Текст книги "Искажения"

Часть 3

Неотменимая модальность зримого2020
  «Неотменимая модальность зримого» – прямая цитата из романа «Улисс» ирландского классика Джеймса Джойса. Этим предложением начинается третья глава «Протей». Протей был мифическим существом, способным менять свой облик. Здесь, как и в «Улиссе», образ Протея выступает доминантой, своеобразной метафорой к непрерывным метаморфозам событий, явлений, идей.


[Закрыть]. Россыпь цветного бисера сигнальных ламп. Чернильная резина пола. Обивка капсулы в сетке морщин. Покрытое каплями нашего дыхания толстое стекло иллюминатора двери. На периферии зрения – Мармарис. Её мерное вздымание груди под тугим кожаным плащом, её острые скулы. Над головой Мармарис табло секундомера.

Он сказал, пока не загорится красным один.

Как только на табло появится красная цифра «один», нас – меня, Мармарис, капсулу – разложит на молекулы. Мармарис, видимо, не волнуется – у неё есть опыт. Её молекулы неслись через всю Галактику не единожды. Молекулы Мармарис разбегались друг от друга уже несколько десятков раз, чтобы через секунду собраться вновь. Через секунду и я стану бегущими друг от друга молекулами.

Очень странно поймать себя на мысли о том, что поймал себя на мысли. На мысли о побеге. Если быть откровенным перед самим собой, выходит, я бегу всегда. И чем дольше бег, тем легче это делать. Вначале отмечаются детали: имена, люди, события. Позже, когда несешься во всю грудь, едва можно уловить целые пласты жизни. Пласты отламываются незаметно и тихо.

Со временем наступает момент абсолютного вакуума. Затем бесконечная прострация, которая вытесняет даже вакуум. И в этом нет Их вины. И чьей-либо другой. В этом нет вины как таковой. Бег – это исключение порочной заплесневелости.

Я словно тот дублинский еврей в старом ирландском романе2121
  … еврей в старом ирландском романе – аллюзия на Леопольда Блума, протагониста романа «Улисс».


[Закрыть]. День длиною в жизнь. Или жизнь длиною в день. Стоит ли искать верное определение. Он же искал суждение о ней. Всё думал, изменяет ли она; рубенсковских телес изможденная заплесневелостью, но ещё сохранившая привлекательность. Возомнившие себе думали трогает ли она себя там, предаваясь воспоминаниям о молодом герое. А дублинский еврей заплесневелой кучей собственных дневных умозаключений лежит рядом. Боится потревожить.

Любить и бояться. Нет ничего хуже.

Острые грани гаек. Серо-стальные огромные гайки. Настоящие. Неотменимые. Вытянуть руку и потрогать. Искусная работа по металлу. Механизм создал крепление механизма. Гладкое, обжигающе-холодное и мертвое. Почувствовать мертвый холод.

Рядом ее рука. Изящная и теплая.

Действительная?

Понять, что действительно. Найти точку опоры.

Однако где эта точка опоры, когда после красной цифры «один» моё «я» станет неопределенным множеством разрозненных молекул.

Утеряно в памяти его имя, но однажды луч сконденсированных молекул вошел в него знанием. Может и я стану таким лучом, проникающим в кого-то. Он проснется и подумает, что он что-то знает. И все же не будет знать, потому что я не знаю о том, что знаю я.

Уверенность в действительном разрушится карточным домиком. Загорится красным где-то наверху. Мир в один момент вздрогнет. Потеряет заданные координаты. Первый разрыв произойдет в коленном суставе. С непостижимой скоростью разрыв трещинами распространится повсюду. Молния последнего отблеска света, всё захлебнется в себе самом. Лишь теплая рука.

Действительная?

Темнота действительная. Настоящая. Я ощущаю рядом с собой чье-то присутствие. Протягиваю в направлении ощущения присутствия кончики ногтей. Пронзаю пустоту.

Сбитое дыхание. Моё? И мое тоже.

Я с усилием выпрямляю свинцовые суставы. В ушах шум крови, на губах крови привкус.

– Вы в порядке? – я слышу знакомый голос со стороны ощущения присутствия. – В первый раз всегда так, не волнуйтесь. Главное, чтобы сборка прошла нормально. Без отклонений.

В этом «без отклонений» есть нечто пугающее. Отклониться от себя самого.

Сквозь опухшие веки стремится просочиться новый мир. Новый мир входит в моё сознание обрывками: плоскость стены, едва уловимый звук шипения, оголенная конечность.

Дверь капсулы отворяется, и плоскость стены наваливается непреодолимой тяжестью; я ощущаю неприятное брожение в желудке.

Тугой плащ Мармарис заполняет видимое мне пространство. Мармарис берет меня под руку и выводит из капсулы телепорта.

Непреодолимая тяжесть стены отступает. Я набираю полную грудь воздуха, как вдруг четко осознаю, что новый мир определенно внес качественные коррективы. Моё обоняние теперь не обжигает дух протухшего яйца. Впервые за много десятков лет я узнал воздух на запах. На вкус. Я вновь набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, чтобы удостоверится, не обманывают ли меня собственные чувства.

– Я теперь совсем не пахну! – неуверенно говорю я.

– Для меня ну вот ничего не изменилось в этом отношении, – Мармарис закрывает дверь капсулы телепорта. – Но так и должно быть. – Поправляет ремень своего тугого плаща. – Познакомьтесь – Такахаши.

Такахаши – это по коленную чашечку купированная нога. Конечность, которую я видел сквозь опухшие веки. Такахаши-культя обнажен: темные волоски на голени закручиваются спиральками, ороговевшие желтые ногти на длинных пальцах, нервно бьет пульс на выступающей возле подъема вене.

– Нужно собираться. Скоро телепортационная приемная исчезнет. Идемте.

Я следую за Такахаши и Мармарис. В свете невидимых ламп мы минуем анфиладу дверных проемов, после чего останавливаемся в небольшой комнате напоминающей операционную. На кафельном столе две бесформенные субстанции, цвет которых настолько неописуемый, что исключает определение цвета как такового.

– Надевайте, – повелительно говорит Мармарис. Она берет одну из субстанций и прикладывает ее к губам.

Субстанция медленно обволакивает рот Мармарис, скрывая половину её лица.

– Это Потполы2222
  Потполы – аллюзия на Пол Пота (Салот Сар) , политический и государственный деятель Камбоджи, политическая активность с 1963—1976 годы. За время правления страной 1976—1979 годы, установил режим жестокой диктатуры, во время которой «задушил» более 3 миллионов человек.


[Закрыть], – голос Мармарис звучит без искажений, будто на её лице субстанции нет вовсе. – Местная фауна. Потполы помогут нам дышать, пока мы не доберемся до места. Эти существа – адаптивы, они пропускают через себя здешние газы, на выходе давая привычный нашим легким воздух. Да не бойтесь вы!

Я беру Потполу в руки. Она невесомая, словно взял в охапку гусиные перья. Прикладываю Потополу к губам. Она совершенно гладкая, словно обдуло ветерком.

– Не так уж и плохо, – замечаю я, и чувствую, как Потпола повторяет мою артикуляцию.

– Я же вам говорила. Поспешим.

Такахаши мерными отточенными прыжками ведёт нас тусклыми коридорами. Впервые за время пребывания на Чистом Уэде я понимаю, что это самое время мне недоступно. Недоступно понимание времени и всего в нём происходящего. Внутри меня это ощущается так, как будто сбились внутренние часы. И даже не день поменялся с ночью, а ночь уместилась в наносекунду, в которой день бесконечно начинается.

Мы выходим из последнего коридора на холмистый каменный ландшафт. За низкими белесыми облаками яростно бьет ультрафиолетом новое для меня солнце.

Такахаши отмеряет прыжками небольшое расстояние и останавливается. Я оборачиваюсь на то место, откуда мы пришли. Телепортационная приемная – похожая на раскрытую книгу конструкция – постепенно тускнеет, становится прозрачной и исчезает.

– Нужно подождать, – говорит Мармарис, и смотрит куда-то вдаль.

Подождать чего? И сколько ждать? Тем более ждать там, где привычного времени – субъективно – нет.

– А почему Такахаши – нога? – спрашиваю я, удивляясь глупости собственного вопроса.

– Потому что он – нога, – получаю столь же глупый ответ плюс ту иронию в голосе, когда ребенку объясняют очевидное.

– Я имею в виду, как Такахаши таким стал.

– Давняя история. Такахаши был членом одной из группировок Якудза. Всё было хорошо ровно до того момента, пока он не влюбился. А влюбился он, сильно так влюбился, в дочь собственного босса. А дочь босса Такахаши не любила, она любила своего папу. Поэтому Такахаши взорвал босса, дочь и себя. Осталась от Такахаши одна нога. И сон.

– Может быть даже грустная история, – безучастно отвечаю я. – Что значит – «остался сон»?

– Именно сна мы и ждем. Сна Такахаши.

Я смотрю на Такахаши. Всё так же нервно бьет пульс на вене. Затем биение пульса замирает, Такахаши вытягивается всей своей ногой и оседает на каменистую поверхность Чистого Уэда.

– Уснул, – констатирует Мармарис.

И почти мгновенно камень под культей приходит в движение. На месте Такахаши-ноги появляется человек с железной головой. Нет, не столько с головой, сколько с формой головы. Живое подтянутое тело и железная болванка в форме головы.

– Это сон Такахаши – Такахаши. – Мармарис снова представляет Такахаши.

Сон Такахаши приветственно кивает железной болванкой. Там, где должно быть лицо, идут непрекращающиеся метаморфозы. Нос сменяется усами. Усы сменяются губами. Губы сменяются ушами. Уши сменяются глазами. Глаза сменяются подбородком. Нескончаемо.

Такахаши раскрывает левую ладонь. На ладони проявляются литеры.

– Ж-Д-Е-М Т-Р-А-Н-С-П-О-Р-Т, – сообщает он.

Ждать вне времени можно сколько угодно.

Мой мозг только сейчас начинает ощупывать происходящую со мною событийную линейку. Пытается обнаружить ошибку. Это, пожалуй, страх. Попытка обнаружить, зафиксировать ошибку – всегда работа инстинкта самосохранения, и как следствие, страх. Впрочем, понять совершенную ошибку можно исключительно много позже. И так как понимание масштаба ошибки приходит после, этим ошибка и страшна – после исправить уже ничего нельзя.

– Т-Р-А-Н-С-П-О-Р-Т Ж-Д-Е-М, – вдруг повторяет Такахаши.

Мармарис отвлекается от созерцания каменистого ландшафта.

– Рекурсия2323
  Рекурсия – повторение элементов самоподобным образом.


[Закрыть], – говорит она. – Таким образом он поддерживает в себе вектор задачи.

– Зачем же такой проводник, который забывает свою задачу.

– Такахаши-сон – савант. В его памяти содержится фрактально подробная карта планеты, включая зеркальное отражение Чистого Уэда. И неужели из-за такой мелочи как рекурсия увольнять бесценного сотрудника.

Трудно не согласится. Я киваю головой, показывая, что с утверждением Мармарис мне совсем не трудно согласится.

Неожиданно грунт под ногами приходит в движение. Такахаши втягивает голову-болванку в плечи и делает шаг в сторону. На месте где он стоял, появляется серебристая коробка лифта. Двери лифта с мягким шипением идут в стороны, обнажая внутренности: вишневого дерева стены вычурной резьбы в духе чиппендейла2424
  Чиппендейл Томас (1718—1779) – крупнейший мастер мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма.


[Закрыть] и пять кресел в стиле наполеоновского ампира.

Такахаши жестом приглашает нас занять места. В кабине лифта ненавязчиво звучит свинг.

Я и Такахаши расположились в соседних креслах, Мармарис устроилась напротив меня.

Мой внутренний гироскоп даёт понять, что лифт движется горизонтально. Я стараюсь быть равнодушным, нарочито лениво перебирая бахрому кресла. Такахаши из ладони в ладонь перебрасывает литеры: – Г-Е-Б-Б-Е – в левую, из левой в правую – Р-Е-Л-Ь-С. Такахаши увеличивает скорость переброски букв, отчего буквы сливаются в объемное «РЕ».

Мармарис наблюдает за жонглированием Такахаши и, видимо устав, прикрывает глаза.

– Скажите, а это больно? – спрашиваю у Мармарис, прерывая затянувшееся молчание.

– Больно – что?

– Мне интересно, каким образом из меня извлекут запах или жидкость. В общем, то, что нужно извлечь. Операция?

– Мне трудно ответить вам исчерпывающе. Насколько известно, процесс извлечения основан на биосинтезе. Из вас выделят основной фермент, соединят его с местным микроорганизмом. Это все, что я могу вам сказать по данному вопросу, – Мармарис снова теребит складку плаща, резким движением её расправляет, облегченно выдыхает. – Технологией владеет исключительно ТЦП.

Неожиданное появление некого ТЦП обеспокоило меня. С другой стороны не так сильно, чтобы меня накрыло очередной волной страха. Быть может, я начинаю привыкать к непредсказуемым сменам декораций? Быть может, я просто устал. Так или иначе, меня начинает разбирать любопытство.

– Что такое ТЦП?

– Разве Полуорганизм вам не рассказал о ТЦП?

– Не припомню.

– Это наши друзья. Выражаясь точнее, военно-полевое отделение «Демократического союза терраформинга». Задача ТЦП состоит в непрерывном сканировании Чистого Уэда для своевременного и необходимого военного вмешательства. И так как они военные, а не политики, именно у них хранится технология извлечения основного фермента. Такой подход к делу, я считаю, оправдан. У военных всегда есть возможность как уверенной защиты технологии, так и её уничтожения в случае неудачи, – Мармарис улыбнулась мне уголками губ. – Вы не бойтесь. У нас всё получится.

Я смотрю в глаза Мармарис. В них бесконечное море спокойствия. В этом море, почти, успокаиваюсь и я.

Такахаши прекращает жонглировать литерами, тянется рукой куда-то под кресло в стиле ампир. Одна из стен вишневого дерева подернулась рябью и стала прозрачной.

За стеной-окном, на каменистом ландшафте, гроздьями раскинулись алмазные сферы и кольца. Сферы и кольца сливались одна с другой, образуя причудливые сооружения. Глядя на них, мне вдруг нестерпимо захотелось лизнуть их, как карамель.

– Что это? – спрашиваю я, не отводя глаз от панорамы за окном.

– Эфирные города-бублики Циолковского, – почти устало отвечает Мармарис, будто сферы утомили её одним фактом своего существования. – В них живут громады Собиральщиков.

Города-бублики. Странное и одновременно смешное название.

А ещё ниоткуда и внезапно объявившийся Циолковский. Сама его фамилия: тяжеловесная и бросающая в грусть.

Я, отчего-то, на протяжении многих лет думал о Циолковском. Хотя никогда не был увлечен космосом. Циолковский для меня всегда представлялся человеком-телескопом. Я не мог поверить, что Циолковский мог быть настоящим – из плоти и крови – человеком.

Вероятно днем, на работе с коллегами, в семье с близкими, когда Циолковский был на виду – он находился в состоянии «человек». Но как только наступала ночь, и Циолковский скрывался от посторонних взглядов, он превращался в телескоп.

Циолковский-телескоп еженощно заглядывал в пространство, всё дальше и дальше отодвигая его границы. Циолковский-человек ежедневно насыщал обнаруженное пространство мыслью. Циолковский находился в непрерывной галлюцинации самого себя, в которой ежесекундно раздвигал рубежи возможного. Он знал то, чего не знали другие. Но он знал. Я же знаю то, что что-то знаю, но что – мне неведомо.

– Кто такие эти Собиральщики?

– Просто люди, которые нашли себе подобных за пределами действительности, – начала Мармарис. – Основатель Собиральщиков много лет назад преодолел притяжение действительности и вышел за его пределы. Оказалось, что там тоже есть жизнь. Постепенно эти люди стали собираться в обособленные союзы. Занимались собирательством ферм, собирательством глупости и собирательством ругательств в адрес друг друга. Со временем эти люди так увязли за пределами действительности, что организовали узловую громаду Собиральщиков. Когда узнали о Чистом Уэде – первыми и эмигрировали. Теперь размножаются городами-бубликами Циолковского.

Музыка в кабине стихла. Прозрачная стена вновь подернулась рябью и вернулась к исходному состоянию – вишневому дереву. Лифт качнуло, и он остановил свой ход. Створки дверей пошли в стороны.

– В-Р-Е-М-Я Н-Е Ж-Д-Е-Т. – Такахаши молниеносно перекидывает литеры на ладонях и покидает кабину.

Лупанар2525
  Лупанар – или Лупанарий. Во времена Римской империи в городе Помпеи так назывались публичные дома.


[Закрыть]

Узкий проспект, покрытый бетонными плитами. Края проспекта погружены в густую дымку.

Ряд сгорбленных фонарей, их основания обрамлены барельефами с теофанией2626
  Теофания – богоявление. Непосредственное явление божества во многих религиях.


[Закрыть] Того-Самого-Героя. Лампы фонарей пугающе бесцветны: мертвые глаза лежащего у края дороги сбитого животного.

Мы неспешным шагом пересекаем проспект. Эхо стука наших подошв поднимается вверх, превращается в легкую барабанную дробь. Я представляю, как эта дробь может выглядеть: и дробь проявляется белой пунктирной линией.

В дальнем конце проспекта яркими желто-голубыми буквами светится вывеска «Бар Лупанар». Выдуманная мною белая пунктирная линия упирается в заглавную букву «Л».

– А-А-А-А-Б-Б-Б-Б! – над нашими головами раздался оглушающий рев.

Я поднимаю голову в направлении рева.

Впечатляющих размеров динамик радиоточки дыхнул пылью, повторил оглушающий рев:

– А-А-А-А-Б-Б-Б-Б!

Мармарис тянет меня за манжету пиджака, тем самым снимая наваждение радиоточки.

– Стоило вас предупредить, – несколько виновато говорит она, – радиоточка на Чистом Уэде вещь в себе. Вещает ровно тогда, когда хочет. И ровно столько, сколько сочтет необходимым.

– Ее нельзя отключить? – искренне удивляюсь я.

– Зачем? Радиоточка Чистого Уэда часть этой планеты, этого мира. Одно из его условий. Sine qua non2727
  Sine qua non (лат.) – обязательное, необходимое условие.


[Закрыть].

Радиоточка кашлянула и объявила неприятным мужским голосом:

– Внимание! Прослушайте объявление! С этой секунды на Чистом Уэде вступает в силу Северное время. – Сообщение прервалось патетичной музыкальной зарисовкой, что, вероятно, настаивало на значимости сообщаемого. – Спонсор Северного времени на Чистом Уэде – компания Синтезторгсинтез.

Мы почти вошли в раздвижные двери бара «Лупанар», как я увидел табло электронных часов. Часы на секунду замерли, а затем сменили информацию с 15.58 на 35.90.

Не смотря на абсурдность временного перехода, данный скачок привносит ясность: мои внутренние часы вдруг запускаются. Я начинаю осознавать время, чувствовать его ход.

Бар «Лупанар» внутри походил на кровь под микроскопом. Несчетное количество одинаковых телец хаотично, на первый взгляд, передвигается между столиками. Однако не сталкиваются, огибают друг друга по странным кривым, останавливаются, чтобы снова прийти в движение.

Тельцами были почти идентичные люди – усатые коротышки в парусиновых брюках, легких светлых рубашках и намотанных вокруг шеи шарфах.

В середине бара хаотичное движение телец-людей обретало некий смысл: коротышки хватали с барной стойки чашки с черной жидкостью и возвращались к своим столикам. Барная стойка была неким сердцем, которое втягивало телец-людей в себя, а затем выталкивало на очередной круг человековращения.

Такахаши ведет нас между столиками и коротышкам к сердцу «Лупанара». Лавируя в этом упорядоченном хаосе, я замечаю на столиках кипы исписанных бумаг. Коротышки неустанно что-то чиркают, оставляя на листах неразборчивые каракули. При этом некоторые пишут и левой и правой рукой одновременно.

За барной стойкой возвышается сухой долговязый мужчина. Он отточенными взмахами длинных рук наполняет чашки черной жидкостью. Чашки тут же уносятся усатыми коротышками. Во всем этом столько неживой механики, что я невольно вздрагиваю.

– Прошу жаловать – Бариста. «Лупанар» – его заведение. Если хочешь развлечения – обращайся к Баристе. – Мармарис скороговоркой провела инструктаж.

В моей руке появляется наполненная черной жидкостью чашка. Я делаю глоток. Кофе с водкой.

Бариста вдруг прекращает выдавать чашки. Он перегибается через стойку к полному мужчине. Мужчина возбужденно шевелит губами, после чего Бариста делает взмах рукой.

– Хинетера2828
  Хинетера ( «всадница») – кубинское сленговое название проституток.


[Закрыть], девочка моя! – зычный голос Баристы как нельзя подходит к его сухому долговязому телу.

На клич – взмах руки и странное имя – из недр «Лупанара» материализуется притягательная дева в шелковой накидке. Дева берет полного мужчину под руку и уводит к кожаному креслу. Мужчина садится в кресло, откидывает голову назад и отчетливо произносит:

– Хочу смеяться пять минут!

Полукруг купола накрывает кресло. Купол изнутри озаряется бледно-розовым цветом. Дева нажимает на поверхности купола какие-то клавиши, и полный мужчина внутри заливается со смеху. Вначале с перерывами. Затем интенсивнее, с большим восторгом. А мгновение спустя мужчина зашелся в истеричном приступе смеха.

Я вопросительно смотрю на Мармарис.

– «Лупанар» – кузница развлечений. Здесь каждый, если он не посетитель, занят созданием развлекательного контента. Хочет клиент плакать – пожалуйста. Хочет сопереживать – без проблем. Нужен инфаркт от политического дискурса – сколько угодно. К слову, политический дискурс – в первой тройке популярных забав. Лучшие умы заняты над сценариями. Семьдесят три процента из ста заказавших политику оказываются на больничной койке с различными сердечными недомоганиями. Обратите внимание, – Мармарис указывает тонким пальчиком вглубь зала, – это – волчицы2929
  Волчицы – во времена Римской империи в городе Помпеи женщин легкого поведения называли «волчицами», от латинского – lupa.


[Закрыть] политразвлечений.

Я присматриваюсь в указанном направлении. За большим круглым столиком пять мясистых женщин в неизменных шарфах пьют кофе с водкой, и напряженно смотрят в потолок. За спинами женщин мигает вывеска «500».

– Что значит «пятьсот», – спрашиваю я.

– Такса. С этой суммы начинается стоимость любого сценария, который клиент хотел бы получить.

Я не знаю, много это или мало. Я не знаю курса. Я не знаю валюты. Быть может, «500» – это количество людей, которых нужно принести в жертву на местном зиккурате, чтобы получить сценарий.

Нас отвлекает очередной клиент. Он что-то шепчет Баристе, который вновь взмахивает рукой и процедура повторяется. Откинувшись в кресле, клиент громко объявляет:

– Хочу думать! – и тихим голосом добавляет: – Но совсем чуть-чуть.

Хинетера щелкает по клавишам, задавая куполу параметры. Купол стремительно меняет насыщенность: наливается до жгуче-золотого и понижается в спектре к желто-зеленому.

– И не нужно мне ваших аргументов! – визгливо доносится из-под купола.

Я вновь обращаюсь к Мармарис:

– То есть, все эти усатые коротышки – наемные писаки?

– Да. Кто подороже, кто подешевле.

– Я заметил, что некоторые пишут двумя руками одновременно. – Я никак не могу обуздать любопытство.

– Члены союза Амбидекстрии3030
  Амбидекстрия – равное развитие функций обеих рук без выделения ведущей руки и способность человека выполнять двигательные действия правой и левой рукой с одинаковой скоростью и эффективностью.


[Закрыть]. В сущности, им принадлежит монополия на фиксацию событий – важных, и не очень – происходящих на Чистом Уэде. Летописцы. Но каждая заметка или новость написанная правой рукой тут же нивелируется сообщением, которое написало рука левая. И наоборот.

– На Них очень похоже, – замечаю я.

– Пытались уличить. Вывести, как говорят, на чистую воду. – Мармарис делает изящную отмашку кистью руки, и перед ней оказывается чашка кофе с водкой, – Тем не менее, пока еще ни одного не схватили с поличным. Нет эксплицитных доказательств – нет дела. Демократия.

За ближайшим к нам столиком замигала лампа.

Члены союза Амбидекстрии всполошились. Я даже подумал, что на этих коротышек совершили нападение невидимые враги.

Коротышки размахивали руками, суетились вокруг столика, выкрикивали гортанные звуки.

– Телетайпируют, телетайпируют! – оборвал сумятицу самый худой из коротышек за столом. – Читаем, – скомандовал худой коротышка.

Телетайп на столе Членов союза Амбидекстрии натужно, но звонко стучит и принимается выдавать из себя желтоватую ленту с буквами, напечатанными в разных регистрах. Коротышки принимаются жадно изучать поступающую из аппарата ленту. У ног коро-тышек лента скручивается кольцами и плавно опускается на грязный пол бара «Лупанар». Худой коротышка подхватывает ленту, наматывает ее на большой палец ладони, вручает самому короткому, но одновременно самому усатому Члену союза Амбидекстрии.

– Работай, – сказал худой коротышка.

С этими словами он и остальные Члены союза Амбидекстрии, полные напускного достоинства, удаляются к барной стойке.

Усатый коротышка распрямил ленту на столе, поставил перед собой две печатные машинки и принялся за работу. Его усы подергивались в такт ударам клавиш на машинке. Тонкие, заскорузлые от никотина пальцы налились багрянцем. Дым от сигареты окутал его ореолом творчества.

Я с напряжением наблюдал за столь напряженной работой. Казалось, что этот усатый коротышка здесь и сейчас создает, как минимум, новую вселенную. В его движениях, удивительной мимике лица было столько могущества и ответственности, сколько, вероятно, не было у самого Господа Бога при работе в дни творения нашего мира.

Я отвлекаюсь от наблюдения, чтобы глотнуть кофе. Когда я возвращаюсь к усатому коротышке, он уже во весь опор бежит к барной стойке с листами своего труда в руках. Ветром минуя меня, усатый коротышка роняет листик. Впрочем, он не замечает потери.

Листик падает прямо к моим ногам. Мне ничего не остается, как поднять его. Это передовица газеты «Оптом и в розницу».

Что может скрываться под таким многообещающим названием? Я могу предположить лишь то, что Члены союза Амбидекстрии торгуют буквами во всех удобных клиенту формах.

Мармарис берет кончик листа своими пальчиками, и поворачивает к себе, чтобы лучше видеть.

Я удобнее устраиваю передовицу, сообщающую следующее: «Президент Чистого Уэда Гражданин Финнеган3131
  Гражданин Финнеган, и далее, Одиссей Джакомо… – авторская ирония относительно Д. Джойса и его модернистских произведений «Улисс» и «Поминки по Финнегану».


[Закрыть] замечен на светском рауте», – гласил заголовок. И дальше: «Президент Чистого Уэда Гражданин Финнеган вечером ушедшего во вчера дня посетил поминки по чудотворцу и барду Одиссею Джакомо. Несущие добро каждому песни-проповеди Одиссея Джакомо исцелили не одно страдающее сердце излечили не одну заблудшую душу. Президент Гражданин Финнеган выпил бокал вишневого эля за здравие покойника в лучшем мире станцевал польку и пообещал избирателям улучшения во всем».

Я встряхиваю головой в натужной попытке одолеть написанное.

«Президент Чистого Уэда Одиссей Джакомо замечен на светском рауте», – гласит второй заголовок. – «Президент Чистого Уэда Одиссей Джакомо вечером ушедшего во вчера дня посетил поминки по Гражданину Финнегану. Поминки по Гражданину Финнегану в этом году проходят уже в сто тридцать второй раз. Его жена Гражданка Финнеган признается что на поминках по Финнегану был поставлен своеобразный рекорд а именно – выпито девять сотен пинт вишневого эля. Сам же президент Чистого Уэда Одиссей Джакомо выпил бокал вишневого эля за здравие покойника в лучшем мире станцевал польку и пообещал избирателям улучшения во всем».

Мармарис отпускает кончик передовицы, отпивает из чашки. Я аккуратно кладу лист на грубое полотно барной стойки.

Мармарис мягко постукивает меня по предплечью, привлекая внимание.

– Обратите внимание, – говорит она, и кивает подбородком на низенького мужчину в бордовом костюме, которого подвел к нам Такахаши.

Нескладный мужчина протягивает мне белесую руку.

Я пожимаю предложенную ладонь, хрупкую и невесомую на ощупь. И вижу, как мужчина с неприкрытым, почти детским, выражением отвращения на лице отирает ладонь о фалду бордового пиджака. Мужчина становится мне неприятен, как прудовая пиявка.

Мармарис ловит накатившее на меня раздражение, незамедлительно вмешивается.

– Позвольте, это – Равиль бен Кандибобер…

Равиль бен Кандибобер изображает едва уловимый поклон.

– Равиль бен Кандибобер – спин-доктор. Его нанял «Демократическоий союз терраформинга», только мы покинули Землю. У бен Кандибобера не менее важная задача, нежели у нас с вами. Он должен запустить дезинформацию. Утку.

– На предмет, – не совсем понимая, спрашиваю я.

– Бен Кандибобер – эксперт в информационной войне, – на выдохе объясняет Мармарис, – он должен запустить информацию о том, что вас, меня и «Демократического союза терраформинга» на Чистом Уэде нет и не будет. Это даст нам, наверное, фору для извлечения из вас основного фермента.

– Что же, не вижу ничего плохого, – соглашаюсь я.

Мармарис одним глотком допивает свой кофе с водкой, поднимается со стула, оправляет плащ.

– Мы должны двигаться дальше, – она говорит безапелляционным тоном, подчиняет себе. – Мы должны, нет – просто обязаны выиграть время. – Мармарис резко разворачивается и направляется к выходу.

Выиграть время. Или выиграть у времени. Можно ли выиграть у того, чего нет?

Я пожимаю плечами прозвучавшему в голове вопросу. Нам – мне, Такахаши и Равиль бен Кандибоберу – остается только лишь покорно следовать за тонкой, но стремительной, фигурой Мармарис.