Текст книги "Тит Антонин Пий. Тени в Риме"

Будни начались со стычки, устроенной прежним префектом города Марком Гавием Максимом и вновь назначенным Юлием Катилием Севером.

В четвертом часу[18]18
  В десятом часу утра. Отсчет времени в Риме начинался с шести часов утра.


[Закрыть], когда Катилий во главе группы своих вольноотпущенников и рабов собрался войти в здание префектуры, расположенной в начале Субуры, путь им преградили вольноотпущенники и рабы Максима.

Субуру – улицу, протянувшуюся в долине между Опийским и Виминальским холмами, называли «кипящей» из-за бесчисленного людского потока, сновавшего здесь. Понятно, что начавшаяся словесная перепалка привлекла массу заинтересованных прохожих.

Марк Гавий настаивал на том, что срок его полномочий истекал не раньше следующих октябрьских календ (1 октября). К тому же никаких письменных указаний он не получал, так что уважаемый Катилий может отправляться домой и не создавать лишних трудностей в работе такого важного учреждения, каким являлась римская префектура, следящая за соблюдением порядка на улицах священного города.

В противном случае…

Катилий дал знак, и его приспешники попытались силой вломиться в здание, однако их натиск был отбит.

…Не прошло и получаса, как со стороны форума Веспасиана в сопровождении своего секретаря и двух рабов к месту потасовки подошел новый цезарь и «благодетель римского народа» Тит Антонин.

В его присутствии страсти улеглись, и новый принцепс, полуобняв обоих распалившихся магистратов, вошел с ними в здание.

Появились они ближе к полудню, когда тени в Риме укоротились до предела.

Выйдя к толпе, новый отец отечества вскинул руку.

Собравшиеся, которых к тому моменту сбежалось столько, что не только по Субуре, но и по прилегающим улицам, включая ближайшие форумы, пройти было невозможно, затаили дыхание.

– Вопрос улажен, к обоюдному согласию, – объявил император. – До конца срока полномочий делами заведует всадник Марк Гавий, а затем его сменит всадник Катилий Север, уже известный вам своей решительностью и опытом. По случаю объявленного примирения в конце месяца я назначаю трехдневные гладиаторские бои. Бойцы будут представлять мою школу. Это лучшие из лучших. Гражданам также будет роздана дополнительная мера хлеба.

Толпа встретила это решение воплями восторга.

С легким недоумением Сацердата, прятавшийся в толпе, воспринял это решение. Правда, радость, охватившая горожан при известии, что спор между двумя магистратами решен миром, тоже не обошла его стороной. Меньше всего его привлекали игры гладиаторов и раздача хлеба. Подбодрило другое – схватка чиновников! В течение полутора месяцев в городе не будет твердой полицейской власти! Нельзя было упускать это время бестолкового безвластия.

Это был первый день, когда Сацердата отважился выйти в город. Пора было присмотреться к памятным, уже подзабытым уголкам большого Рима, посетить людные места, заглянуть в таверны – может, где мелькнет знакомое лицо?

Хотелось заглянуть в лавки, через которые когда-то сбывали добытый товар и заодно, случалось, прятались, пока Сацердата крепко не встал на ноги и не обзавелся собственной мастерской по изготовлению надгробных памятников. Устроена мастерская была в одном из домов на Яремной улице. Там было все, что требовалось для безбедного проживания в Риме: крепкая ограда, баня с бассейном, боковые выходы на соседние улицы, просторные подвалы…

Осмотр не доставил ему радости, и если бы не стычка у городской префектуры, ему снова пришлось бы затаиться. Найти прежних дружков оказалось невозможно. Прежние известные ему лавки позакрывались, на их месте построили доходные четырех-, а то и пятиэтажные дома-инсулы. Мастерская сохранилась, но за эти годы несколько раз меняла хозяев, так что добиться ее возврата было невозможно.

Разве что пригрозить новому хозяину, однако это был негодный выбор. Наверняка засветишься, а это никак не входило в планы Антиарха. Гоняясь за малым, как бы не упустить большое – Сацердата всегда придерживался этой мудрости.

Еще час назад, прогуливаясь по рынкам, ему мерещилась мечта о собственном надежном и безопасном гнезде. Как ни крути, лучшего места, чем усадьба его бывшего покровителя, сенатора Аквилия Регула, не найти. Там и места побольше, и расположена она за Тибром в тихом безлюдном месте.

…Вспомнилось поместье сенатора – просторный домина со многими входами и выходами, с темными клетушками, в которых Регул держал искалеченных им рабов. Любил сенатор поиздеваться над подвластными ему людьми… В любом случае этот особняк да плюс приданое, которое давали за ним – по меньшей мере сто тридцать миллионов сестерциев! – являлись самой заветной мечтой, позволившей бы ему прочно обосноваться в Риме.

…Разве можно сравнить просторное сенаторское гнездо с тем домом, куда Витразин привел старого дружка, хотя усадьба Манилия Опра на Циспийском холме неподалеку от храма Юноны Светоносной, по римским понятиям, тоже считалась вполне приличной. Досталась она хозяйке по завещанию бывшего владельца, далеко не безбедного откупщика. Поддавшись на ласки молоденькой рабыни, он сначала дал ей вольную, потом записал на нее свое римское жилье. Поля и угодья Манилий оставил сестре, которая попыталась было судиться с мошенницей и шлюхой-вольноотпущенницей, однако ничего не вышло. Денег, оставленных Манилием, наследнице хватило, чтобы нанять опытного адвоката, который в два счета сумел доказать судьям, что, во-первых, прежний хозяин всегда был не в ладах с сестрой, пытавшейся однажды стащить из его дома семейную реликвию. Он привел большую толпу горластых свидетелей, которые, беззастенчиво ссылаясь на богов, дружно подтвердили, что сестра была нечиста на руку, а насчет новой хозяйки городского дома все, как один, поклялись, будто эта юная дева чрезвычайно бережно заботилась о хозяине и не наградить такую помощницу было бы верхом неблагодарности.

Манилия встретила Сацердату не то чтобы надменно, а просто никак не встретила. Она даже не вышла к новому арендатору, которого привел «властитель ее снов и врачеватель душевной хвори», как отзывалась она о Витразине. Гостей встретил ее домашний прокуратор или распорядитель Ватия – благообразный, заметно отъевшийся мужчина средних лет с маленькими ручками и ножками.

Он показал Антиарху три комнатенки на антресолях, одна из которых предназначалась для самого Антиарха, другая для Пантеи, а третья для Исфаила и Викса, считавшегося братом Пантеи. Комнаты располагались в конце коридора, откуда по крутой, высокой и расшатанной лестнице можно было спуститься на соседнюю улицу, а также выйти во внутренний дворик, разбитый между атрием и перистилем. На этом пути лестница была короткой – всего три ступеньки.

Первым делом Антиарх приказал Исфаилу и Виксу починить обе лестницы, чтобы ступеньки не скрипели и не подломились, и переделать запоры на дверях запасного выхода на улицу, чтобы был прочен и не гремел.

Ватия равнодушно указал, где лежат инструменты, и удалился.

– Доски и новый запор раздобудете сами…

Когда Исфаил, спустившись во дворик, объявил старику, что все готово, Антиарх вошел в дом. Оттуда послышался скрип ступенек, затем звуки стихли, и через несколько минут старик, появившись в дверях, коротко распорядился:

– Переделать!

Исфаил попытался было возразить, однако старик подошел к нему, легким касанием посоха заставил чернокожего раба передвинуться и замахнулся на падавшую от Исфаила тень.

Тот как ошпаренный бросился к входу на внутреннюю лестницу. За ним, изменившись в лице, поспешил Викс. Скоро оттуда донесся скрип отдираемых досок и стук молотка.

Ватия, с ленивой усмешкой наблюдавший за этой сценой, засмеялся:

– Что ж не ударил? Тень, что ли, пожалел?

– Зачем тень! Работника пожалел.

Ватия окончательно развеселился:

– Тени разве больно?

– А ты встань на место Исфаила, а я ударю.

– Ишь ты, хитрый какой! Вот на ней попробуй.

Он схватил лежавшую рядом кошку и, вытянув руку, приблизил извивающуюся и орущую тень ближе к старику.

Тот легонько ударил по ее тени.

Кошка нестерпимо взвизгнула и вцепилась в руку Ватии. Тот отбросил ее в сторону.

Из окна долетел голос хозяйки:

– Ватия, скажи старику, чтобы больше так не делал!

Антиарх встал, повернулся в сторону распахнутого окна и, отряхнувшись, поклонился.

Вечером Витразин навестил старика и заявил, что до сих пор не сообщил в префектуру о его появлении.

– Так и не смог улучить момент. И кому стучать – новому префекту или прежнему.

– Ну и ладно, – легко согласился Антиарх. – Нарыл что-нибудь?

– Так, по мелочи.

– Давай рассказывай.

– Этот Лупа из дакийцев. Происхождения, говорят, знатного. Сын Амброзона, дружка Децебала, который руководил обороной какой-то приграничной крепости. В качестве добычи достался Ларцию Лонгу, всаднику…

– Это мне известно, – кивнул Антиарх. – Что еще?..

– В Риме Лупа приглянулся Траяну, и тот захотел взять его в эроменосы, однако мальчишка отказался. Более того, во время доверительного разговора гаденыш признался, будто мечтал совершить покушение на императора, а тот якобы сумел отговорить его от пагубного намерения. Регул как раз и сгорел на этом – купил Лупу и в пылу верноподданнических чувств приказал обезобразить мальчишку. Отрезал ноздри, на лбу выжег «malus»[19]19
  «Злодей», «негодяй».


[Закрыть]. Местные врачеватели все это искусно замаскировали. Еще бы не замаскировать. – Витразин хихикнул. – С такими деньжищами. Однако на этот раз хитроумный Регул просчитался. Ты помнишь Траяна? Оказалось, принцепс очень даже гордился этой историей с перевоспитанием дакского волчонка. Императора так и подмывало сделать своих подданных хотя бы чуточку лучше. Тебе тогда тоже досталось.

Старик кивнул – как можно было забыть ужас, который охватил его, когда префект гвардейской конницы Бебий Корнелий Лонг схватил его в мастерской по изготовлению надгробных памятников. Хвала Хрѝсту, он тогда не потерял голову. Регул, опасаясь разоблачения в соучастии, подкупил хозяина гладиаторской школы, и тот помог Сацердате бежать.

Как забыть двадцать лет беспрерывных скитаний!!

В Антиохии разбойнику повезло встретить неких безумцев, уверовавших в некоего Хрѝста. Те познакомили его со своим наставником по имени Елказаит, или Елксей.

Елксей был из бродячих сирийских фокусников, хотя называл себя магом. Его навыки обращения со зрителями очень помогли ему вербовать сторонников.

Одно время за Елксеем по Антиохии, Пальмире, Дурр-Европосу толпы ходили…

Выбора у Сацердаты не было, и он примкнул к елказаитам.

Заповедь первая: от императорских ищеек легче укрываться в толпе.

Заповедь вторая: самые надежные сообщники – единоверцы.

Он к тому же учел, что после обряда посвящения неофитам меняли имена.

Так он стал Антиархом…

Приглянулись ему и наставления Елксея, учившего – только вера имеет значение. Во имя веры можно простить любое преступление, любое злодейство.

Елксей утверждал – только тот, кто сердцем принял учение Хрѝстоса, воскресшего после позорной смерти на кресте… только тот, кто шеей своей изведал остроту клинка или петлю палача, достоин узреть истину.

Истина в том, что только «посвященному» откроется вход в царство небесное. Только «посвященным», которых рукой Елксея благословлял Христ, доступно понимание, что разум – это ничто, а желание – все!

Эти заповеди пришлись Сацердате по вкусу. Обернувшись Антиархом, он включил их в свое местничество.

Очень скоро новообращенный стал не только «посвященным», но и первым помощником Елксея.

…Согласно его учению, сам Хрѝстос был послан на землю Господом нашим Демиургом для спасения тех, кому можно было доверить сокровенную истину, или «божью тайну». Эта истина была запечатана в Книге откровений, которую, по словам основателя секты, ему вручил Ангел пятидесятикилометрового роста. Только «посвященных» Елксей знакомил с выдержками из этой книги.

Таких было немного.

…Когда Антиарх сумел войти к Елксею в доверие, тот преподал еще одну заповедь: «Как хочу, так и велю! Что разум? Желание важно».

Потом еще одну: «Слова – это пустое. Путь к истине лежит через обретение поддержки сильных мира сего. Через них и воцаримся!.. Но для этого следует многому научиться из того, чего нельзя открывать толпе и новообращенным».

…Что касается назаретян[20]20
  Последователей Иисуса Христа и его апостолов.


[Закрыть], которые исповедовали Иисуса как Христá, или Спасителя, Елксей отзывался о них пренебрежительно. При этом обязательно добавлял:

– Этих надо улавливать в первую очередь. Исходящий от них свет надо в равной пропорции смешивать с тьмой.

Старик, ухмыльнувшись, припомнил, с каким пренебрежительным легкомыслием он вначале отнесся к бредням Елксея.

Если бы не толпы спешивших «посвятиться»…

Если бы не вопли вновь обращенных, встречавших бывшего фокусника криками: «наместник!», «божий наместник!», «судья!», «пророк!»…

Если бы собственными глазами не узрел, как однажды наставник добыл огонь дыханием…

Если бы не поразился его волшебной силе, которой подчинялись даже тени.

Так определилась цель скитаний – не спасение собственной жизни заставляло Сацердату постоянно менять места жительства, а служение Хрѝсту, раздвинувшему многокилометровые ноги и вставшему врастопырку на границе света и тьмы.

Третья заповедь от Сацердаты родилась в Вифинии, куда он сбежал после неудавшегося покушения на Адриана – тот, кто владеет сумерками, свободен перемещаться из света в тень и обратно.

Наверное, в награду ему повезло наткнуться в ночи на черный бесформенный человеческий обрубок, лишенный признаков жизни. Оглядев громадного чернокожего, он уже собрался покинуть его, как тот попросил о помощи.

– Что взамен? – поинтересовался Сацердата.

– Буду служить тебе двадцать лет, пока не отомрет твоя душа.

– Тридцать, – возразил Сацердата.

– По рукам! – согласился чернокожий увалень.

Потом к ним прибилась Пантея, она же Зана, Лолия, Бендита, сбежавшая из храма Астарты, где ее за дерзкое непослушание (она не желала делиться со жрецами заработанными обрядами священного соития деньгами) приговорили к страшной казни на священном фаллосе. Пантея познакомила беглого старикашку со своим «братом» Виксом, или иначе – Википедом. Этот хитрец, прикидывающийся несмышленым мальчишкой, был тот еще проныра. Ростом с десятилетнего пацана и детским выражением личика, Викс мог объегорить кого угодно.

Но не Сацердату. Бывший разбойник чего только в Риме не навидался…

Он и у Викса выторговал тридцать лет беспрекословного служения и исполнения всех прихотей и выдумок хозяина.

Потом много чего было – разрыв с Елказаитом, не пожелавшим поделиться с Сацердатой Книгой откровений, и его преемником Епифанием.

Отклонил он и приглашение примкнуть к последователям некоего Карпократа, утверждавшего, что кроме веры для благоденствия и спасения души нужна любовь. Все остальные тяготы, выдуманные обществом, – особенно законы, в лучшем случае нейтральны. Ради спасения, настаивал Карпократ, человек имеет право преступить закон, иначе ему не вырваться из оков низших сил и не прервать цепь перевоплощений.

Избегнул он и тенет Каинита, который учил, что только Каин, а не этот тщедушный Авель является родоначальником избранных. Именно против потомков Каина творец мира сего, некий «Созидатель», направляет свои злоумышления. Это его велением были разрушены Содом и Гоморра.

Каинит утверждал: этот мир, творение Мировой Матки, должен быть разрушен до основания.

А затем…

О том, что «затем», догадался Иуда и тайно прéдал лжеучителя Иисуса из Назарета, чем разрушил свое греховное плотское тело и обрел божественное, духовное. Так учил Каинит. Только такое служение, не позволенное всем остальным, разрешено и необходимо «посвященным».

Спустя несколько лет эти тонкости в замысловатых вероучениях, исступленных пророчествах и мысленных безумствах тех или иных восхваляемых и гонимых «учителей» уже мало волновали Сацердату. Он полагал, что ему достаточно святости – он сумел обрести силу, – и лишнее знание ему только во вред.

…Одно время заинтересовал его некий Гегезип, сумевший мановением руки разделить окружающую действительность на видимое царство, в котором господствовал Свет, и незримые пространства Тьмы. Этот самый Гегезип славился умением вырезать профили по тени. Он утверждал, будто Тьма якобы предстает перед людьми в виде Тени, которая в обыденной жизни способна распасться на тысячи обычных, мелких, рядовых теней, сопровождающих каждого из нас от рождения и до смерти.

Все боги мира и уверовавшие в них люди заявляют, что ничего не существовало до Хаоса, однако Гегезип настаивал: все вы заблуждаетесь, поскольку никогда не слыхали ни о происхождении Хаоса, ни о его истоках… Хаос якобы вылупился из Тени и был назван «Тьмой»; а Тень, в свою очередь, произошла от труда, что существовал с самого начала.

Более того, между Светом порожденным и низшими пространствами существует завеса. Так вот тень простирается под завесой, то есть на той ее стороне, которая повернута от света. Тень, которая назвалась «Тьма», стала материей; и эта материя произвела выкидыш – то есть некоего богоподобного творца с мордой льва. Звали его Иалдаваоф.

Гегезип утверждал – мол, из этой материи якобы выросла раса богов. Затем Тень вдруг осознала, что есть кто-то или что-то сильнее ее. Она стала ревнива и, тотчас забеременев, дала рождение Зависти.

Все эти бредовые фантазии мало интересовали Сацердату. Его внимание привлекли чудеса, творимые Гегезипом. Когда на его глазах пророк ударом палки по тени горшка разбил его, он, вразумленный, уже неотрывно наблюдал за священнодействием, в конце которого Гегезип сумел отделить свою тень от собственного тела и заставил выполнять его повеления. Вот когда Сацердата осознал, что есть истина.

Он примкнул к этой секте, называющей себя «ловцами теней», куда привлек и своих подручных – громадного эфиопа, называвшего себя воплощением богини закатных сумерек и темноты Каукет, а также мальчишку Викса, которому, как заверил он Гегезипа, скоро стукнет триста лет.

Однако содружество Гегезипа и Антиарха продолжалось недолго – только до того момента, когда Антиарх осознал в себе внутреннюю силу, порождаемую Тьмой, и овладел некоторыми приемами обращения с тенями. Не простившись, Антиарх сбежал от своего наставника в Египет, где обосновался в заброшенном поселении в среднем течении Нила.

Здесь он, отыскавший в себе зачатки божественного вдохновения и поклонившись Каукет, создал свой театр теней, с которым было не страшно отправиться на гастроли в Рим.

Случай не заставил себя ждать. Появление в поселении римлян, сопровождавших императрицу, вдохнуло в него надежду, а удача, которой наградила его Каукет, позволившая расправиться с Антиноем, придала ему уверенности и поманила доступностью цели…

Об этом он мечтал всю свою несносную и замысловатую жизнь – убрать с пути негодяя Лупу, завладеть громадным наследством сенатора Регула, чтобы полноправно осесть в Риме, откуда уже без особых помех можно было запустить свои щупальца-тени по всему миру.

– …Насчет Лупы мне все известно, – прервал он Витразина, распалившегося от одной только мысли, что какой-то дакийский волчонок сумел обойти его, Витразина, в умении добывать себе честь не по чину и славу не по заслугам. – Что ты можешь сказать о частной жизни нашего любимца?

– Я поручил своему человеку отыскать какого-нибудь болтливого слугу в доме отпущенника. Скоро он все разузнает.

«Хитер, мошенник! – восхитился старик. – Вроде бы и помог прежнему наставнику и в то же время ничего лишнего не сказал. Это ладно. С такого, как Витразин, хотя бы шерсти клок», – а вслух добавил:

– Витразин, благодарю тебя за доброе ко мне отношение. Порекомендуй какого-нибудь отважного человека, которому все равно, каким способом добыть деньги.

– Ты можешь найти его в харчевне «Три пескаря», что на Бычьем рынке. Зовут его Опрамоаса, но лучше обращаться к нему Террорин. Сошлешься на меня.

Когда Витразин покинул Антиарха, тот немедленно позвал Викса и приказал ему наладить добрые отношения с хозяйкой.

– И не тяни. У нас в запасе полтора месяца. Пока наверху дерутся.

В тот же вечер Википед на глазах у хозяйки покормил кошку, погладил ее и был допущен до разговора. Плевое дело – прикинуться сиротой (что было неправдой), дакийцем (что было правдой), в детстве вывезенным из-за Данувия и сумевшим прибиться к Антиарху – этому прозорливому, много повидавшему и много знающему наставнику. Старик на пальцах объяснил ему, глупому несмышленышу, что земная жизнь – это юдоль греха и надо стремиться туда…

Викс указал рукой на облака, высоко плывущие над вечным Римом – туда, туда…

Манилия – грозная красивая дама в греческой пале и накидке, сброшенной на плечи, – приказала:

– Пусть зайдет ко мне.