Текст книги "В двух шагах от рая"

Глава 7. Моргульцев

Утром командир агитотряда решил выезд по кишлакам повторить, чтобы «избавиться» от оставшейся в грузовиках материальной помощи и в Кабул вернуться с громким рапортом об успешном пропагандистском рейде.

Десантуру вновь никто не спросил, хочет она – не хочет по кишлакам мотаться. Приставили десантуру к охране агитаторов, подчинили политработникам, вот и томились гвардейцы в безделье на бээмпэшках с раннего утра.

Лагерем встали в поле за советской заставой.

Лейтенант Епимахов помаленьку приобщился к жизни на броне, афганцев рассмотрел вблизи; уверенно и довольно грамотно бойцам позиции определил, часовых на ночь назначил. Командирский тон прорезался в нем, еще пока наигранный и слишком громкий, подражательный, да и это уже было неплохо.

Главное, чтобы бойцы все время чувствовали его уверенность, которая и в самом лейтенанте постепенно укрепится. Пусть усваивают голос взводного.

…чтобы он им во сне слышался вперемежку с голосом матери…

«Слоны» – те тоже не промах, чуть заприметят слабинку, почувствуют нерешительность – пиши пропало, падет авторитет командира, сядут старослужащие на шею, оборзеют. Они знают себе цену, вразвалочку передвигаются, умело отлынивают от работы, «шлангуют».

Вначале перемигивались, что, мол, инициативу проявлять? Подождем распоряжений, пусть попрыгает «щегол», попотеет, поймет новый взводный, что без нас он – нуль. Зубоскалили дедушки…

Епимахов не растерялся – шпарит приказы, на глупые вопросы и остроты не сердится, делает вид, что не замечает, выражение лица строгим держит. По лицу можно подумать, что шибко недоволен взводный, но пока сдерживается, но церемониться не станет, в рыло двинет непонятливому бойцу, не моргнув.

Дедушки таким увидели его впервые и решили тогда, что лучше на конфликт не нарываться. Нашли соломоново решение: разделись до пояса и, оттягивая подтяжки, с важным видом громко повторяли приказы командира чижам и черпакам. Оголили те свои торсы, поплевали на ладоши и, налегая на лопаты, углубились в землю, подышали ее разрытой свежестью. Заморышам этим и подавно не разобраться было с ходу, что за птица новый комвзвода, да и времени нет – лопаты в руки и вперед! пошел копать! до темноты б успеть!

Первый снаряд лег в ста метрах от лагеря. Епимахов повернулся и увидел столб дыма. Секунд через пять второй реактивный снаряд разорвался ближе. Он услышал вначале свист и, сам не понимая почему, решил, что следующий «эрэс» попадет прямо в лагерь и что он непременно будет убит.

Епимахов оторопел, заметался, взглядом спешно отыскивая безопасное место, закричал солдатам: «В укрытие!» – хотя большинство и так уже попрятались.

Третий «эрэс» громыхнул всего-то метрах в пятидесяти. И земля вздрогнула.

И от того, что задрожала она под ногами, Епимахову стало жутко.

Ложились снаряды вразброс, в поле за лагерем.

Едва зародившись, страх, глубокий животный страх охватил все тело и душу лейтенанта, спутал все мысли в голове, вырвал и решительность всякую, и уверенность напускную. Страх пронизывал сознание, но Епимахов боролся с ним, боролся с естественным желанием спрятаться, бежать прочь от опасности. Озноб почувствовал он, слабость в коленях, продолжая стоять на месте, повторял про себя: «Ты – офицер, ты не имеешь права бояться, ты – офицер, ты не имеешь права бояться».

Всего из-за горки прилетело семь снарядов. Шарагин считал разрывы.

Прикрываясь на всякий случай броней БМП, вместе с офицерами агитотряда прикидывал он, откуда идут пуски.

Духи явно били наобум. Увидели небось откуда-нибудь с горы, что советские бронегруппа и грузовики, съехав с дороги, встали лагерем, и решили обстрелять.

Потом взорвалось что-то на дороге, ведущей в Кабул, и в этот раз не на шутку встревоженные и Шарагин, и офицеры агитотряда как по команде обернулись. На мгновение показалось всем, что духи надвигаются с разных направлений. На дороге застрекотали автоматы. Успокаивало лишь то, что там была советская застава – надежное прикрытие хотя бы с одного фланга.

Капитан Моргульцев занервничал, закурил, отправился связываться со взводом Зебрева. Скоро вернулся, подозвал Шарагина:

– У Зебрева «коробочку» подбили…

– Где?

– На дороге.

– Выезжаем?! Потери есть? – дернулся было Шарагин.

– Спокойно, все нормально, бляха-муха, – приглушенно, как заговорщик, сказал Моргульцев. – Потерь нет. Но одну машину сожгли. Я сам поеду разберусь.

Когда обстрел прекратился и стихло, Епимахов выглянул из-за брони и тут же внутренне смутился, сообразив, что нечего было победу над страхом праздновать после того, как струсил.

Он быстро оглянулся: не заметил ли кто его растерянный вид? В том, что вид у него был жалкий и растерянный, Епимахов не сомневался. Вроде бы никто не смеялся. Но от этого легче не стало. Чудовищное презрение обожгло самолюбивое сердце неудавшегося героя.

– Наши наверняка засекли пуски и накроют духов артиллерией, – услышал Епимахов разговор офицеров, подходя ближе.

– Как же! Разбежался! – Шарагин прикурил от чужой сигареты и, бегло бросив взгляд на Епимахова, догадался, отчего невесел лейтеха, но не выказал догадки ни единым жестом, ни ухмылкой. – Они из-за той горы прилетели, – продолжал как ни в чем не бывало Шарагин. – Думаешь, там кто-нибудь остался? Духи сразу же прыгнули в «Тойоту» и смылись. Ищи ветра в поле!..

Епимахов сел рядом с Шарагиным. Замкнувшись в себе, он понуро и скучно тыкал ложкой в рисовую кашу.

…нормально, что испугался парень… странно было б, если не испугался… боится – значит, не дурак… привыкнет… ко всему привыкает человек, привык и Герасим к городской жизни…

По наезженной колее катил к лагерю бронетранспортер. Майор в шлемофоне, комбат с ближайшей заставы, с виду туркмен, спрыгнул с бэтээра:

– Где командир роты? – завопил он разъяренно. – А, вот ты где! Ты здесь сидишь, значит, чаи гоняешь, капитан, а там бээмпэ твоя горит!

– А вы что на меня орете! – поднимаясь, возмутился капитан Моргульцев. – Знаю про бээмпэшку, сам только что вернулся. Ее духи из гранатомета подожгли. Прямо в масляный бак попали!

– Какой на …уй гранатомет! Какие на …уй духи! – кричал командир заставы. – На моем участке за последний месяц духи ни одной колонны, ни одной машины не тронули! У меня договор с главарем местной банды! Так что не надо мне, капитан, лапшу на уши вешать! Я проезжал мимо ваших трех бээмпэшек, сам видел, что последняя неисправна была, ее ремонтировали… Вы сами ее подожгли!

– Не-на-да, товарищ майор! Нечего на моих офицеров поклеп наводить! – раздраженно выговорил Моргульцев, лицо его сделалось пунцовым. – Все, бляха-муха, слышали выстрел из гранатомета!

– Хорошо, допустим, – не унимался майор. – В таком случае, где ваши раненые, где контуженые? А-а? Молчишь, капитан?! Где же это видано такое, даже контуженых нет!

Словесная баталия затягивалась.

Где-то за заставой, километра за полтора от лагеря, послышались взрывы.

Начали взлетать боекомплекты сгоревшей БМП. Майор сплюнул под ноги:

– Только вчера встречался с главарем банды. Договорились, что на моем участке духи к дороге не выходят.

– Значит, вы больше верите бандиту, чем советскому офицеру?!

– Слушай, – шепнул Шарагин, – напусти на него нашего замполита. Пусть мозги прополощет.

– Да ну его! – отмахнулся Моргульцев.

– Я, капитан, верю своим глазам, – продолжал, чуть остывая, командир заставы. – Сначала на дороге стоит поломанная бээмпэ, а потом вдруг духи нападают. И в результате никаких потерь! Все живы и здоровы!.. Молодец! А ты подумал, капитан, что теперь будет? Это же ЧП! Что я скажу главарю?

Мало-помалу он затухал, накричавшись. Тяжело дыша, майор обращался к присутствующим офицерам, объясняя им свое возмущение:

– Подъезжаю, а эти гаврики заняли оборону и строчат по кишлакам. Я говорю: в кого стреляете? А они говорят: там за дувалом духи должны быть.

В роте происшествие не обсуждали. Молчали глухо.

…как в танке…

Всем было понятно, что приключилось с бээмпэшкой. Обычный случай на войне. Чего зря языком молоть?

У одного Епимахова по наивности и незнанию реалий тлели весь вечер сомнения, и, когда опустилась на лагерь ночь, вспыхнул в груди молодого интернационалиста протест, захотелось разобраться, обсудить случай с товарищем.

– Ничего не понимаю, – вполголоса рассуждал он. – С одной стороны, если действительно духи машину подбили, значит, все герои, так? И можно на медаль посылать! А если правда на стороне майора, а я, да и ты тоже, мы оба видели, когда возвращались, что взвод Зебрева остался на дороге и с бээмпэшкой возится, тогда саботаж выходит, тюрьмой попахивает. Что ж мы сами, значит, технику гробим, а? Это ведь какой кипешь на весь полк будет!..

– Не все так просто, – задумчиво ответил Шарагин. – Замнут это дело, вот увидишь.

…кому охота на войну ехать на поломанной технике!.. нельзя починить, нельзя списать – в расход ее! иначе на боевых подведет…

– Если не было никаких духов, это же нечестно… несправедливо… Я не думал, что Моргульцев способен на такое!..

– Ты здесь новенький. Не суди людей. Что справедливо – несправедливо, будешь в Союзе рассуждать… Когда война закончится…

Не находил себе места и без того излишне дерганый капитан Моргульцев, ходил по лагерю, топтался то тут, то там, курил сигарету за сигаретой.

– Напоролся, бляха-муха! Упрямый, как ишак! Туркмен его мать! Чурка!

Всю жизнь так было у Моргульцева – то орден, то нагоняй! То пан, то пропал!

…Впервые попал он в Афган лейтенантом. Ни у кого не спрашивали: хочешь не хочешь в Афганистан? Родина за всех решила.

Перед самой отправкой, в декабре семьдесят девятого, сидели больше недели на учениях в белорусских лесах. Морозы стояли лютые, каких и врагу не пожелаешь. И немца и француза сломили в свое время такие же морозы. Только русские в состоянии были терпеть их, и все же что ни день – солдаты выбывали из строя – то пальцы на руках, то ноги отморозят, то уши.

Знали офицеры, интуиция подсказывала – неспроста устроили учения, готовят к чему-то, и вечера коротали в долгих беседах, обмениваясь соображениями. Об Афгане разговоров не было, никто и не знал толком, что там происходит. Подумывали об Иране, именно в этом из всех граничащих с Советским Союзом государств было наиболее неспокойно. Догадка про Иран приободрила всех. Шутили, что, мол, вовсе не плохо было бы провести зиму в южных краях.

Время шло. Стали поговаривать о доме. Пора елку наряжать! «Даже если в крайнем случае Новый год пропустим, Двадцать третье февраля справим дома», – вздыхали офицеры.

Судьба рассудила иначе.

«Ан-12» набрал высоту, взял курс на Урал. Лейтенант Моргульцев легко определил это по звездам. Пять часов лету, и приземлились в Шадринске.

Летчиков увезли питаться в теплую столовую, а десантура грызла при минус тридцати сухпайки. Снова взлетели и сели часа через четыре в Андижане, где пробыли на полосе около полутора суток.

За это время все стало ясно, секретов больше не делали – командирам поставили задачи, выдали боеприпасы и карты… афганской столицы.

Начальник штаба полка сказал: «…Вам поручено оказать помощь дружественной стране, защитить ее от реакционных сил… Обстановка очень опасная. Банды мятежников захватили аэродром…»

После таких слов летчики лететь отказались. Не положено при такой обстановке летать, в один голос заявили они. Десантироваться – пожалуйста, а сажать машину на полосу, захваченную мятежниками, – об этом и речи быть не может! Где же это слыхано! Ни один командир такого приказа не отдаст!

«Да нет, ребята, – выкручивался начштаба. – Это я так, чтобы солдат постращать… Аэродром не захвачен, все в наших руках!»

С рассветом сели в Кабуле. Ударная сила, готовая к молниеносной победе, а врага нет, враг затаился. Задумал что-то враг, хитрит?

Один за другим заходили на посадочную полосу борта, выгружали личный состав, технику.

Нешуточная операция разворачивалась.

Окапывались. Первую ночь спали в бронетехнике, накрывшись бушлатами, шинелями.

Днем пошел мокрый снег, совсем невесело сделалось от промозглого ветра и гнетущего чувства неопределенности.

– Вот тебе и южные страны! – Моргульцев растирал закоченевшие руки.

Поджимая замерзшие лапы, жалобно мяукая, подошла к нему кошка необычной трехцветной раскраски, потерлась о вымазанные грязью сапоги.

Он решил традиционным «кис-кис-кис» подозвать ее, взять на руки. Кошка испуганно отпрыгнула.

– Что, не понимаешь по-русски? А я по-вашему ни бум-бум. Все-таки живое существо… Иди, покормлю!

Он забрал у солдат почти доеденную банку тушенки. Продрогшая, как и люди, кошка с голодухи накинулась на еду, остервенело вылизывая стенки консервной банки. Она не ушла, осталась с десантниками.

– Первый контакт с местными аборигенами состоялся, – обрадовался лейтенант и размечтался: – Через недельку-другую закончится здесь все, полетим домой и Мурку афганскую захватим! Надо же домой хоть какой-то сувенир привезти!

После завтрака его вызвали в штаб. Незнакомый генерал присутствовал при постановке задачи. Получил лейтенант Моргульцев в помощь военного советника, работавшего в Кабуле, и план объекта под номером 14, который предстояло его взводу захватить.

Название объекта выговаривали старшие офицеры с трудом – тюрьма Пули Чархи. При чем здесь «пули», Моргульцев так и не понял.

– Ваша задача – захватить объект 14 и освободить политзаключенных! По нашим данным, там человек сто двадцать охраны. Товарищ Коробейников даст вам консультации по объекту. Он его прекрасно знает, – ставил задачу командир полка. – Найдешь начальника тюрьмы и лично его расстреляешь. Товарищ Коробейников займется политзаключенными. Вопросы есть?

– Никак нет!

– Наемник американского империализма Амин собирался уничтожить всех заключенных Пули Чархи, – с пафосом добавил начальник политотдела. – Верные ему части охраняют тюрьму! Они могут в любую минуту приступить к расстрелам! Жизнь сотен и сотен людей в опасности! Не выполнишь задачу – пойдешь под трибунал! – пообещал напоследок хмурый генерал. Он пристально и испытующе смотрел на Моргульцева, будто не доверял ему, будто сомневался в лейтенанте.

Переодевшись в белые халаты, Моргульцев с советником отправились на разведку на санитарной машине. Проехав недалеко от тюрьмы, они внимательно осмотрели местность и вернулись на аэродром. Дядя Федя – так прозвали солдаты курносого советника, лицо которого можно было циркулем обвести, – развернул детальный план тюрьмы. Прикинули, что к чему, обмозговали.

Появилась некоторая ясность. Да и с воздуха ведь видел тюрьму Моргульцев, когда заходил их борт на посадку в Кабул. Точно-точно, напоминала она с высоты оторвавшееся от телеги и закатившееся черт-те знает куда громадное колесо. Именно так и подумал – «колесо какое-то валяется».

Грелись у костра, обсуждали план операции. Солдатам приказали внимательно слушать и запоминать.

– Можете палить сколько угодно. – Дядя Федя помолчал, оглядел всех, давая понять, что здесь не учения. – Никаких, бляха-муха, ограничений! Любые неповиновения, любые сомнения – стрелять на месте. Разбираться некогда будет!

«Сто двадцать человек охраны! – прикидывал Моргульцев. – Это не шутка. А нас всего взвод. Но мы ведь ВДВ, мы на боевых машинах и очень наглые!»

Выехали в полной темноте. Путь преградил выносной пост с самодельным шлагбаумом, выставленный у ближайшего от Пули Чархи кишлака. Боевые машины десанта остановились. С головной направили прожектор, осветили афганского солдата, который наставил на колонну штык-нож и дико закричал: «Дры-ы-ы-ш!»

– Этот откуда, бляха-муха, взялся?! – задвигал желваками дядя Федя. – Гаси свет! Не стреляй. Ножом его…

– Чего он кричит, как поросенок резаный?

– «Стой» кричит. Давай, лейтенант, действуй!

Моргульцев спустился с брони, приветливо протянул руку афганцу:

– Да мы свои, земляк! Как дела, губошлеп? Ну, чего вылупился? – Он похлопал афганца по плечу: – Пойдем-ка со мной! Сюда, сюда, чего на дороге стоять?

Моргульцев выкрутил солдату руку, забрал нож и приставил к горлу:

– Брат, иди-ка ты на … отсюда. Не хочу брать грех на душу, понимаешь? Дуй!

Парень упал на колени, раскрыл от ужаса рот, поднялся, попятился, споткнулся, побежал.

У Пули Чархи дорогу перегородил афганский БРДМ. Его быстро приструнили – пулеметами шины пробили. Ответного огня не последовало. Возможно, у афганцев и боеприпасов-то не было.

– Гаси фонари на вышках! – приказал дядя Федя, и солдаты автоматным огнем «погасили» освещение.

– Всем под броню!

Накануне Моргульцев выпросил у командира полка самоходную установку – «СУ-85». С ее помощью рассчитывал с ходу вышибить массивные ворота тюрьмы. «Не на БМД же это делать! Фанерный щит родины! БМД такие ворота не проломит!»

И надо же было такому приключиться! Лейтенант на «сушке» попался придурошный: съехал с дороги, растерялся и открыл болванками огонь по Пули Чархи. Без приказа бабахнула «сушка» по сторожевым вышкам.

– Прекратить! – крикнул по рации Моргульцев.

– Вас понял! – ответил лейтенант, однако через полминуты вновь открыл огонь.

– Идиот! – разозлился Моргульцев и, не теряя времени, отдал приказ механику-водителю: – Вали ворота!

Выдержала БМД! Не подвела! Вот тебе и фанерный щит родины! Ворвались в тюрьму.

– Теперь назад подавай! Быстрей! – командовал Моргульцев.

Они с дядей Федей все рассчитали заранее: наехали задним ходом и раздавили деревянный дом, где, по их представлениям, находилось караульное помещение.

– Вперед! Полный вперед!

У корпуса для политзаключенных пришлось таранить вторые ворота.

Стрельба, полный хаос. Хорошо хоть рассвело, через триплекс Моргульцев разглядел копошащихся людей с автоматами. Пули барабанили по броне, как дождь по крыше при сильном ливне.

– Заводи карусель!

БМД закрутилась на месте, поливая из всех стволов.

– Пора! – тронул Моргульцева за плечо дядя Федя.

Они открыли люк, выпрыгнули из БМД.

– Вперед!

Солдатня колебалась. Выстрелы не утихали, но где, кто и в кого стрелял, было не разобрать. Дядя Федя подгонял:

– Время теряем! Вылезай! – И побежал, перепрыгивая через трупы, к дверям корпуса.

– Два человека остаются здесь!

В глубине коридора слышалась незнакомая речь. Они прижались к стене, а когда шаги приблизились, дядя Федя пустил от пояса, веером, длинную очередь.

В темноте кто-то вскрикнул, кто-то, видимо, упал.

– Бросай гранату!

Чуть рассеялся дым, побежали в конец коридора. Справа и слева висели одеяла, прикрывавшие проем за отсутствием дверей. Одно из них колыхнулось, и Моргульцев нажал на спуск. Вывалился окровавленный старик с четками в руке.

– Пошли! Пошли! – звал дядя Федя. Но сам замедлил, сменил рожок. – Прикрывай!

Афганцам, поди, было страшнее. Кто из них мог знать, сколько советских ворвалось в тюрьму и сколько еще снаружи, какими силами осуществляется операция захвата Пули Чархи, и вообще, что происходит в Кабуле? Оттого-то и сопротивлялись они недолго. В общей сложности насчитали человек двести с лишним охраны. Небольшую часть десантура постреляла, остальные с готовностью сдались. Насмерть стоять афганцы и не думали.

Через тюремные решетки торчали сотни и сотни рук, кто-то махал длинной тряпкой – распущенной чалмой, кто-то сумел дотянуться до окна и высунуть голову.

Он должен был чувствовать себя победителем, вернее сказать, освободителем, человеком, спасшим тысячи жизней. Но ничего подобного Моргульцев не испытывал. Напротив, его охватил страх: незнакомые бородатые люди наблюдали сквозь решетки за советским офицером. Моргульцев вздрогнул.

Освободили! Спасли! А кого? Что там за люди? Против кого бунтовали? За что поплатились? Не уголовники ли? Как тут, бляха-муха, разобраться! Язык – чужой, лица – подозрительные. Спасли, освободили, а что теперь? Не брататься же с ними! Какие они, к черту, друзья! Пусть до поры до времени посидят по камерам! Так спокойней! Так – верней! Пусть те, кто знает, что к чему, разбираются, решают, кого выпускать, а кого – нет! Мое дело малое. Задачу выполнили. Коли у нас бы такое произошло, если б, к примеру, революционеров освободить из тюрем… Тогда понятно. Это святое дело! А здесь…

– Никого из камер не выпускать! – предупредил он солдат. – Раненые есть?

– В нашем отделении нет, товарищ лейтенант.

– А где третье отделение?

– Не знаю, товарищ лейтенант, – пожал плечами боец.

Третье отделение на боевой машине десанта провалилось в яму с дерьмом.

Ворвавшись на территорию тюрьмы, вторая БМД взяла влево и, не разглядев в суматохе, куда рулить, плюхнулась в темную жижу. Выхлопные газы пошли в кабину, солдатня начала задыхаться. Нашли их совершенно случайно и очень вовремя. Заметили торчащую из вонючей ямы башню.

– Засранцы! – негодовал Моргульцев. – Не десантники, а форменные засранцы!

Захват Пули Чархи продолжался меньше часа, пятьдесят четыре минуты.

Моргульцев засек по своим «командирским» часам.

Доложил по рации: «Объект номер14 взят!»

Дядя Федя уехал в Кабул, вскоре вернулся с афганскими «товарищами» и занялся сортировкой заключенных.

Взводу Моргульцева по рации из штаба приказали: «Оставаться на охране объекта. Продовольствие и боеприпасы вам подвезут».

Выставили посты, заняли под казарму самое теплое помещение с печкой, работавшей на солярке, занавесили одеялами выбитые стрельбой окна.

Моргульцев грелся на солнышке, первый раз увидел он здесь солнце, курил.

– Товарищ лейтенант. Там журналисты приехали, говорят, с советского телевидения. Пустить?

– Валяй, пусть сюда идут.

– Там еще афганцев много.

– Каких афганцев?

– Человек триста, может, наберется.

– Т-а-к, – растянул Моргульцев и повторил любимое выражение дяди Феди: – Бляха-муха! Что им, интересно, здесь надо?

Впускать кого-либо в тюрьму Моргульцев наотрез отказался, связался со штабом, долго ждал разъяснений. Береженого бог бережет!

– Я на себя ответственность не возьму! Присылайте представителя из штаба! Тогда пущу!

– Телевидение должно заснять взятие тюрьмы Пули Чархи, – разъяснил приехавший полковник.

– Это мы запросто, сейчас свистну своих гавриков.

– Вы не понимаете, товарищ лейтенант. Тюрьму захватывали афганские военнослужащие из частей, которые подняли мятеж против кровавого режима предателя Амина!

– Не понял, товарищ полковник?!

– Я, кажется, достаточно ясно объяснил, лейтенант!

Со сторожевой вышки, куда он было взобрался, чтобы наблюдать за киносъемкой, Моргульцева согнали – не должен был советский офицер попадать в кадр. Тогда он приказал солдатам вынести из кабинета начальника тюрьмы кресло, устроился зрителем в первом ряду.

– Так никто и не узнает, что это мы Пули Чархи захватывали, – расстроился кто-то из солдат. – Никто не поверит!..

– Это точно, бляха-муха! – обиженно подтвердил Моргульцев.

С дядей Федей свидеться больше не пришлось, говорили, погиб он через несколько месяцев. Где? При каких обстоятельствах? Никто толком не знал.

«Может, врут, что погиб, а может, и впрямь убили. Он же комитетчик. У них никогда правду не узнаешь…» – решил Моргульцев.

В первые годы войны вообще страшно было задавать вопросы, опасались люди всего. Однажды после ранения Моргульцев в госпитале лежал, спирт пил с одним капитаном. Черноволосый, загорелый – то ли татарин, то ли таджик. Нос запомнил – длинный, переломанный в нескольких местах.

Крепко тяпнули. Разоткровенничались по пьяни, кто да где был, кто да что делал в Афгане. Оказывается, обоих судьба забросила в Кабул в декабре 1979 года. Походили вокруг да около да, не сговариваясь, решили не темнить.

– Я тюрьму брал, – признался Моргульцев. – Пули Чархи. А ты?

– А я – дворец…

– Дворец Амина?! – Моргульцев даже поперхнулся. Глянул на капитана, а тот опустил голову, смотрит куда-то себе под ноги. После паузы подтвердил:

– Так точно.

Про дворец Амина ходили разные слухи. И девятая рота из Витебской дивизии вроде как участвовала в штурме, и кагэбэшники якобы присылали спецгруппу.

Разлили остатки спирта, чокнулись: «Ну, будем», выдохнули почти одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали черным хлебом.

– Я в «мусульманском батальоне» служил, – продолжил после паузы капитан. – Слышал такое название?

– Слышал, – соврал Моргульцев. Решил не расспрашивать, что это за странное название. Какая-то спецчасть наверняка. – И самого Амина видел?

– Видел… только мертвым…

– ?..

Собеседник замолчал, взвешивая все «за» и «против».

– Он лежал на полу в майке, в одних трусах, на груди в районе сердца было большое красное пятно. Надо было убедиться, что он мертв. Потянули за левую руку, а она оторвалась…

Моргульцева пот прошиб. «Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!»

А капитан из «мусульманского батальона» продолжал:

– Страшно было. И во время штурма тоже. Мы ведь прямо как на ладони у них были, стреляй – не хочу. Чудом прорвались. А еще страшнее стало потом, когда поняли, что произошло. Как-никак главу государства устранили! Посадили нас в самолет, думали, не долетим. Кто их знает?.. Казалось, что теперь свои же могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по разным частям…

За завтраком трещала голова. Моргульцев поздоровался с капитаном, а тот отвернулся, сделал вид, что незнаком. «Наболтал лишнего!» Пообещал тогда себе Моргульцев, что молчать отныне будет. Нечего гордиться, нечего про тюрьму бахвалиться!

За Пули Чархи представили Моргульцева к ордену Красного Знамени.