раз:

– Дай своего сына, да принесем его богам!

Но непреклонен был Феодор:

– Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут сына моего. А вы-то зачем совершаете им требы?

Толпа взревела от негодования. В отступника полетели палки и камни. Феодор бросился в избу и закрыл дверь. Дружинники по приказу боярина пошли на штурм.

– Живыми брать, гадов! – кричал Волчий Хвост.

Сотни добровольных помощников деловито шныряли вокруг дома. Одни несли солому, другие высекали огонь, третьи били стекла… Дружинники взошли на крыльцо, но оно вдруг рухнуло: кто-то уже успел подрубить опоры. Толпа отхлынула, и сразу в нескольких местах вспыхнуло пламя.

– Я сказал, живыми! – взвизгнул Волчий Хвост.

Но было поздно. Деревянный дом пылал, как факел.

Оставалась надежда, что люди внутри не вынесут жара и сами выйдут наружу. Однако из горящего дома не доносилось ни звука. За треском пылающих и падающих бревен никто не услышал тихих молитв. Боги не приняли человеческих жертв.

А ненасытная толпа требовала новой крови.

– Бей христиан! – пронесся клич, и озверевшие люди рванулись к церкви Святого Ильи, где молились христиане.

Возглавил варваров Волчий Хвост. В открытую он ни к чему не призывал, но всем видом показывал, что на стороне народа. Для него массовое избиение христиан было бы еще лучше, чем человеческое жертвоприношение. Да и на всеобщий бунт зародилась надежда. Он в один миг мог смести не только христиан, но и Великого князя со всей его свитой.

Однако к тому времени Добрыня уже проснулся. Он быстро оценил обстановку и принял решительные меры. Люд еще не успел толком распалиться, как дорогу ему перегородила княжеская дружина в полном боевом снаряжении. С другой стороны подтягивались варяги во главе с Олафом. Простолюдины мгновенно остыли и сами рассеялись по закоулкам. Самых рьяных слегка проучили плетьми и мечами, которыми били плашмя. Даже Волчий Хвост принялся хлестать жавшихся к нему киевлян, крича:

– Разойдись, смердячья падаль! Псы поганые!

В несколько минут все было кончено. Волхвы покинули пантеон, так и не дождавшись жертвы. Острожко нашли только к вечеру и еще в полубредовом состоянии доставили к Добрыне. Тот недолго послушал его лепет насчет того, что они недооценили противника, махнул рукой и пошел к Великому князю с подробным отчетом о прошедшем дне. Разговор был долгий и трудный. Владимир с горечью заметил:

– Да, разошлись с волхвами наши пути-дорожки…

– Еще как, – поддакнул Добрыня. – Не видать бы тебе принцессы Анны, как своих ушей, ежели бы не мужество Федора и Иоанна.

– Странно, – задумчиво произнес Владимир.

– Что? – не понял воевода.

– Их мужество. Откуда такая отвага при столь слабом боге?

Добрыня лишь головой покачал.

– Не знаю, княже. Выясним в Царьграде…

Забава восьмая. На берегах Пропонтиды

Ранним августовским утром флотилия русских однодревок подошла к северному побережью Малой Азии. С кораблей спешно высадилась шеститысячная дружина. В ее состав входили как славяне, так и викинги. Они тут же выступили против войск Варды Фоки. Мятежники были наголову разбиты. Так началась славная история знаменитого русского отряда, много лет сражавшегося за Византию и покрывшего себя неувядаемой славой.

А корабли, после высадки дружины, взяли курс на Царьград. Русские ладьи везли на константинопольские рынки несметное количество товара. В течение всего года он собирался в виде полюдья и дани со всех племен и народов, подвластных Великому князю. Да и остальные князья прислали свои однодревки, нагруженные всевозможными мехами, медом, воском, пенькой. Многие привезли и рабов, захваченных в боевых походах. Правда, немало тут было и малолетних славянских детей, проданных в неволю обнищавшими родителями.

Так когда-то попал в рабство и Острожко в настолько младенческом возрасте, что совершенно не помнил ни родных, ни отчего дома. По этому поводу он мрачно шутил, что для него родина – весь мир, а любой человек – родная кровь. Он побывал почти во всех странах, то убегая от своих господ, то вновь попадая в рабство. Добрыня заприметил его при походе на ятвягов, взял себе в помощники. Именно ему пришла мысль «превратить» Великого князя в простого купца.

Выйдя на нос корабля, Владимир, Добрыня и Острожко любовались приближающейся столицей мира. В чистом прозрачном воздухе, подсвеченном синевой волн и светом солнца, хорошо просматривались трехъярусные стены, подпирающие небосвод. Ослепительно сверкали золотые крыши белоснежных дворцов, храмов и монастырей. Город утопал в вечнозеленых пальмах, каштанах и кипарисах. Наблюдательный Острожко сразу заметил, как смягчились суровые лица Великого князя и воеводы, как восторженно заблестели их глаза, словно у маленьких детей, увидевших наяву любимую сказку.

Огромная русская флотилия, подобно полноводной реке, влилась в бухту Золотого Рога и растворилась в армаде византийских, арабских, венецианских и иных кораблей. Ладьи пришвартовались в Судской гавани. В предместье монастыря Святого Мамы издревле размещалась колония русов. Владимир пожелал сразу отправиться на осмотр Царьграда, но его остановил Острожко:

– Не спеши, княже, вначале нужно пройти таможню.

– Без меня как-нибудь управитесь. А я и сам найду в город дорогу.

– Никто не имеет права сойти на берег без разрешения табеллиона.

– Кого? Кого? – не понял Владимир.

– Табеллиона.

– Что за гусь?

– Да мелкий чиновник. Он осматривает груз и определяет пошлину.

– Как?! – взъярился Владимир. – Мне, Великому князю, будет указывать какой-то холоп!

– Во-первых, ты сейчас не князь, а обычный купец, – терпеливо стал объяснять Острожко. – Во-вторых, табеллион вовсе не холоп, а свободный человек, так как в Византии рабы не могут занимать государственные должности. И в-третьих, такой порядок устанавливают греческие законы, книга Эпарха и договор, заключенный императором и твоим отцом Святославом. А до этого подобные ряды клялись блюсти и твоя бабка Ольга, и Игорь, и Олег, и даже Аскольд с Диром.

Доводы ученого холопа несколько охладили Владимира. Он лишь насупился и недовольно буркнул:

– Ну и где этот гусь?

– Да вон топает, – кивнул на берег стоявший рядом Добрыня.

По пристани, действительно, важно шествовал человек в длинной хламиде со специальными нашивками и в высоком несуразном колпаке. Его сопровождала целая свита помощников и охранников. Каким-то безошибочным чутьем табеллион выбрал ладью, на которой находился Владимир, и по сброшенным сходням проворно поднялся на корабль, ловко подобрав полы плаща.

Первым делом он произнес длинную и пышную речь. Начал с величия империи и автократоров, продолжил призывом к неукоснительному соблюдению заключенных с русами договоров и всех законов из книги Эпарха, то бишь мэра Константинополя, при этом особо подчеркнул, как важно заплатить все налоги. Закончил тем, что поклялся вести дело честно и по справедливости. Затем чиновник приступил к осмотру. От вида редких мехов его заплывшие жиром глазки жадно заблестели. Рука сама потянулась к отливавшему серебром ворсу соболя.

– Какая прелесть! Не мех, а просто чудо.

Существовал негласный обычай, согласно которому табеллиону дарили все, к чему прикасалась его рука. Тогда он значительно снижал стоимость товара, что существенно уменьшало пошлину. Однако Владимира почему-то не посвятили в эту тайну. Поэтому он самодовольно ответил:

– Еще бы! За этим мехом специально ходили в далекие края к Студеному морю.

– И как же его оценить? Я и сам бы его приобрел, – задумчиво произнес табеллион, еще раз давая понять, что хотел бы заполучить ценный мех.

– Думаю, что твоего жалованья явно не хватит, – рассмеялся Великий князь.

Несмотря на отчаянные знаки Острожко, Владимир и подумать не мог, что чиновник клянчит взятку. Князь рассуждал так: если чего-то хочешь, то бухнись в ноги и попроси. Меха ему было не жалко. Новоявленный купец просто не понимал тонких намеков хитрого грека. Зато Острожко прекрасно видел, как помрачнел табеллион. Сейчас он назначит такую пошлину, что даже Великому князю мало не покажется. Надо было срочно что-то предпринимать, и Острожко решительно выступил вперед:

– Мы просим тебя, высокородный, принять этот скромный дар.

– Нет, нет, он слишком дорог для меня, – запротестовал чиновник, памятуя об обидной фразе Владимира.

– Поверь, мех достался нам почти даром. Мы выкупили его у дикарей за какие-то побрякушки.

Великий князь с изумлением наблюдал за происходящим. Как? Какой-то холоп, к тому же не его, самовольно распоряжается княжеским добром! От такой неслыханной дерзости Владимир буквально остолбенел. Поэтому сразу и не остановил зарвавшегося холопа. А когда обрел дар речи, то было поздно: соболиный мех уже перекочевал в мешок, заблаговременно приготовленный слугой табеллиона. Последний заметно повеселел и хитро спросил:

– Крещеные?

– Нет! – выпалил Владимир.

– Да! – выкрикнул Острожко.

– Как?! – изумился Великий князь.

А грек пристально наблюдал за ними. Совсем не случайно задал он вопрос о вере. Христианам предоставлялись большие налоговые льготы, и славянские купцы почти поголовно крестились или просто выдавали себя за приверженцев Иисуса. Острожко, в отличие от Владимира, давным-давно овладел этими тонкостями и, рискуя собственной жизнью, отчаянно бросился на спасение княжеского богатства.

– А вот так! – прокричал он задорно и пронзительно, обнажая белую грудь.

Ярко сверкнул на солнце золотой крестик. Славяне ахнули. Не дожидаясь, пока они придут в себя, Острожко затараторил:

– Крестился здесь, в Константинополе, в церкви Святого Полиевкта. Легко проверить. Запись сделана пять лет тому назад.

– Хорошо, хорошо, – согласился табеллион. – Я тебе верю, только вот не пойму, кто тут главный, кто владелец товара.

Владимир попытался что-то сказать, но Острожко снова опередил его:

– Я, я владелец!

– А я думал, что он, – кивнул грек на Великого князя.

– Нет, он всего лишь мой помощник. Я иногда поручаю ему вести кое-какие дела – вот он и лезет по привычке вперед батьки в пекло.

– Так раб он твой или сотоварищ?

– Какой сотоварищ! Холоп! Полный холоп! Обельный холоп!

К этому времени Великий князь окончательно опомнился и решительно шагнул вперед, чтобы положить конец творящемуся безобразию. Но не тут-то было. Добрыня, раньше других раскусивший игру своего советника, уже крепко держал племянника за руку. Владимир рванулся что было сил, но не зря его дядька славился богатырской силой. Добрыня крепко прижал к себе Великого князя и шепнул ему на ухо:

– Погоди, потом разберемся. Пусть уйдут греки.

А табеллион недоверчиво рассматривал пышные одежды Владимира.

– Почему раба своего не крестишь? Он что, иудей?

– Нет, язычник.

– Так в чем дело? Давно пора приобщить его к Богу.

Острожко тяжело вздохнул:

– Не готов он еще. Крепки в нем варварские корни. Вон как злостью налился, когда мы о Христе заговорили. Того и гляди, на нас набросится.

Чиновник с опаской взглянул на перекошенное яростью лицо Владимира и согласно закивал головой:

– Да-да, ты прав! Лучше продолжим осмотр груза.

Несметные сокровища открылись грекам. Они увидели полные сундуки драгоценных камней невероятной красоты. Изделия из яхонта, малахита, янтаря, серебра и золота поражали самое богатое воображение. Глаза разбегались от обилия бус, колтов[3]3
  Колт – древнерусское женское украшение, по́лая металлическая подвеска, прикреплявшаяся к головному убору и часто украшенная зернью, сканью, эмалью, чернью.


[Закрыть], ожерелий, подвесок и иных всевозможных украшений. А мастерски сделанных резных фигурок и игрушек и вовсе было не счесть. Такой товар из славянских земель еще никогда не привозили. У табеллиона аж дыхание перехватило. Любое из этих украшений стоило целое состояние. Какую же цену им назначить?

– Я не буду этим торговать, – словно прочитав мысли грека, заявил Острожко.

– Зачем же ты их сюда привез?

– Это дар императорской семье от князя Киевского.

Табеллион побледнел и затрясся, как осиновый лист. Он с самого начала заподозрил неладное. Как он сразу не догадался, что перед ним не простой купец?! Тут пахнет большой политикой, где за одно неосторожное слово можно головы лишиться.

Чиновник поспешно поднял руку и торжественно провозгласил:

– Именем Эпарха освобождаю сей корабль от всех пошлин и налогов!

Не успели греки покинуть ладью, как тяжелая рука Владимира легла на щуплое плечо Острожко:

– Так кто тут холоп?

Ох и тяжела же княжеская длань. Острожко стоило огромных усилий не согнуться под ее весом. Уже витало в воздухе слово «измена!», злобно брошенное Волчьим Хвостом. Уже бояре и воеводы столпились вокруг, предвкушая скорую расправу.

– Я, княже. Да только, чтобы сберечь твое добро, готов стать кем угодно: и князем, и холопом, и чертом лысым.

Все непроизвольно рассмеялись.

– А кто же тогда я? – не унимался Владимир.

– Да ты тоже, я вижу, парень не промах: то князь, то купец, то холоп. Попробуй-ка разберись. Так сразу и не скажешь.

Тут уж никто не удержался от хохота. Лишь Волчий Хвост мрачно спросил:

– Может, ты нашего князя уже и окрестить успел?

Снова воцарилась зловещая тишина. Однако Острожко и тут нашелся:

– А толковый купец как раз и рождается с крестом на шее. Вон, полюбуйтесь, как наши «язычники» Христу молятся.

И действительно, престранная картина предстала Великому князю и его свите: славянские купцы при виде табеллиона столь усердно начинали креститься и отбивать поклоны в сторону храма Святой Софии, что даже сам патриарх вряд ли бы заподозрил их в лукавстве.

– Ну, проныры! Ну, прохиндеи! Доиграетесь вы у меня! – погрозил им пальцем Владимир и вновь набросился на Острожко: – Что же ты мне сразу обо всем не сказал?!

– Княже, откуда мне было знать, что сие тебе неведомо? Да об этом каждая собака знает!

– Попридержи язык, холоп! – гневно воскликнул Добрыня. – А то слишком уж он у тебя длинный. Смотри, быстро укорочу.

Однако Великий князь лишь вяло махнул рукой:

– Оставь, Добрыня. Он прав. Купца из меня не получилось. Богу – Божье, а кесарю – кесарево. Так что давай, Острожко, распоряжайся. А мне в Царьград пора. Что-то я тут с вами заболтался.

Услышав такое, Острожко сразу подбоченился, сдвинул шапку набекрень и смело возразил Владимиру:

– Не спеши, княже. Сейчас тебя в град никто не пустит. Вот, погоди, скоро придет провожатый. Он-то и поведет первую партию славян на осмотр столицы.

А в это время в Большом дворце принцесса Анна скучала и остро переживала, что не находила в себе сил преодолеть столь греховное состояние. Скука неизбежно порождает лень и праздность, а там рукой подать до низменных страстей и непредсказуемых действий, уже неподвластных вере и разуму. Так человек легко попадает в крепкие сети дьявола. Анна хорошо усвоила это не только понаслышке и не только по Священным Писаниям. Любая мысль о матери, прекрасной Феофано, приносила нестерпимую боль. На ее совести и смерть величайшего императора Константина Багрянородного, и заговор против сына Багрянородного и собственного мужа, императора Романа Второго, который подобрал Феофано в придорожном трактире и сделал первой женщиной мира. Она «отблагодарила» Романа предательством и изменой с Вардой Склиром, за которого сразу после убийства первого мужа вышла замуж. Тот даже не успел стать императором. Позже с той же легкостью она предала и Варду… За громкими «делами» тянулась нескончаемая вереница не таких известных, но не менее ужасных преступлений. Многие из них совершались на глазах Анны. Феофано не скрывала их от дочери и даже пыталась втянуть в них принцессу.

Анна, несмотря на кроткий нрав, всегда находила возможность избежать участия в интригах. Видимо, на матери было столько грехов, что дочери уже ничего не осталось. Спартанцы отучали своих детей от алкоголя, показывая им мертвецки пьяных илотов. Императрица собственным негативным примером воспитала в принцессе абсолютное неприятие зла, неспособность совершить или даже помыслить что-то скверное или недостойное. Все обитатели ада, вместе взятые, вряд ли смогли бы вызвать у принцессы большее отвращение, чем образ родной матери. Как это ужасно! Как можно не любить человека, родившего тебя? Это же страшный грех!

Но Анна ничего не могла поделать с собой. Она даже переселилась из Влахерны, загородной императорской виллы, где жила Феофано, в Большой дворец к братьям Василию и Константину. Правда, видела она их редко. Константина ничего не интересовало, кроме развлечений, а Василий почти всегда был занят важными государственными делами. Братья-императоры были такими же разными, как дочь и мать.

Анна тряхнула головой, словно отгоняя от себя мрачные воспоминания, и решила во что бы то ни стало избавиться от скуки. Она попыталась читать. Однако ни мудрые мысли Платона, ни любимые ею стихи Иоанна Геометра, ни даже совершенная поэзия Гомера почему-то не занимали ее. Принцесса взялась за вышивание, но через минуту забыла, какой узор задумала. К тому же она уколола палец.

Тогда Анна прибегла к последнему средству. Афонские монахи научили ее самой простой и сильной молитве.

– Господи Иисусе, Сыне Божий, спаси мя грешную, – закрыв глаза, несколько раз произнесла Анна, но на этот раз и молитва не помогла.

Обессиленная принцесса упала в кресло и тихо заплакала. В таком состоянии ее и застала лучшая подруга Анастасия. Сделав вид, что не замечает слез принцессы, она весело воскликнула:

– Слышала новость?

– Нет, – вяло ответила Анна.

– Как можно так отвечать! Ведь я еще не сказала, что имею в виду.

– Я не слышала никаких новостей.

Анастасия в притворном ужасе схватилась за голову:

– Да что ты! Вся столица только об этом и говорит.

– И о чем же? – слегка заинтересовалась принцесса.

– О сокровищах! Таких чудес империя еще не видела.

– Не может быть, – не поверила Анна, – в Греции все есть, а тем более в Византии.

– Не спорю, теперь они, конечно, есть, раз их сюда завезли.

Анна легкой улыбкой оценила шутку подруги и спросила:

– И что же это за сокровища?

– Толком никто ничего не знает. Одни говорят о драгоценностях из невиданных камней, другие – о белых лисьих мехах, третьи – о светящихся изделиях из янтаря. Мол, весь корабль ими завален.

– Какой корабль?

Анастасия всплеснула руками:

– Так ты и этого не знаешь! Ну так слушай. Говорят, что корабль принадлежит какому-то очень богатому и знатному купцу из Руси. Так сейчас называют страну, где живут гипербореи.

– Фи, – презрительно фыркнула принцесса, – обыкновенные варвары. Что они могут привезти? Они все такие грязные и чумазые.

– Что правда, то правда, – вздохнула Анастасия. – Но этот, говорят, молод и красив.

– Никогда не поверю: варвар – он и есть варвар.

– А я бы посмотрела, – мечтательно закатила Анастасия глаза.

– На купца или на сокровища?

– И на то, и на другое.

Анна весело рассмеялась:

– Конечно, сходи. Потом мне все расскажешь.

– Нет, нет, без тебя мне будет скучно, – запротестовала подруга, – только вдвоем.

– Но я не могу.

– Почему же?

– Я не готова, я не собрана. Посмотри на мои волосы. Понадобится уйма времени, чтобы сделать из них нормальную прическу. Я уже не говорю о прополоме[4]4
  Прополома – прическа для торжественных выходов знатных женщин, ее дополняла белая вуаль (Византия).


[Закрыть]. К тому же я не люблю официальные пышные выезды с кучей слуг. Они меня ужасно утомляют.

– Дорогая, только скажи, и я соберу тебя за пять минут.

– Ты смеешься надо мной!

– Нисколько: вспомни наши игры в переодевания.

У принцессы радостно заблестели глаза. Как она могла забыть? То в обличье служанок, то под видом торговок, то в наряде гетер нередко гуляли они по улицам Константинополя, от души веселясь и развлекаясь. Поэтому Анна радостно воскликнула:

– Анастасия, ты просто умница! Что бы я без тебя делала?