Текст книги "Бураттини"

Третий и последний выпуск приключений блудного попугая (1988) повествует о хождении «в народ». Кеша решает «обрусеть».

По сути, все прежние бегства Кеши – своеобразный поиск правды, мифического Беловодья, обетованного Таити. Свой поиск Кеша ведёт прежде всего в культурном поле, а именно последовательно примыкает к тем или иным социальным трендам.

В первых двух выпусках Кеша побывал и диссидентом, и космополитом. Внутренняя эмиграция не удалась, эмиграция на «Запад» разочаровала в капитализме. Рождённый в Союзе, Кеша не сумел стать ни исполином духа, ни гражданином мира. Но есть выход. Где-то рядом, буквально под боком, существует ещё одна влиятельная культурная тенденция – русская, народническая, говорящая, что не нужно далеко ходить за правдой, – она рядом, за городом, в простоте, в чистоте аграрной жизни, в единении с природой.

События развиваются следующим образом. Толстый рыжий кот сообщает помоечным завсегдатаям, что на лето он уезжает в деревню. Примечательно, что кот-мажор во второй раз выступает законодателем модного течения.

Ужаленный завистью, Кеша спешит домой, чтобы потребовать от Вовки своей доли «русскости», совсем как персонаж из анекдота того времени – дотошный телефонный еврей, который звонит в общество «Память»: «Правда ли, что евреи продали Россию, и если да, то где я могу получить свою долю?..»

Поехать в деревню не получается – Вовка заболел. Мы видим Кешу уже в новом, «русском» амплуа. Вместо футболки на нём подобие бабьего крестьянского исподнего. Он по-старушечьи брюзжит на Вовку: «Зимы ему мало болеть».

Как ни грустно, но в 1988 году Вовка, то есть Советский Союз, был уже основательно болен. Знал бы Кеша, что «Вовке» не суждено поправиться, что он протянет ещё три года, до августа 1991-го…

Печальные события ещё впереди, а Кеша тем временем собирает чемодан и отбывает на жительство в деревню, «к корням».

На трассе Кешу долго никто не подбирает. Но вдруг на тракторе появляется Василий – воплощённое клише из художественных фильмов о деревне. Во всяком случае, именно таким представляет городской обыватель Кеша сельского жителя. Василий простоват, добродушен, гостеприимен.

Василий увозит Кешу в совхоз «Светлый путь». Он вежлив и неизменно обращается к собеседнику на «вы», в то время как высокомерный Кеша бестактно тыкает: «Хочется запросто, с народом – как ты! Простыми парнями, какие у нас на каждом шагу!»

Василий возвращается из музея – он таким образом приобщался к «высокому». Кеша поёт «Русское поле» – это его форма слияния с русской идентичностью.

Вообще, все культурные коды, которыми оперирует Кеша, чтобы найти подход к Василию, по сути стереотипы и создают лишь комический эффект. Сложно представить себе что-то более нелепое, чем попугай (то бишь еврей) в деревне. Как выяснится позднее, он ещё и социально опасен. От Кеши одни проблемы и убытки.

Утром Кеша просыпается в деревенском доме, ищет завтрак, роняя горшки, пачкаясь в печке, с воплями призывая на помощь Василия. Попугай не способен найти пропитание в доме, даже если оно просто стоит на столе.

После завтрака Кеша выходит на прогулку и знакомится с «хозяйством»: свинья с поросятами, лошадь, петух и куры. Для попугая обитатели двора – публика. И в деревне он занимается привычным делом, а именно хаотично воспроизводит городскую «культуру» – в данном случае микс из Антонова, Пугачёвой и бессмысленного набора фраз из «Сельского часа»: «Скажите, сколько тонн клевера от каждой курицы-несушки будет засыпано в инкубаторы после обмолота зяби?»

У живности «искусство» не встречает поддержки, скорее недоумение и раздражение, разве что лошадь «ржёт» над самим исполнителем.

Доведя себя до творческой экзальтации, Кеша изображает исполнителя рок-н-ролла – попугай падает в колодец. Его спасает вернувшийся Василий, а потом одалживает вымокшему попугаю картуз и ватник.

Кеша внутренне понимает свою никчёмность. Во многих советских фильмах разыгрывается история неуклюжего неофита, который, попав в новую для него среду, упорным трудом ломает ситуацию и вырывается в ударники. Кеша тоже одержим идеей доказать свою значимость и полезность: «Я смогу, я докажу, я покажу! Обо мне узнают. Обо мне заговорят!»

Но преображения не происходит. Кеша оказывается неспособным к крестьянскому труду. (По-хорошему, к труду вообще.) Он разрушителен, как Чубайс или Гайдар, которые несколько лет спустя продемонстрируют стране свои ужасные таланты…

Сев в трактор Василия, Кеша вначале разносит во дворе постройки, а потом сваливает трактор в реку. Василий при этом проявляет чудеса толерантности – только вздыхает да обречённо машет рукой.

В попугае просыпается совесть, точнее, даже не совесть, а её актёрский суррогат, Кеша клеймит себя, называет ничтожеством, жалкой личностью и решает «умереть как мужчина». (Кстати, это первый и последний раз, когда попугай декларирует свою мальчуковость, ведь всё его поведение – это перепев анекдотичной еврейской жены, у которой, как известно, «всё болит».)

Повешение на проводе от лампочки превращается в спектакль. Свиньи, лошадь, да и сам Василий, с любопытством следят за процессом. При этом никто не пытается остановить попугая – уж слишком много от него вреда.

Образ Кеши начисто лишён драматизма: Есенина из попугая не получается. Василий отправляет его домой в посылке.

Обитатели помойки встречают вернувшегося кота. Тот наверняка не ходил в народ, а был просто дачником. Но тут появляется Кеша. На нём ватник и картуз – он, как всегда, «в образе». Щёлкнув кнутом, Кеша разражается тирадой обезумевшей деревенской прозы: «Эх вы! Жизни не нюхали?! А я цельное лето, цельное лето: утром покос, вечером надои, то корова опоросится, то куры понеслись. А тут вишня взошла! Свекла заколосилась! Пашешь как трактор! А ежели дождь во время усушки, а?» – закуривает «козью ножку», давится «дымом отечества», заходится кашлем…

А дальше всё, конец. Потому что бежать-то Кеше больше некуда. Как в анекдоте: «А другого глобуса у вас нет?..»

Сказки

«Колобок»

Мои родители – старик и старуха. Наш род вымирает. Я последний – поскрёбыш. Лоно моей древней матери уже не примет семя дряхлого отца. Её чрево уже не способно выносить плод. Морщинистые руки родительницы месят тесто. Оно не хуже глины и может стать вместилищем души. Печь заменит материнское чрево, душу – слова с оживляющей молитвой, помещённые внутрь моего мучного тела.

Я – пища моего рода. Старики хотят меня съесть. Мою силу, мою жизнь. Они поступали так всегда – поедали детей. Они не просто родители. Они – общество и государство. Я знаю, что в родовом амбаре уже пусто. Когда меня съедят, старики умрут от голода. Меня скатали круглым – бока повторяют брюхатые формы. Так сделано, чтоб я помнил о животе матери. Животе, которого не было. Чтобы любил его и был готов туда вернуться разжёванной кашей. Я должен с восторгом приносить себя в жертву. Родители дали мне жизнь. Они вправе дать мне смерть. Я кругл, как перекати-поле. И я могу сбежать. Я не хочу быть съеденным. Я не хочу быть пищей, не хочу быть человеком! Для меня уже нет человеческих дорог. Ухожу тропой нелюдей. За мной гонится родительское проклятие. Это Звери. Животные Страсти. Демоны Рода. Их цель – пожрать меня. Они – преображённые одичавшие рты моих родителей. Навстречу Заяц. Он – воплощённая Трусость. Заяц говорит мне: «Колобок, я тебя съем!» Мертвящий Страх заползает в мою душу, хочет выглодать её жёлтыми сточенными резцами. Чтобы вспомнить себя, произношу слова запечённой во мне охранной молитвы: «Я Колобок, Колобок, по амбару метён, по сусекам скребён, на окошке стужен. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а от тебя, Заяц, и подавно уйду!» Заяц каменеет, становясь бессильным истуканом. Я победил Страх! На тропу выскакивает второй Зверь. «Я тебя съем!» – говорит Волк. Изнанка Трусости – Злоба. Бесноватая волчья пасть хочет пожрать меня. Дикий Гнев уже мутит разум. «Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, я от Трусости ушёл, а от тебя, Волк, и подавно уйду!» Я победил Злобу. В моей душе нет места Гневу. Я навсегда успокоен. «Я тебя съем!» – заволакивает разум Медведь. Это Лень. Вечный берложий сон. «Я от Трусости ушёл, я от Злости ушёл, а от тебя, Медведь, и подавно уйду!» «Колобок, я тебя съем!» – говорит Лиса. Это Похоть. Она изнанка Лени. Лиса наводит бесстыжие мороки. Нагая отроковица повернулась ко мне открытым истекающим лоном. Дикое вожделение заливает ум. «Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, от Зайца ушёл и от Волка ушёл, от Медведя ушёл, а от тебя, Лиса, и подавно уйду!» Срамные губы липко шепчут: «Подойди ближе, Колобок, повтори свою молитву». Лоно прорастает зубами и становится лисьей пастью. Хлопают зубастые челюсти. Расколотым надвое сознанием я вижу старуху-мать. Она кладёт мою откушенную половину в рот старика-отца.

«Хоттабыч» как предупреждение

Пионер Волька Костыльков вылавливает из реки глиняный сосуд с джинном. Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или Хоттабыч, – не просто старик, умеющий колдовать. Он – архетип Востока, его культуры и идеологии, вторгающийся в атеистическую реальность советской Москвы (1955 год – последняя редакция).

Примечательно, что выпускает джинна мальчик по имени Волька – очередная игра смыслами: Волька как освободитель, Выпускающий на Волю, и Воля на Костылях, он же ещё и Костыльков. Одним словом, Хромающая Воля.

Хоттабыч декларирует себя как верного слугу Вольки – в благодарность за спасение, но в течение всей книги мальчик вынужден ходить нянькой за капризным стариком.

Хоттабыч также представитель ислама. В тексте примечательна неточность: Хоттабычу больше трёх тысяч лет, а стало быть, и знание об Аллахе как минимум такого же возраста. Сомнительно, чтобы Лагин не знал времени появления ислама (610 год), поэтому такое расхождение следует понимать как метафору глубокой архаичности восточной культуры, её отдалённости от советского и русского менталитета.

Хоттабыч – трудный старик. Он вздорен, агрессивен, легко впадает в ярость, но, впрочем, так же быстро успокаивается. При всём его могуществе он трусоват, когда сталкивается с необъяснимыми для него явлениями прогресса – боится метро, трамваев. Предрассудки и клише способны сделать его добровольным рабом случайного человека. Хоттабыч льстив и не лишён коварства (точная характеристика восточного менталитета).

Помощь Хоттабыча (читай – содействие Востока) всегда чревата какой-нибудь каверзой. Вторгаясь в мир Вольки, он первым делом влезает в «экзамен по географии». Хоттабыч навязывает своё подсказывание, и Волька несёт абсолютную чушь, но, увы, правильную с точки зрения джинна. Несогласие с мнением Хоттабыча, негативная оценка его позиции вызывают в старике ярость. Учительнице Варваре Степановне объявляется джихад. Вообще Хоттабыч (Восток) любит держать в страхе, запугивать обещаниями обратить «в колоду для разделки свиных туш», в жабу, в «шелудивого пса» – обычные угрозы «неверным».

Попытка проникнуть в кинотеатр с вывеской «До шестнадцати» оборачивается для Вольки появлением бороды – своего рода насильственная инициация, «обращение в ислам».

Подарки Хоттабыча лишены смысла. Его дворцы эфемерны, как, впрочем, и нынешние постройки многорукого таджикского джинна: все эти возведённые за месяц с нарушением ГОСТов новостройки готовы обвалиться ещё до того, как в них въедут жильцы. Телефоны, которые дарит Хоттабыч, из чистого мрамора, часы из золота. Но всё это не работает. Они муляжи, неодушевлённые знанием и функцией предметы. Восток, по мнению Лагина, умело копирует европейскую форму, традицию, но не суть. Хоттабыч, как и Восток, тянется к бессмысленной роскоши – джинн из чванства вставляет себе золотые зубы.

От Хоттабыча больше неудобств, чем пользы. Он поселяется у Вольки под кроватью. Довольно меткий образ. «Понаехавшая» Азия, в сущности, поступила так же – поселилась «под московской кроватью». Не то чтобы совсем мешает, но уединения уже нет, как в коммунальной квартире.

Сила Хоттабыча – в его бороде, причём исключительно сухой. Мокрая борода бессильна. Волька, чтобы противостоять подсуживающему джинну на футбольном матче, выливает на бороду старика стакан воды. Это «мочить бороду» сходно, как ни странно, с путинским «мочить в сортире». Если соединить два тезиса, получим «мочить бороду в сортире» – действенный способ противостояния ваххабизму, освоенный в чеченских кампаниях.

Лагин находит самое лучшее применение Хоттабычу – советскому (или пророссийскому) исламу. Старик превосходно борется с западным капиталом. Вначале, правда, исключительно от невежества становится послушным рабом американского дельца Вандендаллеса, но потом изгоняет его, а под конец превращает в собаку – снова образ «неверного». При помощи Хоттабыча (то бишь ислама) можно укрощать враждебный Запад – таков посыл автора. Кстати, в романе есть мальчик-клеветник Гога Пилюкин. Остроумное колдовство Джинна заменяет голос Гоги лаем, когда тот «лжёт».

Цивилизуясь, Хоттабыч становится всё менее опасным – он чудаковат, но уже социален. Лагин настойчиво говорит о необходимости образования для Хоттабыча, в том числе и политического. Волька буквально долбит джинна упрощённым Марксом.

В конце романа возникает брат Хоттабыча – Омар Юсуф. Он своего рода «фундаменталист», но это проявляется не в религиозности (в романе она отсутствует), а в агрессивном тоталитарном менталитете. Диалог с Омаром Юсуфом возможен либо через посредника – брата, либо с позиции силы. Волька обманом подчиняет себе невежественного джинна демонстрацией своего сверх-могущества – «остановкой солнца», которое просто не заходит в северных широтах. Кстати, неслучайно Омар Юсуф найден не на территории Советского Союза, а где-то во льдах – замороженный до времени чужеродный радикализм. Хоттабыч, при всех недостатках, олицетворяет всё-таки свой, советский Восток.

Героев избавляет от Омара Юсуфа его же спесивое невежество. Он улетает в космос и становится спутником Земли. В этом видится ещё один пророческий совет. Радикальный ислам следует выпускать и в микро-, и в макрокосмос. В этом контексте политика США и Израиля в отношении иранской ядерной программы в корне неверна. Хотя у них есть оправдание, они не читали «Хоттабыча».

«Незнайка» и проблема «лишнего человека» при коммунизме

В Цветочном городе живут маленькие человечки – малыши и малышки. Они ведут свой карликовый быт в «большом» человеческом мире. Но именно эти изменённые пропорции – сами коротышки ростом не больше огурца – формируют благополучный жизненный уклад.

Этот город – содружество небольших однополых общин, малыши живут отдельно от малышек. Общины ведут натуральное хозяйство, благо пропорции полностью решают проблему питания: еды хватает всем. Каждый занят своим делом или не занят вообще. Труд присутствует, но не носит обязательного характера. Коротышек окружают предметы, но не товары. Главный стимул труда – польза, а не прибыль. Разумеется, нет никаких денег, нет частной собственности – всё общее. По сути, Цветочный город – это идеальная модель экокоммунизма (даже автомобили здесь на газированной воде). Соседний город Зелёный (город малышек) – идентичная по организации феминокоммуна. (Некоторое исключение составляет лишь Солнечный город – мир технокоммунизма, который обеспечивают высокие технологии.)

Коротышки по своему психическому развитию – дети. Они играют, ссорятся по пустякам, дерутся, мирятся. Малыши задирают малышек, дразнят тех, кто «водится» с малышками, – одним словом, это мир мальчиков и девочек до момента полового созревания, коммунистический рай, в котором нет смерти. Самое страшное, что может произойти, – это царапина, ушиб, синяк или вывих. Взрослых и родителей нет, дети предоставлены сами себе и прекрасно существуют.

Знайка – лидер общины из шестнадцати коротышек, интеллектуальный центр, источник Знания. Винтик и Шпунтик – механики, Пулька – охотник, Гусля – музыкант. Пилюлькин – доктор, Тюбик – художник. Все остальные, в том числе и главный герой повести, Незнайка (антипод Знайки, антилидер, которым он становится благодаря случаю), не обладают каким-то особым умением. Они даже названы по привычкам и пристрастиям: Сиропчик любит воду с сиропом, Ворчун ворчит, Растеряйка теряет вещи, Смекайло из города Змеевка считается писателем, хоть и не написал ни одной книги. Все эти коротышки, как и сам Незнайка, ничего не производят, они просто пользуются благами общины на равных правах.

Текст лучится всеобщей беззаботностью, но автор, описывая этот игрушечный мир, задаётся сложной проблемой, неоднократно поднятой в русской литературе, – проблемой «лишнего человека». В некотором роде Незнайка продолжает известный ряд героев: Онегин, Печорин, Базаров, Рудин.

Незнайка, как говорит автор, «не такой уж скверный, он хотел чему-то научиться, но не хотел трудиться». Незнайка попеременно пытается стать музыкантом, художником, поэтом (кстати, Незнайка и был отличным поэтом, гораздо лучше официального Цветика), но его авангардистское творчество оказывается невостребованным – оно излишне парадоксально и конспирологично: «Наш Сиропчик был голодный, проглотил утюг холодный», – а в коммуне коротышек приветствуется только формальная логика.

В итоге Незнайка – «лишний человек» в коммунистическом обществе. В повести «Незнайка в Солнечном городе» для гигантской технокоммуны такими «лишними» являются «ветрогоны» – коротышки, которые бессмысленно носятся по улицам. Но не они представляют опасность. Отлаженный социум Солнечного города способна поколебать лишь волшебная палочка Незнайки. В контекст повести автор намеренно вводит волшебство – заменитель религии или мифологического сознания. Как невозможен атеистический капитализм, так невозможен и религиозный коммунизм. Частная собственность на средства производства – вот причина всех иллюзий, любых форм мифологии и ложного сознания. Лишь когда волшебная палочка теряет свою силу, всё возвращается на круги своя.

Тревога Носова футурологична. Он пытается разобраться с проблемой, как коммунистический социум должен относиться к таким от природы несознательным «лишним» личностям. То, что подобные люди неизбежны, понимают все. Носов утверждает, что коммунистический мир примет всех, никто не станет изгоем, даже иждивенец. Для Носова Незнайка ценен главным своим качеством – в нём рядом с безалаберностью и ленью органично живёт докапиталистическая духовная неиспорченность. При всех своих недостатках он и строитель, и полноправный обитатель пространства коммунизма. Незнайка ни на секунду не сомневается в верности подобного общественного устройства – равенства, общественной собственности. Он верен предметам и пользе. Для него нет товара и прибыли. Поэтому при любых раскладах Незнайка – равноценная частичка идеального детского коммунистического мира коротышек. По сути, ответ Носова следующий: будьте как дети – и будет вам и Цветочное, и Солнечное царствие небесное.

«Незнайка на Луне»

На Луне процветает капиталистическая цивилизация. Деньги – самый важный социальный фактор. Нет государств и внешней политики, нет правовых норм. Характер общественного строя определяют финансы и круговая порука банкиров – «Большой Бедлам», кагал эксплуататоров, использующих наёмный труд.

Мир царящего капитала – монструозный мир. Вообще, Уродство появляется только в третьей книге Носова. Неслучайно все капиталисты Луны, лидеры победившего общемирового (общелунного) заговора, – физические и моральные уроды.

Любая конспирологическая модель предполагает в заговорщиках глубокую аномальность, и чем ярче она выражена, тем ужаснее та антиреальность, которую хочет создать их извращённое сознание.

Основа любого общемирового заговора – врождённая ненависть нелюдей к людям. Цель нелюдей – создание своей реальности наизнанку и создание нового порядка, который соответствует их патологичной сути. Это антимир, в котором всё наоборот. Зло правит добром, худшие встают над лучшими, уродство подчиняет красоту, а точнее, подменяет её собой. (В сказках или притчах среди троллей, бесов, демонов и прочих инфернальных существ самыми «красивыми» считаются самые уродливые.)

В контексте нашей реальности обществом активно обсуждаются «действующие» заговоры глобалистов, масонов, евреев. Все эти заговорщицкие системы, по мнению их пропагандистов, находятся в действии, каждая – в различной стадии реализации. Обычно они тяготеют к кульминации – иначе зачем бить тревогу.

Носов как футуролог показывает реализованный мондиалистский заговор. Капиталисты Луны уже давно захватили власть на планете, поработили лунное «человечество», создали антицивилизацию, где всё подконтрольно экономической цензуре. (Особой внутренней политики нет. По словам одного из персонажей, на Луне можно всё, нельзя только быть бедным.)

Итак, лунная «Земля» вся подчинена единому мироустройству: одна экономическая модель, культура, соответствующая этой модели, общий язык. Право абсолютного контроля у капиталистов (как говорит лунный коротышка Колосок, «богачи – первые грабители, они грабят нас, прикрываясь законами, которые сами придумывают»). У капиталистов в распоряжении полиция (армии на Луне нет) – орган подавления и принуждения рабочего класса. Властители мировых лунных финансов – паразиты, уродцы, ничего не умеющие, ничего не делающие.

Мир коротышек Земли и Луны – это «русские» миры, а точнее – русские мир и антимир. Неслучайно на обеих планетах коротышки говорят на одном языке. Среди коротышек Земли нет заговорщицкого «нерусского» элемента, который в изобилии присутствует на Луне: Спрутсы, Жадинги, Дрянинги, Грязинги, Скуперфильды уже в своих именах несут чужеродные романо-германские морфы, собственно, как и города, обители и источники капитала – Давилон, Брехенвиль, Фантомас, обуславливающие их патологическую инаковость. В названиях деревень – Нееловка, Бесхлебово, Голодаевка – и в именах их обитателей (Колосок, Кустик) русские морфы сохранены. Полицейские вообще являют собой отдельную популяцию. В каждом имени имеется одинаковый романский морф «игль» – Мстигль, Жригль, Вшигль, Жгигль, Гнигль, подтверждающий известную мысль, что все менты – «на одно лицо», родственные души.

Коротышкам Луны возвращены натуральные пропорции людей и растений. Луна – футуристический прототип нашей реальности. В этом извращённом (лунно-земном) мире присутствует возраст, а стало быть, старение. Если коротышки Цветочного и Солнечного городов одинаково юны, как дети, то коротышки Луны – взрослые или немолодые существа: носят усы и бороды, они лысы.

В Цветочном и Солнечном городах нет смерти – она вынесена за скобки бытия. Незнайка, падая с поверхности Луны, даже не думает о том, что может разбиться. На Луне коротышки умирают от болезней, погибают насильственной смертью. Сам Незнайка, пробыв год на Луне, заражается смертью (капиталистическим микробом). Незнайка – житель «высшего» духовного мира, но он не так «силён», как его товарищи. Длительное пребывание в несовершенной среде делает его «земным», то бишь «лунным» (попросту – смертным). Сцена возвращения тревожна. Незнайка несёт на Землю ген смерти. Космический корабль чудом успевает прилететь раньше, пока Незнайка ещё жив: смерть так и не проникла в идеальный мир Земли, не заразила его тлением.

На Луне нет никаких предпосылок революционной ситуации. Революция невозможна без потустороннего вмешательства. По сути, происходит следующее: ангельский русский десант вторгается на Луну (читай – Землю) с семенами земных растений (семена из Рая – мощный метафорический образ) и освобождает людей от капиталистического рабства. Высший русский мир спасает своего униженного ущербного брата.

По словам Ленина, коммунизм – высшая форма атеизма. Капиталистическое общество всегда религиозно. На Луне религии как таковой нет, вместо неё разновидность гностического мифа, «народная» вера в помощь сверху – в Пришельцев, умных, добрых, справедливых.

Невесомость, при помощи которой свергаются капиталисты, – также метафора. Пришельцы Рая буквально выбивают почву из-под ног капиталистов, лишают их мироустройство опоры высшей космической (а фактически – божественной) технологии. Они уничтожают первопричину всех бед – частную собственность на средства производства, и это должно привести к созданию Рая на Луне (на Земле).

Несмотря на благополучное разрешение ситуации на Луне, сам прогноз Носова печален применительно к нашей реальности. Победивший заговор капиталистов способно разрушить только «небесное вмешательство» – божья кара или пришельцы высших миров.