Текст книги "Стихи"

А. М. Кожебаткину [35]  [35]А. М. Кожебаткин – издатель, владелец издательства «Альциона», секретарь издательства «Мусагет». Миф о Персее, освободившем Андромеду от морского чудовища, вплетается в христианскую легенду о чуде Георгия Победоносца; тот освобождает дочь языческого царя от змия (дракона), после чего отец царевны и тысячи его подданных принимают крещение. Эта победа христианства составляет апогей кантаты.


[Закрыть]

 
Пеной
Персеев конь
у плоских приморий
белеет, взмылясь…
Георгий!
 
 
Слепя, взлетает
облаком снежным,
окрылив Гермесов петаз[36]  [36]Петаз – у древних греков плоская шляпа с широкими полями. Гермес обыкновенно изображается с крылатым петазом.


[Закрыть]
и медяные ноги —
Георгий!
 
 
Гаргарийских гор эхо
Адонийски вторит
серебра ударам,
чешуи победитель,
Георгий!
 
 
Мыться ли вышла царева дочь?
мыть ли белье, портомоя странная?
В небе янтарном вздыбилась ночь.
Загородь с моря плывет туманная.
 
 
Как же окованной мыть порты?
Цепи тягчат твое тело нежное…
В гулком безлюдьи морской черноты
плачет царевна, что чайка снежная.
 
 
– Прощай, отец родимый,
прощай, родная мать!
По зелени любимой
мне не дано гулять!
 
 
И облака на небе
не буду я следить:
мне выпал горький жребий —
за город смерть вкусить.
 
 
Девичьего укора
не слышать никогда.
Вкушу, вторая Кора,[37]  [37]Кора-Персефона, проглотив гранат, обручивший ее с Аидом, должна была часть года проводить в его подземном царстве, лишь весной возвращаясь на землю (олицетворение умирающей и пробуждающейся природы). Перекликается с легендой об Адонисе.


[Закрыть]
гранатова плода.
 
 
Рожденью Прозерпины
весною дан возврат,
а я, не знав кончины,
схожу в печальный ад!
 
 
Боги, во сне ли?
Мерзкий
выползок бездны на плоской мели,
мирней
свернувшейся рыбы
блестит в полумраке чешуйчатой глыбой
змей —
Сонная слюна
медленным ядом
синеет меж редких зубов.
Мягким, сетчатым задом
подымая бескостный хребет,
ползет,
словно оставаясь на месте,
к обреченной невесте.
Руки прикрыть не могут стыд,
стоит,
не в силах охать…
По гаду похоть,
не спеша, как обруч,
проталкивается от головы к хвосту.
Золотой разметался волос,
испуганный голос
по-девьи звенит в темноту:
– Ты думаешь: я – Пасифая,[38]  [38]Пасифая – любовница посланного Посейдоном морского быка.


[Закрыть]
любовница чудищ?
Я – простая
девушка, не знавшая мужьего ложа,
почти без имени,
даже не Андромеда!
Ну что же!
Жри меня —
жалкая в том победа! —
Смерть разжалобить трудно,
царевна, даже Орфею,[39]  [39]Орфей – мифический певец, пение которого двигало камни и укрощало диких животных; по легенде, он спустился в царство Аида за умершей женой Эвридикой.


[Закрыть]
а слова непонятны и чудны
змею,
как саранче паруса,
Напрасно твоя коса
золотом мреет,
розою щеки млеют,
и забыла гвоздика свои лепестки
на выгибе девьих уст, —
гибель,
костный хруст,
пакостной мякоти чавканье
(ненавистный, думаешь, брак?),
сопенье, хрип и храп,
пенной вонь слюны,
зубов щелк,
и гибель, гибель, гибель
волочет тебе враг!
Вислое брюхо сосцато
поднялось…
 
 
– Ослепите, ослепите,
боги, меня!
Обратно возьмите
ужасный разум!
Где вы? где вы?
где ты, Персей?
Спите?
Не слышите бедной девы?!
Нагая, одна,
скована…
Разите разом,
топором,
как овна.
Скорей,
Зевс,
гром!!!
Пепели, пепели!
 
 
Как Семела,[40]  [40]Семела – смертная возлюбленная Зевса, попросившая его предстать перед ней в божественном облике и испепеленная его молниями.


[Закрыть]
пускай пылаю,
но не так,
подло,
беззащитно,
одиноко,
как скот,
дохну!!! —
 
 
Мягко на грудь вскочила жаба,
лягушечьи-нежная гада лапа…
Пасти вихрь свистный
близкой спицей
колет ухо…
Молчит, нос отвернув
дальше от брюха.
– В вечернем небе широкая птица
реет, – верно, орел. —
Между ног бесстыдно и склизко
пополз к спине хвост…
 
 
– О-о-о!!!
Богов нет!
Богинь нет!
(Камнем эхо – «нет!»).
Кто-нибудь, кто-нибудь!
Небо, море,
хлыньте, прикройте!
Горе!
Не дайте зверю!
Гад, гад, гад!
Проснитесь!
Слушай, орел, —
свидетель единственный, —
я верю (гибель – залогом),
верю:
спустится витязь
таинственный,
он же меня спасет.
Молюсь тебе, неведомый,
зову тебя, незнаемый,
спаси меня, трисолнечный,
моря белого белый конник!!!
Аллилуйя, аллилуйя,
помилуй мя. —
Глаза завела,
замерла
предсмертно и горько.
Жилы – что струны.
Вдруг
остановился ползучий холод
– откраснела за мысом зорька —
Смерть?
Снова алеет твердь…
(Сердце, как молот,
кузнечным мехом:
тук!)
разгорается свет
сверху, не с горизонта,
сильней, скоро брызнет
смехом.
Свету навстречу встает другая пена понта…
Жизни…
отлетавшей жизни вестник? —
Герой моленый?
Змей, деву оставив, пыхает на небо…
Смотрят оба,
как из мокрого гроба.
Серебряной тучей
трубчатый хвост
закрывает янтарное небо
(золотые павлины!),
наверху раскинулись задние ноги,
внизу копья длинная искра…
быстро,
кометой,
пущенной с небесной горы,
алмазной лавиной…
шесть ног,
грива,
хвост, шлем,
отрочий лик,
одежды складки
с шумом голубино-сладким
прядают, прядают!..
Четыре копыта прямо врылись в песок.
Всадник встал в стременах, юн и высок.
 
 
На месте пустом,
на небесное глядя тело
(веря, не верит,
не веря, верит),
пророчески руки раскинув крестом,
онемела.
 
 
Ржанье – бою труба!
Золотой облак
закрывает глаза,
иногда разверзаясь молнией, —
уши наполнены
свистом, хрипом,
сопеньем диким,
ржаньем, бряцаньем,
лязгом.
 
 
Тромбово, тромбово
тарабанит копытом конь —
Тра-ра —
комкает, комкает
узорной узды узел…
Тра-ра!
Стрел
лет —
глаз
взгляд.
Радугой реет радостный рай.
Трубит ангел в рожок тра-рай!
И вот,
словно вдребезги разбили
все цепочки, подвески, звезды,
стеклянные, золотые, медные,
на рясном кадиле, —
последний треск, —
треснула бездна,
лопнуло небо,
и ящер
отвалился, шатаясь,
и набок лег спокойно,
как мирно почивший пращур.
 
 
– Не светлый ли облак тебя принес?
– Меня прислал Господь Христос.
 
 
Послал Христос, тебя любя.
– Неужели Христос прекрасней тебя?
 
 
– Всего на свете прекрасней Христос,
И Божий цвет – душистее роз.
 
 
– Там я – твоя Гайя, где ты – мой Гай,
В твой сокровенный пойду я рай!
 
 
– Там ты – моя Гайя, где я – твой Гай,
В мой сокровенный вниди рай!
 
 
– Глаза твои, милый, – солнца мечи,
Святой науке меня учи!
 
 
– Верной вере откройся, ухо,
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
 
 
– Верной вере открыто ухо
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
 
 
– Чистые души – Господу дань.
Царевна сладчайшая, невестой встань!
 
 
– Бедная дева верой слаба,
Вечно буду тебе раба!
 
 
Светлое трисолнечного света зерцало,
Ты, в котором благодать промерцала,
Белый Георгий!
 
 
Чудищ морских вечный победитель,
Пленников бедных освободитель,
Белый Георгий!
 
 
Сладчайший Георгий,
Победительнейший Георгий,
Краснейший Георгий,
Слава тебе!
 
 
Троице Святой слава,
Богородице Непорочной слава,
Святому Георгию слава
И царевне присновспоминаемой слава!
 

Фаустина[41]   [41] Из цикла «София», как и два следующих стихотворения «Базилид», «Учитель». «София» – цикл гностических стихотворений; гнозис – эзотерическое, тайное знание; гностицизм – синкретическая религиозно-философская система, эклектически сочетающая черты христианства и язычества.


[Закрыть]

 
Серебристым рыба махнула хвостом,
Звезда зажелтела в небе пустом, —
О, Фаустина![42]  [42]Фаустина – храм в честь жены одного из римских императоров, впоследствии обращенный в церковь.


[Закрыть]
 
 
Все ближе маяк, темен и горд,
Все тише вода плещет об борт —
Тянется тина…
 
 
Отбившийся сел на руль мотылек…
Как день свиданья от нас далек!
Тень Палатина!
 
 
Ветром запах резеды принесло.
В розовых брызгах мое весло.
О, Фаустина!
 

Базилид[43]   [43] Базилид. Базилид (Василид) – гностик, учивший в Антиохии и Александрии в первой половине 2 века.


[Закрыть]

 
Даже лошади стали мне слонов огромней!
Чепраки ассирийские давят
Вспененных боков ущелья,
Ужасен зубов оскал!..
И ливийских солдат веселье,
Что трубой и горлами вождя славят,
Тяжело мне,
Как груз сплющенных скал.
Я знаю, что был Гомер,
Елена и павшая Троя.
Герои
Жрали и дрались,
И по радуге боги спускались…
Муза, музища
Плоской ступней шагала,
Говоря во все горло…
Милая Музенька
Пальчиком стерла
Допотопные начала.
Солнце, ты не гори:
Это ужасно грубо,
– Только зари, зари, —
Шепчут пересохшие губы, —
Осенней зари полоской узенькой!
 
 
Сегодня странный день.
Конечно, я чужд суеверий,
Но эта лиловая тень,
Эти запертые двери!
Куда деваться от зноя?
Я бы себя утопил…
(Смерть Антиноя!)
Но ужасно далеко Нил.
Здесь в саду
Вырыть прудок!
Будет не очень глубок,
Но я к нему приду.
Загородиться ото всего стеною!
Жизнь, как легкий из ноздрей дымок,
Голубок,
Вдали мелькнувший.
Неужели так и скажут: «Умер»?
Я никогда не думал,
Что улыбку променяю на смех и плач.
Мне противны даже дети,
Что слишком шумно бросают мяч.
Я не боролся,
Был слаб,
Мои руки – плети,
Как неграмотный раб,
Слушал набор напыщенных междометий.
И вдруг,
Мимо воли, мимо желаний,
разверзся невиданных зданий
Светозарный ряд,
Из бледности пламя исторг.
Глашатаем стал бородатый бродяга,
И знание выше знаний,
Чище любви любовь,
Сила силы сильнейшая,
Восторг, —
Как шар,
Кругло, круто,
Кричаще, кипяще
Кудесно меня наполнили.
 
 
Эон,[44]  [44]Эоны – светлые силы или сферы, располагавшиеся в иерархическом порядке.


[Закрыть] Эон, Плэрома,[45]  [45]Плэрома – совокупность эонов, божественная полнота бытия.


[Закрыть]
Плэрома – Полнота,
До домного до дома,
До тронного до трона,
 
 
До звона, громозвона,
 
 
Ширяй, души душа!
Сила! Сила! Сила!
Напряженные мышцы плети!
Громче кричите, дети,
Красный бросая мяч!
Узнал я и смех и плач!
Что Гомер?
Сильней лошадей, солдат, солнца, смерти
и Нила, —
Семинебесных сфер
Кристальная гармония меня оглушила,
 
 
Тимпан, воркуй!
Труба, играй!
Вой, бей!
Вихрь голубей!
Орлов клекот!
Стон лебедей!
Дух, рей,
Вей, вей,
Дверей
Райских рай!
Рай, рай!
В руке у меня был полированный камень,
Из него струился кровавый пламень,
И грубо было нацарапано слово: «Αβραξασ»[46]  [46] Слово, встречавшееся в древних амулетах, происходит от коптского слова «блаженный», возможно имя Бога (греч.) Αβραξασ (Абраксас) – слово, встречавшееся на древних амулетах, происходит от коптского слова «блаженный»; имя Бога или, как определяет Вл. Соловьев, «условное обозначение для совокупности астрального мира по Василиду (этот мир состоит из 365 сфер, а сумма букв слова в их цифровом значении равняется 365)». Это же название Кузмин и группа близких к нему литераторов дали литературно-художественному альманаху, вышедшему в трех книгах в 1922–1923 гг.


[Закрыть]
 

Учитель

 
Разве по ристалищам бродят учители?
Разве не живут они в безмятежной обители?
(Голубой, голубой хитон!)
Хотите ли воскресить меня, хотите ли
Убить, уста, что покой похитили?
(И никто не знает, откуда он).
 
 
Мало ли прошло дней, много ли
С того, как его пальцы мои трогали?
(Голубой, голубой хитон!)
С каких пор мудрецы причесываются как щеголи?
В желтом сияньи передо мной не дорога ли?
(И никто не знает, откуда он).
 
 
Полированные приравняю ногти к ониксу, —
Ах, с жемчужною этот ворот пронизью…
(Голубой, голубой хитон!)
Казалось, весь цирк сверху донизу
Навстречу новому вздрогнул Адонису.
(И никто не знает, откуда он).
 
 
Из Вифинии[47]  [47]Вифиния – область в Малой Азии.


[Закрыть] донеслось дыхание,
Ангельские прошелестели лобзания,
Разве теперь весеннее солнцестояние?
 

Ассизи

 
Месяц молочный спустился так низко,
Словно рукой его можно достать.
Цветики милые братца Франциска,
Где же вам иначе расцветать?
Умбрия, матерь задумчивых далей,
Ангелы лучшей страны не видали.
 
 
В говоре птичьем – высокие вести,
В небе разводы павлинья пера.
Верится вновь вечеровой невесте
Тень Благовещенья в те вечера.
Лепет легчайший – Господне веленье —
Льется в разнеженном благоволеньи.
 
 
На ночь ларьки запирают торговцы,
Сонно трубит с холма пастух,
Блея, бредут запыленные овцы,
Розовый час, золотея, потух.
Тонко и редко поет колокольня:
«В небе привольнее, в небе безбольней».
 
 
Сестры сребристые, быстрые реки,
В лодке зеленой сестрица луна,
Кто вас узнал, не забудет вовеки, —
Вечным томленьем душа полна.
Сердцу приснилось преддверие рая —
Родина всем умиленным вторая!
 

Равенна

 
Меж сосен сонная Равенна,
О, черный, золоченый сон!
Ты и блаженна, и нетленна,
Как византийский небосклон.
С вечерних гор далекий звон
Благовестит: «Благословенна!»
 
 
Зарница отшумевшей мощи,
Еле колеблемая медь,
Ты бережешь святые мощи,
Чтоб дольше, дольше не мертветь,
И ветер медлит прошуметь
В раздолиях прибрежной рощи.
 
 
Изгнанница, открыла двери,
Дала изгнанникам приют,
И строфы Данте Алигьери
О славном времени поют,
Когда вились поверх кают
Аллегорические звери.
 
 
Восторженного патриота
Загробная вернет ли тень?
Забыта пестрая забота,
Лениво проплывает день,
На побледневшую ступень
Легла прозрачная дремота.
 
 
Не умерли, но жить устали,
И ждет умолкнувший амвон,
Что пробудившихся Италии
Завеет вещий аквилон,
И строго ступят из икон
Аполлинарий и Виталий.[48]  [48] Св. Аполлинарий и св. Виталий – мученики, покровители Равенны.


[Закрыть]
 
 
Мою любовь, мои томленья
В тебе мне легче вспоминать,
Пусть глубже, глуше, что ни день я
В пучине должен утопать, —
К тебе, о золотая мать,
Прильну в минуту воскресенья!
 

Италия

 
Ворожея зыбей зеленых,
О первозданная краса,
В какую сеть твоя коса
Паломников влечет спасенных,
Вновь умиленных,
Вновь влюбленных
В твои былые чудеса?
 
 
Твой рокот заревой, сирена,
В янтарной рощи Гесперид[49]  [49]Геспериды – нимфы, хранительницы яблонь с золотыми плодами.


[Закрыть]
Вновь мореходам говорит:
«Забудьте, друга, косность тлена.
Вдали от плена
Лепечет пена
И золото богов горит».
 
 
Ладья безвольная пристала
К костру неопалимых слав.
И пениться, струя, устав,
У ног богини замолчала.
Легко и ало
Вонзилось жало
Твоих пленительных отрав.
 
 
Ежеминутно умирая,
Увижу ль, беглый Арион,
Твой важный и воздушный сон,
Италия, о мать вторая?
Внемлю я, тая,
Любовь святая,
Далеким зовам влажных лон.
 
 
Сомнамбулически застыли
Полуоткрытые глаза…
– Гудит подземная гроза
И крылья сердца глухо взвыли, —
И вдруг: не ты ли?
В лазурной пыли —
Отяжеленная лоза.
 

Тразименские тростники[50]  [50] В оглавлении «Тразимендское озеро». На Тразимендском озере римские войска потерпели поражение в 217 г. до н. э.


[Закрыть]

 
Затрепещут тразименские тростники, затрепещут,
Как изменники,
Что болтливую болтовню разболтали
У реки
О гибели прекрасной богини,
Не о смешной Мидасовых ушей тайне.
В стоячей тине
Они не знали,
Что румяная спит Фетида,
Не мертва, но покоится дремотно,
Ожидая золотого востока.
Мужественная дева воспрянет,
Протрет лавандовые очи,
Удивленно и зорко глянет
Сивиллой великого Буонаротта
(Не напрасны были поруки!),
И озеро багряных поражений
Римскую медь воротит,
И трепетуны-тростники болтушки
Умолкнут
При возврате родимого солнца.
 

Адам

Я. Н. Блоху [51]  [51]Блох Я. Н. – переводчик.


[Закрыть]

 
В осеннем кабинете
Так пусто и бедно,
И, радужно на свете
Дробясь, горит окно.
Под колпаком стеклянным
Игрушка там видна:
За огражденьем странным
Мужчина и жена.
У них есть ручки, ножки,
Сосочки на груди,
Вокруг летают мошки,
Дубочек посреди.
Выводит свет, уводит
Пигмейская заря,
И голый франтик ходит
С осанкою царя.
Жена льняные косы,
Что куколка, плетет,
А бабочки и осы
Танцуют хоровод.
Из-за опушки козы
Подходят, не страшась,
И маленькие розы
Румяно вяжут вязь.
Тут, опершись на кочку,
Устало муж прилег,
А на стволе дубочка
Пред дамой – червячок.
Их разговор не слышен,
Но жар у ней в глазах, —
Вдруг золотист и пышен
Круглится плод в руках.
Готова на уступки…
Как любопытен вкус!
Блеснули мелко зубки…
О, кожицы надкус!
Колебля звонко колбу,
Как пузырек рекой,
Адам ударил по лбу
Малюсенькой рукой!
– Ах, Ева, Ева, Ева!
О, искуситель змей!
Страшись Иеговы гнева,
Из фиги фартук шей! —
Шипящим тут зигзагом
Вдруг фосфор взлиловел…
И расчертился магом
Очерченный предел.
Сине плывут осколки,
Корежится листва…
От дыма книги, полки
Ты различишь едва…
Стеклом хрусталят стоны,
Как стон, хрустит стекло…
Все – небо, эмбрионы
Канавкой утекло.
По-прежнему червонцем
Играет край багет,
Пылится острым солнцем
Осенний кабинет.
Духами нежно веет
Невысохший флакон…
Вдали хрустально реет
Протяжный, тонкий стон.
О, маленькие душки!
А мы, а мы, а мы?!
Летучие игрушки
Непробужденной тьмы.
 

Пещной отрок

 
Дай вспомнить, Боже! научи
Узреть нетленными очами,
Как отрок в огненной печи
Цветет аврорными лучами.
Эфир дрожащий, что роса,
Повис воронкою воздушной,
И ангельские голоса
В душе свиваются послушной.
Пади, Ваал! пади, Ваал!
Расплавленною медью тресни!
Лугов прохладных я искал,
Но жгучий луг – еще прелестней.
Огонь мой пламенную печь
В озерную остудит влагу.
На уголья велишь мне лечь —
На розы росные возлягу.
Чем гуще дымы – легче дух,
Оковы – призрачны и лживы.
И рухнет идол, слеп и глух,
А отроки пещные живы.
 

Из книги «Параболы» (1923)

* * *

 
Как девушки о женихах мечтают,
Мы об искусстве говорим с тобой.
О, журавлей таинственная стая!
Живых полетов стройный перебой!
 
 
Обручена Христу Екатерина,[52]  [52]Екатерина – св. великомученица начала 4 в.


[Закрыть]
И бьется в двух сердцах душа одна.
От щек румянец ветреный отхлынет,
И загораются глаза до дна.
 
 
Крылато сбивчивое лепетанье,
Почти невысказанное «люблю».
Какое же влюбленное свиданье
С такими вечерами я сравню!
 

* * *

 
Туман и майскую росу
Сберу я в плотные полотна.
Закупорив в сосудец плотно,
До света в дом свой отнесу.
Созвездья благостно горят,
Указанные в Зодиаке,
Планеты заключают браки,
Оберегая мой обряд.
Вот жизни горькой и живой
Истлевшее беру растенье.
Клокочет вещее кипенье…
Пылай, союзник огневой!
Все, что от смерти, ляг на дно.
(В колодце ль видны звезды, в небе ль?)
Былой лозы прозрачный стебель
Мне снова вывести дано.
Кора и розоватый цвет —
Все восстановлено из праха.
Кто тленного не знает страха,
Тому уничтоженья нет.
Промчится ль ветра буйный конь —
Верхушки легкой не качает.
Весна нездешняя венчает
Главу, коль жив святой огонь.
 

Муза – орешина[53]   [53]Здесь: муза принимает образ орехового посоха, с помощью которого, по преданиям, искали клады.


[Закрыть]

 
Шелестом желтого шелка,
Венерина аниса (медь – ей металл) волною,
искрой розоватой,
радужным колесом,
двойника поступью,
арф бурными струнами,
ласковым,
словно телефонной вуалью пониженным,
голосом,
синей в спине льдиной
(«пить! пить!» пилит)
твоими глазами,
янтарным на солнце пропеллером
и розой (не забуду!) розой!
реет,
мечется,
шепчет,
пророчит,
неуловимая,
слепая…
Сплю, ем,
хожу, целую…
ни времени,
ни дня,
ни часа
(разве ты – зубной врач?)
неизвестно.
Муза, муза!
Золотое перо
(не фазанье, видишь, не фазанье)
обронено.
 
 
Раздробленное – один лишь Бог цел!
Безумное – отъемлет ум Дух!
Непонятное – летучий Сфинкс – взор!
Целительное – зеркальных сфер звук!
 
 
Муза! Муза!
 
 
– Я – не муза, я – орешина,
Посошок я вещий, отрочий.
Я и днем, и легкой полночью
К золотой ладье привешена.
 
 
Медоносной вьюсь я мушкою,
Пеленой стелюсь я снежною.
И не кличь летунью нежную
Ни женой ты, ни подружкою.
 
 
Обернись – и я соседкою.
Любишь? сердце сладко плавится,
И плывет, ликует, славится,
Распростясь с постылой клеткою.
 

* * *

А. Радловой [54]  [54]А. Д. Радлова (1891–1941) – поэтесса, переводчица. Кузмин очень высоко оценивал ее поэзию (см. статьи из сборника «Условности»).


[Закрыть]

 
Серым тянутся тени роем,
В дверь стучат нежеланно гости,
Шепчут: «Плотью какой покроем
Мы прозрачные наши кости?
В вихре бледном – темно и глухо,
Вздрогнут трупы при трубном зове…
Кто вдохнет в нас дыханье духа?
Кто нагонит горячей крови? »
 
 
Вот кровь; – она моя и настоящая!
И семя, и любовь – они не призрачны.
Безглазое я вам дарую зрение
И жизнь живую и неистощимую.
Слепое племя, вам дано приблизиться,
Давно истлевшие и нерожденные,
Идите, даже не существовавшие,
Без родины, без века, без названия.
Все страны, все года,
Мужчины, женщины,
Старцы и дети,
Прославленные и неизвестные,
Македонский герой,
Гимназист, даже не застрелившийся,
Люди с метриками,
С прочным местом на кладбище,
И легкие эмбрионы,
Причудливая мозговых частиц
Поросль…
И русский мальчик,
Что в Угличе зарезан,
Ты, Митенька,
Живи, расти и бегай!
 
 
Выпейте священной крови!
Новый «Живоносный Источник» – сердце,
Живое, не метафорическое сердце,
По всем законам Беговой анатомии созданное,
Каждым ударом свой конец приближающее,
Дающее,
Берущее,
Пьющее,
Напояющее,
Жертва и жертвоприноситель,
Умирающий воскреситель,
 
 
Чуда чудотворец чающий,
Таинственное, божественное,
Слабое, родное, простейшее
Сердце!
 

Новый Озирис[55]   [55] По древнеегипетским мифам, части тела убитого Озириса (Осириса) были разбросаны по миру и Изида (Исида), жена и сестра его, собирала части его тела. Культ Озириса связан с мифом об умирающей и воскресающей природе.


[Закрыть]

 
Поля, полольщица, поли!
Дева, полотнища полощи!
Изида, Озириса ищи!
Пламень, плевелы пепели!
Ты, мельница, стучи, стучи, —
Перемели в муку мечи!
 
 
Жница ли, подземная ль царица
В лунном Ниле собирает рожь?
У плотин пора остановиться, —
Руку затонувшую найдешь,
А плечо в другом поймаешь месте,
Уши в третьем… Спину и бедро…
Но всего трудней найти невесте
Залежей живительных ядро.
 
 
Изида, Озириса ищи!
Дева, полотнища полощи!
 
 
Куски раздробленные вместе слагает
(Адонис, Адонис загробных высот!)
Душа-ворожея божественно знает,
Что медом наполнен оплаканный сот.
И бродит, и водит серебряным бреднем…
Все яви во сне мои, сны наяву!
Но сердце, Психея, найдешь ты последним,
И в грудь мою вложишь, и я оживу.
 
 
Пламень, плевелы пепели!
Поля, полольщица, поли!
 
 
В раздробленьи умирает,
Целым тело оживает…
Как Изида, ночью бродим,
По частям его находим,
Опаляем, омываем,
Сердце новое влагаем.
 
 
Ты, мельница, стучи, стучи, —
Перемели в муку мечи!
 
 
В теле умрет – живет!
Что не живет – живет!
Радугой сфер живет!
Зеркалом солнц живет!
Богом святым живет!
Плотью иной живет
Целостной жизни плод!
 

* * *

 
По черной радуге мушиного крыла
Бессмертье щедрое душа моя открыла.
Напрасно кружится немолчная пчела, —
От праздничных молитв меня не отучила.
 
 
Медлительно плыву от плавней влажных снов.
Родные пастбища впервые вижу снова,
И прежний ветерок пленителен и нов.
Сквозь сумрачный узор сине яснит основа.
 
 
В слезах расплавился злаченый небосклон,
Выздоровления не вычерпано лоно.
Средь небывалых рощ сияет Геликон
И нежной розой зорь аврорится икона!
 

* * *

 
Врезанные в песок заливы —
кривы
и плоски;
с неба ускакала закатная конница,
ивы,
березки —
тощи.
Бежит, бежит, бежит
девочка вдоль рощи:
то наклонится,
то выгнется,
словно мяч бросая;
треплется голубая
ленточка, дрожит,
а сама босая.
Глаза – птичьи,
на висках кисточкой румянец…
Померанец
желтеет в осеннем величьи…
Скоро ночь-схимница
махнет манатьей[56]  [56]Манатья – монашеская одежда.


[Закрыть] на море,
совсем не античной.
Дело не в мраморе,
не в трубе зычной,
во вдовьей пазухе,
материнской утробе,
теплой могиле.
Просили
обе:
внучка и бабушка
(она – добрая,
старая, все знает)
зорьке ясной подождать,
до лесочка добежать,
но курочка-рябушка
улетела,
в лугах потемнело…
«Домой!» —
кричат за рекой.
Девочка все бежит, бежит,
глупая.
Пробежала полсотни лет,
а конца нет.
Сердце еле бьется.
Наверху в темноте поется
сладко-пленительно,
утешительно:
 
 
– Тирли-тирлинда! я – Психея.
Тирли-то-то, тирли-то-то.
Я пестрых крыльев не имею,
но не поймал меня никто!
Тирли-то-то!
 
 
Полно бегать, мышонок мой!
Из-за реки уж кричат: «Домой!»
 

Ариадна

 
У платана тень прохладна,
Тесны терема князей, —
Ариадна,[57]  [57]Ариадна, покинутая Тезеем, стала женой и жрицей Диониса.


[Закрыть] Ариадна,
Уплывает твой Тезей!
 
 
Лепесток летит миндальный,
Цепко крепнет деревцо.
Опускай покров венчальный
На зардевшее лицо!
 
 
Не жалей весны желанной,
Не гонись за пухом верб:
Все ясней в заре туманной
Золотеет вещий серп.
 
 
Чередою плод за цветом,
Синий пурпур кружит вниз, —
И, увенчан вечным светом,
Ждет невесты Дионис.
 

* * *

 
Вот барышня под белою березой,
Не барышня, а панна золотая, —
Бирюзовато тянет шелковинку.
Но задремала, крестики считая,
С колен скользнула на траву ширинка,
Заголубела недошитой розой.
 
 
Заносчиво, как молодой гусарик,
Что кунтушом в мазурке размахался,
Нагой Амур широкими крылами
В ленивом меде неба распластался,
Остановись, душа моя, над нами, —
И по ресницам спящую ударил.
 
 
Как встрепенулась, как захлопотала!
Шелка, шитье, ширинку – все хватает,
А в золотом зрачке зарделась слава,
И пятки розоватые мелькают.
И вдруг на полотне – пожар и травы,
Корабль и конница, залив и залы,
 
 
– Я думал: «Вышьешь о своем коханном!»
Она в ответ: «Во всем – его дыханье!
От ласки милого я пробудилась
И принялась за Божье вышиванье,
Но и во сне о нем же сердце билось —
О мальчике минутном и желанном».
 

* * *

 
Стеклянно сердце и стеклянна грудь,
Звенят от каждого прикосновенья,
Но, строгий сторож, осторожен будь;
Подземная да не проступит муть
За это блещущее огражденье.
 
 
Сплетенье жил, теченье тайных вен,
Движение частиц, любовь и сила,
Прилив, отлив, таинственный обмен, —
Весь жалостный состав – благословен:
В нем наша суть искала и любила.
 
 
О звездах, облаке, траве, о вас
Гадаю из поющего колодца,
Но в сладостно-непоправимый час
К стеклу прихлынет сердце – и алмаз
Пронзительным сияньем разольется.
 

Любовь

 
Любовь, о подружка тела,
Ты жаворонком взлетела,
И благостна, и смела,
Что Божеская стрела.
 
 
Теперь только песня льется,
Все вьется вокруг колодца.
Кто раз увидал Отца,
Тот радостен до конца.
 
 
Сонливые тени глуше…
Восторгом острятся уши,
И к телу летит душа,
Жасмином небес дыша.
 

Звезда Афродиты

 
О, Птолемея Филадельфа фарос,[58]  [58]Фарос – здесь: маяк на о-ве Фарос, построенный при Птоломее Филадельфе.


[Закрыть]
Фантазии факелоносный знак,
Что тучный злак
Из златолаковых смарагдов моря
Возносится аврорной пыли парус
И мечет луч, с мечами неба споря.
 
 
И в радугу иных великолепий,
Сосцами ряби огражденный круг,
Волшебный плуг
Вплетал и наше тайное скитанье.
Пурпурокудрый, смуглый виночерпий
Сулил магическое созиданье.
Задумчиво плыли
По сонному лону
К пологому склону
Зеленых небес.
 
 
Назло Аквилону
О буре забыли
У розовой пыли
Зардевших чудес.
Растоплено время,
На западе светел —
Далек еще петел —
Пророческий час…
Никто не ответил,
Но вещее семя,
Летучее бремя
Спустилось на нас.
 
 
К волне наклонился…
Упали ветрила,
Качались светила
В стоячей воде.
В приморий Нила
Священно омылся,
Нездешне томился
К вечерней звезде.
 
 
И лицо твое я помню,
И легко теперь узнаю
Пепел стынущий пробора
И фиалки вешних глаз.
В медном блеске парохода,
В винтовом движеньи лестниц,
В реве утренней сирены
Слышу ту же тишину.
Ангел служит при буфете,
Но в оранжевой полоске
Виден быстрый нежный торок[59]  [59]Торок – «ток божественного или ангельского слуха, изображаемый на иконах в виде излучистой струи, тока, лучей» (Вл. Даль).


[Закрыть]
У послушливых ушей.
Наклонился мальчик за борт —
И зеленое сиянье
На лицо ему плеснуло,
Словно вспомнил старый Нил.
Эта смелая усмешка,
Эти розовые губы,
Окрыленная походка
И знакомые глаза!
Где же море? где же фарос?
Океанский пароходик?
Ты сидишь со мною рядом,
И не едем никуда,
Но похоже, так похоже!
И поет воспоминанье,
Что по-прежнему колдует
Афродитина звезда.
 

Сумерки

 
Наполнен молоком опал,
Залиловел и пал бесславно,
И плачет вдаль с унылых скал
Кельтическая Ярославна.
 
 
Все лодки дремлют над водой,
Второй грядою спят на небе.
И молится моряк седой
О ловле и насущном хлебе.
 
 
Колдунья гонит на луну
Волну смертельных вожделений.
Grand Saint Michel, protége nous![60]  [60] Пресвятой Михаил, защити нас! (фр.)


[Закрыть]
Сокрой от сонных наваждений!
 

Родина Вергилия

 
Медлительного Минчо[61]  [61]Минчо – река в Северной Италии.


[Закрыть] к Мантуе
Зеленые завидя заводи,
Влюбленное замедлим странствие,
Магически вздохнув: «Веди!»
 
 
Молочный пар ползет болотисто,
Волы лежат на влажных пастбищах,
В густые травы сладко броситься,
Иного счастья не ища!
 
 
Голубок рокоты унылые,
Жужжанье запоздалых пчельников,
И проплывает тень Вергилия,
Как белый облак вдалеке.
 
 
Лети, лети! Другим водителем
Ведемся, набожные странники:
Ведь ад воочию мы видели,
И нам геенна не страшна.
 
 
Мы миновали и чистилище —
Венера в небе верно светится,
И воздух розами очистился
К веселой утренней весне.
 

Колизей

 
Лунный свет на Колизее
Видеть (стоит una lira[62]  [62] Одна лира (ит.).


[Закрыть])
Хорошо для forestieri[63]  [63] Туристов (ит.).


[Закрыть]
И скитающихся мисс.
Озверелые затеи
Театральнейшего мира
Помогли гонимой вере
Рай свести на землю вниз.
 
 
Мы живем не как туристы,
Как лентяи и поэты,
Не скупясь и не считая,
Ночь за ночью, день за днем.
Под окном левкой душистый,
Камни за день разогреты,
Умирает, истекая,
Позабытый водоем.
 

* * *

 
На площадке пляшут дети.
Полон тени Палатин.
В синевато-сером свете
Тонет марево равнин.
Долетает едкий тмин,
Словно весть о бледном лете.
 
 
Скользкий скат засохшей хвои,
Зноя северный припек.
В сельской бричке едут двое,
Путь и сладок, и далек.
Вьется белый мотылек
В утомительном покое.
 
 
Умилен и опечален,
Уплываю смутно вдаль.
Темной памятью ужален,
Вещую кормлю печаль.
Можжевельника ли жаль
В тусклом золоте развалин?
 

* * *

 
Любовь чужая зацвела
Под новогоднею звездою, —
И все ж она почти мила,
Так тесно жизнь ее сплела
С моей чудесною судьбою.
 
 
Достатка нет – и ты скупец,
Избыток – щедр и простодушен.
С юницей любится юнец,
Но невещественный дворец
Любовью этой не разрушен.
 
 
Пришелица, войди в наш дом!
Не бойся, снежная Психея!
Обитель и тебе найдем,
И станет полный водоем
Еще полней, еще нежнее.
 

* * *

 
У печурки самовары,
Спит клубком сибирский кот.
Слышь: «Меркурий» из Самары
За орешником ревет.
 
 
Свекор спит. Везде чистенько.
Что-то копоть от лампад!
«Мимо сада ходит Стенька».
Не пройтиться ли мне в сад?
 
 
Круглы сутки все одна я.
Расстегну тугой свой лиф…
Яблонь, яблонька родная!
Мой малиновый налив!
 
 
Летом день – красной да долгий.
Пуховик тепло томит.
Что забыла там, за Волгой?
Только теткин тошный скит!
 

* * *

 
Барабаны воркуют дробно
За плотиной ввечеру…
Наклоняться хоть неудобно,
Васильков я наберу.
 
 
Все полнеет, ах, все полнеет,
Как опара, мой живот:
Слышу смутно: дитя потеет,
Шевелится теплый крот.
 
 
Не сосешь, только сонно дышишь
В узком сумраке тесноты.
Барабаны, может быть, слышишь,
Но зари не видишь ты.
 
 
Воля, воля! влажна утроба.
Выход все же я найду
И взгляну из родимого гроба
На вечернюю звезду.
 
 
Все валы я исходила,
Поднялся в полях туман.
Только б маменька не забыла
Желтый мой полить тюльпан.
 

Рождество

 
Без мук Младенец был рожден,
А мы рождаемся в мученьях,
Но дрогнет вещий небосклон,
Узнав о новых песнопеньях.
 
 
Не сладкий глас, а ярый крик
Прорежет темную утробу:
Слепой зародыш не привык,
Что путь его подобен гробу.
 
 
И не восточная звезда
Взвилась кровавым метеором,
Но впечатлелась навсегда
Она преображенным взором.
 
 
Что дремлешь, ворожейный дух?
Мы потаенны, сиры, наги…
Надвинув на глаза треух,
Бредут невиданные маги.
 

Поручение

 
Если будешь, странник, в Берлине,
у дорогих моему сердцу немцев,
где были Гофман, Моцарт и Ходовецкий
(и Гете, Гете, конечно), —
кланяйся домам и прохожим,
и старым, чопорным липкам,
и окрестным плоским равнинам.
Там, наверно, все по-другому, —
не узнал бы, если б поехал,
но я знаю, что в Шарлоттенбурге,
на какой-то, какой-то штрассе,
живет белокурая Тамара
с мамой, сестрой и братом.
Позвони не очень громко,
чтоб она к тебе навстречу вышла
и состроила милую гримаску.
Расскажи ей, что мы живы, здоровы,
часто ее вспоминаем,
не умерли, а даже закалились,
скоро совсем попадем в святые,
что не пили, не ели, не обувались,
духовными словесами питались,
что бедны мы (но это не новость:
какое же у воробьев именье?),
занялись замечательной торговлей:
все продаем и ничего не покупаем,
смотрим на весеннее небо
и думаем о друзьях далеких.
Устало ли наше сердце,
ослабели ли наши руки,
пусть судят по новым книгам,
которые когда-нибудь выйдут.
Говори не очень пространно,
чтобы, слушая, она не заскучала.
Но если ты поедешь дальше
и встретишь другую Тамару[64]  [64]Другая Тамара – Т. П. Карсавина (1885–1978), знаменитая балерина. Первая, очевидно, Т. М. Персиц – женщина, близкая к литературным кругам начала века. И. Одоевцева пишет в своих мемуарах: «Чаще всего он вспоминает Тамару Карсавину и Тамару Персиц. Об этих двух Тамарах, одинаково им любимых, он может рассказывать часами».


[Закрыть] —
вздрогни, вздрогни, странник,
и закрой лицо свое руками,
чтобы тебе не умереть на месте,
слыша голос незабываемо крылатый,
следя за движеньями вещей Жар-Птицы,
смотря на темное, летучее солнце.
 

Летающий мальчик[65]   [65] В журнальном варианте (Новая Россия. 1922. Март) было примечание: «Стихотворение имеет в виду оперу Моцарта «Волшебная флейта», где «летающие мальчики» приводят героев – Тамино и Памину».


[Закрыть]

 
Звезда дрожит на нитке,
Подуло из кулис…
Забрав свои пожитки,
Спускаюсь тихо вниз.
 
 
Как много паутины
Под сводами ворот!
От томной каватины
Кривит Тамино рот.
 
 
Я, видите ли, Гений:
Вот – крылья, вот – колчан.
Гонец я сновидений,
Жилец волшебных стран.
 
 
Летаю и качаюсь,
Качаюсь день и ночь…
Теперь сюда спускаюсь,
Чтоб юноше помочь.
 
 
Малеванный тут замок
И ряженая знать,
Но нелегко из дамок
Обратно пешкой стать.
 
 
Я крылья не покину,
Крылатое дитя,
Тамино и Памину
Соединю, шутя.
 
 
Пройдем огонь и воду,
Глухой и темный путь,
Но милую свободу
Найдем мы как-нибудь.
 
 
Не страшны страхи эти:
Огонь, вода и медь,
А страшно, что в квинтете
Меня заставят петь.
 
 
Не думай: «Не во сне ли?» —
Мой театральный друг.
Я сам на самом деле
Ведь только прачкин внук.
 

* * *

 
Вот после ржавых львов и рева
Настали области болот,
И над закрытой пастью зева
Взвился невидимый пилот.
 
 
Стоячих вод прозрачно-дики
Белесоватые поля…
Пугливый трепет Эвридики[66]  [66]Эвридика – см. прим. 39.


[Закрыть]
Ты узнаешь, душа моя?
 
 
Пристанище! поют тромбоны
Подземным зовом темноты.
Пологих гор пустые склоны —
Неумолимы и просты.
 
 
Восточный гость угас в закате,
Оплаканно плывет звезда.
Не надо думать о возврате
Тому, кто раз ступил сюда.
 
 
Смелее, милая подруга!
Устала? на пригорке сядь!
Ведет причудливо и туго
К блаженным рощам благодать.
 

* * *

 
Я не мажусь снадобьем колдуний,
Я не жду урочных полнолуний,
Я сижу на берегу,
Тихий домик стерегу
Посреди настурций да петуний.
 
 
В этот день спустился ранним-рано
К заводям зеленым океана, —
Вдруг соленая гроза
Ослепила мне глаза —
Выплеснула зев Левиафана.[67]  [67]Левиафан – в библейской мифологии огромное морское чудовище.


[Закрыть]
 
 
Громы, брызги, облака несутся…
Тише! тише! Господи Исусе!
Коням – бег, героям – медь.
Я – садовник: мне бы петь!
Отпусти! Зовущие спасутся.
 
 
Хвост. Удар. Еще! Не переспорим!
О, чудовище! нажрися горем!
Выше! Выше! Умер? Нет?…
Что за теплый, тихий свет?
Прямо к солнцу выблеван я морем.
 

* * *

 
Весенней сыростью страстной седмицы
Пропитан Петербургский бурый пар.
Псковское озеро спросонок снится,
Где тупо тлеет торфяной пожар.
 
 
Колоколов переплывали слитки
В предпраздничной и гулкой пустоте.
Петух у покривившейся калитки
Перекликался, как при Калите.
 
 
Пестро и ветренно трепался полог,
Пока я спал. Мироний мирно плыл.
Напоминание! твой путь недолог,
Рожденный вновь, на мир глаза открыл.
 
 
Подводных труб протягновенно пенье.
Безлюдная, дремучая страна!
Как сладостно знакомое веленье,
Но все дрожит душа, удивлена.
 

* * *

 
Брызни дождем веселым,
Брат золотой апреля!
Заново пой, свирель!
Ждать уж недолго пчелам:
Ломкого льда неделя,
Голубоватый хмель…
 
 
При свете зари неверной
Загробно дремлет фиалка,
Бледнеет твоя рука…
Колдует флейтой пещерной
О том, что земли не жалко,
Голос издалека.
 

Муза

 
В глухие воды бросив невод,
Под вещий лепет темных лип,
Глядит задумчивая дева
На чешую волшебных рыб.
 
 
То в упоении зверином
Свивают алые хвосты,
То выплывут аквамарином,
Легки, прозрачны и просты.
 
 
Восторженно не разумея
Плодов запечатленных вод,
Все ждет, что голова Орфея
Златистой розою всплывет.[68]  [68] В греческой мифологии Орфей, сын речного бога Эагра и музы Каллиопы, за непочтение Диониса был растерзан менадами. Затем части тела Орфея были собраны и погребены музами.


[Закрыть]
 

Мы на лодочке катались