Текст книги "Спасти СССР. Манифестация"

– Почему? – жадно повторил Андропов. Рассохшееся кресло под ним нервно скрипнуло.

Минцев повел подбородком вбок, потом упрямо насупился:

– Исходя из характера и объема переданной нам информации. «Сенатор» подталкивает нас вперед по всем направлениям. Комплексно! Вот правильное слово – комплексно! – Жора оживился, поймав идею. – Любая узкая цель не требует такой комплексности. Здесь же речь идет скорее о помощи вообще, а не в чем-то конкретном.

– О! – Юрий Владимирович прищелкнул пальцами и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел сквозь Минцева. – Это вы хорошо уловили.

Взгляд его уплыл к окну, и он о чем-то ненадолго задумался, озабоченно при этом помаргивая. Потом лицо Председателя перетянуло неожиданно простодушной улыбкой:

– А я, чтобы оставить себе надежду на лучшее, зашел с другой стороны. Все-таки личность, стоящая за «Сенатором», волей-неволей проступает в полученных текстах. И я глубоко убежден, что это действительно наш, местный, в основе своей – действительно советский человек. Со своими завихрениями, очевидно… – Андропов крутанул кистью какой-то замысловатый жест и поморщился. – Но наш.

– Идеалист? – бросил Жора пробный камень.

– Да! – с неожиданным жаром откликнулся Андропов. – Да, черт возьми! Какой-то теоретик гуманизма! – Это невинное определение вырвалось из него словно грязное ругательство. Потом он мечтательно процедил: – Поставить бы такого на поток, выбирать между плохими и очень плохими вариантами…

В комнате на какое-то время повисло тугое молчание. Потом Андропов проворчал, глядя куда-то вбок:

– Но и худшего варианта все равно исключать нельзя…

Задумчиво похлопал ладонью по подлокотнику. Потом пальцы его, словно отмечая какое-то решение, выбили из полировки решительную дробь. Лицо Андропова дрогнуло, застывая в знакомом по портретам выражении. Он посмотрел на Жору неожиданно остро и перешел на начальственный голос:

– Выяснение характера и объема поступающей в ЦРУ информации является сейчас задачей, в приоритете лишь чуть уступающей собственно поиску «Сенатора». Разведка свое задание получила. Контроль на границе, особенно на финском и норвежском участках, в приграничных районах Прибалтики значительно усилен. Вам же надо подтвердить данные, полученные вчера от этого русиста. И обязательно внедряться в ленинградскую резидентуру ЦРУ – и техническими средствами, и агентурой. Обязательно! Мы должны любой – буквально любой – ценой взять канал связи «Сенатора» с ЦРУ под контроль. Используйте для этого все ресурсы.

Андропов большим глотком влил в себя остывший чай и добавил тоном пониже:

– Разрешаю информировать Блеера о характере полученной от «Сенатора» информации. Смысла держать его в неведении больше нет… – Побарабанил пальцами и пояснил, еще больше понизив голос: – После того как к работе с материалами по Польше, Ближнему Востоку, Китаю и Африканскому Рогу по поручению Леонида Ильича подключился Международный отдел ЦК и профильные институты, удержать в тайне необычно комплексные – вот удачное, право, Георгий, вы слово подобрали – анализы и прогнозы долго не удастся. Да и сама постановка задач многое скажет понимающим людям. Поэтому самое позднее уже этим летом в Вашингтоне будут знать, что мы знаем… – Андропов нахмурился. – И мы не имеем никакого права допустить эксфильтрацию источника с территории СССР. Переход «Сенатора» под контроль противника абсолютно недопустим. Если вдруг до этого дойдет, вы должны пресекать развитие такого сценария любыми, Георгий, я особо подчеркиваю: любыми средствами!

– Понятно, – скупо ответил Жора.

Действительно понятно, чего уж там…

Андропов еще немного посверлил его испытующим взглядом и удовлетворенно качнул головой.

– Хорошо… – Лицо его опять поплыло обмякая. Он наполнил свой стакан и кивнул на большой термос: – Хотите попробовать? У меня тут китайский лимонник добавлен, очень хорошо мозги стимулирует.

Юрий Владимирович прервался и в очередной раз затеребил несчастный нос платком, а потом резко дернулся, отворачиваясь, и звонко чихнул вбок.

– Ужас… – пожаловался, страдальчески задрав брови.

– Бывает, – протянул Жора, притянув к себе термос. – Как наш врач говорит: насморк без лечения длится семь дней, с лечением – одну неделю. Просто перетерпеть…

Андропов с каким-то выражением безнадежности на лице махнул рукой и вернул разговор в рабочее русло:

– Георгий, что лично вы думаете о свойствах источника? Давайте сверим мысли.

– Хм… – пробормотал Жора, грея ладони о стакан. – Мы установили, что он подглядывает в будущее. Похоже, это действительно так, иначе многие вещи просто невозможно объяснить. Но, судя по всему, этим его способности не ограничиваются.

– Так-так, – заинтересованно подбодрил Андропов.

– Во-первых, уровень демонстрируемых им личных навыков быстро нарастает. – Жора демонстративно загнул палец. – Наиболее очевидно это в отношении оперативной подготовки, где произошел переход от наивных попыток писать анонимные письма в перчатках ко вполне профессиональной системе двусторонней конспиративной связи. И все это меньше чем за три квартала. Во-вторых, постоянно множится число самих навыков. Вот сейчас к списку, судя по всему, добавились владение китайским языком и стрельба из лука. И всеми этими навыками он владеет на высоком уровне.

– Да, – кивнул, подтверждая, Юрий Владимирович и опять затеребил нос платком, – да. Со стрельбой из лука – именно так. Дистанция выстрела была около тридцати метров. В форточку высотой меньше тридцати сантиметров, в ветреную погоду, под углом и с перепадом по высоте… Это, Георгий, мастерский выстрел. Минимум норматив камээса.

– Полагаю, – продолжил Жора, – что число явленных навыков и их качество уже вышло за рамки гипотезы об удачно подобравшейся группе. Поэтому я не ожидаю прорыва от поисков среди лучников и китаистов. Получится как с ленинградскими криптологами… Это не значит, конечно, что мы не будем работать в этом направлении. Обязательно будем, и уже начали – в конце концов, он где-то стрелы и лук должен был взять… Но больших надежд на эти поиски я бы не возлагал.

– Так… – Андропов помолчал, рассеянно разглядывая свои пальцы. Потом вскинул на Жору сузившиеся глаза. – Как у вас сочетается этот мелькающий и у нас, и у американцев подросток и проявленная способность к аналитическому творчеству?

Жора нервно дернул щекой. Этот вопрос мучил его давно.

– Понятно, – сказал он, – что для аналитической работы столь высокого уровня нужен совершенно определенный жизненный опыт, которому неоткуда взяться у подростка. Соответственно остается всего два варианта: подросток как напарник – и подросток как личина. И я все больше склоняюсь к последнему варианту.

– Личина… – Андропов проговорил, как прожевал, точно пробуя слово на вкус. Потом снял очки и устало потер глаза. – Да, умеете вы подобрать слова. И что за той личиной прячется, как думаете?

Жора развел руками:

– Я даже не уверен, что это можно назвать человеком. Но, похоже, советский.

– Советский нечеловек? – неловко пошутил Андропов. Полные губы разъехались в полуулыбке, но глаза остались серьезны.

– Вопрос определений, – живо откликнулся Минцев. – Мы явно видим не все его возможности, раз он продолжает нас удивлять. Поэтому нельзя исключать и самых фантастических гипотез, вплоть до того, что биологическая его сущность может значительно отличаться от привычной нам. А вдруг он – полиморф, способный к радикальному изменению внешности? Тогда достаточно легко решается парадокс между внешностью и специфическим опытом: подросток – это лишь безобидный и не вызывающий подозрения образ, принимаемый на время проведения операции.

В глазах у Андропова заворочалось тяжелое недовольство, и Жора взмахнул кистью:

– Конечно, это лишь одна из гипотез… – Он чуть поколебался и добавил: – Так же как вы не можете исключать худших вариантов относительно идущей мимо нас информации «Сенатора», и мы в оперативно-розыскной работе должны учитывать возможность самых тяжелых раскладов. Всегда остается вероятность, что все не так плохо и подросток – лишь связной. Тогда все решится гораздо быстрее.

– Ладно, – согласился с этим Андропов и неожиданно миролюбиво улыбнулся. – Чем-нибудь меня порадуете еще, Георгий?

– Обязательно, Юрий Владимирович, – бодро ответил Минцев. – «Сенатор» время от времени ошибается, и вот это – самое важное. Его видели мельком мы. Судя по всему, мельком его видели и американцы – иначе с чего бы они фотографировали мальчиков-подростков именно в профиль? Раз он не смог предотвратить своих засветок на операциях, значит, он не всеведущ. Что ему стоило проверить, к примеру, наличие поста наблюдения у того почтового ящика? Я не верю в легкомыслие такого размера. У его способности есть какая-то «слепая зона». Вот через нее мы и будем его ловить.

– Искать, – поправил Андропов, – пока только искать. А вот когда найдем… Решать, что делать с найденным, будем уже не мы. И это, Георгий, очень, очень хорошо.

Тот же день, поздний вечер

Ленинград, Измайловский проспект

Несмотря на поздний вечер, родители ввалились в квартиру с шумом – видимо, заметили с улицы свет на кухне. Я выметнулся им навстречу и зашипел свирепым шепотом:

– Тихо вы! У меня там, – мотнул головой в сторону своей комнаты, – девушка спит!

– А что, смело… – произнес папа после короткой заминки.

От него слегка тянуло коньяком, но глаза были трезвыми, а теперь еще и озадаченными.

Мама беззвучно хлопнула ртом и начала торопливо сдергивать с себя сапожки.

– Пошли на кухню, – вполголоса предложил я.

– Пошли, – согласился папа, с интересом косясь в сторону моей комнаты.

Мама наконец совладала с обувью и, не снимая пальто, подскочила к закрытой двери. Я напрягся, но она лишь осторожно, от порога, заглянула внутрь и секунд через пять так же осторожно отступила.

– Другая… – прошептала папе растерянно.

В глазах у того внезапно блеснуло веселье.

Мы прошли на кухню: папа, за ним, ступая отчего-то на цыпочках, мама, я же замыкал строй.

– Ну, докладывай. – Папа развернулся и оживленно потер ладони.

– Да… – пожал я плечами, – это из нашей агитбригады, классом младше. Кстати, тоже Тома.

– Да что же такое-то! – Мама, не выдержав, всплеснула руками. – Заговорили тебя на них, что ли!

– Да ты не о том думаешь. – Я посмотрел на нее с укоризной. – У этой четыре дня назад мама от рака умерла, а отец по такому случаю опять запил…

– О… – мигом посерьезнев, протянул папа.

Мама прерывисто вздохнула и замерла с широко распахнутыми глазами.

– А во хмелю он буен, – продолжил я пояснять расклад. – Случайно ее на улице встретил – мокрая до нитки, совсем уже никакая. Не оставлять же на холоде… Вот, взял с собой.

– Правильно сделал, – рубанул ладонью воздух папа, – молодец.

– Она говорит, что запоев длиннее недели у него обычно не бывает. Так что ей перекантоваться бы у нас несколько ночей, а?

Папа с готовностью кивнул:

– Да, конечно, пусть живет. Накормим, напоим, спать уложим… Кстати, как ложиться будем? – Он испытующе глянул на меня.

– Я ей свою кровать застелил, а себе кресло раскинул, – ответил я.

– Годится… – Папа еще чуть подумал и уточнил: – Деньги нужны?

– Своих хватит, – отмахнулся я.

– Ну и хорошо. – Он еще что-то прикинул про себя и повернулся к маме: – Пошли тогда спать, завтра ведь не встанем.

– Да погоди ты. – Она торопливо зарылась в холодильник. Высунулась оттуда с трагически прикушенной губой: – Им же завтра после школы обедать нечем!

– Ой, мам! Да в диетическую столовую зайдем, делов-то, – сказал я.

Она посмотрела на меня растерянно, потом в глазах ее блеснула хитринка:

– Я, раз такое дело, отпрошусь, пожалуй, на полдня у Митрофановны… Завтраком вас накормлю, обед приготовлю…

– Ох ты и любопытна… – негромко пробормотал я, укоризненно покачивая головой.

Она чуть зарозовелась.

– А ты как думаешь?! – всплеснула она руками. – Ты какую-то девочку ночевать к себе привел, а я на нее и не посмотрю даже?! Да меня Митрофановна сама с работы домой погонит!

– Все с вами понятно, – ухмыльнулся я, – да смотри, бога ради. Только осторожно – не забывай, в каком она сейчас состоянии.

– Конечно, конечно, – заворковала мама, соглашаясь, а потом тихо, как бы про себя, ввернула: – Оберегает прямо как свою…

Я закатил глаза к небу.

– Крепись. – Папа, проходя, потрепал меня по плечу. – Это только начало.

– Страшно подумать о конце… – пробормотал я ему в спину.

– Э, – резко остановился он, разворачиваясь, – а вот с этим не торопись.

На это я смог только беззвучно разевать рот, словно окунь, только что снятый с крючка.

Папа понял по-своему:

– Да… Надо бы с тобой это проговорить наконец…

– О тычинках и пестиках? – вопросил я голосом, полным безнадежности. – Надеюсь, не прямо сейчас?

– Что, уже не актуально? – Папа задумчиво почесал под бородой. – Ты, главное, не торопись выбирать.

Где-то за моей спиной замерла мама – я не слышал оттуда даже легкого дыхания.

– Пап… Но выбираем не мы, ты в курсе? Как это… – Я пощелкал пальцами. – Мужчина – это товар, который думает, что он – покупатель.

Сзади отчетливо хихикнули. Папа возмущенно вздернул бороду:

– Ты что, уже готов сдаться?

– Папа, – напел я ласковым голосом, – я в девятом классе, ты не забыл?

– Порой начинаю забывать, – сокрушенно признался он. – Я в девятом классе девочек домой на ночь не водил.

– И ты, Брут…

– Ладно, ладно, – вскинул он руки, – будем верить в лучшее.

– Да-да, – согласилась из-за спины мама, – но все равно вы там сильно не шумите.

– Ей что, – качнул я головой в ее сторону, – тоже коньяка досталось?

– Выпросила маленько, – показал папа на пальцах, сколько это. Вышло грамм так сто.

– Как же я вас люблю, – искренне признался я. – Давно хотел вам это сказать. Повезло мне.

Редкий случай: у папы кончились слова. Он кривовато улыбнулся и неловко развел руками. Я оглянулся – мама отвернулась и торопливо терла уголок глаза.

– Ладно… – пробормотал я, смущенно глядя в пол. – Я уже мытый. Пошел спать. Спокойной…

– Спокойной… – нестройным хором прозвучало мне в спину.

Я закрыл за собой дверь и постоял, привыкая к темноте. Постепенно она наполнилась прозрачностью. Мелкая спала на боку, подтянув к себе ноги. Одну ладонь она засунула под подушку, вторую – под щеку. Умильно улыбаясь, я протиснулся вдоль кресла-кровати.

Лег и некоторое время смотрел на шевеление теней на потолке – ветер опять теребил ветви.

«Какой же я счастливый, – поразился я внезапно. – Все есть: любимая девушка, любимая семья, любимая страна. Любимое дело. За что мне так повезло? Чем расплачиваться буду?»

Я поморгал в потолок, потом между моими бровями пролегла складка:

«Об одном прошу: пусть расплачиваться буду только я».

С тем и заснул.

Глава 4

Вторник 7 марта 1978 года, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Я проснулся рывком, словно и не спал. Просто открыл глаза в темный еще потолок – и сразу осознал все: слева, чуть посапывая в подушку, спит Мелкая («Все же заболела?» – сразу озаботился я); вчерашний день моментально раскатал передо мной свое полотно, тревожа возможными последствиями. Скосил взгляд вниз – там мама легонько подергивала меня за большой палец ноги.

– Тсс, – выдохнула она, увидев, что я открыл глаза, и поманила за дверь.

Я торопливо натянул майку, схватил штаны и выскользнул следом.

– Я одежду твоей девочке погладила, – шепотом отчиталась она, и я звонко хлопнул себя по лбу – об этом я совсем не подумал.

– Сейчас папа домоется – и ты иди, – продолжила мама, – а потом твою Тому разбудим.

Она чуть прищурилась, выглядывая мою реакцию на идущее настойчивым рефреном «твою», но я думал в тот момент об ином, и затеянное зондирование с треском провалилось. Мама чуть слышно выдохнула, и я не смог определить, чего там было больше – облегчения или разочарования.

– Ага, – мотнул я головой, глядя на тщательно отглаженную девичью форму в прихожей, – спасибо.

Мылся я торопливо, заметно быстрее обычного, и вот этого мама в свои расчеты не заложила. Она, конечно, среагировала на мой выход из ванной, рванув из кухни наперерез, но к дверной ручке я поспел первым.

– Да я разбужу, ты не волнуйся, – сказал маме ласково и шагнул в свою комнату.

В спину мне разочарованно цыкнули. Довольно улыбаясь, я прикрыл дверь.

За окном начало сереть, и будущий день уже просачивался в комнату через оконное стекло. Я сделал пару шагов и наклонился, разглядывая ту, что стала вчера частью моей жизни.

Мелкая спала, словно застыв на лету, – широко раскинув руки и запрокинув голову. На правой щеке ее проступил отпечаток подушки. Посапывать она перестала, теперь дыхание было почти беззвучно. На лице девушки застыло не встречавшееся мне прежде выражение крайней безмятежности, и из-за этого на какой-то миг она показалась незнакомкой. Потом я втянул воздух, ощутил запах, и наваждение прошло.

Нарушать ее покой совершенно не хотелось, мне пришлось сделать над собой усилие.

– Эй, – я слегка потрепал Мелкую за плечо и зашептал, наклонившись к уху: – Просыпайся потихоньку.

Она распахнула веки и сжалась в комок. Мне словно полоснуло по сердцу ножом: я увидел в ее глазах даже не страх – ужас. Во мне заполыхал, испепеляя все сомнения, гнев.

«Нет, – скрипнул зубами, – не перестарался я вчера, наоборот. Ох, как же ему повезло…»

Я присел на краешек кровати и постарался улыбнуться:

– С добрым утром, сестренка.

Она прерывисто вздохнула, обегая комнату быстрым взглядом, и расслабилась. Накрыла своей ладонью мою, и ответная улыбка осветила ее лицо.

– С добрым утром… – И, поколебавшись миг, добавила с ноткой неуверенности в голосе: – Андрюша.

Я моргнул, принимая.

– С родителями все в порядке, – доложил, нехотя убрав руку с ее теплого плеча, – дождался вчера, объяснил. Все правильно поняли и приняли. Так что не волнуйся. Конечно, интерес к тебе будет, особенно от мамы. Воспринимай его легко, как естественный. Не напрягайся, хорошо?

Уголки ее губ дрогнули и опять поползли вверх:

– Это же не самое страшное, да?

– Верно, – хмыкнул я, вставая, – тогда, коль тебя этим не запугать, иди мойся, и будем завтракать. Родители как раз кухню освободят – им на работу раньше выходить.

За дверью, изнывая от нетерпения, вилась мама, для виду перебирая что-то на полках платяного шкафа. Я остановился и с молчаливым осуждением покачал головой.

– Ой, да ладно, не съем же я ее, – едва слышным шепотом попыталась успокоить она меня в ответ. – Вот, лицевое подобрала.

Я почувствовал, как за моей спиной бесшумно отворилась дверь, и шагнул вбок. Мама торопливо улыбнулась.

– Доброе утро. – Мелкая замерла на пороге, зябко кутаясь в мой длинный махровый халат. В глазах ее застыла легкая опаска, словно она ступила на тонкий неизведанный ледок, но жила там и надежда, чуть наивная, но оттого и трогательная.

«Вера в свет за поворотом, – мелькнуло у меня понимание, мелькнуло и сменилось удивлением: – Как она смогла ее пронести?»

– Доброе, – эхом откликнулась мама, прижимая к груди цветастое полотенце. Пару секунд они рассматривали друг друга. Потом на мамином лице мелькнуло не то чтобы одобрение, а, скорее, некоторое облегчение, и она затараторила: – Вот, возьми себе для лица. А щетку зубную я сегодня заскочу куплю. Ты что больше хочешь на завтрак: творог со сметаной или яичницу с макаронами и колбасой?

Взгляд Мелкой тем временем соскользнул с мамы на наглаженную школьную форму за ее спиной. Лицо девушки закаменело.

– Мама утром погладила, – негромко пояснил я, поняв.

Мелкая вдруг опустила голову и чуть слышно хлюпнула носом. Мама замолкла на полуслове и почему-то посмотрела на меня виновато.

– Спасибо, – пробормотала Мелкая, подняв на маму влажно поблескивающие глаза, – извините… Просто я отвыкла, что обо мне кто-то заботится…

Мама беззвучно дернула губами, потом шагнула вперед и приобняла Мелкую.

– Ничего-ничего, – мягко зажурчал ее голос, – все будет хорошо. Сейчас примешь душ, согреешься, чайку сладкого… Но вообще, – она задумчиво отстранилась, – лучше всего греет понимание того, что ты кому-то нужен…

Мы на секунду зацепились с Мелкой взглядами.

– Спасибо, – сказала та окрепшим голосом.

– Ну… иди в ванную, – посторонилась мама, пропуская.

Постояла в тихой задумчивости, глядя на притворившуюся дверь, потом обернулась ко мне:

– Ладно… Пообедаете тогда в столовой. И смотри: не вздумай ее обидеть!

– Какой я грозный, подумать только, – усмехнулся я с облегчением. – То Зиночка просит Кузю не обижать, то ты – Мелкую.

– Мелкую? – В глазах у мамы вспыхнул новый интерес. – Вот как…

Я молча двинулся на кухню. Спину мне грел заинтригованный мамин взгляд.

– Уцелел? – уточнил, ухмыляясь, папа и пожаловался, понизив голос до трагического полушепота: – Она же ночью вся извертелась, спать не давала.

– Брр… Нет, точно – вам надо было двух или трех.

– Я все слышу! – донеслось звонко из коридора.

Папа заканчивал завертывать стопку бутербродов в кальку.

– Будь осторожен, – сказал негромко, не поднимая взгляда от стола, – забота привязывает.

– В курсе, – буркнул я, проходя к плите.

– Ну и хорошо, – легко согласился он, – кто предупрежден, тот вооружен. Денег точно хватает?

Я молча махнул кистью над теменем.

– Славно. – Папа задумчиво помолчал, глядя куда-то вбок, потом добавил: – Ну, не буду советами давить. Ты, похоже, мальчик уже взрослый… Сам давай.

– Вот за это – спасибо, – искренне обрадовался я.

– Понимаю, – усмехнулся папа и двинулся в прихожую. – Мать, ты там долго копаться будешь? Опоздаем.

Я развернул одеяло, заботливо обернутое вокруг сковороды. Поднял горячую крышку – под ней обнаружились макароны и полоски колбасы, залитые взбитыми яйцами.

«Да, – подумал я, прислушиваясь к легкому шуму, что производили в прихожей одевающиеся родители. – Повезло мне, повезло. Только этого мало».

Тот же день, чуть позже

Ленинград, Измайловский проспект

– Ваню-то? Сейчас… – проскрипел в трубке знакомый уже голос соседки Гагарина.

Я протер затуманившееся от моего дыхания стекло и подмигнул Мелкой, что сторожила наши портфели в паре метров от таксофона. Ее лицо озарила ответная улыбка, ясная и светлая – так могут улыбаться только дети, еще не стесняющиеся движений своей чистой души.

В телефонной трубке, что холодила мое ухо, царило молчание, лишь изредка прерываемое далекими, словно идущими из космоса, шорохами и тресками. Я стоял, улыбался сквозь мокрое стекло той же дурацкой открытой улыбкой и пытался понять, отчего мне сейчас так хорошо в этой промерзшей и прокуренной будке?

Нет, понятно, что мы любим тех, кому бескорыстно помогли, и часто сильнее, чем они нас. Но явно было что-то сверх того, и хотелось понять – что.

«Зримость, – предположил я, перекладывая увесистую черную трубку к другому уху, – не почти абстрактные, загоризонтные для меня неторопливые движения геополитических плит, а зримый, осязаемый прямо сейчас мой личный результат. И хоть траектория дрейфа тех самых плит от этого не изменится, все равно это очень правильный, греющий сердце поворот Истории».

На этом я с удовлетворением подвел черту: рыть дальше и глубже могло оказаться себе дороже – мало ли что еще там накопаю в себе? Пусть она будет солнечным зайчиком, что удерживает меня на свету. Слишком часто мне приходится балансировать на грани и порой соскальзывать в кровь и грязь. Пусть будет якорем.

Только бы не утопить ее вместе с собой…

Приложил ладонь к опять запотевшему стеклу. Отнял – осталась пятерня, по размеру уже почти взрослая. Снаружи на отпечаток тут же легла, примериваясь, девичья кисть. Мелкая изобразила на лице гримаску шутливого огорчения – ее ладошка была явно меньше.

Я вывел поверх ее ладошки сердечко, а потом, одумавшись, быстро его смахнул. Но ей того хватило – рука отдернулась, а улыбка стала чуть смущенной. Потом она негромко засмеялась – то ли над собой, то ли надо мной. Или, может быть, над нами вместе… Смех ее сразу сделал случившееся простым и естественным: ну пошутили школьники, бывает.

Да, с ней было легко. Мои слова она воспринимала как данность. Надо позвонить не из квартиры, а с уличного автомата? Значит – надо. В школе лучше вести себя по-старому? Хорошо.

Это было непривычно и даже чуть тревожно – не слишком ли Мелкая вжилась в роль ведомой?

«Над этим надо будет поработать, когда оттает», – решил я.

Но пока в том был сплошной плюс: надо мной не висело дамокловым мечом неистребимое девичье любопытство. В моей ситуации это дорогого стоит.

Трубка наконец откликнулась сонным Ваниным голосом.

– Ваня? С добреньким утречком тебя, – негромко поприветствовал я его. – Ну, нашел что с квартирой? Ага… Ага… Понятно… Ладно, ищи дальше. Тогда до встречи на Техноложке, как договорились. Пока.

Я вернул трубку на крюк и вывалился на свежий воздух.

– Пока ничего приличного, – сообщил Мелкой. – Может быть, к вечеру что-то появится. Я после школы отъеду, узнаю. Не волнуйся, найдем за пару дней.

Она кивнула и покосилась куда-то вбок.

– Эй, – я чуть подтолкнул ее локтем, – да не собираюсь я тебя сплавлять. Буду частым гостем, еще надоесть успею. А вот кстати… Надо что-то решать с готовкой. Не бутербродами же тебе питаться.

– Я умею, – торопливо вскинула она взгляд, – и первое, и второе. Меня мама учила. Пловы, лагман, шурпу… Ну и нашу русскую кухню тоже.

Я посмотрел на Мелкую весьма заинтересованно, и ресницы ее смущенно задрожали.

– Отлично, – с чувством выдохнул я, – я буду очень частым, надоедливым гостем.

– Не гостем, – поправила она меня, покачав головой.

На дне ее глаз потревоженной птицей метнулась какая-то мысль. Я невольно схватил ее и рассмотрел, а затем, совершенно неожиданно для себя, смутился и сам. Пару секунд в голове у меня толкались несвязные мысли, потом я, ломая проступающее напряжение, провозгласил:

– Плов… Как много в этом звуке. Надо будет новоселье устроить, как думаешь? Казан прикупить…

Мелкая моментально переключилась и принялась верстать планы. Я, недовольный сам собой, осторожно перевел дух: и придет же такое в голову…

На подходе к школе мы стали обрастать попутчиками. Сначала, на повороте с Измайловского, меня прихватила под руку Кузя. Пристроила свои шаги к моим, покосилась с легким удивлением на идущую рядом Мелкую и многозначительно произнесла:

– Рискуешь.

Глаза ее были еще непроснутыми, и сама она была словно пять минут как со сна, уютная и теплая, и лишь веселые мушки-конопушки, горсточкой брошенные ей на нос, дружно радовались ясному утру.

– Уже нет, – ответил я, а потом продолжил, переводя на другую тему: – Боюсь даже спрашивать, чем ты сегодня вместо сна занималась.

– Вот и не спрашивай, – буркнула она и, отвернувшись, протяжно, от души зевнула.

Потом нас нагнал запыхавшийся Сема, а на углу школы к Мелкой пристроилась ее плотно сбитая подружка. Так и ввалились в дверь гурьбой.

А на выходе из гардероба меня отловила Чернобурка. Оттащила к пустому окну в конце коридора, развернула лицом к стеклу, сама встала сбоку, заслонив от всех, и зашипела недовольно:

– Ты что вчера учинил?! Да я чуть со стыда не сгорела!

Я не сразу понял, о чем она – это самое «вчера» у меня выдалось очень, очень насыщенным. Потом сообразил и, обрадованный этим, протянул с облегчением:

– А… Это вы о том психологе?

Она поперхнулась заготовленными словами. Потерла с досадой лоб и вполголоса пожаловалась в пустоту:

– И ведь говорила мне Татьяна Анатольевна, предупреждала: не связываться с тобой…

– Наша Тыблоко – мудрая женщина, – степенно согласился я, – ее не грех и послушаться.

Глаза Светланы Витальевны на пару секунд остекленели. Потом она посмотрела на меня длинным нехорошим взглядом, и я торопливо вскинул руки, объявляя о безоговорочной капитуляции:

– Ну да, да, виноват. Молодой, глупый…

Она обиженно поджала внезапно задрожавшие губы:

– Виноват, виноват… Да я, получается, на тебя совсем неверный анализ написала! Ты же меня дурой перед руководителем группы выставил!

Я припомнил чернявого, карманное зеркальце в ее руке и потупился, испытав мимолетный стыд.

– Извините, Светлана Витальевна… Черт попутал, правда… Чем могу загладить?

– Загладит он… – недовольно пробухтела она, – чем тут теперь такое загладишь… Только образцовой работой!

– Так я готов! – воспрянул я духом. – Что в итоге-то: добро дали?

– Дали… Но не без сомнений. – Она хищно прищурилась. – Посмотрим, как ты до поездки будешь справляться.

– Слушаю со всем почтением.

Она мечтательно посмотрела сквозь меня:

– Эх, как бы я хотела быть куратором твоей группы в нашем институте… Может, случится, а?

– Не-не-не, – замотал я с испугом головой, – я в математики.

– Жаль… Очень жаль, – с чувством сказала Чернобурка, – но я не буду терять надежды.

Я улыбнулся:

– Вот честно, Светлана Витальевна, я сожалею. Что делать-то надо?

Она немного помолчала, успокаиваясь. Затем сказала:

– Тебе послезавтра надо после школы подъехать туда же, на Литейный.

Я на пару секунд прикрыл глаза и пробежался по своим планам, стремительно их переверстывая.

– Хорошо.

– Меня вызовут, я проведу.

Я молча кивнул. Она быстро оглянулась и пояснила вполголоса:

– С офицером одним познакомишься…

От уголков ее глаз разбежались тоненькие насмешливые морщинки, и я почувствовал какой-то подвох.

– Каким-таким офицером? – уточнил наугад.

– Статным, симпатичным, – пояснила она, давя улыбку, – настоящий морской дьявол. Руководитель нашей поисковой экспедиции.

Я прикрыл глаза, прикидывая получающийся расклад.

– Ага… ага… – забормотал, – ага. Понятно. Мэри, да?

– Соображаешь, – с каким-то непонятным сожалением сказала Чернобурка.

– А получится? – с сомнением спросил я. – Хотя, конечно, не мое дело…

Она взмахнула рукой:

– Верно, не твое, не забывай об этом. Главное – сам не подведи. – И добавила задушевно: – Прибью ведь паршивца…

Тот же день, ранний вечер

Ленинград, Загородный проспект

Перед Техноложкой было необычайно людно – вовсю шла бойкая уличная торговля. Закручивались тугими кольцами очереди около горьковатой абхазской мимозы; влет, только успевай подносить, расходились армянские гвоздики, и лишь у латышей с тюльпанами иногда случался короткий передых – дороговато, аж по два рубля за цветок.

Мне пришлось потолкаться, выискивая в этой суете Гагарина.

– Вот. – Мы отошли в сторонку, и он протянул мне сверток. – Как заказывал. Все за семьдесят пять.

– Четвертый флакончик доложил? – уточнил я и полез за деньгами.

– Да, да, как договорились, – сказал он и продолжил: – С квартирами туго. То клопами воняет, то плесенью из подвала. Я вышел на маклера, что занимается сдачей дорогих квартир, но там и цены другие… – Ваня посмотрел на меня вопросительно.

– Давай, чего уж там… – обреченно махнул я рукой.

– Есть очень хорошая двушка за сотню, в доме работников театра. Это на Бородинской улице. Можно прямо сейчас позвонить маклеру и договориться о встрече, он ждет.