Текст книги "Тит Антонин Пий. Тени в Риме"

Михаил Никитич Ишков
Тит Антонин Пий
Тени в Риме
Роман

Об авторе

Современный русский писатель Михаил Никитович Ишков родился в 1947 году в Германии в семье офицера Красной армии. Но по возвращении в Советское государство его отец указал в анкетных данных другое место рождения сына – село Михайловка в Алтайском крае. После войны в подобной ситуации так поступали многие красноармейцы, чтобы не портить биографию своим детям.

С 1951 года семья поселилась под Москвой, в Подольске. Здесь будущий писатель окончил среднюю школу. В 1969 году после учебы в московском вузе Михаил получил диплом инженера-аэрофотогеодезиста и отправился работать на Север, в Ухту. В 1972 году вернулся в город своего детства и, замыкая круг, устроился на родной завод, возле стен которого вырос. Тогда же поступил в Литературный институт им. М. Горького на заочный факультет, а после его окончания в 1983 году работал в издательстве «Современник». В 1990 году перешел в издательство «Советский писатель», здесь трудился до 1992 года в должности старшего редактора, заместителя заведующего редакцией русской советской прозы, заведующего редакцией. Серьезным литературным дебютом Михаила Ишкова можно считать сборник повестей и рассказов «Краеугольный камень», вышедший в 1991 году.

С перестройкой основная издательская карьера закончилась, наступили трудные времена. Приходилось браться за разную работу, включая торговлю, а заодно и заниматься переводами с английского популярных фантастических романов. За эти годы Михаил убедился, что самое главное в жизни – согласие с самим собой, вот почему, как рассказывает сам писатель, он наконец решился воплотить в жизнь свою заветную мечту – написать исторический роман. В 1998 году вышла его первая книга о Кортесе, а следом – роман о таинственном графе Сен-Жермене. Затем в поисках радости Михаил Ишков отправился в литературное путешествие по Древнему Вавилону и воинственной Ассирии, о чем составил многостраничные описания в романах «Навуходоносор», «Валтасар. Падение Вавилона» и «Семирамида. Золотая чаша». Творческий визит писателя в Древний Рим пришелся на самое захватывающее и непостижимое время, названное потомками «золотым веком». Это столетие от воцарения Траяна и до гибели Коммода оказалось первым в истории человечества отрезком, когда подданные попали под власть самых образованных и мудрых правителей. Их было пятеро – знаменитый Траян-законник, его последователь, строитель Пантеона и поэт Адриан, рассудительный и самый незлобивый из императоров Антонин Пий, философ на троне Марк Аврелий и, как черная клякса на белом, гнусный Коммод, попавший в когорту самых известных злодеев Древнего Рима. Их судьбам Михаил Ишков посвятил несколько больших романов.

Среди других ярких работ писателя – исторические триллеры о самом загадочном человеке двадцатого века Вольфе Мессинге («Супервольф») и не менее загадочном изобретателе Николе Тесле, якобы взорвавшем над Сибирью Тунгусский метеорит («Никола Тесла. Изобретатель тайн»).

В настоящее время Михаил Ишков по-прежнему живет в Подольске, он полон идей, творческих сил и неустанно продолжает исследовать и преодолевать все новые и новые горные высоты и тайные тропы мировой истории.

Избранная библиография Михаила Ишкова:

«Краеугольный камень» (1991)

«Кортес» (1998)

«Сен-Жермен» (1998)

«В рабстве у бога» («Знак оборотня») (1999)

«Навуходоносор» (2001)

«Валтасар. Падение Вавилона» (2002)

«Марк Аврелий» (2003)

«Коммод» (2005)

«Траян» (2005)

«Адриан. Имя власти» (2008)

«Семирамида. Золотая чаша» (2010)

«Вольф Мессинг» («Супервольф») (2010)

«Никола Тесла. Изобретатель тайн» (2010)

Тит Антонин Пий. Тени в Риме

Удивительная история случилась с этим сочинением, которым я рассчитывал закончить серию романов о «Золотом веке».

Роман о наследнике Адриана Антонине Пие был на три четверти готов, когда я начал внезапно, с исступлением маньяка «вырезать», а не «копировать» требующий сохранения текст.

Все файлы подряд!..

Будто из тени подтолкнули!

Довырезался до того, что, когда перенес на домашний компьютер все сопутствующие материалы с других процессоров, жесткий диск возьми и сломайся. Так до сих пор и лежит у меня на полке. Оживить его даже самым опытным профессионалам оказалось не под силу, так что у меня исчезло все, что было связано с этим персонажем – от черновиков и вспомогательных записей до окончательного варианта текста.

Самое время задуматься…

Я задумался!

Вот что тогда пришло в голову – это был ответный, расчетливый удар таинственной незримой силы. Для такого вывода у меня были все основания, ведь всего за год до этого судьба с тем же изощренным коварством улыбнулась мне.

…Работая над предыдущим романом об императоре Адриане[1]1
  Ишков М. Адриан. М.: Астрель, 2007; Вече, 2018.


[Закрыть], мне отчаянно не хватало материала. В библиографии я наткнулся на роман известной французской писательницы М. Юрсенар «Воспоминания Адриана», а также на сочинение малоизвестного у нас немецкого писателя Г. Эберса «Император». Текст М. Юрсенар я нашел, а вот отыскать «Императора» мне так и не удалось.

Казалось, придется смириться с неудачей.

…Как-то на Троицу я отправился на рынок. Не берусь судить, кто или что подтолкнуло меня под руку, только в ряду книжных развалов я притормозил возле одной из длинного ряда старушек, добавлявших к своим пенсиям несколько десятков рублей продажей книг из домашних библиотек.

Взгляд остановился на темно-зеленом томике. Названия на потертом переплете не было. Суперобложка, на которой должно было быть название, тоже утеряна…

Я поднял книгу, открыл и вздрогнул – Георг Эберс «Император»…

Спустя год – обвал с Антонином Пием…

Гибель самого дорогого на тот момент неоконченного текста могла быть связана либо с очередными происками судьбы, либо с признанием очевидной близости потустороннего мира, на границе с которым мы вынуждены существовать. Но поскольку судьба слепа, я остановился на втором варианте, животрепещущем более, чем бездумные удары равнодушной к нашим деяниям фортуны.

Я бы назвал эту границу «сумерками», неким размытым прогалом между светом и тьмою, ведь каждая из этих реальностей неподсчитываемо часто напоминает о себе. Мне представилось, будто каждому из нас, оказавшемуся в сумеречном состоянии, предлагается сделать выбор, и этот выбор всегда непрост. За него еще придется побороться.

Я решил принять бой. Не для того я взялся за жизнеописание самого добродетельного из всех добродетельных императоров, чтобы опустить руки при встрече с Тенью. Это было нелегкое решение, ведь тень многолика. Она бьет резко, наотмашь, только успевай уворачиваться.

Зло прячется в тени.

К тому же было боязно за читателей. Не дай Бог, если кто-то, прочитав роман, решит сегодня стать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.

Это будет самокатастрофа, сходная с той, какая случилась с автором, а также с главным героем романа, ведь каждый из нас, замкнувшись в кругу своего ограниченного понимания мира, приучен упорно отрицать совершенно очевидное. Горе тому, кто предъявит убедительный довод в пользу добра, которым можно было бы переубедить его. И вообще – если человек окаменел во внушенном извне, есть ли смысл воздействовать на него доводом?

Кто мог бы, взяв человека за руку, вывести его на свет Божий? Помог бы раскрыть глаза и убедиться – мир это не пляски теней на стенах пещеры.

Это – мир…

Это объективная реальность.

Мне повезло – я встретил Антонина Пия.

Он оказался надежным и доброжелательным попутчиком. Он подал смутную надежду на возвращение Золотого века. Он приоткрыл тайну маршрута, следуя которым можно, вспомнив вещие слова Гайто Газданова, «что-то понять в жизни».

Не удивляйтесь, доброжелательные люди встречаются даже на императорском посту.

Я решил последовать совету Серена Кьеркегора: «…Люди объезжают кругом весь свет, чтобы увидеть разные реки, горы, новые звезды, редких птиц, уродливых рыб, нелепых существ и воображают, будто видели нечто особенное.

Меня это не занимает.

Но знай я, где найти добродетельного человека, я бы пешком пошел за ним хоть на край света. И я бы уж ни на минуту не выпустил его из виду… Я бы только и делал, что с благоговением наблюдал за ним, подражал ему, упражняясь в тех же поступках. И хотя я еще не нашел такого человека, но вполне могу представить его…»

Самое возмутительное, говорил Антонин, если кто-то «объедает государство, не принося ему никакой пользы своим трудом». Доходы со своего имущества он подарил государству. В память об умершей жене взял на содержание государства девочек-сирот по всей Италии.

Высокий рост придавал ему представительность, но к старости, когда стан его согнулся, он, чтобы ходить прямо, привязывал на грудь липовые доски. Будучи стариком, он, прежде чем принимать посетителей, ел для поддержания сил хлеб всухомятку.

Даже умер без затей, в семидесятилетнем возрасте. Поел на ночь альпийского сыра «банон», утром почувствовал себя плохо и к вечеру без спешки, отдав все необходимые распоряжения, объявил страже пароль на будущую ночь – «самообладание» – и скончался.

Должно быть, вкусный был сыр, если человек, всю жизнь придерживающийся умеренности, съел лишний кусочек.

Глянешь на такого и невольно воскликнешь: боже правый, да император ли это? Ни дать ни взять – пенсионер-садовод.

Тем не менее это он.

…Кое-кто пытается доказать, что конечное несоизмеримо с бесконечным!

Это досужая сентенция не относится к моему герою. Он в высшей степени цельный, солидный человек. Заботливый дедушка. Ни один разряженный горожанин, отправляющийся на воскресную прогулку, не шагает более твердой поступью. Он весь принадлежит миру сему. Ничто не выдает его: ни взгляд, устремленный в небо, ни досужие разговоры, есть ли жизнь на Марсе, или насчет морального закона – как он там кувыркается во мне; ни желание критиковать власти. Его громкое пение (после рюмки-другой) доказывает самое большое, что у него здоровые легкие.

И все-таки именно такие люди ежеминутно подталкивают движение космоса. В бесконечном смирении они черпает глубокую грусть бытия и непоколебимость доброго нрава.

Их пребывание в конечном мире не носит ни малейших следов забитости, робости или покорности дрессированного животного. Им тоже известно блаженство. Они спокойны, уверенно наслаждаются этим миром, не унижая других, не тыча в глаза самодовольством или наглостью, как будто конечное навеки обеспечено за ними.

И все же, все же…

Теперь, закончив роман, я уверен, что заинтересованность судьбой и деяниями Антонина Пия, мой пламенный задор, не только ярче всего характеризует мои авторские пристрастия, но также и объективную роль этого ключевого для Золотого века императора, сыгравшего решающую роль в становлении непривычного нам, будущего миропорядка, который я условно назвал бы бытием в согласии.

Еще Т. Момзен утверждал: «…император Пий не обижал своих соседей, ни сильных, ни слабых, и ценил мир, может быть, даже больше, чем следовало»[2]2
  Момзен Т. История Рима. Кн. 8. Гл. 6. Война с маркоманами.


[Закрыть].

Некоторые современные историки вообще отказывают Антонину в исторической значимости. Например, одна из исследовательниц пишет: «…можно согласиться с точкой зрения Э. Грима[3]3
  Гримм Эрвин Давидович (Эрвин-Александр) (1870–1940 гг.) – российский историк, профессор Санкт-Петербургского университета, последний в истории Российской империи ректор университета (1911–1918).


[Закрыть], что Антонин не оставил после себя никакого индивидуального следа в истории государственных учреждений, и в период его правления наблюдается отсутствие настоящей мысли и настоящей энергии».

Другие историки (Энтони Бирли), подвергают Антонина критике за его чрезмерную пассивность.

Д. Б. Дьюри (из Википедии) вообще отказывает Антонину Пию в праве на состоятельность как правителя, тем более великого правителя: «…как бы высоко ни ставить его добродетели, Антонина никак нельзя назвать образцом выдающегося государственного деятеля. Спокойствие, которым империя наслаждалась под его властью, достигнуто было исключительно стараниями Адриана и отнюдь не его собственными усилиями; с другой стороны, в своих стараниях сохранить мир любой ценой он зашёл так далеко, что после его смерти это вылилось для империи в череду несчастий. В его стиле правления не было ни особой оригинальности, ни новизны, более того, у него не достало даже проницательности или смелости, чтобы развить то, что было ранее намечено Адрианом».

Подобная безапелляционная оценка удивления не вызывает. Мы уже досыта наслушались нравоучений, ультимативно навязываемых Западом. Особенно нетерпимы они в оценке исторических личностей. Как видно из приведенных отрывков, для представителей западного направления в исторической науке важнее любой ценой сохранить добытые силой в течение нескольких последних столетий материальные преимущества, чем попытаться различить зарю будущего нового мира. По моему мнению, любая попытка в этом направлении без презентации и оценки таких людей, как Антонин Пий – подчеркиваю, людей, наших с вами сородичей, – будет обречена на неудачу.

Это эмоции…

Что касается научной оценки подобных высказываний, позволю себе привести еще одну цитату:

«Удивительны загадки истории – династия, которую основал Марк Ульпий Траян и в которой огромную роль играла семья Элиев, уже в самой римской историографии получила название эпохи Антонинов. При этом все, похваливая Антонина Пия, подчеркивали и подчеркивают якобы отсутствие у него ярких государственных дарований, „незлобивость“, скромность, и в первую очередь склонность к согласию».

История, к счастью, беспристрастна и объективна, и в этом романе я изо всех сил старался придерживаться этого принципа. Но это роман, то есть художественное жизнеописание наделенного властными полномочиями человека, всегда готового прийти на помощь каждому из нас – его современникам и потомкам.

Этого мало?..

Вспомните, как это бывает, когда на садовом участке, ощущая приближение грозы, стараешься успеть сделать то, доделать это. Воздух становится тяжел и невкусен, нет покоя сердцу, мыслям. Невольно спрашиваешь себя: зачем мне это? Куда спешишь, хрен с ней с пленкой, да пропади оно все пропадом! Убудет, что ли, от дождя? И сам не можешь объяснить себе, что такое это это? Прошла гроза, забылась немощь от незнания, но то и дело жизнь напоминает о существовании этого.

Назовем его отчаянием.

Я призываю каждого, кому знакомо отчаяние, у кого конечное до предела стиснуло душу и напрочь выжгло желание заглянуть в бесконечное, полюбоваться на такого человека, пусть даже весь его земной облик абсурден.

Глядя на него, так и хочется воскликнуть – не верь глазам своим!

О встрече с таким человеком мечтал Серен Кьеркегор.

Только с помощью таких людей можно одолеть разделяющие нас тени.

Пролог

Берег был уныл, желт.

Великая река, огибающая холмы, делала в тех местах огромную петлю. К самому началу петли, к обрыву приткнулось небольшое поселение, которое и городом назвать трудно. Издали, с того места, где в тени финиковых пальм остановилась императорская галера, можно было разглядеть храмовую колоннаду, а также невысокие глинистые стены, за которыми располагалось святилище.

Рабы вынесли императрицу на верхнюю палубу. Она оглядела окрестности и выразилась кратко и язвительно:

– Проклятый Египет! – затем указала пальчиком на полуразрушенный храм: – В этом рассеченном Нилом пекле я не встречала поселения, где не было бы храмовых развалин. Эти кому посвящены?

Грек Артемион, нанятый в Александрии переводчиком и краеведом, поспешно шагнул вперед.

– Это поселение называется Хмун. Храм посвящен богу Кеку и его супруге Каукет, властительнице Тьмы и сопровождающих её теней, а также восьмерке, или огдоаде, сотворивших мир богов.

– Восемь богов?! – удивилась императрица и с нескрываемой грустью заключила: – Значит, и здесь начнут клянчить… Нет, я останусь на корабле…

В этот момент на палубу поднялся центурион почетной стражи Публий Теренций Фирм и сообщил, что делегация местных жрецов – все как на подбор бритые, лысые и донельзя тощие – умоляют великую супругу великого Адриана принять их.

– Что я говорила! – с нескрываемой радостью объявила Сабина. – Чего они желают? Милостей, даров или присвоения мне титула «божественная»?

– Одно, великодушная, вовсе не исключает другое! – воскликнул опершийся на перила недавно назначенный претором Луций Цейоний Коммод, сопровождавший императрицу в путешествии по Нилу.

Теренций добавил:

– Они приглашают проницательную осчастливить их своим посещением. Настаивают убедительно – будто в храме ей будут представлены чудеса, совершаемые божественными кошками, служительницами Бастет.

Стоявший у перил Цейоний Коммод напомнил императрице, что принцепс рекомендовал ей не пренебрегать мольбами жрецов и постараться пересилить себя ради государственных интересов.

– …О Бастет рассказывают много интересного, – добавил он. – Но еще более умалчивают. Например, о всякого рода магиях и мрачных чудесах, которые случаются в этих местах.

Сабина поморщилась:

– В такую жару интересоваться чудесами – дурной тон, Луций. Царство магии ночь, а чудеса необходимы исступленным и паломникам. Они без них жить не могут! Что за торжественная процессия без чудес! Впрочем, если желаешь, можешь отправляться на берег. Потом расскажешь, что сотворила с тобой божественная кошка.

– Нет, нет, – засмеялся Луций. – Я согласен с тобой, несравненная, дурной тон интересоваться чудесами в такую жару. Пусть Теренций в сопровождении ликторов откликнется на их просьбу.

– Я что? – усмехнулся Теренций. – Я готов. Я не боюсь кошек, даже самых божественных.

– Не кощунствуй, Теренций. Отправляйся на тот берег, потом расскажешь… Когда спадет жара.

* * *

Теренций Фирм вернулся после полудня.

Его провели в надстройку на корме, где в богато украшенном зале, на ложе отдыхала императрица. Фирм доложил, что дары переданы, благодарности получены. Город сам по себе дрянь.

– …более унылого уголка я в своей жизни не встречал, – добавил Тиберий. – Что касается чудес, ничего сказать не могу, однако фокусников и жонглеров там полным-полно. Есть даже забавные. Возле одного из полуразрушенных домов мы наткнулись на старикашку. Я обратился к нему на латинском – как пройти к пристани? Он ответил на чистейшем римском говоре.

– Наверное, какой-нибудь беглый, – вздохнула Сабина. – Они как тараканы прячутся по всем углам империи. Затаились в тени…

– Я тоже так решил, несравненная, однако старик оказался прилично одет, у него в услужении громадный негр и какой-то мальчишка, но самое удивительное, он попросил меня держаться подальше от его тени. Я спросил: ты кому указываешь, негодяй? Римскому центуриону? Он не испугался и заявил, что не имел намерения оскорбить меня. Тогда при чем здесь тень? Он начал объяснять, якобы в тени таится великая сила, с тенью надо обращаться с осторожностью, иначе… Я спросил его: к чему ты клонишь?

Старикашка приказал своему слуге снять с забора один из глиняных горшков и поставить возле себя. Затем он взмахнул посохом и ударил по тени, которую отбрасывал сосуд. Вообразите, от удара сосуд разлетелся на мелкие кусочки.

Я уверил старика, что и не таких фокусов навидался!.. Горшок, наверное, был надтреснут… Старик предложил мне самому выбрать сосуд, из тех, что висели на плетне, но за это я должен заплатить ему десять сестерциев. Не многовато ли будет? – спросил я. На это старик ответил: в самый раз, иначе он якобы может невзначай задеть мою тень… Каков наглец! – возмутился центурион.

Сабина заинтересованно спросила:

– Ты дал ему десять сестерциев?

Центурион кивнул, потом развел руками.

– Все-таки интересно… Я лично выбрал горшок. Он был толстостенный и при щелчке звенел как оглашенный. Действительно, ни трещинки, ни скола…

– И?..

– Горшок тоже разлетелся вдребезги!!

– Забавно! – откликнулся Луций.

Императрица захлопала в ладоши:

– Я хочу видеть этого старика. Сегодня нас ждет интересный вечер. Пусть он устроит представление с тенями. Как его звать?

– Он назвался Антиархом.

– Пошли за ним, Теренций. А ты, Луций, постарайся узнать, когда нам ждать императора? Он обещался прибыть с охоты сегодня вечером, так что все к одному.

* * *

Гвардейцы, посланные за Антиархом, привезли старика, когда пронзительное египетское солнце уже склонялось к вершинам западной гряды, отделявшей речную долину от пустыни.

Между тем на восточной стороне небосвода копились грозовые облака.

Вместе со стариком прибыла и его свита, состоявшая из громадного мускулистого негра, подозрительного подростка с обмякшим лицом, а также прелестной девицы, закутанной в плащ, из-под которого впечатляюще выступали некоторые ее прелести.

Цейоний Коммод заинтересованно, не без нарочитого смакования оглядел девицу.

– Луций!.. – предостерегла императрица и погрозила претору веером.

Представление было решено устроить на верхней палубе, в надстройке, служившей столовой. Здесь принимали гостей. Рабы вынесли кушетки, на которых во время торжественных обедов укладывались гости, низенькие столы, на которые ставились блюда. Затем не без некоторой нарочитой торжественности внесли ложи, на которых устроились те, кто сопровождал императрицу в путешествии по Нилу.

Их всего было несколько человек. В это путешествие по диким, пусть даже и очень древним местам Сабина отправилась неохотно, уступая исключительно настояниям супруга.

Адриан, как всегда вольно обращавшийся с церемониями, вместо того чтобы представлять в этом забитом песками уголке необоримую и доброжелательную мощь империи, позволял себе отлучаться на охоту, на посещение каких-то набитых магическими предметами древних развалин, на всякие прочие диковинки природы. Он предпочитал осматривать, изучать и стараться приобщить к сокровищам государства все редкости и нелепости, которых, по мнению его супруги, с избытком хватало в подлунном мире. Свалив на императрицу заботы о поддержании добрых отношений с местными правителями, и прежде всего с обнищавшими до предела служителями древних храмов, Сабина испытывала постоянную меланхолию. Впрочем, она всегда отличалась избытком уныния, что не позволяло ей вписаться в активный поиск нового – новых административных учреждений, новых архитектурных форм, новых отношений между разными частями империи, которыми отличался ее супруг.

Что уж говорить о семейной жизни, счастье которой было разрушено в самом начале их брака, после того Сабина, не простившая молодому супругу насилия в первую брачную ночь, постаралась сделать так, чтобы у нее случился выкидыш.

Со временем боль нескладывающихся семейных отношений сгладилась. Между супругами возникло что-то вроде взаимопонимания и теплых чувств, однако прежний страх настолько глубоко впитался в Сабину, что на мир она уже долгие годы смотрела мрачно, постоянно ждала неприятностей, часто уступала своим капризам, одним из которых являлся отказ от посещения местных храмов.

Ей претили пустопорожние оповещения о ее «божественности», на которые не скупились местные жрецы. В какой только сонм египетских богов ее не помещали, чьим воплощением не объявляли, а толку – как однажды она призналась Луцию, ее любимцу и в какой-то степени приемному сыну, – чуть…

Никто из этих обветшавших, худющих, бритых, а часто и слепых небесных посланцев не смог вернуть ей утерянное счастье материнства.

Вряд ли она в ее годы приняла бы такой дар, но предложить-то можно!

Хотя бы догадаться, чего желает «божественная»!..

Теперь еще оказаться в составе «огдоады»? Или возродиться как воплощение Бастет, кошачьей богини, чьи подвластные создания плодятся и размножаются с такой быстротой, что никаким богам или «божественным императрицам» за ними не угнаться.

Спасибо, не надо.

* * *

Старикашка появился в зале, когда на реку надвинулись темные облака и небо заметно померкло. Вбежал в тот самый момент, когда с восточной стороны долетели громыхающие грозовые раскаты.

Императрица лукаво улыбнулась поспешившему к ее ложу старику:

– Ты специально поджидал, когда ударит гром?

Старик поклонился.

– Нет, венценосная. Гром и молнии – это моя стихия…

Он поднял руки над головой. Раздался сухой треск, и между его ладонями внезапно полыхнул разряд.

Сабина отпрянула к спинке ложа. Кто-то из гостей испуганно вскрикнул. Луций подался вперед и потребовал:

– Повтори!..

Старикашка еще раз вскинул руки, и между ладонями вновь пробежала молния.

В сумеречном, заметно помертвевшем зале наступила тишина.

Антиарх, овладев вниманием присутствующих и не желая терять инициативу, воскликнул:

– Здесь слишком много света, драгоценная, а я повелеваю миром из мрака. Повелеваю невидимый и неслышимый!..

Затем, не дожидаясь разрешения, подбежал к одному из факелов на левом входе и, схватив пламя обеими руками, придушил огонь. Так он поступил еще с тремя факелами.

Зал погрузился в сумерки. Неожиданно со стороны входа, забранного тканями и деревянными, покрытыми резьбой пилястрами, выдвинулась громадная размытая тень. В ее верхней части обозначился низкий треугольный столик. Тень с поклоном донесла его до середины зала, поставила и также с поклоном удалилась.

Сабина перевела дыхание и, стараясь не терять присутствия духа, поинтересовалась:

– Ты повелеваешь миром из мрака? В таком случае ты бог? Отвечай?! И не придумывай самые пошлые прозвища, обращаясь ко мне. Называй просто – госпожа.

– Нет, несравн… госпожа, я всего лишь сын небожителя. В моей власти мрак и все, что творится во мраке. Твой супруг и ты, госпожа, повелеваете светом, а мой удел, мои владения – места, где свет отсутствует.

– Даже ночь? – иронично поинтересовался Луций.

– Нет, претор! Позволю себе напомнить, ночь редко – очень редко! – бывает темна до полного отсутствия света. До его неприятия!.. В ночи всегда что-то светится – например, звезды. Я уж не говорю о луне.

Луций, стоявший у распахнутого окна, улыбнулся.

– Я слыхал о мошеннике, который объявил себя супругом луны. Кстати, он даже ухитрился выдать свою дочь за римского патриция. Я бы назвал этот брак совершённым по воле небес, если бы патрицию не стукнуло шестьдесят, а дочери Луны пятнадцать. Интересно, чем они занимаются по ночам? Вероятно, патриций обращается к свекрови с мольбой о даровании ему мужской силы.

Все присутствующие заулыбались.

Луций, доказавший, что он оказался единственным, кто не растерялся в присутствии местного фокусника, изящно поигрывал цветком лотоса. Он то принюхивался к его аромату, то выписывал божественным цветком замысловатые фигуры.

Старик неожиданно и охотно подтвердил:

– Я тоже слыхал об Александре из Абинотеха. Вся разница между мной и этим лжепророком в том, что я не беру деньги за пророчества, которые произносит прирученная им змея с человеческой головой. Я также не требую неземных почестей и не торгую своими приверженцами.

– На что же ты живешь, Антиарх?

– Я довольствуюсь малым. Жизнь научила меня довольствоваться куском вчерашней лепешки и глотком молока, на которые не скупятся люди.

– Каким же образом ты ухитряешься выманить у наших бессердечных, не знающих слова «жалость» подданных несколько асов на кусок засохшей лепешки и чашку молока?

– Я помогаю им приручить свои тени.

– И каковы успехи?

– Я готов продемонстрировать тебе, госпожа, что тень не такая безобидная вещь, как нам кажется. Тень прочно связана с хозяином…

– Мне рассказывали, что ты, ударив по тени, разбил глиняный горшок.

– Это пустое, госпожа. Если правильно обращаться с тенью, она способна поведать своему хозяину о нем самом и о тех, кто его окружает, куда больше, чем самый яркий светильник.

– Этот громадный верзила, который поставил столик, и есть твоя тень?

– Нет, это мой раб Исфаил. Он подобен тени, но он всего лишь человек.

– Хорошо, пока оставим Исфаила в покое. Что могла бы рассказать мне моя тень?

– О той опасности, госпожа, которая угрожает тебе и претору Луцию Веру.

Луций удивился:

– Ты, оказывается, куда бóльший проныра, чем я предполагал. Как ты сумел узнать мое имя?

– Твоя слава, претор, летит впереди тебя.

– Не уходи от ответа. Я сначала посчитал тебя беглым преступником, каких немало прячется по дальним закоулкам империи, однако я ошибся. Давно ли ты поселился в этом забытом богами месте?

– Я живу здесь уже почти семь лет. Здесь мрак особенно глубок и мудр. Отсюда мне видно все, что творится в подлунном мире.

Затем он обратился к Сабине:

– Я также сведущ в тайных делах, которые творятся в Вечном городе, как назвал великий Рим твой супруг, божественный Адриан.

– Какими же тайнами поделился с тобой местный египетский мрак?

– Мрак, госпожа, не бывает местный или римский. Мрак везде мрак, и чем он гуще, тем изобильнее просветления. Поверь старому мракофилу – именно эта субстанция устроила нашу встречу. Не огонь, вода, воздух или земля, а именно тьма. Мне есть что рассказать тебе, госпожа, и тебе, претор Луций Вер, но для этого мы должны остаться одни.

Центурион Теренций подал голос:

– Думай, что говоришь, Антиарх, и не веди себя нагло.

– Не спеши обвинять меня в наглости, Теренций. Пророчества – это мое любимое развлечение. Оставь нас и уведи охрану. И заодно присмотри за этим мрачным Исфаилом…

Сабина спросила:

– Откуда он родом, Антиарх?

– Из Эфиопии. Исфаил – самый темный негр, которого можно найти в Африке.

Антиарх окликнул:

– Исфаил? Подойди и представься госпоже.

Из темного угла зала совершенно беззвучно выдвинулся человек в черном одеянии и с черной накидкой на голове. Приблизившись, он скинул накидку, затем оскалился.

Невероятно белые зубы высветились в вечернем полумраке.

Антиарх вздохнул:

– Никак не могу добиться от него согласия избавиться от этих исчадий света. Они никак не подходят его черной душе.

Сабина и Луций рассмеялись. Даже Теренций улыбнулся.

Претор укорил старика:

– Не наводи тень на плетень, старик. Я полагаю, когда потребуются, зубы его станут темнее ночи.

Затем он подал знак Теренцию.

Центурион приказал:

– Пойдешь со мной, эфиоп. И учти, если твой хозяин начнет настаивать, мои молодцы в несколько секунд избавят тебя от этого недостатка.

– Нет, Теренций, – возразил Антиарх. – Этого не надо. Он будет плакать. Это, доложу я вам, такое зрелище, которое лучше не видеть верному служаке и почтенному отцу многочисленного семейства.

Теренций остановился.

– Ты и про меня успел разузнать?! Сколько же у меня детей, Антиарх?

– Восемь, центурион.

Теренций нахмурился:

– Тебе не кажется, что ты слишком много знаешь?

– Таково мое предназначение, Теренций.

Теренций еще более помрачнел.

– Разве ты свободный гражданин, чтобы обращаться ко мне по имени?

– Да, центурион. Я родом из Антиохии[4]4
  Столица провинции Сирия, третий по величине город в империи после Рима и Александрии.


[Закрыть], из семьи римских переселенцев. Исфаил, расставь кубки.

Раб молча выполнил указания хозяина и поставил три кубка на низенький столик.

– Я хочу попросить тебя, Теренций, зажечь эти кубки.

Теренций, повинуясь жесту Сабины, взял со стены один из еще горевших факелов и поднес его к первому кубку.