Текст книги "Княжеский посох. Историческая повесть о великом князе Войшелке"

Миндовг

В задумчивости расхаживая по горнице, Миндовг вслух размышлял:

– Кто мной играет: бог иль дьявол? Кто заставляет жертвовать и дочерью, и сыном? Ради чего? Чтоб власть лишь удержать? Зачем же тогда власть? Не слишком ли цены высока?

Остановился в задумчивости:

– Желанье властвовать! Лишь этого я жажду! Я должен властвовать любой ценой.

Неожиданно в горницу ворвался Войшелк и бросился на шею Миндовга:

– Отец!

– А ты зря время не теряешь? – вместо приветствия заметил Миндовг.

– Ты о чём?

– О твоей женитьбе.

– Откуда тебе ведомо?

– Мне всё должно быть ведомо: я князь. Иначе как крепить державу?

Войшелк согласно кивнул, а Миндовг, хитро прищурившись, вопросил:

– Невеста славного хоть рода?

– А что тебе за дело? – насторожился юный князь. – Кто люб, на той я и женюсь.

– Нет, сынок, так не пойдёт.

– Как это не пойдёт?! – вспыхнул Войшелк. – Князь я или не князь?

– Великий князь! А князь любым словом, любым жес-том, тем паче женитьбой, должен крепить свой стол. Тогда он и велик!

– Стол крепит не знатная невеста, а верная и добрая жена, – возразил сын отцу. – Моя женитьба – дело решённое.

Миндовг не стал изъявлять отцовскую волю, а примиряюще сообщил:

– Свадьбу всё одно придётся отложить.

– Ты запретишь?

– Я поведаю, а ты сам решай.

– Реки.

– Родные братья предали меня. Подняли жмудь Трайнят и Товтовил и движутся на нас из северных лесов. А с юга на подмогу им спешат Данила и Василько с железными полками. И крестоносцы с запада идут. Татары летят с востока, как вороньё на лёгкую добычу.

– Славная будет сеча! – вскричал Войшелк.

– Ты ведаешь, какая рать у Данилы? – хмыкнул Миндовг.

– Откуда?

– А стоило бы узнать, а не по девкам бегать, – не удержался отец от попрека. – Тогда бы ты ведал, что Данила снюхался с крестоносцами. Хотят обложить нас со всех сторон. Да и татары не дремлют. Не устоять нам против такой силы. Раздавят нас, как тараканов.

– Как же быть?

– Есть задумка, – хитро сверкнул Миндовг тёмными очами из-под густых бровей и короткими быстрыми движениями потёр руки. – Надо вбить клин между Данилой и крестоносцами.

– Как? – недоумевал Войшелк.

– Сделать Галицкого князя нашим союзником.

– Как же он согласится на мир, если мы у него Пинск оттяпали? – удивился Войшелк. – Для этого ему нужно вернуть княжество.

– Мы ему не только Пинск вернём, а ещё и Новогрудок в придачу отдадим, – решительно рек Миндовг.

– Как Новогрудок? – всполошился Войшелк. – Зачем?

– Затем, что лучше отдать часть, чем потерять

всё, – назидательно произнёс Миндовг. – А Новогрудок мы вернём, когда разобьём крестоносцев. Мы расправимся с ними по одиночке.

– А как же я? – растерянно спросил юный князь.

– Ты? – виновато взглянул Миндовг на сына. – Ты, мыслю, пойдешь к Даниле в заложники.

– Почему я?

– Даниил сам не сядет в Новогрудке, а пошлёт кого-нибудь из своих сыновей. А чтобы с ним ничего не случилось, возьмёт тебя к себе. Больше некого. Ты мой единственный сын.

Войшелк в сердцах хватил кулаком по столу:

– Как же так? Из князи да в грязи!

– Ну, в холопы тебя не сошлют, а будешь жить у Данилы как у Христа за пазухой.

– И долго мне так сидеть?

– Не ведаю, – развёл Миндовг руками, – но клянусь, что верну тебя, как только смогу. Может, всё обойдётся. Может, Данила Пинском довольствуется. Тогда и в Холм не поедешь. Как говорится, надейся на лучшее, а рассчитывай на худшее.

Войшелк, как раненый зверь, заметался по горнице:

– А ежели я не пойду в заложники?

– Против моей воли?

– Хотя бы.

– Княжества лишу, – пригрозил Миндовг.

– Уже лишил.

– Это пока. А как всё выгорит, верну тебе и Новогрудок, и дам в придачу Городень.

– Возьму-ка лучше я Вилейку да заживу с ней счастливо.

– Вот это дудки, – развёл участливо Миндовг руками. – Данило и Василько татар с собою прихватили. А те из-под земли нас всех достанут. Как думаешь, забыли они Шейбака и Койдана, на чьих костях мы тризны совершали?

– Нет, не забыли.

– Вот и подумай хорошенько. Сейчас нам нужен мир любой ценой. Ради него Полину я отдам за одного из сыновей Данылы.

– Полину? – дивился Войшелк. – Согласна ли она?

– Не знаю, не пытал, но ведаю, что согласится.

– А давай её мы спросим. Сейчас её покличу.

Не дожидаясь ответа отца, Войшелк убежал с криком:

– Сестра! Сестра!

– Вот мне сыновья благодарность, – проворчал в бороду Миндовг. – Растишь, растишь, вручаешь княжий посох, а всё зазря. Готов за бабу он предать отца родного и бросить княжество на растерзание ворогов.

Монолог великого князя прервали вошедшие в горницу Войшелк и Полина. Княжна низко поклонилась Миндовгу:

– Будь здрав, отец.

– И ты будь здрава.

– Реки Полине свою волю, – нетерпеливо произнёс Войшелк.

Великий князь, смущённо кашлянув, спросил у дочери:

– Пойдёшь за сына князя Галицкого?

– Какого?

– Романа или Шварна.

– Роман женат, – напомнил Войшелк.

– Сие неважно, – небрежно махнул рукой Миндовг.

– Я, батюшка, согласна, – склонила голову Полина.

– Как? – дивился Войшелк. – Ты даже не узнала толком имя жениха!

– Отец плохого мне не пожелает.

– Сия женитьба нам нужна, чтобы спасти отечество от разоренья.

– Тем паче, – твёрдо произнесла Полина.

Миндовг торжествующе взглянул на Войшелка:

– Зри, как должно детям поступать.

Он сделал многозначительный жест и спросил:

– Ну что надумал?

– Что тут надумаешь? – развёл руками юный князь. – Ты уже всё рассчитал, как в шахматах.

Миндовг подошёл к сыну и положил ему руку на плечо:

– Теперь ты видишь, что сейчас нам не до свадьбы.

– А как же…?! – вскричал Войшелк, но осёкся на полуслове, но тут же твёрдо рёк:

– Деваться некуда: пойду в заложники, только дай мне срок до завтра.

– Лети, лети к своей зазнобе, – понимающе махнул рукой Миндовг, – только помни: утром выедешь к Даниле.

– Хоть к чёрту лысому! – махнул рукой Войшелк и выбежал из горницы.

Вилейка

Миндовг, как обычно, угадал: Войшелк, сломя голову, помчался к Вилейке. На его счастье, Лукши не было дома, и юному князю удалось через местных мальчишек передать возлюбленной весточку. С тревогой ожидал он Вилейку в стогу сена, предавшись невесёлым мыслям: «Не успел посвататься, а уж отправляюсь за тридевять земель. Поймёт ли Вилейка? Простит ли? И будет ли ждать? Неведомо, когда вернусь и вернусь ли вовсе. Не волен я собой распоряжаться. Играет мною Бог иль дьявол?»

Мрачные раздумья юного князя прервала Вилейка. Она прибежала, едва сдерживая слёзы.

– Что стряслось? – заключил её в объятия Войшелк.

– Отец прошёлся плетью. Вот, взгляни.

Она обнажила кровоточащие на плечах рубцы. Войшелк покрыл их нежными поцелуями.

– За что?

– Как будто сам не ведаешь, – с укоризной молвила Вилейка, – ты же отцу всё и поведал.

– Только для того, чтобы ты была моей, – горячо стал оправдываться возлюбленный.

– Да знаю я, – сквозь слёзы улыбнулась девушка, – и готова вынести любые муки.

Растроганный Войшелк и сам чуть не заплакал:

– Я не сомневался, что ты так скажешь. Мы преодолеем все невзгоды.

– Какие ещё невзгоды? – с испугом спросила Вилейка.

Войшелк потупил голову:

– Прости.

– За что?

– Нарушить вынужден я своё слово.

– Какое?

– Жениться обещал, но дальний путь мне уготован. Да и не князь я больше.

– Не смей так молвить! – воскликнула Вилейка. – Ты князем был и есть, и будешь для меня! А кто в миру ты, меня то не тревожит.

– Отец лишил меня стола и отправляет в Холм заложником.

– Зачем?

– На нас идёт Данила, а Миндовг с ним ряд стремится заключить любой ценой.

Вилейка помрачнела, в бессилии опустилась на мягкое сено и тихо молвила:

– Господи, за что?

Войшелк поспешно сдёрнул с пальца перстень с драгоценным полупрозрачным камнем красного оттенка и неловко сунул Вилейке:

– Вот, возьми.

– Зачем? – отшатнулась та в ужасе, глядя на перстень, словно на удава.

– Покажешь его моей сестре Полине, – стал торопливо Войшелк объяснять. – Она всё знает и всегда поможет. Я с ней договорился. Обращайся смело к ней.

– Не нужно, – протянула Вилейка перстень обратно князю, – я тебе и так верю.

Войшелк опустился на колени и покрыл поцелуями руку девушки:

– Возьми, прошу тебя. Он будет напоминать обо мне и станет залогом нашей любви. Ты только дождись меня. Дождись! Слышишь?

Девушка ответила не сразу. Она прислушалась к весёлому журчанию ручья, бежавшего по дну лощины, в которой они уединились; к пению невидимого жаворонка в недосягаемой синеве; к шелесту листьев обступивших их осин и клёнов. Сердце подсказывало ей, что всё это неспроста, что это только начало тяжких испытаний. Прильнув к могучему телу возлюбленного, она прошептала:

– Я буду ждать тебя всю жизнь. Буду ждать, пока ты не вернёшься.

Лукша

Пока влюблённые клялись друг другу в вечной любви, Лукша решал судьбу дочери с Юрком, за сына которого они давным-давно сговорились отдать Вилейку. Увидав Лукшу, Юрок радостно приветствовал его:

– Заходи, друже. Для тебя у меня всегда припасён крепкое пиво. Да и рыбка найдется. Садись за стол. Обсудим, когда свадьбу сыграем. Мой оболтус ждёт не дождётся, когда с Вилейкой сойдётся.

Как отказать другу? Да и не принято в местных краях начинать разговор без застолья. Первый кувшин Лукша осушил залпом, а второй пил не спеша, окуная седые усы в пышную пену. Пиво было настолько приятное, что и заедать ничем не хотелось, и гость лишь для приличия попробовал жирного осетра. За третьим кувшином Юрок вскользь заметил:

– Ну, что слыхать нового?

Лукша для приличия откашлялся, широкой ладонью стёр пену с усов и невнятно промямлил:

– Да вот Вилейка накуролесила.

– И что же она такого натворила?

– Лишилась невинности.

– От кого? – насторожился Юрок.

– От князя нашего.

– Так то не грех, а обычай, – пожал плечами отец жениха, – после князя даже почётно.

– Оно-то так, да и не так, – отвёл Лукша глаза в сторону.

– А что ещё?

– Сегодня князь свататься приходил, – решился Лукша и одним глотком осушил кувшин.

– А ты что? – приподнялся из-за стола хозяин.

– А что я? Мы же с тобой по рукам ударили.

– Так ты отказал князю? – не поверил Юрок.

– Я сказал, что не могу дать согласие, пока с тобой не потолкую.

– А о чём со мной говорить?

– Что Вилейка опорочена князем.

Юрок задорно захихикал:

– Поверить не могу, моего болвана князю предпочли. Э-хе-хей!

Лукша почему-то не разделял веселья хозяина, и тот не мог этого не заметить:

– Может, ты за князя желаешь отдать Вилейку. Так я не супротив. Только, запомни, руки я тебе не подам.

– Что-ты, моё слово твёрдое, – успокоил Лукша Юрка. – Ежели Стась согласен порченую девку взять, то я только рад.

– А мы сейчас его попытаем, – сверкнул Юрок захмелевшими очами и позвал:

– Стась! Иди сюда!

Стась, стройный смуглый юноша с карими глазами и тёмными волосами, стриженными под горшок, не замедлил явиться.

– Ты слыхал наш разговор?

– Слыхал, – кивнул жених и недовольно добавил:

– Ты, батя, так орешь, что весь город слышит.

– А мне плевать! Пусть знают, кто такой Юрок. И только попробуй отказаться от Вилейки!

– Да я не отказываюсь, – смутился Стась.

– Вот видишь, – повернулся захмелевший хозяин к гостю, – он согласен. Так что князю от ворот поворот. А мы по этому поводу пропустим ещё по кувшинчику.

– Наливай! – махнул рукой Лукша. – Как порешили, так тому и быть.

Вилейка

Зря Вилейка торопилась домой, опасаясь, что отец скоро вернётся. Лукша пропивал дочь до утра, а явившись, сквозь зубы процедил:

– Пойдёшь за Стася.

– Нет.

– Отцу перечить! – взъярился Лукша, хватаясь за плётку.

Мать, пытаясь защитить дочь, повисла у него на руке, но он стряхнул её, словно котёнка, и прошёлся дочке по лопаткам.

– Пойдешь, срамница!

– Нет.

– Пойдешь, негодница!

– Нет.

– Пойдешь, распутница!

– Нет.

Вилейке повезло, что отец был пьян и быстро утомился. Обессилев, он бросил плётку и отправился на боковую.

– Буду стегать, пока не покоришься, – пригрозил он, уходя в опочивальню.

Девушка не стала покорно ждать, а быстро омыла раны, повязала на голову наметку, словно замужняя, накинула суконную свитку – и за порог.

– Куда ты? – бросилась за ней мать.

– В монастырь.

– Доченька, как же так?

– А что мне остаётся?

Мать нежно обвила голову дочери тёплыми мягкими руками и горько разрыдалась:

– Доченька, смилуйся над нами. Отец тебе добра желает. А как уйдешь, опозоришь нас перед всем миром.

– Я бы осталась, да забьет он меня до смерти, – сквозь слезы молвила Вилейка.

– А ты смирись. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Да и не возьмет тебя князь. Попомни моё слово. Ещё не было такого, чтобы князья на простолюдинках женились.

– Матушка, не в том дело.

– А в чём?

– Слово я князю дала.

– Какое?

– Что буду ждать его.

– А он что, уезжает?

– Да, надолго.

Мать на какое-то время застыла в оцепенении, а потом завыла и запричитала:

– Вот видишь. Чуяло моё сердце. Не дождёшься ты князя. Не нужна ты ему. Зазря себя погубишь и нас опозоришь. Опомнись, пока не поздно. Иди за Стася. Он работящий и послушный. Родителей всегда уважит. И ты ему люба.

– Прости, матушка, только он мне не люб.

– Стерпится – слюбится. Я отца в глаза не видела, а вон как прикипела. Жить без него не могу.

– А я без Войшелка.

Долго увещевала мать дочку, да только Вилейка не поддалась на уговоры. Лишь на прощание попросила:

– Не говори отцу, где я. Всё одно за Стася не пойду.

Сказала и была такова. Мать едва успела дать ей на дорогу хлеба краюху.

Быль 2

Елисей

Войшелк представить себе не мог, какие беды вскоре обрушатся на его возлюбленную. Окрыленный, шёл он со свидания, уверенный в том, что невзгоды рассеются, как утренний туман под лучами красного солнышка. Правда, был вечер, и Войшелк едва не наткнулся в темноте на какого-то человека.

– Кого тут бесы носят? – в сердцах воскликнул юный князь.

– Кого бесы, а кого и Божий промысел, – ответил встречный знакомым голосом.

– Елисей, ты?!

– Да.

– Откуда ты взялся?

– Верю, что от Всевышнего.

– А я от своей зазнобы, – рассмеялся Войшелк.

– То-то я смотрю, что ты от избытка чувств на людей натыкаешься.

– Злопыхай сколько угодно, отшельник. А я всё равно счастлив.

– Я так понимаю, что скоро свадьба.

– Со свадьбой придётся повременить.

– Что так?

Юный князь вдруг пристально посмотрел на священника, пытаясь нечто узреть в лунном свете:

– Кстати, твои пророчества начинают сбываться.

– Какие?

– Я ещё не монах, но уже и не князь.

– Как так?

Войшелк сбивчиво рассказал о случившемся. Елисей внимательно выслушал, а потом попросил:

– Позволь мне стать тебе обузой.

– Какой?

– В пути сопровождать.

– Готов ты разделить со мной и ношу странствий и невзгод? – не поверил юный князь.

– Не в тягость ноша та, что облегчает душу.

– Странно, стать воеводой отказался, а бедного заложника сопровождать сам просишь.

– Всевышний неспроста пути наши скрестил.

– И эту нашу встречу?

– Да.

– И потому надумал ехать ты со мной?

– Не только.

– А что ещё?

– Давно хотел я побывать в Угровском монастыре. О его настоятеле святителе Григории ходят легенды. Узреть хочу воочию.

– И я не прочь взглянуть, – согласился Войшелк.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Елисей. – А в пути нам будет о чём потолковать.

Войшелк обнял монаха:

– Воистину не в радости, а в горе дружба познаётся.

На следующий день провожать княжича пришли и семья, и бояре, и священники, и дружина, и жители Новогородка. Местная знать была обижена, что Миндовг сменил князя, даже не посоветовавшись, и выражала своё недовольство нарочитым восхвалением Войшелка. Мол, лучшего князя не сыскать. Жители града, несмотря на недолгое княжение, успели оценить искренность, целеустремлённость и прямоту молодого правителя. Дружина и вовсе вознамерилась сопровождать княжича, но тот воспротивился. Все собрались во дворе Замка, возводимого на крутой, почти круглой горе, с которой открывались необъятные просторы, залитые солнечным светом. Аж дух захватывало.

– А кто же тебя в пути защитит? – спросил Войшелка воевода Остап Константинович.

– Свои не тронут, – рассудил тот, – а Данила будет беречь меня как зеницу ока. Я ему живой нужен. Татар же после того, как мы им задали перцу, отвадили надолго.

Гридни и отроки дружно захохотали, вспоминая жаркие схватки. Войшелк крепко обнял каждого воина, с достоинством поклонился вече, боярам и духовенству и подошёл к младшей сестре Полине. Он души в ней не чаял. Полина с возрастом всё больше напоминала ему мать, тверскую княжну, умершую вскоре после родов. Сестра с детства была ему другом и в играх, и в самых сокровенных тайнах. Прощаясь, Войшелк прошептал ей на ухо:

– Позаботься о моей невесте Вилейке, дочке оружейника Лукши. Через тебя я буду посылать ей весточки.

Сестра едва заметно кивнула:

– Всё исполню.

Последним Войшелка напутствовал Миндовг. Он крепко обнял сына и, прослезившись, молвил:

– Родным чадом жертвую ради мира. Сын, я тобой горжусь.

Кто после таких слов мог упрекнуть Миндовга? Каждый шаг, каждое слово он направлял на укрепление своей власти. Широким жестом отец предложил сыну:

– Бери с собой что хочешь и кого хочешь. Любой с радостью согласится сопровождать тебя.

– Елисей поедет со мной, – указал Войшелк на скромно стоящего в стороне монаха.

– Как он в рясе на коня взгромоздится? – расхохотался Миндовг.

– Как-нибудь управлюсь, – весело откликнулся Елисей, – в былое время не хуже других рубил с лёта супостатов.

– Доброго спутника выбрал, – похвалил сына Миндовг, – только дам в придачу Игната. Он и делом поможет и совет верный даст, и надёжен, как щит.

Войшелк не смог отказаться от убеленного сединами Игната, служившего его матери и прибывшего вместе с ней из Твери. Да и Игнат был несказанно рад сопровож-дать княжича, которого вынянчил на своих руках. Был он уже стар и, казалось, не сможет даже взобраться на коня. Однако, когда вывели гарцующих лошадей, глаза Игната вспыхнули, как у барса, и он первый вскочил в седло. Войшелк и Елисей тоже не заставили себя долго ждать. На лошадях священник, княжич и старый слуга составили живописную троицу. Пришпорив коней, они с гиканьем умчались на юг под одобрительные выкрики провожавших. Следом выехал небольшой обоз с припасами и подарками для Данилы и Василько.

Войшелк

Дорога пролегала между холмов, покрытых густыми лесами, вдоль полноводных рек, бурлящих водоворотами и рыбой, мимо голубых озер с проносящимися над ними стаями уток и грациозно скользящими по водной глади белыми лебедями. Глаза отдыхали от мягкости и свежес-ти красок, плавности склонов и безбрежных просторов, широкими зелёными волнами, убегающими вдаль. Всё располагало к душевному разговору, и Войшелк не преминул его завести.

– Что за диво?! – восторженно воскликнул княжич, широким жестом охватывая окрестности. – Что может быть краше?

– Дивны творения Господа, – вздохнул Елисей полной грудью.

– Ты намекаешь, что сам Господь ещё краше?

– Ещё бы, Он совершенство.

– Откуда тебе ведомо?

– А ты вникни: куда впадает река?

– В море.

– А что совершеннее?

– Море: оно вбирает все реки.

– Верно. А что за морем?

– Океан.

– А за океаном?

– Солнце.

– А за солнцем?

– Небо.

– А за небом?

Войшелк на мгновение задумался:

– Ты хочешь сказать «Господь»?

– Именно. Он включает в себя всё и потому лучше всего.

– Но это ещё не означает, что он совершенство.

– Тогда ответь, что за Творцом?

– Мыслю, что ничего.

– Так неужто «ничего» совершеннее Господа?

Княжич вновь задумался:

– «Ничего» на то и «ничего», что оно ни плохое, ни хорошее, ни совершенное, ни безобразное. Лучше уж быть плохим и ужасным, чем никаким.

– Мудро мыслишь, – улыбнулся Елисей.

– А кто стоит за человеком? – вдруг спросил Войшелк.

– Христос. Стань таким, как Иисус и будешь совершенен.

– Разве это возможно?

– Нет, – согласился священник, но разве не стремится река в море, море в океан, океан к небу, а небо к Богу? Так и человек стремится к Иисусу, чтобы познать истину и ощутить любовь.

– Как же этого достичь?

– Полюбить Бога всем сердцем, всей душою и всем разумением.

– А не подобны мы бабочке, летящей на пламя? – усомнился Войшелк. – Как бы крылышки не опалить.

– Человек гибнет от страсти, а не от любви, – ответил инок.

– Как же их различить?

– Страсть жаждет обладать, а любовь – всегда жертвенна. Так мать жертвует собой ради детей; воин ради отчизны; Христос ради спасения душ человеческих.

– Я понял! – воскликнул княжич. – Страсть недолга, а любовь навсегда. Любовь к матери не проходит никогда, а чувства к женщине могут угаснуть.

– Да, страсть падка на внешнюю красоту. Красота увядает – проходит и страсть. А любовь неизменна, ибо стремится к неизменному.

– А любовь к Христу есть любовь и к каждой твари и ко всему миру, – подхватил Войшелк.

– Иначе и быть не должно, – согласился Елисей.

– А в мире много плохого и хорошего. Потому надо полюбить Бога как совершенство. Тогда полюбишь и каждое его творение.

– Верно.

– А как же мне полюбить Христа всей силой, если я Его не зрел ни во сне, ни наяву? – чуть ли ни с отчаянием воскликнул Войшелк. – Нежность и доброту матери я помню, отца вижу, любимой восхищаюсь. А как мне узреть Бога? Или хотя бы услышать или почувствовать? Как?

– Это самое трудное, – задумчиво вздохнул Елисей.

– А ты полюбил Иисуса? – продолжал допытываться княжич.

– Не мне судить, – пожал инок плечами, – но твёрдо ведаю, что на верном пути.

– Все мы на верном пути, – пробурчал Игнатий, хранивший до этого молчание, – только пора и на привал стать. Вечереет.

Молодые люди охотно последовали совету Игнатия. Солнце заканчивало дневной путь, опускаясь за лесной гребень на склоне холма. Путники, дождавшись обоз, выбрали место для лагеря на берегу круглого, словно чаша, лесного озера, поставили подводы по кругу и зажгли костёр. После трапезы Войшелк предложил Елисею прогуляться по берегу. Его мучили вопросы, которые были настолько животрепещущие, что он не хотел посвящать в них даже Игнатия. Под тихий шум прибрежной волны Войшелк продолжил дневной разговор:

– Я разумею, как всё непросто.

– И просто и сложно, – пожал плечами Елисей. – Просто, когда веришь, и сложно, когда мучают сомнения.

– С чего же ты начал?

– С себя, со своих страстей. Пока страсти над тобой властвуют, о любви нечего и говорить. Она невозможна ни к Богу, ни к людям.

– И какие страсти тебя обуревали?

– Власть и слава. Я сын князя, и в меня с рождения заложено чувство превосходства, мать гордыни. От неё все грехи смертные.

– У меня то же самое, – признался Войшелк, – но я не вижу греха в своём княжении. Я правил во благо, а когда понадобилось, пошёл, как видишь, в заложники.

– Любая власть от дьявола, – в раздумье произнёс Елисей. – Даже Христу сатана предлагал власть над миром. Потому отказ от власти приближает человека к Богу.

– Что-то я за собой ничего такого не заметил, – улыбнулся княжич, – хотя отказался от княжения ради мира.

– А тебе и не надо замечать, – серьёзно ответил священник, – Всевышний всё видит и Сам приблизится, как только ты будешь готов принять его.

– И я узрю Христа? – не поверил Войшелк.

– Сие мне неведомо.

– А тебе Иисус являлся?

– Нет.

– Может, какое знамение было?

– Нет.

– Как же ты безо всякого указания свыше подался в монахи?

– Знамение нужно сомневающимся, как Фоме раны Христовы, – пожал плечами Елисей.

– Неужто ничего не было?

– Ежели веришь, во всём зришь знамение.

– И в нашей встрече?

– Да.

– Какое?

– Поживём – увидим, – уклончиво ответил Елисей.

– А сам как мыслишь?

– Мыслю обратить тебя в веру Христову.

– А ежели не приму? – ощетинился Войшелк, но монах с мягкой улыбкой молвил:

– От того не перестанешь быть мне другом.

Княжич смягчился и уже совсем другим тоном попытал:

– А ты зришь во мне перемены?

– Дивлюсь, что без ропота с княжения ушёл.

– Ага! – радостно воскликнул Войшелк. – Заметил!

– Я же не слепой.

– Отчего? Как мыслишь? Может, я в Христа поверил?

– Мыслю, что влюбился.

– Опять в точку. Да ты просто оракул.

– У влюблённых глаза блестят по-особому, – отшутился священник, однако Войшелка словно прорвало. Со всей юношеской пылкостью поведал он о своих чувствах к Вилейке, о неудачном сватовстве, о последней встрече и тайном уговоре.

– Дивно, – внимательно выслушав друга, молвил Елисей.

– Что тут дивного?

– Что женщина для тебя важнее власти.

– Да я за неё готов всё отдать.

– Вот настоящая любовь, – восхищенно изрёк священник, – и, как видишь, никакие знамения тебе не нужны.

– Лишь бы она меня дождалась, – молитвенно сложил руки Войшелк, – лишь бы дождалась.

– Ежели любишь, не сомневайся, – положил Елисей руку на плечо друга. – Любви, как и вере, сомнения чужды.

– Ты прав, – кивнул княжич. – Как я мог усомниться? Она же богиня. Она для меня и вера, и надежда, и любовь.

– Всё это прекрасно, – замялся Елисей, – только…

– Что только?! – воскликнул Войшелк. – Что тебя смущает? Договаривай, раз начал.

– «Не создай себе кумира, кроме Бога Единого», – напомнил священник библейскую заповедь. – Ближнего возлюби, как себя, а Бога превыше всего.

– Ах, ты об этом, – отмахнулся княжич. – Брось. Я за свою богиню любому богу горло перегрызу.

– Чем всё и погубишь, – вздохнул монах.

– А ты предлагаешь положиться на волю Божью? – вопросил Войшелк.

– Я предлагаю не путать божественное и земное. «Богу божье, кесарю кесарево». Люби женщину, как богиню, защищай её, но помни, что любовь сия от Бога.

– С чего ты взял?

– А с того, что иначе не стал бы ты ради неё жертвовать ни животом, ни властью.

– И то верно, – развёл руками княжич, – что-то я совсем запутался.

Други ещё долго спорили, слушали плеск волн и любовались бездонным небом, пытаясь вникнуть в тайну мироздания.

Утром они продолжили путь на юг. Дорога вывела их к местам, где прошли татары. Безотрадное зрелище увидели путники: выжженные нивы, разорённые очаги и покинутые селения. Лишь вороны, спутники бед, стаями кружились над полями, оглашая пространство громким карканьем. Остановив коней, с горечью наблюдали всадники, как гуляет по пожарищам ветер, вздымая к небу чёрный пепел. Опершись о луку седла, Войшелк стёр с лица сажу и печально промолвил, словно продолжая вчерашний разговор:

– Вот она «Божья воля». За какие грехи людям такая кара?

– Не божьи это дела, а человечьи. Люди сами истязают один другого.

– Что же Всевышний попустительствует?

– Бог дал человеку волю не для того, чтобы забрать обратно. Разве без воли человек может быть человеком?

– Без воли человек просто скотина, – согласился княжич.

– А ежели воля одних находит на волю других, как коса на камень, то оттуда и беды людские.

– Как же примирить волю всех?

– Блюсти заповеди. На то они и даны.

– Скорее топор поплывет по воде и солнце повернет на восток, чем такое будет.

– Тогда что же ты на Бога пеняешь?

Задумался княжич:

– А ты веришь, что человек по своей воле, как по Божьей жить будет?

– Раз верую в Бога, то верю и в человека. Он же творение Божье.

– А как быть, когда гибнет дитя малое от рук супостата? Он не то что согрешить – слово сказать не успел. Зачем только на свет народился?

– То злая воля исказила Божьи промыслы, лишила людей воли, – развёл Елисей руками.

– А кто же вернет людям волю?

– Сами люди.

– Вот! – воскликнул Войшелк. – Вот в чём забота князя! Дать людям волю!

Тут Игнат не сдержался и встрял:

– Ты вначале, княжич, себе волю добудь.

– А я, Игнат, свободен, как ветер, – рассмеялся Войшелк.

– Как же, а кто в заложники едет?

– Ежели сам, то это вовсе не неволя.

– Верно мыслишь, – поддакнул Елисей.

Игнат лишь сокрушенно покачал головой:

– Эх, молодо-зелено, мало вы горя хлебнули.

Старик как в воду смотрел. Откуда ни возьмись, налетели разбойники. Много их развелось в лихолетье на Руси. Налетели, как саранча. Думали легкой добычей поживиться. Монах и старик не в счёт, а один против гурьбы не выстоит. На Войшелка и набросились. Да не тут-то было. Монах вдруг выхватил из рясы меч и поспешил на помощь другу. Старик тоже оказался не промах. Увесистая булава завертелась в его руках, как соломинка, и обрушилась на разбойников, дробя буйные головы, будто орехи. Грозные с виду налётчики бросились наутёк, и Войшёлк коршуном ринулся следом, разя на скаку мечом.

– Стой! – запоздало крикнул Елисей, но юный князь не угомонился, пока последний убегающий, перерубленный на двое, не рухнул на трухлявый пень.

– Зачем? – воздел монах руки. – Зачем без нужды жизнь губишь?

– А чтобы неповадно было, – вытирая кровь с лезвия меча, ответил Войшелк. – Теперь они точно никого не ограбят и никого не убьют.

– Может, они в первый раз. Может, от безысходности. Может, наш отпор их навсегда отвадил бы. Не нам судить. А ты зря грех на душу взял.

Войшелк, всё ещё держа меч в руке, зло рассмеялся:

– Какой же это грех, землю от разбойников очистить?

– Смертный, – тихо ответил монах.

– Люди мне спасибо скажут.

– Люди, может, и скажут, а Творец осудит.

– С чего бы?

– Он всякую тварь любит, а заблудшую тем паче.

– И этих разбойников? – удивился юный князь, указывая мечом на бездыханно лежащие тела.

– Ежели не любил бы, то и не творил бы.

Войшелк вложил меч в ножны и задумался. Елисей спешился и сотворил молитву о спасении павших.