Текст книги "Отрывки из жизни внутри музея (сборник)"

Голландцы

День начался как обычно – тяжёлый подъем утром, недовольство своей долей в жизни и местом на социальной лестнице, в общем, как у всех. Но «обоз» немного порадовал необычностью. Там находились какие-то люди явно не нашей, не российской внешности, среди них две симпатичные девушки, что приятнее вдвойне. Они ворочали аппаратуру, очевидно, для съёмок, что-то болтали на своём, с любопытством следили за нашими парнями.

Первая мысль о том, как я буду переодеваться. Они наблюдали за всем с такой жадностью, что, голову на отсечение, точно не отвернуться. Пришлось уходить за шкафы на другую сторону. Потом пошло как обычно – вошла Ольга Николаевна.

– Мальчики, к нам приехали голландцы, будут снимать, как мы работаем. Прошу любить и жаловать. Они будут вместе с нами ходить, а вы не обращайте внимания, работайте, как будто их нет.

Ну, тут как всегда посыпались шутки: «Так приглашайте девушек к нам, чего они там мнутся», «А обедать тоже вместе будем?», «Как мы переодеваемся, они будут снимать? Процесс-то немаловажный для истории».

Ольга Николаевна ответила со своей обычной непосредственностью и холодным спокойствием:

– Эти вопросы задайте им сами, тут есть переводчик.

Пыл был охлаждён, и все пошли на работу.

Вечно хмурый бригадир привёл нас в Галерею 1812 года. Мы должны были снимать все картины на реставрацию, да и сама галерея давно мечтала уйти туда же. Решено было делать на двух «вышках». Я полез собирать первую. Тут же подбежала голландка с камерой: «Можно я вас поснимаю?»

– Нет, извините, я такого желания не имею. Но могу посоветовать вам человека, который с удовольствием снимется, ещё и интервью даст, он это любит.

Голландка удивилась такому повороту. Я её понимаю, мало кто отказывается показать своё лицо в кино, ведь это известность. Но мне такой известности не надо, да и не считаю я это за известность. Конечно, хочется её, сладкой, но не таким путём. Вот бы что-нибудь написать, сделать, изобрести… А показать свою физиономию людям, покрутиться, покрасоваться перед камерой и сказать несколько продуманных слов, эта известность недостойна моего уважения и удовлетворения мне лично не принесёт. Узнаваемости типа «О, а я его в телевизоре видел, он там шёл, ехал, лез, говорил что-то…» мне не надо. То ли дело «Смотрите, человек, который серьёзную вещь изобрёл, что-то сделал, написал, сочинил, придумал…», вот это да, известность, есть чем гордиться.

Пока я это прокручивал в голове, голландка подошла к Вадиму, и я увидел, что он с удовольствием ей позирует и что-то говорит. Вообще, я удачно её к нему отправил. Ведь он и будет являться главным действующим лицом в этом фильме, как человек неординарный, интеллектуальный, который за словом в карман не полезет. Больше голландки от Вадика не отходили, ну, конечно, сложно не влюбиться в такого яркого человека.

Потом мы возили снятые картины в фонд хранения. Голландцы бежали впереди и умоляли нас не торопиться и даже несколько раз возвращаться и ездить «на бис», что вызывало взрывы недовольства. У них своя работа, у нас своя. Впрочем, кто-то из нас, вроде бы Максим, потом согласился во время обеда инсценировать перевозку картин по залам. Максим уныло и медленно тянул панелевоз с загруженными картинами, а голландцы ехали перед ним на своей маленькой тележке с камерой, то есть одна голландка везла другую. Вроде они даже заплатили артисту, но это осталось под покровом тайны.

Во время обеда, все, как обычно, спокойно расположились за столами, достали свои нехитрые обеды, как-то не спеша завязался разговор. В общем, как всегда. Но вдруг тяжёлая занавеска, так хорошо закрывающая всех нас от посторонних глаз, резко отлетела в строну, к нам уверенно вошли две голландки и начали устанавливать камеру. Повозившись пару десятков секунд, они развернулись и ушли, оставив после себя своё незримое присутствие в виде глаза видеокамеры. Я удивился такой наглости: даже не спросив разрешения… или, может, они у начальства спросили, а нас спрашивать не посчитали нужным?

Разговоры в «обозе» как-то сразу стихли, все молчаливо сидели и жевали свои бутерброды. Нет, такой обед нам решительно не нравился, ну что за «обозные» посиделки без криков, шуток, подкалываний, даже кусок в горло перестал лезть. Через минуту я встал, подошёл к выходу и задёрнул занавеску. Больше нас в обед не трогали.

После обеда часть людей вернулась в Галерею 1812 года, а другую часть, и меня в том числе, погнали снимать картины в залах Голландии. Этим картинам повезло, они должны были уехать в тур по музеям, и временно являлись нашим обменным фондом. Конечно, голландки сразу рванули за нами. В Галерее они уже были, поэтому сосредоточили внимание на новой работе.

Так мы и шли – несколько «обозников» неторопливым шагом уставшего рабочего человека и девушки-голландки, периодически суетливо забегающие вперёд нас. Их камера, естественно, работала, а сюжет они, очевидно, назовут «Рабочие Эрмитажа, гордо и деловито спешащие исполнить свой долг». Ну, долг мы исполнить не очень торопились, но в конце концов добрели до места. Картины там висели на тросах, а не на верёвках, что облегчало процесс. К тому же они были небольшими.

Двое пошли за панелевозом, а остальные за двадцать минут сняли всю живопись. На их место были повешены картины из хранилища, называемого фондом «А». В этом высоком помещении на третьем этаже они скучали в деревянных гребёнках и дождались своего звёздного часа – повисеть какое-то время на радость публике, пока их собратья отдыхают в других городах или странах. На это ушёл час. Ведь тросы хоть и удобнее, но каждый раз раскручивать и закручивать прижимные гайки – дело долгое. А когда вешаешь «на глаз», то с первого раза уровень картин точно не подгадаешь. Потом ещё десять минут, и все картины погружены на панелевоз. Но уже в зале Рембрандта нас догнали опомнившиеся кинооператоры.

– Ребята, вы не могли бы ехать очень медленно, – попросили они через переводчика.

– Очень медленно не будем, но за ваши прелестные улыбки готовы ехать не так быстро, – улыбнулись мы девушкам. – Мы понимаем ваш творческий запал, но и вы поймите, нам ещё это спускать к упаковщикам в «Хепри», а рабочий день заканчивается, все хотят домой.

Процессия двинулась вперёд чуть помедленнее, мы ехали молча, а перед нами пятились, припав к окуляру камеры, голландки, точнее, одна везла другую. Так же был запечатлён и спуск к упаковщикам по Салтыковской лестнице всех картин, благо они были маленькие, лёгкие, и постоянное присутствие камеры раздражало не так сильно.

Голландцы пробыли ещё несколько недель, а через некоторое время после того как они уехали, в хозчасть прислали две кассеты. Одна для общего обозрения, она осела в кабинете начальства, а другая предназначалась лично Вадиму как одному из главных действующих лиц.

Халтура

Люди не сразу рождаются умными, интеллигентными и с прекрасным чувством юмора. То есть сначала они, конечно, все одинаковые – в детском саду, школе… ну, почти одинаковые. Потенциал виден с младенчества, но это несильно бросается в глаза, и всегда остаётся вариант, что ты неправ, и человек вырастет совсем другим.

И вот дети начинают расти во всех смыслах этого слова. Но одни растут до конца жизни, а другие, вначале идя с ними в ногу, вдруг останавливаются годах на шестнадцати-двадцати. Точнее, все части тела у них продолжают увеличиваться, но вот ум, интеллект и, соответственно, интересы и чувство юмора останавливаются на каком-то уровне. После этого у продолжающих интеллектуально расти пропадает интерес к своим бывшим друзьям-товарищам по школе или по двору, и, как правило, всё заканчивается сменой круга общения.

Так вот Сергей, не в обиду будет сказано, остановился годах так на восемнадцати, и неплохо себя чувствовал.

Во время обеда к Серёге подошёл Андреич и стал что-то по-мультяшному загадочно шептать ему на ухо. Ромка сразу насторожился, у него нюх на такие разговоры. Да и, в общем-то, каждый наблюдательный человек мог сразу заметить нестандартность поведения Андреича и оживление меланхоличного Серёги. Короче, и наблюдательные «обозники», жадно ловящие всё интересное, и, естественно, Ромка поняли: тут пахнет халтурой. Серёга во время разговора резко вскрикивал, так эмоционально уточняя детали предстоящей работы. На что Андреич каждый раз быстро, по-воровски, из-за плеча оглядывался на нас и сдавленным шёпотом затыкал несдержанного Серёгу. Это напоминало театральную игру, где мы были зрителями, а артисты играли для себя, и не понимали, что за их игрой с удовольствием наблюдают. Точнее, не понимал простоватый Серёга, в который раз говоря: «Да они ничего не понимают, сопляки». А вот хитрый Андреич по нашим ироничным смешкам и взглядам всё понимал.

Вводная к халтуре была закончена, бригадир, как в шпионских фильмах, ушёл первый, а за ним через полминуты ушёл и Серёга. Терпения, как у шпионов, у него не хватало, он считал, что этого времени вполне хватает для соблюдения конспирации, и был полностью уверен, что никто ничего не понял. Вслед за ними рванул и Ромка, а по «обозу» пошли смешки и чёрный юмор. Ромка догнал Серёгу в курилке.

– Серёга, у вас халтура намечается? Возьмите меня с собой.

– А откуда ты знаешь? – удивился Серёга. – Подслушал, что ли, как мы с Андреичем разговариваем?

– Да, услышал. – Объяснять, что было видно и так, Ромка не стал. – Ну так как?

– Ладно, я спрошу. Будь в «обозе», я, если что, за тобой приду.

Ромка вернулся.

– Ну что, взяли на халтуру? – хохотали «обозники», как будто присутствовали при разговоре.

Ромка молчал. Он напряжённо, как на иголках, сидел и ждал. Через пять минут вошёл Серёга. Опять выполнив нехитрый конспиративный ритуал, то есть секунд пять побродив по «обозу», он решил, что этого достаточно, и с выражением глянув на бледного от напряжения Ромку и махнув ему головой, вышел. У Ромки по лицу расползлась улыбка удовлетворения, он вскочил со стула и побежал за Серёгой. Для ребят это был очередной повод поглумиться, хотя, конечно, никто не против, но требовала своеобразная «обозная» этика:

– Ольга Николаевна, а мы за Рому и Серёгу работать не будем, мы тоже на халтуру хотим. А когда они с халтуры придут, у нас ведь в час выставка, они успеют?

Конечно, это можно назвать и подставой, но то была добрая подстава, несерьёзная, не со зла, а просто чтобы подцепить, уколоть. Это было сказано с шутливым выражением, как и всё говорившееся здесь. Возможно, если бы Ромка с самого начала не сидел, как затаившийся тигр перед прыжком, а сказал: «Мужики, я на халтуру хочу сходить, не говорите, пожалуйста», тогда всё бы перешло в серьёзную стадию, и никто бы ничего не сказал. Хотя и это сомнительно, ведь чистая серьёзность, без примесей шуток и глумления друг над другом, и «обоз» – вещи несовместимые. Ольга Николаевна, привыкшая к такому, отреагировала сразу:

– Какая ещё халтура? Я сейчас выясню.

Но мы знали, что бригадир всё равно уломает начальницу на временное отсутствие некоторых рабочих, ведь так было всегда. Единственная вещь, вызывающая обиду, это отсутствие, как правило, одних и тех же людей. Но это только для некоторых являлось раздражителем, большинство относилось к этому свысока и с иронией, ища собственные способы заработать.

Так оно и случилось. Ольга Николаевна, поговорив по душам с Андреичем, вернулась.

– Так, мальчики, сейчас у вас тоже будет очень интересная халтура, – заявила она. – Кто-нибудь знает, как моют Атлантов? Сейчас вы это увидите собственными глазами и даже поучаствуете. Идите на Халтурина.

– Кто-то будет на халтуре, а мы на Халтурина, – мрачно пошутили из глубины «обоза».

Надо сказать, что начальница нас заинтриговала. Я был уверен, что сейчас мы будем собирать вышку высотой с Атлантов, а потом с неё стекломои будут этих здоровенных мужиков мыть. Но не тут-то было. Когда мы спустились по лестнице к Халтуринскому подъезду, там уже находились двое пожарных, которые сосредоточенно разматывали пожарный рукав.

– Ребята, помогите соединить рукава, нам никак, – попросил один из не совсем спортивных пожарных нас – сильных, закалённых в работе «обозников».

Соединить действительно оказалось тяжело. Когда всё было готово, рукав вынесли на улицу и, направив на первого Атланта, включили воду. Но не всё оказалось так просто, как хотелось бы. Вода хлынула не только оттуда, откуда надо, но и по всей длине шланга. Оказалось, что шланг дали старый и дыр в нём, что в сите. Воды натекло целое озеро. Тут же по команде мобилизовали уборщиц, которые отважно, с тряпками и швабрами наперевес, бросились своими телами на эту амбразуру. Стихия быстро была побеждена, вода убрана. Вскоре принесли и новые, проверенные шланги. Был выбран поливальщик, и работа закипела, точнее заструилась из шланга. Под напором воды и от лучей солнца Атланты заблестели ещё больше, даже появилась радуга. Правда, конца этой картины я уже не видел, меня и ещё пару человек перебросили на другое место работы.

Ночные смены

Как и на каждом предприятии, у нас бывали работы ночью, не часто, но бывали. Точнее, официально их не было, но для «тушения» «горящей» выставки все способы хороши.

Приезжали как-то к нам бельгийцы с выставкой старинных книг. Бельгийцы – народ неторопливый, соответственно, со сроками открытия выставки мы опаздывали. А тут ещё и сами книги требовали необычного хранения. Витрины были спроектированы массивные, с толстенным стеклом, возможно, бронированным. И конечно, для таких нежных экспонатов в витрине должен постоянно поддерживаться микроклимат. Выставка была небольшая по объёму и проектировалась для такого же небольшого Двенадцатиколонного зала.

Днём работали не спеша, бельгийцы, в отличие от наших, всё перепроверяли по десять раз. Как-то у них возникла проблема: не закрывался замок на витрине. Замочек, надо сказать, маленький и простенький, без секретов, как и ключ. Да и не поломка вовсе была, просто язычок замка цеплялся при выходе. Всего-то и надо сделать, что поддеть его, помочь выйти. Но бельгийцы к такому не приучены, они и вникать в проблему не стали – привыкли к разделению труда, а они только сборщики. Раз не выходит, значит, надо заменить всю крышку витрины. Для этого они созвонились с заводом-изготовителем, созвонились с авиакомпанией, узнали, что новая крышка будет доставлена самолётом не раньше чем через четыре дня. А сроки-то поджимают, и так все допоздна работают, а тут такой простой. Вот и сидели они печальные, горевали. Подошёл наш бригадир, так просто мимо проходил, зашёл проверить, как мы работаем. Обрисовали ему ситуацию.

– Поднимите-ка мне крышку, – попросил он, подойдя к витрине.

Двадцать секунд – и замок работает, бригадир просто перочинным ножичком чуть отогнул язычок, и он стал ходить нормально.

– Ах, какой мастер! – восхищённо по-своему лопотали бельгийцы.

А нам смешно, ведь это любой мог сделать, наш, конечно. Вот тебе и просвещённая Европа с передовыми технологиями. Но из-за таких, мягко сказать, негибких работников мы и не вписывались в стандартный рабочий день. Наши оформители работали в поте лица, в чём-то помогая, в чём-то делая работу за них. Хорошо ещё, что среди наших художников-оформителей был Андрей, владеющий в совершенстве французским, на котором гости и говорили. Андрей его изучал для собственных целей, он, как и многие, кроме основной работы в Эрмитаже ещё являлся военным реконструктором, причём реконструировал наполеонику. И как человек интеллигентный, посчитал своим долгом владеть с той войны не только мундиром и оружием, но и языком. Приятно было видеть, как Андрей подолгу о чём-то беседовал с бельгийцами, и им интересно, и мы через Андрея лучше понимаем рабочий процесс.

Но вот до открытия осталось несколько дней, и хоть витрины уже собраны и щиты с повешенной на них графикой тоже стояли, но экспонаты-то до сих пор находились в ящиках. Исходя из этого, в конце рабочего дня Ольга Николаевна попросила всех задержаться.

– Мальчики, нужно четыре человека для работы допоздна, возможно, до ночи, – бросила она клич.

– А как мы доберёмся домой, Ольга Николаевна? – удивлялись необычному предложению «обозники».

– Домой пойдёте утром, а переночуете в хозчасти, вы ребята молодые, выдержите. Работать нужно сегодня и завтра. Сегодня ночевать не надо, работа будет часов до одиннадцати, а вот завтра, возможно, и ночью. Вас будут кормить бесплатно ужином, дирекция распорядилась, ну и, конечно, отгулы, а может, и премия будет, – обрадовала она.

Ребята быстро распределились, я, не споря, взял сегодняшний день.

Первый раз бельгийцы отпустили нас часа в четыре. Для нас работы не нашлось, то есть в поднятии и опускании чего-то тяжёлого и конкретно крышек витрин необходимости не было. Все крышки давно были подняты, а бельгийцы занимались распаковкой, осмотром и установкой старинных книг в витрины. Мы на этот процесс ими не допускались, да и, видимо, не думали они, что эрмитажные монтажники могут и с экспонатами работать – опять же разделение труда. У них монтажники-такелажники только груз таскают, а более тонкую работу выполняют оформители. Но мы были не в обиде. Минут на тридцать-сорок все спустились в «обоз» и лежали там кверху пузом, смотря телевизор. Я даже задремать успел. Разбудил звонок по телефону – всем обратно в Двенадцатиколонный. Сонные «обозники» поплелись обратно. Работы опять было немного, всего-то закрыть крышки витрин, чтобы бельгийские оформители смогли посмотреть, насколько плотно крышки прилегают к основаниям. Крышки тяжеленные, поэтому опускали их вшестером – нас четверо и два бельгийца. На счёт «три» мы начали опускать.

– Fingers, fingers! – вдруг заорал их оформитель по-англицки, хоть и был франкоязычен. От чрезмерного усердия, свойственного работникам с иными, чем у нас, ментальностью и уровнем жизни, он забыл вынуть пальцы из-под крышки, и теперь она всей тяжестью лежала на них.

– А нечего совать свои фингерсы туда, куда не надо, – засмеялся Витя.

Крышка была тут же приподнята и опущена уже без помощи нерасторопных бельгийских оформителей. Да и, честно говоря, они вообще только мешали и тормозили, помогая нам. Вот тут как раз и надо было вспомнить о разделении труда. Бельгийцы рьяно принялись за другую витрину, а мы встали в сторонке, делать пока было нечего. До шести часов мы ещё раза три выполнили эту нехитрую комбинацию. В шесть наши работодатели показали конец работы, подняв скрещённые руки, и сказали «eat», опять продублировав слова руками, то есть покрутив зажатой в кулаке воображаемой ложкой возле лица. Видно, у них вызывали сомнения наши интеллектуальные возможности и знание английского языка.

Мне тут же вспомнился отрывок из эссе по психологии о том, что тот человек более интеллектуально развит, который способен донести мысль без помощи жестов руками. Это говорит как о его интеллекте, так и, соответственно, большом словарном запасе. А люди, постоянно жестикулирующие, либо слишком эмоциональны, либо, если информация не обладает сильной эмоциональной окраской, но человеку слов не хватает, то про этого беднягу можно сказать, что его духовное развитие несколько отстаёт от физического. Так же, мне кажется, обстоит дело с теми, кому мало изучать предмет глазами, им надо всё потрогать, а ещё лучше проверить на вкус. Такое часто можно увидеть в музее – одни посетители просто смотрят, другие всё хватают, щупают, разве что не облизывают, что наглядно говорит об их уровне развития.

Но несмотря на такое «оскорбление», информация была донесена очень доходчиво, даже сумела вызвать слюноотделение и сняла как рукой всю вялость и сонливость. «Обозники» рванули в столовую. В столовой всё было готово к нашему посещению. Хоть меню и значительно урезано, по сравнению с обычным обеденным, на это можно закрыть глаза, а понятие «бесплатно» вызывало аппетит особенно сильно.

– Смотри, смотри, пиво убрали со стойки, вон оно на полу внизу! – заметил я со смехом. Действительно смешно, как конфеты у маленьких детей отбирают и прячут повыше.

– Всё правильно, – с серьёзным лицом заметил Витя, – Эрмитаж старается не провоцировать уставших рабочих и заботиться о нашем моральном облике.

– А может, это начальство столовой распорядилось, чтобы мы на слишком большую сумму не наели? – предположил я.

– Не думаю, Эрмитаж наверняка всё оплачивает, так что им даже выгоднее побольше нам скормить.

Весело поболтав за ужином – «когда я ем, я глух и нем», это не для нас, – мы пошли в «обоз». Прийти бельгийцам на помощь мы договорились в семь часов. Переварив в «обозе» на диване бесплатный ужин, «обозники» двинулись обратно на работу. Идти по залам было необычно: полная тишина, за окнами темно, все двери, кроме ведущих в Двенадцатиколонный зал, закрыты. Сама работа разнообразием отличаться не стала, мы так же раз в пятнадцать-двадцать минут брали тяжёлую крышку от витрины и ставили на место. Потом обратно в том же порядке.

Часов в одиннадцать и мы, и бельгийцы морально устали, физической усталости не было, мы привыкли к тяжелейшим работам, а тут глаза слипались от лёгкости и монотонности. И на этом бельгийские оформители решили на сегодня закончить. Об этом было сообщено охраннику, скучавшему где-то в соседнем Рыцарском зале и оберегавшему наш покой во время работы.

– Молодые люди, – сказал он нам, как только мы тронулись в обратный путь, – идти придётся специальным маршрутом. Тут уже всё поставлено на сигнал и везде включены датчики движения. Шаг влево, шаг вправо приравниваются к теракту, – пошутил он казарменно.

Мы устало шли по пустым и ставшим какими-то огромными темным залам с чувством удовлетворения оттого, что всё закончилось. В «обозе» все быстро собрались, на метро вроде успевали. И ещё грело душу, что завтра можно выспаться и прийти попозже.