Текст книги "Учитель и его время"

М. М. Кириллов
Учитель и его время

Светлой памяти моего Учителя профессора

Евгения Владиславовича Гембицкого

* * *

Рецензенты:

доктор медицинских наук профессор М. А. Осадчук,

доктор медицинских наук профессор В. Р. Гриценгер.

Утверждена к изданию Ученым Советом СГМУ.

Печатается в авторской редакции.

Предисловие

Эта книга – сага о Евгении Владиславовиче Гембицком, моем Учителе, и о его времени.

Астраханский парень, студент-медик, фронтовой врач, военный терапевт, работавший в госпиталях и в медслужбе военных округов, преподаватель Ленинградской Военно-медицинской академии, начальник кафедр военно-полевой терапии в Академии и кафедры терапии в Институте усовершенствования военных врачей в Москве, доктор медицинских наук, профессор, генерал, член-корреспондент АМН СССР (РФ). Таков его жизненный путь.

Е. В. Гембицкйй – выдающийся отечественный терапевт XX века, один из основоположников военно-полевой терапии, создатель терапевтической школы. Он – государственный человек, для которого интересы Родины всегда были выше его собственных. Он – незаурядная личность советского периода нашей истории; он – ее ровесник и творец. Соответствовать своему времени всегда сложно, но ему это удалось.

…Мощный корабль только что скрылся за поворотом великой реки, но волны, бегущие за его кормой, еще долго будут напоминать об ушедшем исполине.

* * *

Выражаю глубокую благодарность за помощь в работе над книгой Нине Яковлевне Гембицкой – жене профессора Е. В. Гембицкого.

«Заслуженный врач России», профессор СГМУ М. М. Кириллов

Духовная родина

Евгений Владиславович Гембицкий – мой учитель и друг, узнав, что мне предстоит побывать в Астрахани, порекомендовал в поездке присмотреться к этому, по его мнению, особенному городу и, если получится, навестить его, уже бывший, родительский дом. «Астрахань – это моя духовная родина», – сказал он.

И вот я – в Астрахани. Март, но аэропорт в снегу. Над головой – луна. Круглая – в морозной короне. Страшная картина – золото в черном небе. На автобусной остановке – полно народу. Автобус пришел только через час и был с боем взят замерзнувшими пассажирами.

Вышел у Кремля. В темное морозное небо уходили белые стены и башня с конусовидной деревянной крышей. Громадина среди неубранных сугробов… А вот и гостиница – словно освещенный корабль в Черном море. Номер тихий, за окном – снежная скатерть ночной Волги.

Проснулся рано. Повернул голову к окну: серое небо да толстые ветви, покрытые инеем. Иней – с палец.

Целый день можно посвятить знакомству с городом. Набережная – в двух шагах. Еще сумрачно. Вровень с парапетом в снегу протоптана тропинка. Волга стылая и промозглая. На другом ее берегу – темные купы вётел. Вдали опоры строящегося моста. Все пустынно, безлюдно, неуютно. Улицы – в торосах. В старом парке в снегу утонули скамьи. Застряли в сугробах корявые вековые деревья. Молчание и неподвижность.

На холме в полукилометре от берега Волги раскинулся белокаменный Кремль. Оборонная мощь стен. Внушительна их высота – до 10 метров. Стрельчатый верх, бойницы. Высокие угловые башни с конусовидными тесовыми кровлями, смотровыми площадками и остроконечными башенками наверху, украшенными деревянным кружевом, металлическими флажками, металлическими ветвями и птицами. У самого древнего – Троицкого – собора на кремлевскую стену выходит «царское» крыльцо, рукава его лестниц полукружьями спускаются к улице. Толпа народа, чернеющая на фоне белой лестницы и сугробов, угрожающе скопилась у тротуара в молчаливом ожидании городского транспорта. Показалось: дай им в руки пики, надень шлемы – чем не астраханское войско! Кремли российских городов. Что они теперь охраняют? Память? Отчего же она так безлика?! Хорошо бы здесь поставить памятники достойным людям города всех времен…

Пречистенские ворота Кремля с колокольней господствуют над городом. Наверху громко и торжественно бьют часы, пугая птиц. Ворота высотой метров 20! Что это? Требование архитектуры? Ведь в такие ворота въедет стратегическая ракета в вертикальном положении. Центральное строение Кремля – Успенский собор, обнесенный резной каменной галереей. Загляделся на купола. Проходивший мимо рабочий с лопатой через плечо тоже поднял голову и, оценив мой интерес, уважительно сказал: «Памятник архитектуры».

Утром в морозном инее, в сугробах по пояс, с тропинками и дорожками внутренний двор кажется спящим. Сонно бредут на этюды молодые художницы – ученицы училища, расположенного здесь же, в одном из архиерейских домов. Тяжелы этюдники для худеньких девичьих плеч.

Пройдя двор, сквозь ворота одной из башен неожиданно вышел на громадную площадь перед Кремлем. Красота необыкновенная: белый простор, чистота снега, деревья в густом инее. Резные кисти кипарисов в белых перчатках. Зеленые ежики самшита весело торчат из-под снега и как бы говорят: «Все это – только зимняя игра, а мы – живы, мы – живы!» Видать, весне не миновать!

Полдень. С высоты пятого этажа мединститута (место моей командировки) хорошо виден город. В голубом небе парит колокольня. Купола Успенского собора залиты солнцем. Симфония сверкающих белоснежных разноцветных крыш. Город приземист, почти вровень с рекой. Когда-нибудь в паводок Астрахань действительно снесет в Каспийское море…

Никакой геометрии улиц – хаос, естественно рожденный когда-то. Смысл его утрачен. Раньше, в далеком прошлом, по сторонам от Кремля, строились Земляной город, Белый город. Строили, кто, как мог и хотел. Улицы – бугром.

Дома пузатые, разноцветные, диссоциируют и вместе с тем составляют целостную гамму радости, к которой нечего добавить. Не дома, а ряженые. Не город, а ярмарка. Кустодиевские улицы. Они были и до него, на своих картинах он лишь неба добавил.

Чувствуется, что город растет, в основном – по окраинам. Но и в мир старой Астрахани вызывающе врезаются коробки новых домов, грозя своими безликими цементными тушами затмить этот старый, исполненный гармонии красок и музыки мир, по – видимому так любимый Гембицким. Эти коробки – как иностранные дипломаты на рынке. И их становится все больше.

В старой части города – дома, по возрасту – свидетели детства и юности моего друга. С сырыми понизу, толстыми кирпичными стенами и облупившейся штукатуркой, с громадными лестницами, с непропорционально большими балконами и верандами. Время, кажется, ничего не может с ними сделать: стоят и стоят. Так, от природы здоровые 70-летние люди, такие как мой Учитель, с какого-то момента как бы перестают изменяться и стареть. Годы идут, косые дожди бьют, а все те же морщины, все та же цельность натуры, те же проблемы.

Солнце поднимается все выше и заливает город. Инея на деревьях как не бывало. Бегут ручьи, плачут крыши, подтаявший лед грохочет в водостоках. Лед на улицах не окалывается. Машины застряли в колдобинах – ни туда, ни сюда. Из приоткрытых кабин торчат вихры и шапки шоферов. Рев моторов, гудки, ругань.

Центр города. Осевшие сугробы. Гортанный птичий крик, над старым парком. Еще немного – и грязь здесь будет стоять несусветная. Стоков нет, и проезжающие машины будут обливать людей грязью, а люди – пятиться к заборам. А пока пород ходит в слегка подмокшей белоснежной рубахе. Все скрашивает поздний мартовский снег. Говорят, что это нетипично для Астрахани в марте. Может быть, но я думаю, что мне повезло.

День клонится – к вечеру. Косые лучи лижут крыши. Обходя лужи, прошел пару кварталов – от центра. Здесь видно, что город драненький, пролетарский, деревянный. Улица Крупской – насмешка над просвещением и социализмом, настоящие трущобы. Как можно мириться с такой вопиющей бедностью! Вот уж, действительно, на 16 метров ниже уровня… Вспомнились слова Кирова на фронтоне здания в центре города: «Пока в Астрахани останется хоть один коммунист, устье реки Волги было, есть и будет советским». Как здесь нужен Киров сейчас! Астрахань растет, но нужно, чтобы она росла быстрее, чем разрушается.

Темнеет небо. Возвращаюсь в гостиницу. Опешить некуда. Узкие улицы старыми домами выбегают на набережную. Свет окон в магазинчиках. Коопторговское изобилие втридорога. В кулинарии купил полкило сома жареного. Предвкушаю: жир с пальцев бежит – такая вкуснятина! Какая же Астрахань, если рыбки не отведать…

Со времени этого моего посещения Астрахани прошло более 13 лет. Тогда я пытался увидеть город, глазами моего друга. Судя по тому, как он принял мой рассказ, мне это удалось. Но вот уже 2 года как его не стало. И все же я не хочу изменять стиль моих заметок, не хочу, чтобы из них ушла радость, так свойственная всему существу этого человека.

О своем детстве и юности, проведенных в Астрахани, Евгений Владиславович рассказывал мне в разное время и не раз, но урывками и скупо. Родился он здесь 7 октября 1919 года, в семье врача-инфекциониста. Гражданская война в те годы прокатилась по этому краю. Красная Армия держала Царицынский фронт, и Астрахань была оплотом советской власти. В те годы этот волжский край захлестывала инфекция, и старшему Гембицкому приходилось много трудиться. Позже он стал главным врачом городской инфекционной больницы и работал здесь долго, в течение всей Великой Отечественной войны. В городе его хорошо знали и называли с уважением – «старый доктор»…

Судя по некоторым высказываниям и наблюдениям, Евгений Владиславович был очень привязан к своим родителям. Сюда шли его письма с фронта. В 60-е годы он ездил в Астрахань в связи с болезнью своей матери и тяжело перенес ее смерть. В Ленинград из Астрахани уже в очень преклонном возрасте к нему приезжал отец. Бывало, они ездили на Кировский стадион: старый доктор был любителем футбола…

20—30-е годы. Астрахань – глухая южная провинция России, граничащая со Средней Азией и Кавказом, перепутье земли русской. Смешение судеб: волжская вольница, пестрота народа, богатство и рядом – голь перекатная, горы арбузов и рыбные базары, вонь пристаней. В центре – строгий и мощный Кремль – русская твердыня, а вокруг – большая деревня и море лодок. Здесь прошла его школьная юность…

Вспоминая о мальчишеских походах на лодках и плотах в дельте Волги, о рыбалке, Евгений Владиславович улыбался и молодел, и сквозь профессорскую строгость в эти минуты в нем проглядывал здоровый, ладный и озорной паренек.

На второй день своего пребывания в городе я смог, наконец, посетить места, непосредственно связанные с довоенным периодом жизни моего Учителя.

Я все больше убеждался: Астрахань простолюдна, немного балаганна и ненарочито небрежна. Она – какая есть. Прикрасы здесь невозможны и неуместны. Дворянской чопорности и купеческого чванства в ней – нет. И это мне по душе.

На трамвае доехал до Больших Исад. Это – далеко не центр города. Поинтересовался, что означает это название по-русски. Оказалось – Большие Посиделки. Это вызывает уважение. Большие Исады – старый район города и рынок. Прошелся по рынку, крытому, сырому и неуютному. За прилавками кавказский народец. Представил себе: лето, горы арбузов… Сейчас – пустовато. Крытый рынок в Саратове – покупечестее. Вообще, Астрахань – не Саратов: и Волга не та, и гор нет, и беднее намного. Но стариной Астрахань Саратов обошла.

Где-то здесь на 1-й Интернациональной улице (как было сказано) – бывший дом моего учителя. Шлепаю по лужам, оглядываясь на вывески, спрашивая прохожих. Удивительно, но никто не знает, где расположена нужная мне улица. Нечего делать – пошел в музей Кустодиева. И только одеваясь в гардеробе и посетовав гардеробщице о своей неудаче, неожиданно получил точный ответ. «Улица Натальи Качуевской, она в Облвоенкомат упирается. Это и есть бывшая 1-я Интернациональная…». Жалею, что не расспросил её о жителях этого дома, наверняка рассказала бы ветхая старушка о «старом докторе».

Тихая узкая улица с невысокими старыми домами. Летом, видно, зелёная и тенистая. Заканчивается сквером. А вот и дом, который я ищу. Старый, хотя еще крепкий, двухэтажный, с высокими потолками и окнами. Окна вымыты. Деревянные двери. Очевидно, ими не пользуются. Вошел во дворик. Только сделал шаг к крыльцу, как откуда-то с веранды раздались рык и лай собак. Я не стал уточнять, привязаны ли они… Это удивительно, но хоть таким образом, я побывал у единственного моего дома в этом городе.

Опустился вечер. Подмораживает. Прячутся в темноту перекрестки улиц. Торопятся одинокие прохожие. Над темнеющей скатертью Волги – фиолетовое небо. Уходит в дымку лес на противоположном берегу, и где-то в черноте его кроны тревожно мерцают далекие огни газовых факелов. Медленно возвращаются по еле различимой тропке рыбаки с пешнями и рюкзаками. Низко и тяжело летят птицы, гнездясь на середине реки и приготавливаясь к ночи. Застыли в ледовом плену дебаркадеры…

Астрахань – край русской земли. И если человеку суждено с детства видеть Россию, сидя на ее краешке, это что-то добавляет ему. Что-то такое, что делает его на всю жизнь емче, вносит дополнительное жизненное измерение. Какой далью такого человека можно испугать? В его жизни с юных лет всегда и во всем борьба. Или – согласие с заведомой третьеразрядностью с грязными заборами, вонючей рекой и отбыванием жизни.

Ограниченность возможностей роста воспитывает в таком человеке более широкую зону приемлемости жизни и трезвость ума, закаляя внутренний стержень, способность к сопротивлению, восприятие борьбы как естественное состояние, целеустремленность и потребность в мечте – как альтернативу той приземленности, которая здесь в избытке.

Край земли! Прорва пространства – что на запад, что на восток, что на север. Прорва воды, рыбы, грязи. Жизнь трудная, жесткая, с резкими гранями. Богатство на рубище куда как заметнее… Для многих эти места – перепутье. Сколько прежде бежало сюда, пережидая беду! Скольких раньше здесь держали, связав крылья. Выносливых, дюжих, упорных воспитывает эта земля и рассылает по всей России.

Если вдуматься, это многое объясняет в феномене формирования личности и динамизме профессионального развития Евгения Владиславовича Гембицкого. Да, именно здесь – в Астрахани – его духовная родина.

Провинциальная интеллигенция 20—30-х годов – плоть от плоти народа – берегла книги, уважала знание, стремилась к учению. Это, по-видимому, послужило осознанию выбора молодым Гембицким врачебной профессии. В 1937 году он поступил в Астраханский медицинский институт. Большую роль в этом, несомненно, сыграл пример его отца.

В середине 30-х годов к власти в Германии пришли фашисты. Назревала мировая война. В 1939 г. Е. В. Гембицкий расстался с Астраханью и продолжил учебу в Куйбышевской Военно-медицинской академии.

Р. S. Не знаю, смогу ли я вновь побывать в Астрахани. Да и зачем? И заснеженный город, в который я заглянул по просьбе своего учителя, и его родительский дом, и даже сам Евгений Владиславович – уже в прошлом. Рассказ об этом посещении, благодарно воспринятый им в то время, и память о нем, исполненная тепла, сами по себе, казалось бы, могут иметь лишь частное значение и быть дорогими лишь для узкого круга его друзей, родных и учеников. Очевидно, что и это очень скоро станет частью прошлого. Все умирает.

Но что-то не дает мне с этим согласиться. Астрахань для Гембицкого – только начало чего-то гораздо большего. В этом ее значение. Она – начало, родник долгой жизни и творческой деятельности большого человека, врача и Учителя, жизни, в которой отразились судьбы нашей страны и нашего времени и значение которой не исчерпывается только прошлым. Астрахань что-то объясняет в нем. Но ведь у каждого большого человека есть своя Астрахань. Возьмите наших великих терапевтов – Н. С. Молчанова, Ф. И. Комарова, А. Л. Мясникова, В. X. Василенко – все они вышли из провинции, поэтому Астрахань – начало большого пути, характерного для целого пласта советской, российской медицинской и немедицинской интеллигенции 30—90-х годов XX столетия. В этом значение воспоминаний о Евгении Владиславовиче Гембицком, начатых этим очерком. Они о сегодняшнем дне и могут быть полезны для будущих поколений.

Война

Куйбышевская Военно-медицинская академия размещалась в центральной части города. Слушатель Е. В. Гембицкий, зачисленный на 3-й курс, был определен в общежитие, переодет в военную форму и 1-го сентября 1939 г. приступил к учебе и службе.

В увольнение, особенно на первых порах, отпускали редко, но вскоре ему удалось познакомиться с городом поближе. Неподалеку от академии, перед зданием театра, располагалась огромная площадь, предназначенная для парадов войск и демонстраций трудящихся. Ее центром был монумент Валериану Куйбышеву. Чуть ниже – к Волге – высились здания Дома офицеров и Штаба Приволжского Военного округа. Рядом с ними находился похожий на пряник Русский драматический театр. Перед ним рвалась с постамента знаменитая бронзовая «Тачанка». Город протянулся вдоль берега на несколько километров. На его окраинах и в районе вокзала высились корпуса оборонных заводов. Город был пролетарским: в нем доминировал рабочий класс.

Оказалось, что в отличие от большинства волжских городов Куйбышев (Самара) стоит на левом берегу Волги.

Берег этот был высоким, а под ним на несколько километров тянулись пляжи. За рекой зеленели поросшие лесом низкие острова, белели отмели. К югу от города в хорошую погоду просматривался темный силуэт Жигулевских гор. По реке в обе стороны тянулись теплоходы, баржи, плоты. На утренних и вечерних зорьках река заполнялась флотилией рыбацких лодок. Вверх от реки вели довольно крутые взвозы. С городской кручи распахивался простор неба, реки и лесов…

Все это мало напоминало Астрахань, расположенную в низменности, хотя, конечно, Волга оставалась Волгой. Куйбышев был первым действительно крупным и современным городом в его жизни. Переезд сюда существенно расширил кругозор будущего доктора и, вместе с тем, укрепил уже сложившуюся в нем стать волжанина.

Программа занятий была плотной, приходилось много работать. Быстро шло и его политическое воспитание: улицы и площади города хранили память о революции, о В. И. Ленине, работавшем в Самаре, о Чапаеве, Фрунзе…

Е. В. Гембицкому было тогда 20 лет. Естественно, быстро появились друзья, сложились традиции… Вечерами слушатели бродили по уже полюбившимся набережным. В памяти осталось, как над темными Жигулями полыхала: корона заходящего солнца, завораживая сердце. Закаты были быстрыми: солнце, зацепившись за кромку леса, тут же на глазах сплющивалось в лужицу расплавленного металла. Вспыхивал пурпур сосен, и, через миг, краски меркли. Река погружалась в темноту.

Но главным все же была учеба. Это определялось общей тревожной обстановкой в стране, в частности, связанной с прокатившимися в то время политическими репрессиями, но особенно с надвигавшейся угрозой войны. Тем не менее, учебный процесс оставался традиционным.

Изучение фундаментальных предметов – фармакологии, патофизиологии и патанатомии – сочеталось с работой в терапевтической и хирургической клиниках. Все здесь было впервые.

Первой больной его была 30-летняя женщина с митральным стенозом. Она казалась ему немолодой. Цианотичный румянец на щеках, сердцебиение, одышка даже в положении с приподнятым изголовьем. Больная, почувствовав его нерешительность, тактично помогла ему преодолеть смущение, которое он испытывал, пальпируя, перкутируя и выслушивая ее сердце. В последующем еще предстояло научиться выслушивать хлопающий 1-й тон, диастолический шум сердца и понять причину удушья у таких больных. Но та, первая больная, так и осталась первой на всю его жизнь.

На занятиях подробно анализировался опыт медицинского обеспечения войск в локальных войнах того времени – на озере Хасан, на реке Халхин-Гол, на Карельском перешейке. Всем было ясно: надвигается большая война. И программы обучения будущих военных врачей это учитывали. Об учебе Е. В. Гембицкого в Академии известно немного. Но я знаю, что в последующем, много позже, Евгений Владиславович не раз приезжал в Куйбышев и в качестве главного терапевта МО СССР, и для участия в юбилейных торжествах, связанных с первым военным (1941 г.) выпуском врачей. Он любил этот город. Позже, в послевоенное время, профессорами стали и другие выпускники того времени: Б. А. Зенин, А. Р. Мансуров, Г. М. Чучкалов – его друзья.

Начало войны с Германией, при всей его закономерности, оказалось неожиданным. Еще вчера мирный закат сменился кровавым рассветом. Уже 29 июня 1941 г. была обнародована программа мобилизации всех сил страны на разгром врага. В ней говорилось: «Партия и правительство призывают советский народ отстаивать каждую пядь земли, драться до последней капли крови, наладив снабжение армии всем необходимым, помогая раненым, предоставляя под госпитали больницы, клубы, учреждения».

В Академии в эти дни шли экзамены за 4-й курс. После их завершения началось тревожное ожидание предстоящего. Немцы рвались к Москве, к Ленинграду, захватывали Украину. Здесь, в тыловом Куйбышеве, казалось, что это далеко, но и сюда, как и в другие волжские города, уже в июле стали поступать эшелоны с ранеными. Начался прием беженцев. Клиники мединститута, отделения окружного госпиталя, городские больницы быстро превращались в эвакогоспитали. Хватало работы и слушателям Военно-медицинской академии.

Чуть позже начали бомбить Куйбышев. Сбросив бомбы на заводские районы, самолеты тут же улетали: горючего немецким летчикам хватало только на то, чтобы успеть вернуться на полевые аэродромы. Тогда еще не было известно, что Куйбышев в случае сдачи Москвы рассматривался как запасная столица страны. И уж вовсе не было известно о начале фортификационных работ силами метростроевцев, в том числе о строительстве бункеров для размещения Президиума Верховного Совета СССР, правительства и – отдельно – для ГКО СССР и И. В. Сталина.

В июле, исходя из потребностей военного времени, Наркомздравом СССР было принято решение о досрочном выпуске студентов и слушателей, закончивших 4 и 5-е курсы медвузов, и отправке их на фронт в качестве зауряд-врачей. Эта мера дала возможность получить для армии дополнительно 14000 врачей. Выпускникам Академии потребовались соответствующая мобилизационная подготовка, обмундированне, оформление документов. Перед отправкой на фронт, в августе 1941 г. Евгений Владиславович женился на сокурснице Нине Яковлевне– Чучасовой. Они оба были направлены в 379-ю стрелковую дивизию. В сентябре Е. В. Гембицкий, которому не было еще и 22 лет, прибыл в расположение артиллерийского полка под Москву. Его должность именовалась «старший врач полка», звание – «лейтенант медицинской службы». Его жена стала хирургом медсанбата дивизии.

Внезапность начала войны поставила нашу армию и её медицинскую службу в чрезвычайно тяжелое положение. Образовался фронт огромной протяженности, многие медицинские учреждения и особенно кадровые гарнизонные госпитали в зоне боевых действий были уничтожены. Направляемые на фронт новые медицинские формирования не смогли прибыть к месту назначения вследствие захвата этих территорий противником. Об этом свидетельствует донесение Военно-санитарного управления Западного фронта от 30 июня 1941 г.: «В процессе боевых действий все санитарные учреждения, дислоцированные на территории фронта, не отмобилизовались. В результате фронт лишился 32 хирургических и 12 инфекционных госпиталей, 13 эвакоприемников, 7 управлений, 3 санитарных складов и т. п. Имущество санитарных учреждений осталось в пунктах формирования и уничтожено пожарами и бомбардировками противника». И все же военные медики делали все, что было в их силах, для спасения жизни раненых воинов. Это относилось и к фронту, в состав которого входил комплектующийся полк, куда был направлен военврач Гембицкий. Выдвижение полка на боевой рубеж шло быстро. Вскоре он вступил в бой с немцами. Особенно тяжко пришлось в октябре, когда полк принял непосредственное участие в отражении удара танковой армии Гудериана, ворвавшейся южнее оборонявшейся Тулы на территорию Рязанской области (гг. Скопин, Михайлов). Ситуация была критической.

Евгений Владиславович рассказывал мне об этой своей первой боевой осени: «Холод, грязь, колдобины на дорогах. Подбитая и сожженная техника. Окопы, залитые дождем, неубранные озимые. Бесконечные земляные оборонительные работы, к которым привлекалось население. Людей не хватало, не хватало вооружения и боеприпасов. Продовольствие подвозили колхозники. Артиллерия, состоявшая из противотанковых орудий, перемещалась на лошадиной тяге, а часто и вручную. Санитарное имущество (сумки с перевязочным материалом и медикаментами, шины) приходилось таскать на себе. В перерывах между атаками и бомбежками жгли костры – грелись, сушились, варили и жарили мясо павших лошадей. Сражение приобрело оборонительный затяжной характер. Это научило окапываться. Здесь все было впервые: первые раненые, первые больные, первые убитые. Все было трудно: много ли я знал и умел после 4-го курса. Да и командиры были сплошь – молодежь из артиллерийских школ и училищ. Пришлось быстро учиться воевать и жить на войне. К ноябрю Гудериана потеснили. Произошел перелом – немцы были отброшены от Москвы километров на двести…». «Все это время, вспоминала его жена, вместо нежных писем «медового месяца» от мужа я получала раненых с «первичной картой» и подписью «Гембицкий»: значит, жив, значит, радость».

Позже полк Гембицкого в составе Западного фронта продолжил участие в боях северо-западнее Москвы. В начале 1942 г. Гембицкого перевели в другую часть и назначили командиром санитарной роты. Это позволяло накапливать специфический – организационно-медицинский – опыт непосредственно на передовой. Известно, что работа на поле боя, в зоне ружейно-пулеметного и минометного огня сопровождалась значительными потерями медицинского состава. Не случайно, по приказу НКО СССР, она была приравнена к боевому подвигу. Приходил опыт. Появлялись первые собственные наблюдения боевой патологии. Чувствовалась недостаточность теоретической подготовки. Что же касается офицерского возмужания, то в ситуации постоянного риска оно происходило гораздо быстрее.

Три года боевой работы. Участие в боях на Западном, Калининском, Волховском фронтах с характерной для них позиционностью, оборонительной тактикой, трудностями снабжения, питания и перемещения (леса, озера, болота). Все здесь так или иначе было подчинено поддержке Ленинградского фронта. Ленинграду было еще тяжелее. В «Правде» в те годы печатались стихи Ольги Берггольц из блокадного города о ленинградцах.

В 1942 г. Е. В. Гембицкий вступил в ряды ВКП(б).

Какое-то время он вновь служил старшим врачом полка, но уже стрелкового. Вскоре он был переведен на должность командира госпитального взвода медико-санитарного батальона дивизии. Это было для него серьезной профессиональной и организаторской школой. Накапливались клинические наблюдения во всем их многообразии и неповторимости. Хорошая память, систематичность как черта характера, взвешенность в оценках помогали овладеть навыкам» анализа и группировки наблюдений и фактов, давали пищу для размышлений о патогенетической сущности и общности патологических процессов. Это вырабатывало в нем чувство меры, диагностическую осторожность, собственную манеру научного мышления. Как пригодились здесь уроки учебы в Куйбышеве!

Научные интересы его особенно проявились в области заболеваний внутренних органов у раненых. Е. В. Гембицкий на собственном опыте пришел к выводу о правильности тезиса Н. И. Пирогова о том, что «раненый со временем становится больным». Как-то в январе 1989 г. в беседе со мной, только что вернувшимся из зоны Спитакского землетрясения, он вспомнил о собственном наблюдении синдрома длительного раздавливания в 1943 г. на Волховском фронте. Он видел раненых, доставляемых в медсанбат из-под завалов разрушенных зданий после вражеских бомбежек, и обратил внимание на последовательную и довольно четкую по времени смену периодов в их состоянии: от тяжелого травматического шока к заметному, хотя и короткому, улучшению и вновь к резкому ухудшению, проявлявшемуся в психической загруженности, олигурии и заканчивавшемуся смертью. Условия для такого продолжительного наблюдения за ранеными были, так как войска стояли в обороне, а эвакуация задерживалась. Гембицкий в то время, по его признанию, не находил этому объяснения (как это было сделано в Лондоне Байотерсом в 1941—1942 гг. и А. Я. Пытелем в 1942—1943 гг. в развалинах Сталинграда и как это окончательно было исследовано в наше время). Но поражала его наблюдательность. Оказалось, что смена состояния раненых не случайна, но ему было не совсем ясно, отчего освобождение конечностей и даже их ампутация не останавливали патологического процесса и завершались уремией.

В 1942, 1943 и 1944 гг. были проведены первые научно-практические конференции врачей Волховского, Ленинградского и других фронтов. На Волховском фронте их организатором был тогда еще молодой профессор Николай Семенович Молчанов – главный терапевт этого фронта.

Конференции давали возможность панорамного видения организации медицинского обеспечения боевых операций не только фронта, но и всей Красной Армии. Оказалось, что с начала войны уже по декабрь 1941 г. были сформированы 291 дивизия с медсанбатами, 94 стрелковых бригады с медико-санитарными ротами, 380 полевых госпиталей и т. д. В тылу шло дополнительное формирование 1600 эвакогоспиталей на 750 тыс. коек. Эти госпитали принимали до половины всех раненых, в том числе наиболее тяжелых.

Актуальной была проблема алиментарной дистрофии, но главное внимание на конференциях привлекала проблема пневмоний у раненых. Дело в том, что пневмонии оказались наиболее частым и трудным для диагностики осложнением огнестрельных ранений. В начале войны в большинстве случаев врачи их не диагностировали. Первыми забили тревогу патологоанатомы, в частности, в осажденном Ленинграде: тысячи раненых умирали не только вследствие ранения и кровопотери, но и от травматической пневмонии. Сообщения об этом появились уже в 1941 и начале 1942 г. в «Клинической медицине», печатавшейся на оберточной бумаге. Терапевтам еще предстояло научиться их диагностировать и лечить. Этому и служили фронтовые конференции, равные по своему значению, по выражению М. С. Вовси, – главного терапевта Красной Армии, – всесоюзным съездам терапевтов.

Участником конференции врачей Волховского фронта был и Гембицкий. Ознакомление с опытом других давало ему очень много, способствовало осмыслению им собственных, уже немалых обобщений, отрывало от неизбежной приземленности, тем более в условиях отсутствия необходимой литературы. Полезным было и общение как с профессурой, так и с талантливой фронтовой врачебной молодежью.