Текст книги "Отступник"

Глава 7
Рийат

– Ты заснул? А мне говорили, что свежий воздух бодрит. – Шутливый голос заставил очнуться.

Раймонд Мартир помахал перчаткой около моего лица. Он был вооружен до зубов – два револьвера, мешочки с зарядами, рапира, но оружие выглядело на нем так же органично, как кружева и оборки на столичной красотке. В отличие от меня, он наслаждался жизнью – холодным утренним воздухом с гор, близостью земель шуай, ветром, скрипом кожаного снаряжения. Раймонд был свеж, полон сил и азарта, слегка замаскированного присущим знати лоском и любовью к манерам.

Оказывается, я задумался и не заметил, что он о чем-то спрашивает. На высоте голова заполнилась воспоминаниями о том, как я покинул аббатство. Тогда друзья обещали пойти со мной. После того как каждый из трех горячо уверял, что не согласен с инквизитором Робером Кре и придет попрощаться, я ждал. Стоял на краю города, пока солнце не село, а с болот не пополз холод: думал, они выйдут из аббатства в темноте, чтобы их не обнаружили чрезмерно зоркие братья по вере. Ни один не пришел. Хлыщеватый Август, тощий, словно прут, Неро и сестра Епифания – все трое оказались слишком благоразумны. Несогласие с инквизитором не казалось им достаточно серьезным поводом лишиться покровительства церкви. Черноволосая Епифания – колючая ежевика, моя боль. Я счел их поведение дополнительным указанием на то, что Бога не существует, и ушел прочь, проклиная и их, и Робера Кре.

– Всего лишь устал. Несколько часов перевозил запасы в горы для испытаний Лютера. Он утверждает, что в схватке побеждает тот, у кого больше пороха. Не понимаю, где ему удалось раздобыть столько селитры.

– Понять Лютера? Для этого у нас недостаточно мозгов.

– Пожалуй. Но и Армада – это не просто слово, Мартир. Это армия сурово вымуштрованных фанатиков, перевес в обеспечении и…

– Ты назвал своих бывших братьев фанатиками. Видишь, мы одерживаем победу, еще не начав.

Столь подкупающая легкость перед лицом неминуемого поражения от Армады обязана быть либо продуктом исключительной самодисциплины, либо поразительной глупости. За несколько прошедших дней я понял, что молодой щеголь ничего не знает о том, что случилось в особняке Годар. Все, что занимало Раймонда, – это приключения, стрельба, драки, женщины и, конечно, сам Раймонд. Он идеально вписывался в типаж обаятельного повесы, с той разницей, что был не копией, а эталоном. Я слышал, что он обучался в столице, но, как еретику удалось сохранить стиль в дыре вроде Сеаны, не мог и предположить.

Я не успел ответить, как он заговорил:

– Тебе повезло оказаться здесь, Дрейк. Аш-ти станет местом, где каждый вдохнет запах звезд. Искусства, страсти, свободный поиск, изобретения – все это распространится, лишая Лурд силы. Нет ничего хуже скуки, а что может быть скучнее церквей? – Раймонд поднял бровь.

Мы висели над лагерем в гондоле небольшого воздушного судна под названием «Веселая блудница». До отказа наполненный газом баллон «Блудницы» выглядел неряшливо, но нагрузку выдерживал, доказывая верность расчетов Тео Лютера. Церковь запрещала производить порох и взрывчатку – монополия на них принадлежала пастырям. То же самое касалось и воздушных кораблей, так что «Блудница» с парой узких пушек на борту нарушала сразу оба нерушимых закона. Частным лицам не позволялось покупать или строить дирижабли, что сохраняло преимущество церкви в подавлении восстаний. Воздушные корабли в Лурде, пересеченном реками и горными цепями, означали свободу – свободу торговли, переездов, легкость войны и возможность скрыться от налогов и надзора. В землях, окруженных язычниками и еретиками, такая свобода опасна, поэтому пастыри забрали ее.

– Единственная стоящая вещь в религии – музыка, – продолжал мысль Раймонд. – Страсти рождают удивительную гармонию, в которой голоса и инструменты стремятся к небесам. Сладость церковных песнопений… Сколько там томления, сколько печали!

«Блудница» парила, ожидая команды Тео, Раймонд поддерживал беседу, а я забыл обо всем – и летел. Внизу ползли людские фигурки, распался на поля и площади Аш-ти, подпираемый сзади горой, расстилалась, омывая темный город под обрывом, река. Местные звали ее Ситом, что означало «полотно». Через Сит нельзя протянуть мост, лишь корабли или дирижабли могут его пересечь. Холодные воды несутся вперед, словно время.

На борту дирижабля земля утрачивала свое значение, детали сглаживались, города и горы рассыпались на элементы захватывающих узоров. Трудно поверить, что законы, придуманные далеко внизу, действуют здесь, где ты купаешься в облаках. Находясь в воздухе над Сеаной, я понял редких пиратов, пытающихся украсть дирижабли Лурда. Посягнувших на имущество церкви ждала казнь, но ради того, чтобы оказаться среди облаков, стоило рискнуть.

Город мертвых, ревниво охраняемый туманом, не открывал своих тайн и с высоты. Темные шпили под обрывом, окутанные пеленой, словно невесомым полотном, едва различались. Впервые мне стало интересно, как выглядят другие города шуай. Я осознал, что никогда не видел их селений прежде, не был в их землях и никогда не хотел, запертый в границах Лурда точно так же, как в границах доктрины Бога-отца. Эта слепота, равнодушие показались странными. Шуай, не признающие нашего бога, стояли ниже всех на лестнице сословий Лурда. Но черный город-близнец, скрытый речным туманом, спрятанный в прорези скал, выглядел нечеловеческим, огромным, полным тайн и мощи. Его строили не рабы.

– Что ты знаешь о нем? – Я показал Раймонду на город. – Только не говори про руины. Я видел необычные башни посреди тумана. Они уходят внутрь земли, словно стержни какого-то механизма. Туман тоже не похож на обыкновенный, он же никогда не исчезает! Странно, что я никогда раньше не хотел спуститься вниз…

– Похоже, ты внезапно прозрел, – усмехнулся Раймонд. – Кари ничего не говорила о городе. Только то, что мертвые спят и им нужна тишина. Я решил, что это кладбище шуай, чужая магия, куда лучше не лезть. Может, его опустошили в результате войны, сочли проклятым и бросили.

– Мы обязательно должны отправиться туда.

– Когда будет время.

Я чувствовал себя раненым.

Еретичка вернула мне зрение, не придавая этому значения, не обставляя происходящее как пышный церковный обряд или милость. Она сделала это безыскусно, будто подобное мог совершить любой. Словно ребенок, выпотрошивший жабу, мог пожалеть о глупой жестокости – и оживить испорченное тельце. Когда я плакал у нее на коленях, ошеломленный, безъязыкий, то разбился на части и восстал новым человеком, который еще не до конца осознал, кто он. Перед тем, что сделала Кари, я чувствовал детское преклонение, трепет человека, увидевшего настоящее чудо. Все выглядело иначе – резким, обжигающе реальным.

«Это искушение, с которым ты не справляешься. Праведник не станет совершать чудеса просто так. Дьявол соблазняет людей легкими дарами, – твердил внутренний голос, хорошо знающий священные тексты. – Твои новые глаза – глаза бесов. Теперь ты не сможешь видеть, как раньше». Такие мысли отравляли, терзали рассудок. Следовало понять, что Годар проклята, почувствовать нутром инквизитора и бежать подальше от Аш-ти, спасая душу. Но я не мог. Я должен был узнать больше.

Церковь учила, что чудеса существуют, что они во власти Бога, нужно только уповать на него, быть особенным, благочестивым. В результате никто не был особенным. Никто, кроме святых, не мог совершать никаких чудес, но и для них чудеса стояли под запретом, потому что свидетельствовали о чрезмерной гордыне. Кари Годар не опасалась ни гордыни, ни грехов. Бесстыжая грубость некрасивой женщины не знала преград. Она ожидала, что люди сами станут богами или хотя бы постараются ими стать.

Я попробовал представить себя богом, глядя на уходящие за горизонт земли шуай, и понял, что хочу делать то же, что и Кари, – сломать законы, проникнуть в суть вещей и лишить идею божьего наказания всяких оснований. Гордость, которую яростно бичевал во мне Робер Кре, считала бога-надзирателя лишним. Неужели это Кари и имела в виду, говоря о сходстве между нами?

– Что означает «ишья»?

– Чужак, – прищурился, вспоминая, Раймонд. – Но не чужак как кто-то изначально чуждый, а пришелец, который скоро станет своим. Чужеземный гость, который останется.

– Ты не думал, что Кари – демон?

Раймонд пожал плечами:

– Много раз. Но мне плевать, если это так. Если Кари – демон, я на их стороне.

Тео испытывал новые пушки, так что мы выпускали надутые газом шары и отлетали подальше, давая подручным изобретателя возможность тренировать стрельбу по небольшим целям. Усовершенствование дирижаблей интересовало изобретателя гораздо сильнее, чем игры в войну, но он покорялся необходимости, производя оружие. Траектории зарядов сильно разнились, и я опасался, что единственной жертвой их опытов в конце концов станет «Веселая блудница» вместе с нами на борту. Раймонда же происходящее раззадорило – он встречал каждый залп с земли довольной усмешкой. Впрочем, даже при условии точного и мощного огня из тщательно скрытых в скалах орудий у еретиков не было шансов. У Армады гораздо больше пушек, чем Тео сможет создать за год.

– Спускаемся, – внезапно сказал Раймонд, отдав сигнал капитану.

– Что случилось?

Раймонд посмотрел в подзорную трубу:

– Кажется, приехали изгнанники шуай, хотя отсюда ни черта не разглядишь. Такое я пропустить не могу. – Он развернулся. – Одержимые, рийат – выбирай, как больше нравится. Кари хочет уговорить их драться с Армадой. Как по мне, так это все равно что позвать на свою сторону смерч.

– Одержимые? – Неприятный холод пополз по позвоночнику. – Дай трубу.

Я торопливо поднес инструмент к глазу. Группа людей, которую я с трудом мог рассмотреть с помощью системы линз Тео, ничем не отличалась от остальных.

– Ничего особенного ты там не увидишь. Они не одержимы дьяволом, Дрейк, никакой серы и дыма, – посмеивался Раймонд. – Хотя пастыри наверняка будут другого мнения… Но приближаться к ним без надобности точно не стоит. Шуай говорят, что не рийат владеют силой, а силы владеют ими. Они чересчур… увлекаются. Даже собственный народ отправляет рийат в ссылку подальше от больших селений, чтобы изгнанники никому не навредили.

От того, как дипломатично Раймонд подбирал слова, я начал закипать. Не думаю, что он понимал, насколько меня оскорбляют такие уловки. Лишившись веры, я потерял возможность с легкостью указывать Раймонду на его умолчания, но даже логики и ума достаточно, чтобы увидеть, как он огибает правду.

– Силы? – Вспоминались рассказы пастырей о тех, кто позволяет дьяволу овладеть ими. – Изгнанники убивают? Шуай не воюют, они бесхребетны.

Раймонд покачал головой:

– Ты мало знаешь о шуай. Их народ не сражается с Лурдом не из трусости, а из желания дать пастырям шанс остановиться. Мы здесь гости. Не знаю, Бог-отец перенес Лурд из другого мира или произошло что-то иное, но мы здесь чужаки, опухоль. Когда шуай видят убийство, то испытывают глубокое сожаление, а не желание немедленно замараться тем же. Мир для них – хаос, им чужды наши моральные уроки, но убить – значит отобрать шанс развиваться. В итоге шуай стараются остановить Армаду, но не пытаются ее уничтожить. Единственная причина, по которой Лурд все еще стоит, – это терпение шуай.

– Это самая невероятная чушь, которую я слышал. Никто не позволит врагам убивать своих братьев и сестер, надеясь, что убийцы «исправятся». Язычники просто трусливы – вот и все. О каких «силах» ты говорил?

– Думаю, тебе это будет непросто понять.

«Блудница» стремительно спускалась, узоры растягивались и превращались в здания, шатры, лаборатории. Магия исчезала на глазах. Земля втягивала в себя маленький воздушный корабль, превращая нас из королей высоты в сухопутных человечков, опутанных узами законов и обязательств.

– Я постараюсь.

– Ты вряд ли поверишь, но Кари умеет… – издалека начал Раймонд.

– Проклятье, я прекрасно знаю, что она умеет! Она выковыряла мне глаза грязным ножом, а затем вернула их обратно и вышвырнула меня на улицу, как будто ничего особенного не случилось! А теперь просто скажи – что делают эти чертовы шуай? Какими такими «силами» они владеют?

– Прости, я не знал. Кари любит давать жестокие уроки. – Взгляд Раймонда стал странен, но он быстро справился с собой. – Шуай владеют силами, которые в Лурде приписывают святым. Но используют они их отнюдь не благочестиво, а так, как захотят.

Я словно мучительно трудно вылуплялся из твердого и плохо поддающегося моим попыткам кокона. Силы дает Бог-отец, вера, горячая молитва и вечное служение, а шуай были безбожниками, язычниками, покорными рабами, ничтожествами, предназначение которых – натирать полы пастырям Лурда. Неужели шуай тоже владеют крупицами сил? Если пастыри узнают об этом, они сотрут дикарей в порошок.

«Блудница» не слишком изящно плюхнулась на землю. На посадочной площадке нас встретил озадаченный Тео Лютер. Под глазами изобретателя виднелись синяки от недостатка сна.

– Каин хочет, чтобы инквизитор поговорил с рийат. А ты, Дрейк, веди себя осторожнее. Идори и его сестра почти безумны. Кари играет с ними в нехорошие игры, дает обещания, которые не собирается исполнять. – Тео неодобрительно пошевелил губами.

– Какие обещания?

– Пойдем! – Раймонд не собирался ждать.

Он на ходу пытался привести в порядок волосы. Золотистые пряди разлохматил ветер, но по сравнению с ним, причесанным или нет, все остальные выглядели плохо отмытыми крестьянами. Я не встречал ни Кари, ни Каина с того момента, как они выставили меня из особняка. Дела нас не сталкивали, и я был рад отсутствию неловких сцен. Трудно понять, как вести себя с тем, кто выколол тебе глаза.

Мы пронеслись мимо походных лабораторий Тео, мимо напевающего что-то отряда бродяг, мимо огромного деревянного колеса, которое построили ради забавы, – и вылетели на площадку перед шатром Кари, где Каин да Коста разговаривал с группой почерневших от солнца шуай. Кари стояла рядом, засунув руки в карманы мужских штанов и сосредоточенно разглядывая отставленную ногу в старом ботинке.

Изгнанников оказалось человек двадцать – жалкая кучка. Право вести переговоры взял на себя мужчина лет сорока, поджарый и высокий. Хитрые темные глаза и оскорбительное выражение на широкоскулом лице делали его нежеланным собеседником. Он выслушивал короткие реплики да Косты, но движения бровей показывали окружающим, как низко он оценивает умственные способности собеседника. Умение демонстрировать презрение изгнанник отточил до совершенства. Кисти колдуна – там, где пальцы соединялись с ладонью, – были татуированы сплошной темной полосой. Полосы походили на наложенные повязки.

– Вы люди тюрьмы, Каин да Коста. Здесь, в этом лагере, вы стараетесь от нее избавиться. Но ваша порода все время носит ее с собой. – Мужчина обернулся и посмотрел мне в глаза: – Ты инквизитор Армады? Человек, который видит правду? Ценный дар.

– Я ничего больше не вижу.

– А ты посмотри получше.

Воздух вокруг чужака пошел рябью, и я уже не мог различить черты. Человеческая оболочка предстала иллюзией, за которой скрывался голодный огонь. Он просачивался сквозь глазницы, поедал остатки тела, прокладывал дорожки ожогов на его руках.

– Какого черта…

Я выхватил револьвер, по привычке сотворив молитву внутри себя, но она показалась пустой и бездейственной, поза – смехотворной, решимость – ненастоящей. Даже я не был сам собой, а мог превратиться в кого угодно. Возможности сменяли друг друга за доли секунды. Каждый миг новая картина происходящего складывалась из мозаики. Меня поглотило море странных созвучий, где так легко вычленить фальшь. Когда мечущийся взгляд остановился на Каине, я будто увидел его насквозь, – немногословного палача Кари, еще недавно неспособного встать с обитого кожей кресла…

– Прекрати это, Идори.

Рука Кари легла на плечо изгнанника, вернув Идори его неприятное лицо. Кипучий, обжигающий мир исчез, люди снова выглядели обыкновенными.

– Ты не человек! – воскликнул я.

– Никто из нас не человек. Человек – это оболочка, форма, слово. Я показал тебе, для чего предназначен дар правды. Ты можешь видеть мир таким, какой он есть, – бешеный танец материи, звездной пыли, сплетающихся возможностей и поражений. Дар, требующий полного бесстрашия. Не отвлекайся на то, что тебе показывают глаза, человек Армады. Хотя глаза у тебя что надо, – подмигнул изгнанник.

Кари наконец перевела взгляд на нас, заинтересовавшись проницательностью Идори. В этот момент изгнанник загорелся. Он пылал, разбрызгивая языки пламени, а затем вбирал их в себя. Ничего подобного я прежде не видел, разве что в изображениях гневного Бога-отца, где художники рисовали его сходящим на землю в тучах и огне. Несколько шуай выделились из остальной группы и встали рядом, готовые защищать Идори, а он продолжал гореть – и не сгорал. Завораживающее зрелище, попирающее законы природы.

– Ты демон… – неуверенно произнес я.

– Идори, зачем ты возишься с ним? – позвала совсем молодая девушка-шуай, сидевшая чуть поодаль от основной группы.

Почти девчонка, а сколько надменности. Длинные черные волосы изгнанницы были крепко стянуты в уложенные вокруг головы косы. Широкий нос, узкие глаза, почти незаметные губы.

– Но разве не в этом смысл переговоров? – пожал плечами Идори. – Зачем, по-твоему, я учил этот собачий язык?

Огонь погас. На мужчине не осталось ни одной отметины.

– Это какое-то представление?

– Дрейк, не надо… – начал Раймонд, но девушка уже вытянула руку в сторону «Блудницы», будто пытаясь сжать ее татуированными пальцами.

Кари следила за рийат с затаенным восхищением. Она могла их остановить, но не хотела даже попытаться. Изгнанники ее развлекали, как может развлекать созерцание шторма или пожара.

«Веселая блудница» стояла на посадочной площадке, и никто не подозревал о том, что ей грозит опасность. Ветер меланхолично трепал обвисший баллон. Люди Тео сновали рядом, выполняя ежедневные поручения и не чувствуя никакой угрозы. Девушка-изгнанница напрягла пальцы сильнее, будто хотела выдавить из пустоты сок. Ее лицо побледнело от усилий, глаза поедали корабль.

Я ощутил необычные колебания воздуха, тугую вибрацию сжатых пластов, как при порывах ветра, и закричал, чтобы люди убирались… но было поздно. С отвратительным хрустом наш дирижабль лопнул, сломался, словно хрупкая игрушка из сухих прутьев. Дерево и куски обшивки разлетелись в разные стороны. Материя разорвалась от края до края, выпуская драгоценный газ. Вмиг от воздушного корабля осталась куча обломков. Робер Кре сказал бы, что дьявол сжал «Блудницу» в своих греховных объятиях. Я же слов не нашел.

Все смотрели на результат катастрофы и бегающих в изумлении рабочих Тео. Раймонд ругался, Каин тяжело дышал. Девчонка-одержимая даже не подумала о том, что кхола могут погибнуть.

– Да, мы любим фокусы, ххади, – с акцентом сказала она и осела на землю. – Как тебе такой?

Рийат не могла подняться – ноги подгибались, словно сделанные из мягкого теста. Идори неодобрительно и сухо отчитал ее на языке шуай. Наверное, осуждал плохие манеры. В отличие от шуай, которых я видел прежде, эти были надменны и дики, словно черти.

– Армада уничтожит вас всех, когда доберется сюда. – Разлетающиеся обломки дирижабля не выходили из головы. – Вы слуги дьявола. Пастыри не оставят здесь камня на камне, это я могу вам обещать.

– Если так, ты будешь сожалеть об этом больше всех, инквизитор. – От усталости ее акцент стал сильнее, лицо посерело, как будто она готова была упасть без чувств. – Некому будет научить тебя видеть. Сейет[1]1
  Учитель. – Так шуай обращаются как к непосредственному наставнику, так и к тому, кто обладает большей силой, чем они. – Здесь и далее примеч. авт.


[Закрыть], – она повернулась к Кари, – старшие не дадут нам жить так, как мы хотим, а стать целыми не помогут. Армада уже летит сюда, словно туча. Нигде нет покоя. Мы всего лишь хотим городов, в которых будет действовать наш собственный закон…

Идори осторожно закрыл ей рот рукой:

– Сестра расстроена. Ты исполнишь обещание?

– Конечно, – ответила Кари.

И вот тогда я отчетливо увидел, что она врет.

Глава 8
Возвышение терновника

Все вокруг говорили о войне.

Самые спокойные горожане пылко спорили о столкновении армий, тактике и стратегии, неуклюже примеряя на себя личины полководцев. Бесконечные речи об атаке на шуай, глупые и поумнее, неслись из каждого угла. Споры перерастали в драки, несогласных поднимали на смех или позорили за недостаточную веру. На рынках среди продуктовых лавок и в тавернах за кружкой пива, после службы в церкви и в кругу семьи за столом, в перерыве между делами и после тренировок с оружием народ столицы перемалывал языками новость о священном походе против еретиков. Защитники морали и странствующие проповедники с утроенным энтузиазмом читали проповеди о важности правильного поведения и долге. Богословы препирались по поводу степеней благочестия. К мастерам-оружейникам и учителям фехтования потянулись очереди. Казалось, все только и ждали того, что война язычникам будет наконец-то объявлена, что неверующих сметут с лица земли, потому что за Лурдом сила Бога-отца. После королевского указа, подкрепленного решениями Высшего Совета церкви, столица пришла в движение.

Терновник угрюмо сидел в таверне, где взяли Дала Риона, накинув капюшон дорожного плаща на лицо. Это была затрапезная, грязная харчевня, где подавали сочное, жирное рагу из ягненка и наливали терпкое, почти ядовитое вино. Рион любил встречаться здесь с друзьями и заказчиками – ему нравились простые места, где легко можно кого-нибудь снять или быть снятым. Теперь святоша-король, скрываясь под капюшоном, пытался понять, каково это – быть наемным убийцей, распутником и еретиком, но ощущал он только одно – каково быть отчаявшимся человеком, который живет в аду.

– Эй, долей-ка нам настойки, хозяйка! – немного смущенно попросил раскрасневшийся бородач проносившуюся с подносом деваху.

Оставаясь неузнанным, Терновник слушал, как простой люд поднимает за него тосты. Слышал он и ворчание крестьян, приехавших продавать овощи из провинции, а затем зашедших пропустить стаканчик. Они не хотели кормить армию, но смирялись с волей церкви, ведь любые испытания посылались Богом, чтобы закалить дух. Дух этих жилистых работяг мог выдержать что угодно. Он пытался представить, что чувствовал Дал Рион, когда оставался здесь, на кого он смотрел, о чем думал. Пока в столице собиралась армия братьев и сестер веры, Терновнику хотелось примерить личину другого человека.

За прошедшие после поединка дни слово «соблазн» приобрело для короля новое значение. Пытаясь отомстить Совету за годы бесполезных епитимий, он начал вслушиваться и всматриваться в то, что предлагал ему дар. Бог-отец наделил Терновника силами святого, это не могло произойти без причины, ведь все в мире имело причину и следствие. Мир возбужденно гудел, распухал, будто набрякшая от воды губка. Король чувствовал желания так же ясно, как шероховатость песка или прохладную гладкость древесного листа, плыл в них. Тело вибрировало, словно в центре груди проросли чувствительные щупы, и Терновник не был уверен, что подобные чувства предназначены для человека. Может, так и живут демоны?

– Я – мореход, а ты будь моим морем. Я хочу исходить тебя вдоль и поперек, погрузиться в теплые волны… – Юнец в углу харчевни бормотал под нос, сочиняя письмо неизвестной прелестнице, и обрывки ощущений накатывали на Терновника так, будто письмо писал он.

Острое удовольствие охватывало короля, сменяясь ужасом и непереносимым омерзением по отношению к окружающим грешникам и себе самому. Все казалось невыносимо чувственным, притягательным, глубоким. Любая мелочь раздувалась, становилась весомой уликой. Каждый, кого Терновник встречал, топорщился обрывками нитей, за которые можно потянуть. Линии их тел, улыбки, даже построение фраз говорили о грехах, бесконечной череде проступков, которые люди хотели, но не могли скрыть.

Тексты писаний не раз распространялись о страстях, но вряд ли прежде Терновник понимал определение этого слова. Каждый, на ком он мимолетно сосредотачивался, казался по-своему отталкивающим или притягательным. Стоило задержать взгляд, как шторм чужого восприятия захватывал его. В пальцах кололо, охватывал экстаз или затапливали чужая боль и пустота. Терновник перестал быть обычным человеком и осознавал это слишком быстро, чтобы совладать с изменениями. К тому же никто не мог ему помочь, для короля Лурда не нашлось ни одного подходящего учителя, поэтому он тонул в темном океане сомнений. Измученный собственной виной, он и в других видел только вину, преступления, зло.

Единственный, с кем он мог остаться наедине, – непроницаемый Акира, но посол – наполовину язычник, изгой. Неподходящая компания для короля, который поведет Армаду к невиданным победам. И Терновник приходил в таверну и представлял себя Рионом, как будто, превращаясь в кого-то другого, смог бы спрятаться. Ему хотелось переродиться, стать таким же беззаботно-опасным, как мертвый наемник. Стоило смириться с тем, что люди – и он сам – грешны. Но король выбрал подвиги, искупление. Он собирался предложить Богу-отцу завоевания, каких Лурд еще не знал: разгром еретиков, захват городов шуай, казни язычников, костры для сомневающихся, океан крови, в котором утонут чужаки.

– Недолго им осталось! – Пивная кружка стукнула по столу, заставив Терновника обратить внимание на говорившего. – Все, довыеживались!

Простолюдина распирало от показной удали, которую ему одолжило пиво, и безадресной ненависти, легко оборачивающейся против кого угодно. Он швырнул пустую кружку в слугу-шуай:

– Принеси добавки!

Терновник сморщился – никакого изящества, никакого понимания, ради чего он ведет войну. Шуай одеревенел, пьяницы голосили.

– Бог-отец с нами, братья! – Мужчина обессилел и опустился на лавку. – Бей безбожников!

«Простолюдинам нет дела до Бога, их ведет похоть, кошелек и страх. – Терновник слышал голос умершего Риона. – Что бы ты ни затеял, все кончится тем, что одни оборванцы будут пытать и вешать других. Первое, что сделают твои священные воины, – на радостях отымеют женщин-шуай и преступят пару десятков заповедей». Терновник вышел прочь, кинув на стол плату за напиток, оставшийся нетронутым. Ему казалось, что Рион все еще где-то здесь.

Небо над столицей заполонили воздушные суда разных форм и размеров. Кресты на боках дирижаблей полосовали небеса. Розовые лучи заката делали флот Армады еще более тяжелым и внушительным. Шпили зданий, часто использовавшиеся как якоря для дирижаблей, возносились в высоту. Улицы разукрасили одежды братьев и сестер веры, можно было легко заметить и черное, вызывающе строгое облачение съехавшихся сюда со всех уголков Лурда инквизиторов. Суровые женщины инквизиции, непривычно простоволосые и свободные, заставили Терновника вспомнить Епифанию, но вряд ли кто-то из проходивших мог сравниться с ней. После отстранения лорда-инквизитора Силье и объявления войны ее статусу ничто не угрожало, а непримиримость в вопросах веры делала гордую красавицу стоящим союзником. Впрочем, других у короля не было.

Церковь у центральной площади готовилась к пышной службе. Статуи Бога-отца и сияющие крестовины меча Господня начистили до ослепительного блеска. Война еще не началась, но ее кипучее дыхание ощущалось повсюду. Многие маскировали страх излишним усердием, экстатическое воодушевление верующих кружило голову, а мошенники готовились снять сливки с показного благочестия.

Терновник улавливал чувства людей, искренне жаждавших получить земли язычников для своих детей, надежды добропорядочных верующих и неистовство святых. Он устал все это ощущать, его звало небо. Ветер сбросил капюшон с головы короля, разметал светлые волосы, но прохожие спешили в церковь и не узнавали Терновника. Уже утром он вознесется вверх, откуда сможет метать огонь и град на головы безбожников. Он надеялся, что враги будут такими же непоколебимыми и чуждыми, как Акира, чтобы битва стала достойным примером доблести Армады. Пока же он не знал, чем занять себя в последние часы, и отправился на площадь Трех.

Архитектура Лурда поражала своим размахом, мощью высоких зданий, богатством многоуровневых мозаик и строгостью храмов, делающих человека бесконечно маленьким. Архитекторы по мере своих сил старались провозглашать могущество Бога-отца и ничтожность человека, который может возвыситься только через искреннее служение. Приезжих столица ошеломляла размерами и высотой огромных статуй Бога-отца, будто создающих сеть, защищающую от греха. Словно гигантские белые свечи, эти титаны виднелись то тут, то там и приглядывали за городом. Столица вся устремлялась вверх, и остальные города Лурда выглядели жалкими придатками к этому центру великолепия. Возможно, поэтому практически никто не называл столицу данным ей названием. Она царила над остальными территориями так же, как Высший Совет – над общественной жизнью Лурда.

Улицы украшало бесчисленное количество скульптур, и каждая композиция была пропитана символизмом, становилась проповедью или рассказом о наказании. Даже сочетание цветов что-то означало. Художники не могли рисовать все, что им вздумается, для них был одобрен реестр разрешенных цветов, подходящих для благочестивых сюжетов. Король еще помнил суд над каким-то вольнодумцем, призывавшим отказаться от запрета на смешивание красок, что противоречило данному Богом-отцом порядку. Кажется, его сожгли как еретика.

На каждом углу змей соблазнял неверных, полыхал мозаичный костер адского пламени, пожирающего выложенных крохотными разноцветными стеклышками грешников, чтобы дать возможность изобразить святых, разнообразно поражающих зло. На площади Священного суда, например, зеваки частенько разглядывали раскинувшиеся на стене изображения нарушений заповедей Бога-отца. Кто-то поговаривал, что художник чересчур расстарался. Дьявол с блудницами и впрямь был нарисован очень колоритно, но на последних фресках и грешники, и дьявол низвергались в ад сверкающим мечом Бога-отца, как и было положено. Бесконечные шеренги праведников, бюстов членов Совета и соблазнительных фонтанов-грешниц, которые, конечно, были наказаны или обвиты змеем-искусителем, делали столицу неподражаемой.

Площадь Трех находилась немного на отшибе и проектировалась как место для публичных наказаний, но получилась противоестественно красивой. Отшлифованные руками ремесленников камни плотно прилегали друг к другу, их темный красноватый цвет по-особому играл в лучах заката. По ободу круга, врастая в здания, возвышались три фигуры. Они располагались с разных сторон, как бы окружая площадь, причем скульптор не расставил их, а создал ощущение, что они выламываются из каменных зданий, стремясь перестать быть просто изображениями.