Текст книги "Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории"

Глава 3
Центральная и Восточная Европа: формации и трансформации

3.1. Динамика продолжительности жизни: в поисках причин исторической драмы

Драматические изменения продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы (далее – ЦВЕ)[93]93
  Термин, используемый в данной работе для обозначения европейских стран (кроме России), ранее входивших в состав СССР или советский военно-политический блок.


[Закрыть] не оставили равнодушными тех, кому близка их судьба. Мнения о причинах таких изменений, как это часто бывает в подобных случаях, оказались различными, порой прямо противоположными. Учитывая это, попытаемся, насколько возможно, отделить факты от их многочисленных интерпретаций.

Факты. Динамика продолжительности жизни в странах Центральной и Восточной Европы распадается на четыре периода:

• рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия;

• последовавшая затем стагнация,[94]94
  То есть такая ее динамика, при которой при разнонаправленных колебаниях средней продолжительности жизни в отдельные годы не наблюдается ни ее устойчивого роста, ни снижения.


[Закрыть] а в ряде стран медленное снижение продолжительности жизни;

• снижение, часто весьма значительное, продолжительности жизни в начальном периоде рыночных реформ;

• выход из трансформационного кризиса и (за исключением Белоруссии, Молдавии и Украины) последующее повышение продолжительности жизни, в одних странах вполне очевидное, в других едва наметившееся.

Рост продолжительности жизни в первые послевоенные десятилетия привел к тому, что в начале 1960-х страны ЦВЕ практически достигли уровня стран Западной Европы. В 1962 г. в Белоруссии продолжительность жизни мужчин (68,1 года) и женщин (74,8 года), была несколько выше, чем во Франции (66,9 и 73,8 года). Почти не отставали от этих значений Украина (67,3 и 73,6), Чехия (66,9 и 72,9 года), Венгрия (65,6 и 70,0).

Стагнация продолжительности жизни началась в 1960-е гг. и имела место во всех странах ЦВЕ (рис. 3.1). Неблагоприятные тенденции проявились прежде всего в динамике продолжительности жизни мужчин. В Чехии значения этого показателя в 1961 г. (67,8 года) и четверть века спустя, в 1986 г. (67,5 года), были практически одинаковы. В Белоруссии данный показатель снизился с 68,9 в 1965 г. до 65,6 в 1984 г. Тенденции динамики средней продолжительности жизни женщин были более благоприятны, но и здесь в лучшем случае отмечался медленный рост. Для стран ЦВЕ был характерен также более высокий по сравнению со странами Запада уровень смертности от преимущественно «мужских» причин – травм, отравлений, убийств и самоубийств.

Рис. 3.1. Динамика продолжительности жизни мужчин в некоторых странах ЦВЕ и Франции

В отличие от стран ЦВЕ, в странах Запада с 1970-х г. начался быстрый рост продолжительности жизни. Во Франции, например, она выросла к 1985 г. до 71,3 года у мужчин и 79,3 – у женщин. В результате к середине 1980-х страны ЦВЕ не только значительно отставали от остальной Европы по продолжительности жизни, но и отличались большим разрывом в продолжительности жизни женщин и мужчин.

Стагнация или снижение продолжительности жизни в европейских странах «реального социализма» (табл. 3.1) контрастировала также с ее постоянным ростом в Китае (после окончания «большого скачка»), Вьетнаме и на Кубе (табл. 3.2).

Таблица 3.1. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в странах ЦВЕ в 1970–2004 гг., лет

* Данные о Болгарии, Украине, Эстонии – по оценкам ВОЗ; статистика Молдавии – за 2005 г.

Источники: Демоскоп Weekly // http://www.demoscope.ru; Eurostat news release, March 2006, 29/2006; World Health Organization 2006 Mortality Country Fact Sheet.

Таблица 3.2. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении во Вьетнаме, Китае и на Кубе в 1975–2006 гг., лет

Источники: Население мира. Демографический справочник / Сост. В. А. Борисов. М., 1989; Демоскоп Weekly // http:/www.demoscope.ru; 2006 World Population Data Sheet // http://www.prb.org.

Особого упоминания заслуживает кратковременный рост продолжительности жизни во всех странах, входивших в состав СССР, в период антиалкогольной кампании времен перестройки (табл. 3.3).

Таблица 3.3. Динамика средней продолжительности жизни до начала, в период проведения и после завершения антиалкогольной кампании

Трансформационный спад и последующая динамика продолжительности жизни в странах ЦВЕ отразили как общность их демографической истории, так и существенные различия между ними. Хотя снижения продолжительности жизни в начале реформ не избежала ни одна из стран региона, глубина кризиса и скорость выхода из него оказались различными.

Корреляционный анализ, проведенный для одиннадцати стран региона, свидетельствует о наличии тесных взаимосвязей между уровнем жизни в стране, глубиной экономического спада в начале реформ и динамикой продолжительности жизни. Чем выше был уровень жизни в стране до начала реформ, тем менее глубокими были в ней трансформационный экономический спад и кризис продолжительности жизни. Так, коэффициент корреляции между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) составил 0,73; между среднедушевым ВВП (ППС) в 1993 г. и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,81; темпом динамики ВВП (1996 г., % к 1989 г.) и разностью значений средней продолжительности жизни в 1996 и 1989 гг. – 0,79.[95]95
  Рассчитано по кн.: Попов В. Шоковая терапия против градуализма: конец дискуссии // Эксперт. 1998. № 35; Демоскоп Weekly – http://www.demoscope.ru.


[Закрыть]

Хотя спад продолжительности жизни так или иначе затронул все страны, первыми из него вышли Чехия и Словакия (в 1991 г.), Польша (в 1992 г.), Венгрия (в 1994 г.). Уровень жизни в этих странах изначально был выше, а удельный вес неконкурентоспособных производств – ниже, чем в остальных странах ЦВЕ. Так, в Чехии в 1993 г. ВВП (ППС) на 1 жителя составлял $8422, в Венгрии – $5962, тогда как на Украине – $3310, в Молдавии – $2215. Эти различия были унаследованы еще с довоенных лет. В 1930 г. среднедушевой ВВП на чешских землях (в составе Чехословакии) был на 37 % выше, чем в Италии, и лишь на 19 % ниже, чем во Франции.[96]96
  Rychtaríková J. The Case of the Czech Republic Determinants of the recent favourable turnover in mortality // Workshop «First Seminar Of The IUSSP Committee On Emerging Health Threats: Determinants Of Diverging Trends In Mortality», 19–21 June 2002. P. 2 // http://www. demogr.mpg.de/Papers/ workshops/020619paper34.pdf


[Закрыть]

Румынии и Болгарии удалось добиться устойчивого роста продолжительности жизни лишь несколькими годами позднее (соответственно, в 1997, 1998 и 1999 гг.). В странах Балтии рост продолжительности жизни возобновился в 1996 г., однако все еще остается медленным и прерывистым (в 2001 г. наблюдалось даже снижение данного показателя). Наиболее глубоким и длительным оказался кризис продолжительности жизни в Белоруссии, Украине, Молдавии. Ни одной из этих стран пока не удалось превзойти по данному показателю уровень 1990 г. В Белоруссии в 2004 г. продолжительность жизни мужчин выросла по сравнению с 2002 г. на 0,9 года, женщин – на 1,9 года. В Украине и Молдавии можно говорить лишь о прекращении снижения и стабилизации значений данного показателя.

Интерпретации. Авторы, стремящиеся докопаться до причин кризиса продолжительности жизни в странах ЦВЕ, акцентируют внимание на различных аспектах их истории. При интерпретации причин стагнации или снижения продолжительности жизни в странах ЦВЕ в период «реального социализма» часто используется «пороговое» объяснение, апеллирующее прежде всего к особенностям организации общественного здравоохранения. Подчеркивается, что система здравоохранения в СССР и странах ЦВЕ сложилась в условиях войн или подготовки к ним и исходила из известного тезиса, что «здоровье – имущество казенное». Сильными сторонами такой организации здравоохранения была обязательная иммунизация детей, отлаженная система противоэпидемических мероприятий. «Первый важный урок, который нужно усвоить из опыта социализма, состоит в том, что при соответствующих обстоятельствах участие государства в деятельности системы здравоохранения желательно, а временами может быть просто необходимым», – пишут в этой связи западные эксперты.[97]97
  Прекер А., Фичем Дж. Здравоохранение и медицинское обслуживание // Рынок труда и социальная политика в Центральной и Восточной Европе. Переходный период и дальнейшее развитие. М., 1997. С. 385.


[Закрыть]

Созданная в СССР и странах ЦВЕ система здравоохранения позволяла, по мнению сторонников данной трактовки, повышать продолжительность жизни лишь до определенных пороговых значений. После того как резерв снижения смертности, связанный с иммунизацией детей, противоэпидемическими мероприятиями и т. д., был исчерпан, продолжительность жизни перестала расти. Западная же система здравоохранения изначально была ориентирована на большую активность индивида в борьбе за собственное здоровье. «Порог» здесь был легко пройден, поскольку удалось задействовать новые резервы роста продолжительности жизни, связанные с более здоровым образом жизни (отказом от курения, занятиями физкультурой и т. д.). Кроме того, более мощная экономика стран Запада обеспечила внедрение новых эффективных технологий лечения болезней, недоступных в силу их дороговизны в странах Восточной Европы и СССР.

Пороговое объяснение оставляет открытым вопрос о причинах, по которым здоровый образ жизни в странах ЦВЕ не приобрел такого числа сторонников, как на Западе. Не дает оно ответа и на вопрос о том, почему без видимых задержек преодолели означенный порог Вьетнам, Китай и Куба. Кроме того, в СССР, а в некоторые годы и в других странах Восточной Европы продолжительность жизни не просто оставалась неизменной, а снижалась, что также невозможно объяснить только пороговой гипотезой. Наконец, необычайно высокую по сравнению с развитыми странами смертность от «внешних» причин – убийств, самоубийств, несчастных случаев в быту и на производстве, – по большей части сопряженных с неумеренным потреблением алкоголя, лишь в малой степени можно списать на недостатки системы здравоохранения.

При объяснении этих феноменов обычно обращаются к порокам общественной системы, сложившейся в СССР и странах советского блока. Указывается, в частности, что такая система не обеспечивала индивиду возможностей для самореализации, формируя синдром «бегства от жизни», выражающийся в алкоголизме и депрессиях.[98]98
  Okolski M. Health and Mortality // European Population Conference, 23–26 March 1993. Proceedings, N. Y., Geneva, 1994. Vol. 1. P. 173.


[Закрыть] Отмечается (применительно к СССР), что «общество постоянно находилось в напряжении, состоянии мобилизационной готовности, и ничто не ценилось так мало, как “воля к здоровью”, да и вообще всякая индивидуальная воля».[99]99
  Демографическая модернизация России 1900–2000 / Под ред. А. Г. Вишневского. М., 2006. С. 391.


[Закрыть]

О том, что подобные аргументы не беспочвенны, свидетельствует факт быстрого выхода из кризиса продолжительности жизни таких стран, как Чехия, Венгрия, Польша. Весьма вероятно, что одной из причин этого бесспорного успеха было появление новых возможностей, увлекающих и, что не менее важно, реально осуществимых. Они были связаны с предпринимательской активностью, работой по найму в новых экономических структурах и т. д.

Подобное объяснение, однако, также не расставляет все точки над i. В Украине, в Молдавии, где рыночные реформы также открыли возможности для предпринимательской активности, а «состояние мобилизационной готовности» давно утратило какую-либо актуальность, кризис продолжительности жизни по-прежнему не преодолен. В Китае, Вьетнаме, на Кубе, где сохранились и централизованное партийно-государственное руководство, и мобилизационный стиль управления, продолжительность жизни, напротив, значительно выросла. Получается, что в разных частях мира одни и те же факторы влияли на продолжительность жизни по-разному.

Вполне естественно предположить, что данное явление объясняется наличием некоторой опосредующей среды, имевшей в каждой из указанных групп государств свои особенности и, подобно призме, преломлявшей внешние воздействия. Роль такой среды, скорее всего, играла культура, в том числе и бытовая, «повседневная», складывающаяся из типичных, ставших стереотипными способов адаптации индивида, семьи, семейной группы к жизненным трудностям. Система культурных координат стран Восточной и Юго-Восточной Азии исключала, например, разрастание алкоголизма до восточноевропейских масштабов. Совсем иными, чем в Европе, были здесь и традиции отношений между народом и властью, индивидом и коллективом, семьей.

Не стоит забывать и о культурных различиях между странами ЦВЕ. В Чехии, Венгрии, Польше, ряде других стран огосударствление экономики и ограничение предпринимательской активности воспринималось большинством населения как нечто навязанное сверху или извне, нелепое и мешающее нормальной жизни. В Белоруссии и на Украине подобное устройство общественной жизни, напротив, воспринималось многими как вполне естественное.

Вряд ли можно определить «чистый» вклад каждого из рассмотренных факторов в динамику продолжительности жизни в странах ЦВЕ, драматичную и заметно отличающуюся от наблюдающейся в других регионах мира. Скорее, следует говорить о болезненном социальном синдроме, в котором одна беда влечет за собой другую. Чрезмерное огосударствление всей общественной жизни подрывало личную (в том числе предпринимательскую) активность. Это, с одной стороны, тормозило рост уровня жизни и снижало эффективность здравоохранительной системы, с другой – расширяло пространство бесцельного времяпрепровождения, заполнявшееся «алкогольным» досугом. Сформировавшаяся алкогольная субкультура институционализировалась, у нее появился собственный фольклор, поэты и певцы, группы влияния, экономически заинтересованные в ее поддержании. Эта субкультура уже не ограничивалась сферой досуга, постепенно прорастая в производственную сферу. Результатом стало огромное число преждевременных смертей, прежде всего мужчин трудоспособного возраста.

При этом даже в рамках относительно однородного региона ЦВЕ можно говорить о более легкой и тяжелой формах данного социального синдрома. Более легкая форма оказалась характерной для западной (не только в географическом, но также политическом и культурном смыслах слова) части региона. Уровень жизни здесь был традиционно более высоким, предпринимательские навыки более развитыми, «тяжелое» пьянство не пустило столь глубоких корней. Данный субрегион, не в последнюю очередь в силу предстоящего вступления в Европейский Союз, оказался достаточно привлекательным для иностранных инвестиций. В этих условиях трансформационный кризис был не столь глубоким, а его демографические последствия не столь тяжелыми, как на востоке региона. Рыночные реформы в конечном счете сыграли роль эффективного социального лекарства, позволившего выйти из кризиса продолжительности жизни.

На востоке региона стартовые экономические и политические позиции были куда менее выигрышными, значительная часть населения не смогла «вписаться» в новую жизнь. Человеческая цена трансформационного кризиса оказалась здесь гораздо более тяжелой. Рыночные реформы, на западе региона оказавшие положительное влияние на динамику продолжительности жизни, на востоке пока лишь усугубили и без того тяжелую демографическую ситуацию.

3.2. Рождаемость переходного периода

До начала рыночных реформ для стран ЦВЕ был характерен несколько более высокий по сравнению с их западными соседями уровень рождаемости. Так, в 1988 г. суммарный коэффициент рождаемости в странах ЦВЕ находился в диапазоне от 1,81 (Венгрия) до 2,31 (Румыния) и был выше среднего значения данного показателя (1,7) для 12 стран Северной и Западной Европы.[100]100
  Здесь и далее в этой главе – Австрия, Бельгия, Великобритания, Германия, Дания, Ирландия, Нидерланды, Норвегия, Франция, Финляндия, Швейцария и Швеция.


[Закрыть]

С переходом к рыночной экономике ситуация резко изменилась: во всех странах, где начались реформы, рождаемость резко снизилась (рис. 3.2). В 2001 г. страны ЦВЕ уже резко отставали от Северной и Западной Европы по уровню рождаемости. Суммарный коэффициент рождаемости составлял в странах ЦВЕ от 1,10 (Украина) до 1,34 (Эстония), тогда как в среднем по двенадцати странам Северной и Западной Европы – 1,64 (табл. 3.4). Ситуация не претерпела сколько-нибудь существенных изменений и в последующие годы. В результате страны ЦВЕ превратились в регион, рождаемость в котором является одной из самых низких в мире.

Рис. 3.2. Суммарный коэффициент рождаемости в некоторых странах Европы. Примечание: аббревиатура СЗЕ-12 здесь и далее означает среднюю для 12 стран Северной и Западной Европы

Рыночные реформы, как уже отмечалось, в большинстве стран региона позволили выйти из кризиса продолжительности жизни, но не обеспечили выхода из демографического кризиса в целом. Вследствие исключительно низкой рождаемости для большинства стран ЦВЕ характерна естественная убыль населения, темпы которой особенно велики в Украине, Белоруссии, Латвии. Данная ситуация усугубляется отрицательным миграционным сальдо, характерным для большинства стран этого региона. Максимальный чистый отток населения зафиксирован в Украине (в 2000–2005 гг. – 140 тыс. человек в среднем за год) и Румынии (30 тыс. человек), а в расчете на 1000 жителей также и в Молдавии, где переводы денежных средств из-за границы составляли в 2004 г. 27,1 % ВВП страны.[101]101
  International Migration 2006 // http://www.unpopulation.org.


[Закрыть] В результате в отличие от растущего, хотя и медленно, населения Западной Европы, население большинства стран ЦВЕ сокращается (рис. 3.3).

Таблица 3.4. Суммарный коэффициент рождаемости в странах Центральной и Восточной Европы в 1965–2005 гг.

* Предварительные оценки Евростата.

** Невзвешенная средняя из значений показателя по Австрии, Бельгии, Великобритании, Германии, Дании, Ирландии, Нидерландам, Норвегии, Финляндии, Франции, Швейцарии, Швеции.

Рис. 3.3. Общий прирост населения (на 1000 жителей) в странах ЦВЕ и Западной Европе

В чисто демографическом плане снижение рождаемости в странах ЦВЕ было обусловлено как уменьшением возрастных коэффициентов рождаемости (снижением числа родившихся на 1000 женщин соответствующих возрастов), так и сдвигом в календаре рождений: последующие поколения вступали в брак и рожали детей в более поздних возрастах, чем предыдущие (рис. 3.4).[102]102
  При этом снижением возрастных коэффициентов объяснялось от 28 % (Венгрия) до 76 % (Румыния) от общей величины снижения суммарного коэффициента рождаемости. См.: Sobotka Ò. Ten years of rapid fertility changes in european postcommunist countries: evidence and interpretation // http://www.rug.nl/ prc/publications/workingPapers/download/WP_02_1.pdf.


[Закрыть] Оба этих демографических фактора были, тем не менее, связаны с рыночными реформами, поскольку отказ от вступления в брак, откладывание рождения детей «на потом» или окончательный отказ от рождения ребенка были различными формами адаптации демографического поведения к новым, рыночным реалиям. В социальном и политическом плане более важно то, что к одному и тому же демографическому результату (снижению рождаемости) вели две различные причинно-следственные цепи. Если в одних группах населения отказ от деторождения был продиктован тяжелыми социально-экономическими условиями, то в других – стремлением к самореализации, карьерному росту, высоким стандартам потребления.

Рис. 3.4. Средний возраст женщины при рождении первого ребенка в некоторых странах ЦВЕ, лет. Источник: Eurostat realise 29/2006, March 2006

В странах ЦВЕ, как и в других странах Европы в 1990-е гг., наблюдалось заметное уменьшение числа вступающих в брак (на 1000 жителей) и быстрый рост доли детей, родившихся вне зарегистрированного брака, в общей численности родившихся (рис. 3.5). Однако, в отличие от стран Северной и Западной Европы, где рост внебрачной рождаемости практически компенсировал падение численности детей, родившихся в браке, в странах ЦВЕ этого не произошло, и коэффициент суммарной рождаемости в годы реформ резко снизился.

В литературе, посвященной проблемам рождаемости в странах ЦВЕ, высказываются различные суждения о том, какой из двух названных механизмов снижения рождаемости – «кризисный» или «западноевропейский» – играет более существенную роль. Споры об этом идут даже в Чехии – стране, где уровень жизни и до начала реформ был весьма высоким, а сами реформы прошли не только бескровно, но и экономически благополучно. Одни авторы полагают, что снижение рождаемости в полном соответствии с теорией второго демографического перехода (см. о ней главу 1) было обусловлено расширением пространства жизненных возможностей и свободы индивидуального выбора. Другие считают, что снижение рождаемости в Чехии было скорее реакцией людей на кризис, чем осознанным выбором.[103]103
  Обзор полемики по данному вопросу см.: Sobotka Т. Op.cit.


[Закрыть] Негативное влияние экономической депривации (и наряду с ней высоких материальных притязаний) на рождаемость подчеркивает и венгерский исследователь З. Спедер.[104]104
  Spéder Z. Fertility behaviour in a period of economic pressures and growing opportunities: Hungary in the 1990s. European Population Conference Warsaw, 26–30 August 2003. Population of Central and Eastern Europe. Challenges and Opportunities. Ed. by Irena E. Kotowska and Janina Jozwiak. Statistical Publishing Establishment. Warsaw 2003. Pp. 458–483.


[Закрыть] Результаты эконометрического моделирования по группе стран ЦВЕ позволяют утверждать о наличии «веских оснований полагать, что снижение уровня доходов оказало понижающее влияние на рождаемость и сделало Центральную и Восточную Европу регионом с самой низкой в мире рождаемостью».[105]105
  Economic Survey of Europe. 2000. №. 1. P. 206.


[Закрыть]

Рис. 3.5. Доля внебрачных рождений в некоторых странах ЦВЕ, %. Источники: Demoscope Weekly; Eurostat Release 136/2005, October 2005

На мой взгляд, наиболее правдоподобной представляется гипотеза «двуслойного» снижения рождаемости, при котором в верхней и нижней частях социальной пирамиды данный процесс обусловливается различными причинами. «Наверху» борьба идет за индивидуализацию жизненного стиля, профессиональный успех или бизнес-карьеру, внизу – за минимально приемлемый уровень потребления. Подобная структура снижения рождаемости в последние десятилетия была характерна, например, для стран Латинской Америки (см. главу 6).

3.3. Демографическое развитие региона в зеркале теории

Демографическая история стран ЦВЕ была, среди прочего, и эмпирической проверкой двух больших теоретических построений. Одно из них восходило к знаменитому тезису К. Маркса: «Всякому исторически особенному способу производства …свойственны свои особенные, имеющие исторический характер законы народонаселения».[106]106
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 646.


[Закрыть] Этот тезис в середине прошлого века трактовался официальной советской идеологией без околичностей: социализму свойственна высокая рождаемость и низкая смертность, капитализму – высокая смертность и низкая рождаемость.[107]107
  См., напр.: Народонаселение // БСЭ. 2-е изд. М., 1954. Т. 29. С. 175.


[Закрыть] Альтернативная идея состояла в том, что демографическое развитие мира определяется единым для всех стран комплексом факторов – урбанизацией, ростом автономии личности, повышением образовательного уровня населения, достижением женщинами экономической самостоятельности, развитием систем здравоохранения, появлением новых медицинских технологий и т. д. Эта идея занимала центральное место в теориях модернизации, конвергенции, демографического и эпидемиологического перехода.

До середины 60-х гг. прошлого века теория демографического перехода в рассматриваемом регионе подтверждалась эмпирически: траектории рождаемости и смертности во всех частях Европы были сходными. Однако судьба социальных теорий редко бывает безоблачной. В то самое время, когда теория демографического перехода приобретала растущую популярность, противоречащие ей тенденции демографического развития стали обозначаться все более явно.

Одним из них стало явное расхождение траекторий динамики продолжительности жизни на востоке и западе Европы. С точки зрения концепции демографического перехода, это выглядело как нонсенс, ведь «по теории» демографические показатели индустриализованных и урбанизированных обществ, не важно, «социалистических» или «капиталистических», должны были сближаться. Статистика же свидетельствовала об обратном: восточноевропейский социализм привел к стагнации или снижению продолжительности жизни, а западноевропейский капитализм – к ее росту. К тому же выводу приводило и сравнение данных по ГДР и ФРГ: показатели продолжительности жизни одного народа, жившего в условиях разных общественно-экономических систем, заметно различались в худшую для ГДР сторону.[108]108
  В 1985 г. средняя ожидаемая продолжительность жизни в ФРГ составляла для мужчин 71,9 года, женщин – 78,5 года, в ГДР, соответственно, 69,5 и 75,4 года.


[Закрыть] Вступая в противоречие с теорией демографического перехода, эти факты, однако, были еще более неудобными для официального марксизма-ленинизма. Влияние социально-экономической системы на демографическое развитие оказывалось весьма существенным, но противоположным тому, каким пыталась представить его пропаганда в странах «реального социализма».

Динамика рождаемости в обеих частях разделенной Европы, в отличие от динамики смертности, еще четверть века назад хорошо «укладывалась» в теорию демографического перехода и служила эмпирическим основанием для ее растущей популярности. Несоответствие эмпирических данных этой теории проявилось позже, в годы трансформационного кризиса. Вместе с экономикой переходного периода появилась и «рождаемость переходного периода», отличавшаяся необычайно низким даже по сравнению со странами Северной и Западной Европы уровнем.

Беспрецедентный спад рождаемости во всех европейских странах, переживших крушение прежней экономической системы, продемонстрировал, что влияние социально-экономической формации на рождаемость не стоит недооценивать. В самом деле, если бы роль «формационных» факторов была несущественной, то при замене «реального социализма» «рынком» рождаемость не должна была бы испытать каких-либо потрясений. Ведь и при крушении прежней общественной системы факторы, значение которых подчеркивала теория демографического перехода, никуда не исчезли. Страны, в которых произошла смена общественного строя, не стали менее урбанизированными, женщины в них – менее самостоятельными, а население – менее образованным. Следовательно, в соответствии с теорией демографического перехода, резких изменений рождаемости не должно было произойти. В действительности же все оказалось иначе.

Главные причины резкого снижения рождаемости оказались связанными именно с различиями «социалистического» и «переходного» обществ. Первое, при всех его многократно описанных недостатках, обладало рядом особенностей, благоприятствовавших рождению и воспитанию детей. Так, право на бесплатное получение государственного жилья во многом определялось семейным положением и составом семьи. В этих условиях вступление в брак и рождение детей были для молодежи социально одобряемым способом избавиться от родительской опеки и улучшить жилищные условия. Пособия на детей были в ряде стран существенным подспорьем для бюджета семьи. Существовало большое количество рабочих мест, работа на которых не отличалась высокой интенсивностью, что было особенно важно для многих женщин, имеющих детей. Риск потерять такую работу был минимальным, а социальные гарантии снижали до минимума риск остаться без средств к существованию с ребенком на руках.

«Переходное общество» явило себя обществом высоких социальных и индивидуальных рисков, в котором миллионы семей оказались в условиях, неблагоприятных для рождения и воспитания детей. В этом обществе уже не было ни скромного обаяния прежних социальных гарантий, ни тем более развитой системы социальной поддержки, свойственной странам Западной и Северной Европы. Группы населения, не сумевшие «вписаться» в новые реалии, были озабочены выживанием, наиболее активная и квалифицированная часть молодых мужчин и женщин – профессиональным и карьерным ростом. Новая эпоха не располагала к деторождению ни тех, ни других.

Сегодня спор о том, что сильнее влияет на демографическое развитие – общественный строй или общечеловеческий прогресс, представляется, и не без оснований, несколько схоластичным. Однако подвести его методологические итоги все-таки стоит.

Один из них состоит в том, что попытка выделить «наиглавнейший» фактор демографического развития (или даже фиксированный набор таких факторов) оказалась неудачной, ибо не учитывала всей сложности общественной жизни. Влияние отдельных факторов, а главное, сила и направление эффектов их взаимодействия на протяжении рассмотренного периода истории были различными. В результате теории, претендовавшие на универсальное объяснение демографического развития мира, то шагали в ногу с эмпирикой региональной истории, то расходились с ней.

К тому же универсальные теории, претендующие на глобальные обобщения, не всегда являются эффективным инструментом объяснения и решения региональных проблем. В начале 70-х гг. прошлого века А. Омран предложил «теорию эпидемиологического перехода», описывающую стадии, через которые проходило человечество в процессе изменения уровня и причин смертности.[109]109
  Omran A. R. The Epidemiologic transition. A theory of the epidemiology of population change. Milbank Mem Fund Q. 1971 Oct; 49(4): Pp. 509–38; русский перевод: Омран А. Эпидемиологический аспект теории естественного движения населения // Проблемы народонаселения. О демографических проблемах стран Запада. М., 1977.


[Закрыть] С тех пор при обсуждении проблем смертности в странах ЦВЕ, как, впрочем, и в России, концепция Омрана упоминается часто и почти всегда в одном и том же контексте: «…некоторые страны по определенным причинам, связанным с их историей, экономическим развитием и культурой, столкнулись с серьезными препятствиями, мешающими им завершить определенную фазу эпидемиологического перехода».[110]110
  Caselli G., Meslé F., VallinJ. The health transition failures. Workshop «First Seminar Of The IUSSP Committee On Emerging Health Threats: Determinants Of Diverging Trends In Mortality», 19–21 June 2002. P. 28 // http://www. demogr.mpg.de/Papers/workshops/020619paper41.pdf.


[Закрыть] «Практические рекомендации», вытекающие из этой констатации, звучат весьма банально: для улучшения ситуации в странах Восточной Европы и в Африке необходимо проводить более правильную политику в области здравоохранения и улучшить его финансирование.[111]111
  Ibid, p. 28.


[Закрыть] И это отнюдь не случайно: периодизация, разработанная Омраном в начале 70-х гг. прошлого века, мало что может прояснить в причинах кризисов продолжительности жизни, наблюдавшихся в последующие годы в странах ЦВЕ, России, тропической Африке.

Вывод из сказанного достаточно очевиден: теории, претендующие на мировой масштаб, игнорируют детали, имеющие для регионов ключевое значение. Следовательно, эти теории должны быть как минимум дополнены теориями «среднего уровня», целью которых является объяснение демографического развития региона и разработка рекомендаций, учитывающих его специфику.

Рассмотренный эмпирический материал побуждает обратиться и к активно обсуждавшемуся еще в позапрошлом веке различию двух научных методов – «номотетического» (обобщающего) и «идиографического» (индивидуализирующего – от греч. Idios – стоящий особняком).[112]112
  В обосновании научности идиографического метода значительную роль сыграл немецкий философ Генрих Риккерт (1863–1936).


[Закрыть] Первый, наиболее характерный для точных наук, жестко нацелен на то, чтобы выразить полученный результат в форме обобщенного закона, а лучше всего – математической функции. Второй, типичный для исторических и, в несколько меньшей степени, других социальных и гуманитарных наук, нацелен на связное описание отдельных феноменов, или, как принято теперь говорить, «кейсов».

Применение номотетического метода в демографии не нуждается в защите. Но и у него, как показывает приведенный материал, есть свои пределы. Демографическая история рассматриваемого региона была во многом уникальной, неповторимой. Попытки вывести на ее основе некоторые общие, пригодные и для Европы, и для Азии, и для Латинской Америки закономерности, описывающие взаимосвязи между общественным строем, свободой личности и продолжительностью жизни, постоянно наталкиваются на опровергающие их примеры. При исследовании региональных демографических проблем не стоит поэтому пренебрегать и идиографическим методом. Один из его инструментов – нарратив – связное и внутренне непротиворечивое изложение событий региональной демографической истории – может быть весьма полезным для понимания сложившейся ситуации и поиска путей ее изменения к лучшему.