Текст книги "Бур-Ань. Повесть из древне-зырянской жизни"

V

Глухо скрипели весла, и русский разговор на лодках делался все слышнее. Из-за речного поворота показались темные силуэты ушкуев, приближаясь к Важгорту, легко преодолевая противное течение. В селении залаяли собаки, но это никого не встревожило, да зыряне и не обратили внимания на собак, лаявших как-то лениво и неохотно. На лодках в свете луны что-то поблескивало, вероятно оружие.

– Да, да, это новгородцы, ушкуйники. И опять грабеж будет, а если не грабеж, то большой откуп отдать придется… Какие же христиане это? И как христианский Бог терпит такую неправду?

Она подошла к самому берегу и услышала, как хриплый голос на передней лодке говорил: Приготовьтесь, братцы! Видать, что к жилью подходим. Неровен час, эти зырянишки вздумают нас стрелами да дрекольями встретить. Бог знает, что может им в башку взбрести…

– Это зырянишки-то? Ха-ха-ха! – презрительно рассмеялся кто-то другой, – да они нас пальцем тронуть не посмеют! Трусы они, это не татары проклятые…

Горечь поднялась в душе Бур-Ань. Она выждала, когда передняя лодка поравнялась с нею и звонко крикнула по-русски:

– Не дело надумали, добрые молодцы, бедных людей грабить! Бог вас накажет за это! Попомните мое слово!

И она выпрямилась во весь рост на высоком берегу Вычегды, освещенная бледным светом луны. Ушкуйники опустили весла. Внезапное обращение к ним неведомой женщина и при том на их родном языке, видимо, поразило их. Несколько минут продолжалось молчание. Но недолго безмолвствовали добрые молодцы: люди они были опытные, всякое повидали… Живо оправились они от замешательства, и с передней лодки раздался грубый голос:

– Какое тебе дело до нас? Кто ты и откуда взялась, что по-нашему говорить умеешь?…

– Да это, никак, баба, – выкрикнул кто-то другой, – видите, ширинка – платок на голове и одежда длинная! Здорово, здорово, голубушка, спасибо тебе, что встретила!..

– Эй, вы, там! Тише! – послышался третий голос, и все смолкли, снова взявшись за весла. – Нечего по-пустому глотки драть! Живее гребите к берегу! Посмотрим, что это за человек? Быть может и хороший человек. А хороших людей просмеивать не годится, особливо, кто по-русски бает. Не так ли, братцы?

– Так, так, атаман, – загудели голоса, и ушкуи подошли к берегу, на котором стояла Бур-Ань.

Спокойно смотрела отважная девушка на длинные узкие лодки, одна за другой пристававшие к берегу и тоскливо думала о том, что опять новая тягота наваливается на зырян. Ушкуйники могли согласиться на ее просьбу не грабить и не убивать зырян, но без откупа они не уйдут. Бур-Ань боялась, что откуп этот будет весьма тяжел и обременителен для зырян и разорит их до крайности.

Ушкуйники всыпали на берег. Первым на берег вышел атаман (так его называли остальные). Он направился к Бур-Ани.

При бледном свете девушка увидела, что это был довольно молодой человек с небольшой бородкой, в кольчуге, и двинулась ему навстречу.

– Я вижу перед собой атамана, – сказала она, – но не знаю, какой он человек: добрый или злой? Можно ему говорить правду или нет?

Атаман почтительно снял шапку с головы.

– Правду я всегда слушаю! – ответил он, любуясь красотою девушки, поразившей его своею смелостью, – без правды и мы не живем, хотя и считаемся разбойниками. Так что же, говори, какое дело твое? Я слушаю.

– Я хочу сказать вам, русские люди, что стыд вам великий обижать и обирать таких людей, которые и без того с голоду умирают. А вы еще русские люди, христиане, носите на себе знамение креста Христова! Какая же правда в вас? И какая совесть в вашем сердце? И чему же вас учит ваша вера, когда вы проливаете кровь человеческую? И разве Христос завещал вам обижать и мучить таких людей, которые слабее вас? Стыдитесь, стыдитесь, добрые молодцы! Сражайтесь с врагами вашей родины, а не нападайте на наш бедный народ, который и без того обижен всеми! Да и корысти вы здесь немного получите. Люди все бедные, убогие, поживиться вам мало чем будет. Лучше ворочайтесь-ка назад без греха…

– Вишь, чего захотела! – крикнул один из ушкуйников, стоявших около атамана, – видать, что бывалая баба: словами так и сыплет…

Но атаман оборвал его: «Молчи!» и обратился к Бур-Ани:

– Знаю, знаю, что негожие мы люди, да что же делать прикажешь: такова уж жизнь наша! Сызмальства привыкли к лихим делам, а теперь и невтерпеж стало: все бы колобродили по местам незнаемым да добывали всякую добычь… Так-то, так-то, моя голубушка. А ты-то, не Бур-Анью ли будешь? Вельми многое слышал я о тебе от одного устюжского гостя (купца) и, признаться, желал того, чтобы ты встретилась на нашем пути. А вот и повстречались мы… Да только неласково ты принимаешь нас… Оно и вестимо так, да охота пуще неволи, говорится, и не можем мы отстать от дурных повадок. Уж ты прости нас, грешных, а мы твое селение не тронем, пускай оно стоит в целости, а другие селения придется пощупать. Нельзя же без добычи ворочаться…

И атаман надел шапку на голову, как бы считая, что дань уважения чудной зырянской женщине отдана. Ушкуйники громко заговорили:

– Так что ж, не трогать нам это селение, атаман? Коли так, прикажи, хотя б откуп небольшой взять! Нельзя же без откупа отваливать…

– Откуп возьмем с других селений, а это не троньте, – строго сказал атаман и подумав, велел:

– А теперь разводите огни. Отдохнем здесь до утра, а с солнцем двинемся далее. Не вздумайте шарить по избам, не обижайте здешних жителей, а не то я расправлюсь с ослушниками. У меня расправа коротка, сами знаете. Слышали?

Ушкуйники разбрелись по берегу Вычегды собирать сушняк для костров. Им не очень понравился приказ атамана не трогать селение, кажущееся довольно порядочным, но нарушить его они не смели и, поневоле как бы превратились в великодушных людей, жертвующих своей корыстью делу милосердия.

Между тем, сон важгортцев был прерван. Собаки их заливались лаем все сильнее и злее, уж очень бесцеремонно шумели ушкуйники, нарушая ночной покой. Проснувшиеся зыряне были поражены видом множества вооруженных людей на берегу и тут же бросились будить остальных. Между избами замелькали жители, срочно угоняющие скотину в лес. Коровы мычали, овцы блеяли, женщины и дети кричали, увидев незваных гостей…

Мужчины-важгортцы не смели даже подумать о сопротивлении, но видя, что страшные пришельцы не собираются нападать на них, некоторые из зырян осмелели и крадучись между избами пробрались к берегу. Тут они к своему изумлению и радости они увидели, что их всегдашняя печальница Бур-Ань беседует с одним из разбойников, по-видимому, самым дружелюбным образом, – это наполнило их сердца надеждой на благополучный исход… Поспешно вернулись они к своим прячущимся и сказали:

– Слава великому Войпелю! Матушка наша Бур-Ань говорит с разбойниками. А коли они не трогают ее, то, видно, и нас не тронут. Она умеет говорить по-русски, она усовестит их… Слава Войпелю!

Селение немного успокоилось, хотя скот потихоньку продолжали выводить из деревни и прятать, на всякий случай.

Все надеялись на Бур-Ань и надежда не обманула их.

В это время Бур-Ань спокойно стояла напротив атамана и говорила:

– Дивлюсь я на вас, русские люди. Зачем вы наезжаете сюда? Кажется есть у вас места для потехи воинской; есть где крылья развернуть, где добычу добыть, а вы на наш народ нападаете! А у нас что есть? Ни золота, ни серебра у нас нет, есть только шкуры звериные… Негоже, негоже вы делаете, из-за звериных шкур человеческую жизнь губите…

– Это какую же человеческую жизнь? – с усмешкой спросил атаман.

– А жизнь людей зырянского племени…

Да разве зыряне-то люди?! – презрительно сказал атаман, – да мы их людьми-то не считаем! По нашему только те люди, кто во Христа верует да еще кто по-русски говорить разумеют. Зыряне совсем не люди, не в обиду будь сказано тебе это. Вот тебя, вестимо, можно назвать человеком: ты разумеешь русскую речь, а остальные так себе – ни люди, ни звери, наподобие татар нечестивых…

– А как же Христос сказал, что все люди – братья, – возразила Бур-Ань на слова атамана, она слышала подобные уже не раз, – ведь так по словам Христа выходит, что все люди: русские ли, татары ли, зыряне ли, – все должны любить друг друга… Не обижать один другого…

Атаман громко рассмеялся.

– Да ты совсем на нашего попа Парфения смахиваешь! Только откуда ты такой премудрости набралась? Ну, правду мне сказал устюжский гость, что Бур-Ань зырянская любого мудреца за пояс заткнет. Видать, что оно так и выходит. Это даже весьма удивительно и похвально – баба, а такие словеса умеет говорить. Не видал я такой даже средь боярынь новгородских.

И долго еще веселился атаман, находивший весьма забавным слышать подобное от зырянской женщины, но вдруг пришло ему на ум, что быть может, эта женщина – какая-нибудь христианская подвижница, скрывшаяся в зырянский край, и он переменил тон.

– А ты меня прости, – сказал он, снова сняв шапку, – таков уж характер мой: не могу без смеха часу пробыть. А своим людям зырянским ты скажи, чтобы они не полошились понапрасну: мы их и пальцем не тронем. А то вон они уже скотинку в лесу попрятали, от нас схоронить думают, да мы не станем это селение трогать. Таково слово мое, а мое слова крепко!

И он опять надел шапку.

– Спасибо тебе, атаман, – просто сказала Бур-Ань, – а на смех твой я не сержусь: мало ли когда человеку посмеяться захочется! Так что ж сказать здешним людям, – что вы их не станете трогать?

– Скажи, скажи.

– Ладно. А как же другие селения? Неужели вы их грабить станете?

– Об этом речь впереди, голубушка! – уклончиво ответил атаман и о чем-то заговорил с подошедшим к нему ушкуйником. Бур-Ань, видя, что он желает уклониться от неприятного для него разговора, пошла к селению, чтобы успокоить своих соплеменников.

Ушкуйники развели костры. Забулькала похлебка в походных котлах, подвешенных на треножниках, а сами ушкуйники расположились вокруг костров, переговариваясь, в ожидании готовящегося варева. Воздух заметно посвежел, потянуло сыростью с реки, а восток начал светлеть, предвещая наступление утра. Похлебка сварилась и беззаботные искатели приключений весело принялись за еду.

Атаман отказался от пищи, говоря:

– Ешьте, ешьте на здоровье, братцы, а мне что-то не хочется. Мне поспать охота, а еда на ум не идет… Не до еды мне как-то теперь…

И действительно, ему было не до еды. Голова его была занята мыслями о чудной зырянской женщине, поразившей его своим видом и словами. «Неужели это простая зырянка?» – думал он, прилегши в стороне от своих сподвижников, и в его ушах словно так и звучали обличительные слова девушки, говорившей так, будто она знала – и очень хорошо знала – сущность христианства. Поначалу он отнесся к ее словам с насмешкою, привыкши ко всему относиться легкомысленно, но теперь в его душе совершался какой-то переворот и он невольно думал, что стыдно и грешно смеяться над той, которая говорит одну только правду.

Глубоко задумался атаман. Происходя из рода новгородских бояр, известных под прозвищем Отпетых, он славился своею удалью, увлекавшей его на самые рискованные предприятия. Особенно любил он пускаться в походы в «земли незнаемые», сопровождаемый толпою удалых добрых молодцев и смело шел навстречу самому опасному врагу, не зная пределов своей храбрости. По Волге знали его все прибрежные жители, трепетавшие от имени Отпетого, но, к чести его надо сказать, что он щадил людей безоружных, не могущих противустоять ему с оружием в руках, хотя это почти никогда не распространялось на татар. Татары были исконными врагами и угнетателями земли русской, и ушкуйники их не щадили. Не так обстояло дело с зырянами и прочими инородцами, покоренными ранее русскими. Зыряне находились «под рукой» московского князя, хотя, в то же время их земли считал своей волостью и Господин Великий Новгород. И напрасно теперь убеждал себя атаман, что набежав со своей ватагой на зырянский край, он ничего худого не сделал, что так поступают и прочие новгородские удальцы-ушкуйники, слова Бур-Ани оказали свое действие, и он думал теперь о том, что, пожалуй, не стоило ходить за добычей к зырянам и без того всеми обижаемым, что это поставится ему в вину и со стороны новгородского веча, и со стороны московского князя, хотя последнее его не очень-то и беспокоило.

Однако это было еще не все. И не только об этом думал атаман. Еще молодой человек, он находился под сильным впечатлением от встречи с Бур-Анью, от ее красоты и ума и с волнением думал о том, что «эта Бур-Ань вельми хороша лицом, а сердцем, должно быть, еще лучше…». Словом атаман Отпетый не мог отогнать от себя чарующий образ зырянской красавицы и, продолжая думать о ней, незаметно заснул.

Внезапно кто-то осторожно коснулся его руки, и он услышал:

– Атаман, атаман! Вставай! Дело есть до тебя! Вставай, вставай скорее, да прости, что я тебя обеспокоила!

Отпетый открыл глаза и увидел, что на востоке уже поднимается солнце, освещая верхушки деревьев, а перед ним стоит Бур-Ань.

После своей ночной беседы с атаманом, Бур-Ань поспешила в селение успокоить важгортцев, что на сей раз вреда от русских не будет, – и зыряне поверили ей, как всегдашней своей заступнице и помощнице. Суета и беготня прекратились и жители разошлись по избам, положась на слова Бур-Ани, что от ушкуйников ни худа, ни добра не будет… Это обрадовало важгортцев, они не знали, как выразить свою благодарность отважной девушке, избавившей их от такой напасти, ведь только благодаря ей беда прошла стороною.

Важгортцы радовались, что счастливо отделались, хотя в то же время с опаской поглядывали на русских, сидевших у горящих костров. Даже после слов Бур-Ани, которой они верили безусловно, при общем ликовании, невольно страх сжимал сердца важгортцев и отравлял их радость.

Бур-Ань с облегчением вздохнула, получив обещание атамана не трогать Важ-Горт, но, тем не менее, ей было не до радости. Ушкуйники не тронули Важ-Горта, но кроме Важгорта, было много других зырянских селений по Вычегде и ее притокам, и участь их не могла быть веселою; надежды на то, что ушкуйники-новгородцы пощадят и их было мало.

Мучительно больно сжималось сердце Бур-Ани при мысли, что она бессильна отвести беду от зырянского народа, но вдруг она подумала, а может быть атаман согласится взять откуп лишь с некоторых селений, а не со всех, – это было бы большим облегчением для населения. Одно только беспокоило ее, – что ушкуйники отвергнут такое предложение, ограничивающий их произвол и все-таки пойдут по всем селениям. Она надеялась на атамана, на то, что он не откажет ей в этом.

«Видать, что человек он хороший, – думала она, – только жаль, что не на тот путь попал, пустился в удалое разбойничество… А сердце у него доброе, простое! Пойду, попрошу его, может быть и согласится, а согласится, так и людей своих убедит… Хороший, хороший он человек, это видно, может и послушает меня…»

Она задумчиво посмотрела на восток, где уже весь край неба горел и переливался; поднималось солнце. Сердце ее исполнилось благоговения перед непостижимым величием Творца, Которого она еще так мало знала, но к Которому стремилась всеми силами своей души, хотя и не была еще христианкою. Невольно опустилась она на колени лицом к востоку и, подняв глаза к небу, прошептала:

– Великий Иисус Христос, Бог христианский! Я не ношу на себе знак креста Твоего, но в сердце своем ношу Тебя, Великого, – прости и сохрани мой бедный народ, изнывающий под бременем непосильной тяготы жизненной! Просвети его светом Твоего святого учения! Помоги Стефану-москвитянину в деле проповеди… и сподоби меня очиститься святым крещением от мерзости языческой!..

Она поклонилась в землю и встала. Но на сердце было тревожно и какое-то смутное предчувствие томило ее…

И не напрасно томилось ее сердце, она чувствовала это. Но какая же беда угрожает зырянскому народу? Или атаман, вдруг, не сдержит слова? Она не знала.

Солнце поднялось и осветило окрестности… За ближайшими к Бур-Ани деревьями послышался треск сучьев, и какой-то тщедушный человек маленького роста, в худом изодранном дукасе[15]15
  Дукас – одежда из толстого грубого холста, который в то время привозился в зырянский край из Устюга и Вологды (прим. авт.).


[Закрыть], с исцарапанным ветками лицом, выбежал на пустырь перед избами и, увидав Бур-Ань, радостно вскрикнул:

– Матушка наша, Бур-Ань! Боги привели меня к тебе! Послушай, послушай меня…

Радость на лице его сменилась тоской и отчаянием.

– Беда случилась у нас! Большая беда!.. Вогулы набежали из пределов Перми Великой… Наше селение Кузь-Пом разорили, а теперь сюда плывут по Эжве… Помоги, помоги нам матушка, Бур-Ань! Ведь ты дочь великого Войпеля!

И он залился слезами.

Девушка была поражена. Лицо ее покрылось бледностью, сердце заколотилось, как пойманная птица в клетке… Новая беда! Вогулы были страшнее и опаснее русских, потому что от них нельзя было откупиться, они просто убивали зырян, кто только попадался под руку. Русские, как правило, ограничивались данью или откупом, вогулы же свирепствовали в зырянских селениях, сколько их кровожадная душа хотела. Это хорошо знала Бур-Ань и понимала, что вогулов словом, как русских, не остановить, их может остановить только сила, только оружие. Она была бессильна помочь в этой беде…

Сердце ее разрывалось при мысли, что зырянский народ стоит на краю гибели; горло перехватило, на глазах появились слезы… А зырянин, между тем, рассказывал как было дело.

По его словам, вогулы появились сперва у селения Кер-Чем, в верховье Вычегды, где они истребили всех жителей и завладели лодками, на которых поплыли вниз. По дороге они встречали много селений на берегах Вычегды, но, почему-то не трогали их, а напали только уже на Кузь-Пом, стоявший немного выше Важ-Горта. Тут они бросились избивать жителей, а так как путь к воде был отрезан, то кузь-помцы устремились в лес. Там они рассыпались во все стороны, куда глаза глядят, и между ними бежал и он, Кыз-Юр (так звали этого зырянина), по счастливой случайности попавший в Важ-Горт, где находилась Бур-Ань. Во всяком случае, по мнению Кыз-Юра, вогулы должны были появиться и в Важ-Горте в скором времени, и он умолял девушку спасти народ зырянский, говоря, что она дочь великого бога Войпеля и может все сделать…

Девушка печально улыбнулась.

– Бедный человек, – промолвила она тихо, глядя на Кыз-Юра с сожалением, – ты веришь, что я дочь Войпеля, а я не верю в этого Войпеля, ибо его нет вовсе, не было и никогда не будет! На небе есть один Бог, которого почитают русские люди. Этот Бог может помочь нам, а наши боги бессильны, да и нет их вовсе… Однако, попробую я. Быть может и удастся мне спасти вас от вогулов. На одного человека надежда моя… А теперь ты зайди в избу и отдохни, а я пойду делать свое дело.

И она поднялась с места.

Зырянин не мог прийти в себя от удивления, слыша подобные слова от Бур-Ани, считавшейся дочерью Войпеля; однако, переспросить ее не посмел и медленно зашел в избу, в то время, как девушка быстро шла к берегу, на котором расположились станом удалые добрые молодцы – ушкуйники…

Она разбудила атамана. Отпетый вопросительно смотрел на нее, ни гнева, ни досады на Бур-Ань за нарушенный покой на его лице не выражалось. Напротив, он любовался красотою девушки, казавшейся при свете солнца еще прелестнее.

– Выслушай меня, атаман, – начала Бур-Ань, глядя с мольбой на Отпетого, – я вижу, ты добрый человек…

– Так, голубушка, так, – подтвердил Отпетыю, чувствуя, что этой девушке он готов оказать любую услугу.

– Так вот что, атаман! – торопливо продолжала Бур-Ань, наклоняясь к лицу лежавшего Отпетого, – скоро здесь будут вогулы кровожадные… Ты знаешь, какой это народ?

– Знаю, знаю!

– Скоро они нагрянут сюда. Я сейчас весть об этом получила. Плывут они с верховьев Вычегды-реки, разоряют и жгут зырянские селения… Злые люди они. Не щадят ни старого, ни малого… Пока они только еще два селения разорили… да, наверно, доберутся и до остальных, если не остановить их… К твоей милости прибегаю я, атаман. Ради Бога Иисуса Христа помоги нам, прекрати злодейства этих вогулов. Вестимо, нет вам дела до того, какая напасть постигла зырянских людей, да вам же лучше будет, если остановите злодеев. Добычи вам больше достанется, откупы изрядные сможете взять, а иначе ничего вам не достанется: все вогулы разорят, и только пепелища от селений вам останутся… Такова моя просьба, атаман. Не знаю, найдешь ли ты выгоду для себя и для своих людей померяться силами с вогулами, да все же прошу тебя. Авось и встретите вы вогулов ратным боем, хотя, вестимо, легче над робкими людьми зырянского племени силу свою показывать! Это без опасностей и хлопот можно… А с вогулами без того не обойтись: они заведомые разбойники, только лихими делами и промышляют…

Атаман перебил девушку:

– Вогулы нам не страшны. И не с таким врагом бивались! Только негоже нам, русским людям из-за зырян некрещеных кровь свою проливать. Да нас засмеют в Новгороде, коли узнают, что мы за зырянское племя с вогулами бились…

– За это никто просмеивать не станет! – твердо проговорила Бур-Ань, глядя прямо в глаза атамана, – всякий витязь православный должен за слабых заступаться…

– Это ты истинно говоришь, – согласился Отпетый, в душе находя, что собеседница его права во всем, – только вот какое дело. Мои люди, может быть, не пойдут за мною. Они люди вольные и своенравные…

– У настоящего атамана все люди подначальные бывают послушными. Не знаю у тебя как?

– И у меня люди послушные, – ответил Отпетый, опасаясь, что Бур-Ань посчитает его «ненастоящим» атаманом. – У меня люди делают, что я велю, а не то, что они захотят… А все-таки, просьба твоя… Не знаю, как быть с тобою, голубушка…

Он медлил с ответом, не решаясь вымолвить последнее слово. Раздумье овладело им, брови озабоченно сдвинулись к переносице. Он, видимо, колебался, не зная как поступить… Вдруг, внезапная мысль мелькнула в его голове, мысль неожиданная, смелая. Пот выступил у него на лбу, сердце, словно оборвалось и какая-то странная дрожь пробежала по телу. Потемневшим от волнения взором поглядел он на стоявшую перед ним девушку и глухим голосом вымолвил:

– Согласен я на битву с вогулами, только и ты слово мне дай, что сделаешь мне угодное, о чем я попрошу тебя…

– Сделаю, если то в моих силах! – спокойно ответила Бур-Ань, ясным взором глядя на атамана. Тот собрался с духом и выпалил:

– Будь моею женою, единою, богоданною. Люба ты мне пуще света белого, пуще солнца красного, и не жить мне без тебя на этом свете. Исполнишь ли просьбу мою?

Смущенно потупился атаман, сказавши такие слова. Не раз ему приходилось вести беседу с молодыми красавицами – боярышнями новгородскими, и никогда не потуплял глаз он в разговоре и с самой знатной из них, а тут, не смог выдержать ясного взгляда зырянской девушки и в смущении опустил глаза, не понимая, что с ним такое происходит. Краска залила его лицо, руки заметно дрожали… Он с волнением ожидал ответа…

– А Бур-Ань стояла перед ним, по-прежнему строгая и спокойная, прямо глядя ему в лицо. Этого она не ожидала. Это ей и в голову не приходило. И не смотря на кажущееся спокойствие, волнение охватило ее, грудь ее порывисто поднималась, в глазах блеснул какой-то огонек… Она немного помолчала и тихо ответила:

– Чудна мне твоя просьба, атаман. Не могу верить этому… Недавно лишь повстречались мы… Не могу поверить, что ты говоришь правду…

Отпетый перебил ее с жаром:

– Бог свидетель, что я говорю правду! Полюбилась ты мне с первого разу… Отвечай, пойдешь, али нет за меня?

– Не знаю, что тебе сказать, атаман…. Не могу я идти за тебя, невозможное это дело…

– Так неужто, – с отчаянием вскричал Отпетый, – высказывая томившую его мысль, – нежто над тобой постриг монашеский был?

Девушка грустно усмехнулась.

– Не было надо мною никакого пострига, атаман. Только негоже тебе, удалому доброму молодцу русскому жениться на зырянке некрещеной. Ведь я некрещеная пока…

– Некрещеная? – недоверчиво протянул Отпетый, – а как же ты такие слова говоришь, что и не всякий наш поп скажет?

– А вот в чем дело, атаман, – промолвила Бур-Ань, и в коротких словах рассказала Отпетому свою жизнь, показавшуюся ему какой-то сказкой. Она посмотрела на него и подумала, что теперь он откажется от нее, не захочет жениться на некрещеной зырянке, да к тому же еще и безродной. Но не таков был атаман Отпетый. Решительно тряхнув головой, он сказал:

– Ты лучше для меня всех крещеных боярышень русских! Не отступаюсь я от тебя. Скажи ты слово одно, и я готов буду встретить вогулов так, что они надолго забудут заглядывать в зырянскую землю! Говори же, что решишь ты?

Он стоял перед девушкой, с нетерпением ожидая ответа. Непреклонная решимость светилась в его глазах. Теперь пришла очередь смутиться и Бур-Ани.

Атаман ей нравился, ее влекло к нему какое-то властное сильное чувство, в котором она не могла отдать себе отчета. Это чувство возникло у нее как-то внезапно и целиком захватило ее.

Отпетый был молодой человек, высокий ростом и могучий телом, с красивым мужественным лицом, обрамленным небольшой бородой, с большими серыми глазами, сверкающими из-под густых бровей.

Бур-Ань взглянула на него; перед нею вдруг мелькнула картина супружеского счастия… но не время было думать о своем личном счастии, когда решалась судьба народа зырянского… Атаман поставил условием за отражение вогулов выход ее за него замуж, – и не колебалась более Бур-Ань. Даже и в том случае, если бы Отпетый был ей неприятен, противен, она не задумываясь пошла бы за него ради спасения народа зырянского, а тут, польза народная совпадала с ее личным влечением, – и с твердостью ответила она атаману:

– Согласна я выйти за тебя, добрый молодец… только с уговором одним…

– С каким? – радостно спросил Отпетый, восхищенный согласием девушки.

Уговор мой такой, атаман. Дала я обет окреститься в христианскую веру только тогда, когда окрестится народ зырянский. И должна я обет соблюсти… Ныне узнала я, что в Котласе уже вводится христианская вера, Стефан-москвитянин просвещает народ. Так вот, атаман, придет сюда Стефан-москвитянин, просветит и окрестит здешних людей зырянских, окрещусь я у него… и буду женой твоей. А тебя предваряю я, атаман, что если не бросишь свое разбойничье ремесло, то не быть тебе мужем моим! Не могу я смотреть на разбойников, не хвалят их и князья русские. Как бы беды с тобой не приключилось! А на меня ты не сердись, атаман, я от души говорю тебе… И ничего я не изменю из того, что сказала. Нельзя мне обетом пренебречь… Сердись – не сердись на меня, атаман, а иного не будет. Я все сказала тебе.

Отпетый нахмурился. Условия были тяжелые. Глубоко вздохнул он и спросил дрогнувшим голосом:

– И не будет от тебя иной отповеди, не изменишь слово свое?

– Слова своего изменить не могу! – твердо произнесла Бур-Ань, и не стал более ее у упрашивать Отпетый и покорно склонил свою голову перед девушкой.

– Жестоко огорчаешь ты меня, голубушка, да что ж делать, коли обет дан! Согласен, согласен я с тобой, согласен на уговор твой… Ты мне всю душу переворотила. Не стану я более разбойничать с сего часу, не стану кровь человеческую ради добычи проливать, а стану сражаться с врагами родины моей, если придется… А теперь людей моих надо подготовить. Последний раз поведу я их на сечу лютую с вогулами, а потом распрощусь с ними. Пусть ищут себе другого атамана, а я не атаман им более. Довольна ли ты мною?

Бур-Ань низко поклонилась Отпетому.

– Большое спасибо тебе скажу, добрый молодец, коли ты сделаешь так, и я сдержу слово свое…

– А я свое сдержу, – восторженно воскликнул Отпетый, с любовью глядя на девушку. – И будешь ты мною довольна…

И они оба почувствовали в эту минуту, что какая-то неизъяснимая радость обняла их молодые сердца, и оба поняли, что это было чувство исполненного долга перед Богом и людьми, – и легко стало у них на душе, как будто какая-то тяжесть спала с них.

А солнце, между тем, поднималось все выше и выше и любовно ласкало своими лучами сырую землю, – и один за другим поднимались ушкуйники от потухших костров, возле которых они провели ночь и, протирая заспанные глаза, переговаривались меж собою:

– Ишь ты, и солнышко уж взошло, а мы все еще почиваем, что твои бояре. А атаман-то уже на ногах, что-то толкует с этой зырянкой…

Они хотели было раздувать костры, чтобы снова варить похлебку, но Отпетый приказал собираться в круг «всему товариству», и ушкуйники стали сходиться к тому месту, где расположился атаман.