Текст книги "Рисунок по памяти"

Михаил Лидогостер
Рисунок по памяти

© Михаил Лидогостер, текст, 2024

© Юлия Дозорец, дизайн, марка серии, 2024

© «Книга Сефер», издание, 2024

* * *

Молчаливые дни
^{рассказ}

Впервые я увидел ее во время службы в армии. Мне вместе с другим новобранцем выпал черед нести ночную смену на одной из вышек, расставленных по периметру военной базы. Нам выдали по магазину патронов, рацию и большую флягу с водой. Бутерброды и сигареты мы прихватили сами.

Сержант дал простой инструктаж – всматриваться в ночные барханы, и, если заметим что-то странное, сразу сообщать об этом дежурному. Винтовки следовало держать в боевой готовности, на связь выходить каждые полчаса, в туалет ходить по очереди. Мы поднялись наверх, бросили вещи на железный пол будки и завели неспешный разговор о том, чем займемся, когда служба закончится.

Я вполуха слушал рассказ Олега и думал об Эстер. В каждом дуновении ветра мне чудилось ее дыханье. Мы расстались перед самым призывом и уже несколько месяцев не общались. От знакомых я узнавал какие-то факты и слухи, и все, что я слышал, не давало мне спокойно спать. Несколько раз я порывался написать примирительное смс, но всегда останавливал себя. У меня даже вошло в привычку писать длинные черновики и на следующий день стирать их.

– Если три года ударно попахать в Эйлате, то наберется нужная сумма, – сказал Олег. – Вернемся с Ленкой в Одессу и запустим сеть маршрутных такси.

– Круто, – ответил я и достал из кармана пачку сигарет.

Меня всегда восхищали люди, у которых есть четкий жизненный план. В отличие от них, я даже не мог представить, что со мной будет через полгода. Я и в армию-то попал случайно.

Нагретая за день будка медленно отдавала тепло. Ночь не принесла с собой желанной прохлады. Даже небольшой ветерок, шумевший в кронах эвкалиптов, не спасал от жары.

Я чиркнул спичкой и прикурил. Дым от сигареты заполнил будку. Чтобы не задохнуться, я приоткрыл окно.

– Закрой, ты что?! – возмутился Олег.

Устав строго предписывал держать бронированные стекла будки закрытыми.

– Думаешь, мы и впрямь кому-то нужны? – спросил я.

– Конечно!

– Зачем тогда снял каску?

Олег улыбнулся:

– Затем, что сижу ниже уровня окон.

– Тоже мне лайфхак, – я поделился с ним сигаретой, но окно так и не закрыл.

– Говорят, прошлой ночью кто-то видел трассеры, – сказал Олег и тоже закурил.

– Это что вообще?

– Пули, которые используют для наводки артиллеристских снарядов.

Я недоверчиво поморщился:

– Парни просто боевиков насмотрелись.

Олег хмыкнул и неопределенно пожал плечами.

– Слышал, что на соседней базе недавно чуть не погиб целый отряд? – спросил он.

– Нет.

– Террористы прокопали туннель прямо под баскетбольную площадку и заложили туда взрывчатку. Солдаты всегда играли в одно и то же время. – Олег глубоко затянулся. – Тогда и произошел взрыв. В тот день ребят только чудо спасло. Начался чемпионат мира по футболу. Кто-то пришел и позвал их.

– Не иначе человек-мотылек, – усмехнулся я.

– Это еще кто?

– Американская городская легенда.

Олег скептически улыбнулся.

– Ты вообще во что-то веришь?

Я почесал в затылке.

– Во что-то, наверное, верю.

Где-то за забором завыли шакалы. Их жалобный вой, словно плач ребенка, разнесся далеко по округе. Показавшийся из-за тучи серп луны озарил будку болезненным бледным светом.

– Я думаю, это было божественное вмешательство, – сказал Олег. – С теми солдатами.

– Ты что, стал религиозным?

– Может быть, – он стряхнул пепел.

– И где твоя кипа? Цицит?

Олег пожал плечами.

– Я не еврей. Мне эти девайсы не нужны.

Мы помолчали. Я подумал о том, что история о чудом спасшихся солдатах наверняка одна из тех баек, которыми офицеры пугают новичков.

– Если это правда, почему же нигде об этом ни слова?

– Иди знай. У ЦАХАЛ свои резоны.

– Не сомневаюсь.

Олег махнул на меня рукой.

– Думай что хочешь.

Внезапно ожившая рация прервала наш разговор. В динамике раздался голос дежурного:

– Как дела, парни? Все ок?

– Порядок, – ответил я, – только кондиционер барахлит.

Повисла пауза. Я подмигнул Олегу. Тот поднял большой палец вверх и озорно улыбнулся.

– Разве у вас есть кондиционер? – удивился дежурный.

– Конечно. Ты что, новое распоряжение по базе не читал?

– Нет, – смущенно ответил дежурный. – Ладно, я проверю, кого можно послать.

– Давай. Только мигом.

Я затушил окурок и бросил его на землю.

– Он же сейчас всех перебудит, – испугался Олег.

– Ну, не одним же нам не спать!

– Вечно тебе экшена не хватает! – напарник поднялся на ноги. – Что-то мне в туалет приспичило. Пойду, подумаю о великом.

– Давай. Не усни там.

Олег усмехнулся и быстро спустился вниз. Я помахал ему рукой и перевел взгляд на простирающиеся за забором пески.

* * *

Сначала я подумал, что это просто тень от куста акации. Но когда она начала двигаться, сердце вмиг забилось чаще. Весь инструктаж о поведении в экстренной ситуации вылетел у меня из головы.

– Кто там? – крикнул я и схватился за ручку прожектора. Его мощный луч высветил иссушенную, одетую в лохмотья старуху. От испуга и неожиданности я не нашел, что сказать.

Старуха подошла ближе, и я увидел, что все ее руки увиты какими-то скрученными веревками и браслетами. В голове метнулась мысль, что, наверное, это какая-то сумасшедшая.

Внезапно умолкли цикады. Я так привык к их стрекотанию, что не сразу понял, что произошло. Вместе с цикадами стихли и все остальные звуки. Было слышно только хриплое дыхание старухи, в котором миллиарды песчинок терлись друг о друга.

По спине сбежала струйка пота. Я сглотнул застрявший в горле комок и снял винтовку с предохранителя.

Старуха приблизилась к забору. Ее длинные пальцы, словно змеи, обвились вокруг металлического штакетника. Антрацитовые глаза прожгли меня насквозь. Мне, наконец, удалось разглядеть ее лицо. Я подумал, что, наверное, когда-то давно, она была очень красива.

Какое-то гипнотическое чувство, сродни тому, когда смотришь с высоты в пропасть, овладело мной.

– Что тебе нужно? – крикнул я.

Сейчас я думаю, что слышал ответ, но тогда мне казалось, что ее слова прозвучали только в моей голове.

– Ты звал меня, и вот я явилась.

В раскрытое окно будки дыхнуло жаром. Я отпрянул назад и задел стоящую на столике рацию. Она с шумом упала на железный пол.

Когда я вновь взглянул в окно, там уже никого не было. В висках застучало. Дрожащей ладонью я вытер со лба пот.

Старуха исчезла, будто ее и не было. Цикады снова завели свою песню. Все звуки ночи вновь ожили.

– Все нормально? – Олег вернулся через несколько минут с двумя стаканами кофе.

– Все о’кей, – соврал я.

– Что-то на тебе лица нет.

– Просто жара достала.

Олег поставил кофе на столик у окна.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Сахар только забыл.

– Да и черт ним.

В ветвях высокого кипариса прокричала ночная птица. Легкий ветер донес до меня запах цветущего розмарина.

– Дежурный просил передать, что убьет тебя, как только наша смена закончиться, – сказал Олег, – он и впрямь разбудил Ицхака начет кондиционера.

– До конца смены еще дожить надо.

Я все еще держал ручку прожектора и рассматривал место, где стояла старуха. На мгновенье мне показалось, будто я что-то заметил.

– На что ты уставился? – напарник отхлебнул кофе и тоже посмотрел в окно.

– Подержи-ка секунду, – я отдал Олегу рычаг прожектора и начал быстро спускаться вниз.

– Эй, да что случилось?

– Хочу проверить кое-что.

Я спрыгнул на землю и подбежал к забору. На одном из его опорных столбов висела пожелтевшая от времени веревка с вплетенными в нее кожаными шнурками и костяными бусинами. Эта штука напоминала самодельные браслеты хиппи, только была шире и выглядела так, будто пролежала в песке сотни лет.

Повинуясь какому-то внутреннему порыву, я снял браслет с забора и сунул в карман.

– Все в порядке? – крикнул Олег.

– Да.

Несколько секунд я неподвижно всматривался в темноту, а потом развернулся и поднялся обратно в будку. Олег выключил прожектор и вернул его в исходное положение.

– Ну что там?

– Да ничего, – ответил я, – просто показалось.

* * *

Эстер откинула со лба непослушную рыжую прядь и, глядя куда-то вдаль, сказала:

– Давно нужно было решиться. Не понимаю, почему мы столько тянули.

Ее короткое летнее платье сидело точно по фигуре. Белый цвет выгодно контрастировал с ровным, оливковым загаром. Наверное, купила специально к встрече, подумал я.

Отстраненное выражение лица Эстер сводило меня с ума. Хотелось сказать ей что-то резкое, чтобы оно, наконец, исчезло. В голове роились десятки слов, но все они казались глупыми и тяжеловесными.

Мы сидели на скамейке в маленьком сквере на окраине Беэр-Шевы. Мимо шли люди. Все со своими радостями и заботами. Каждый из них, от старика до ребенка, казался мне счастливее нас обоих.

– Так ты подпишешь разводное письмо? – спросила она.

– А есть варианты? – ответил я.

Это прозвучало фальшиво.

Эстер резко посмотрела на меня. Поняв, что это не протест, а лишь форма ответа, она вновь принялась рассматривать кроны акаций.

– Можешь видеться с Леей, когда захочешь. Я не буду этому мешать.

– Хорошо.

– Будет лучше, если ты сам ей все объяснишь.

– Лучше кому?

Кажется, мне, наконец, удалось пробить брешь в ее защите. Она повела бровью и глубоко вздохнула.

– Знаешь, иногда я жалею, что мы не порвали, когда ты только призвался. Уже тогда я понимала, что у нас ничего не получиться. Зачем я только допустила все эти бесконечные камбеки?

– Действительно, зачем?

Я достал сигарету и закурил.

Зеленые глаза Эстер сузились. Теперь она рассматривала меня как какое-то докучливое насекомое.

– То есть ты обвиняешь меня?

– Я никого не обвиняю.

Облачко дыма поднялось вверх и поплыло над скамейкой. Луч солнца, пробившийся сквозь листву, упал мне на лицо. Я зажмурился и улыбнулся ему.

– Тебе кажется это смешным?

– Нет, Эстер, мне не так не кажется.

– Тогда чему ты улыбаешься?

– Это просто солнце.

Эстер недоуменно покачала головой.

– Б-же, и что я в тебе нашла?

Я стряхнул пепел и посмотрел на жену.

– Хотел бы я знать.

Наверное, что-то в моем взгляде заставило ее замолчать. Она поправила прическу и потянулась за сумкой. Меня подмывало спросить – не появился ли у нее кто-то, но я промолчал.

– Ладно, мне пора, – Эстер сунула мне визитку. – Это контакты человека в раввинате. Он все объяснит.

Не глядя на визитку, я положил ее в карман. Эстер поспешно встала и одернула платье. Казалось, она ждет каких-то слов, но, возможно, мне только хотелось так думать.

* * *

В комнате Леи пахло красками. На стенах висели акварели, выполненные ее детской рукой. Несколько недель назад дочери исполнилось девять. Я и не заметил, как она успела овладеть техникой рисунка и научилась передавать свои чувства с помощью кисти.

Главной темой ее работ были пейзажи Беэр-Шевы – города, в котором она родилась и выросла. Каменистые склоны древних холмов. Небесная лазурь в кронах финиковых пальм. Традиционный бедуинский базар. Рукотворный лес Ятир. Красные крыши частных домов. И, конечно, городские кошки. Эти бездомные бродяги мелькали почти на каждом рисунке. Наверное, потому что, несмотря на бесконечные просьбы Леи, сами мы кошку так и не завели.

Я сидел на краешке детской кровати и пытался отыскать нужные слова.

В голубых глазах ребенка притаился испуг. Дочь чувствовала мое волнение. Оно, словно вирус, передалось и ей. Лея сжимала в руках плюшевую овечку (подарок за хорошую учебу) и внимательно наблюдала за каждым моим движением.

– Понимаешь, дорогая, – начал я, – иногда людям нужно побыть одним. Это не значит, что я не люблю маму. Просто мы слишком устали друг от друга.

Лея посмотрела в окно.

Мгла опустилась на улицы и затопила простирающуюся за окном пустыню. Изогнутые фонари гирляндой обвили соседние холмы. Где-то вдалеке провыла сирена полицейской машины.

– Я понимаю. Но почему так сложно извинится друг перед другом, и перестать, наконец, ссориться?

Я вздохнул и пожал плечами.

Дочка поджала губы и замолчала. Я погладил ее по голове и поцеловал.

– Мне кажется, вы просто не слышите друг друга, – сказал она, – или не хотите слышать.

Стрелки часов на стене показывали половину одиннадцатого.

Лее давно пара спать. Обычно уже в десять я дочитывал ей очередную главу из какой-нибудь детской книги и шел в свой кабинет, чтобы доделать работу, которую не успел завершить за день.

– Знаешь, у индейцев есть такая пословица: чтобы услышать себя, нужны молчаливые дни. Видимо у нас с мамой как раз такой период.

– Может быть, вы еще помиритесь? – с надеждой в голосе спросила Лея.

– Может быть. Но сейчас кому-то пора спать.

Я поднялся с кровати и включил ночник.

– Подожди, – сказала Лея. – Я кое-что нарисовала для тебя.

Не вылезая из-под одеяла, она открыла ящик стола и достала оттуда листок с акварелью.

– Вот, – дочь протянула мне листок, – как-то само нарисовалось.

Я принял ее подарок и поднес к лампе. На фоне песчаных барханов стояла древняя старуха в лохмотьях из мешковины. Ее длинные руки были сплошь увешаны браслетами и обтянуты кожаными ремнями.

Конечно, я сразу узнал ее. На секунду мне даже показалось, что в раскрытое окно вновь дыхнуло суховеем. Рисунок чуть не выпал у меня из рук. Видимо, я изменился в лице, и это не скрылось от глаз Леи.

– Тебе не нравится? – спросила она.

– Очень красиво, – медленно ответил я, – но где ты ее видела?

– Нигде, – встрепенулась Лея, и в глазах ребенка я прочитал, что она говорит правду. – Просто выдумала.

– Может, расскажешь о ней?

Некоторое время дочь молчала, подбирая слова. Видно, они дались ей нелегко, но все же она заставила себя произнести их:

– Это дыхание пустыни, – наконец ответила Лея. – Она приходит только к тем, кто готов говорить с ней.

Я накрыл ребенка одеялом.

– И что же она рассказывает?

– Смотря, о чем спрашивать. У нее тысячи историй. Для каждого – своя.

Я посмотрел на приставленный к окну детский письменный стол и подумал о том, сколько времени дочь провела за ним, глядя на раскинувшиеся за окном пески. Лея, будто уловив мои мысли, виновато пожала плечами.

– Уже слишком поздно, малыш, – сказал я, перед тем как выйти из комнаты. – Закрывай глаза и засыпай.

* * *

На безлюдной улице было так тихо, что казалось, будто уже далеко полночь. Соседская кошка, неизменная героиня Леиных рисунков, услышала шум моих шагов и спряталась за кустом мимозы.

Я спустился вниз по каменным ступеням и свернул за угол. Старый потрепанный рюкзак слегка оттягивал плечо. Пришлось наскоро впихнуть в него самое необходимое, чтобы хотя бы на пару дней хватило чистой одежды.

Воздух, успевший немного остыть за вечер, наполнился ароматами цветов и плодовых деревьев. Из пекарни, расположенной выше по улице, доносился запах корицы. Работа там стихала разве что на шаббат и еврейские праздники. Уже с ночи кондитеры замешивали тесто, чтобы ранним утром порадовать горожан свежей сдобой.

Я вышел на перекресток. Возле него светилось уютное окно круглосуточного киоска. Владелец магазина, седой марокканец с серьгой в ухе, завидев меня, приветственно махнул рукой.

По укрепленному под потолком телевизору шел футбольный матч.

– Опять ночная смена? – не отрываясь от экрана, спросил Йоав.

– Вроде того, – соврал я.

Не спрашивая меня, он положил на прилавок пачку сигарет и назвал цену. Я расплатился и положил сдачу в коробочку для цдаки[1]1
  Цдака – ивр. справедливость. Здесь – коробочка для сбора пожертвований.


[Закрыть].

Йоав пожелал мне приятной смены и начал громко распекать нерадивого вратаря, пропустившего гол.

Дойдя до остановки, я закурил и принялся ждать автобус. Он подошел минут через пятнадцать. Кроме меня в салоне сидела молодая семейная пара и несколько усталых солдат. Их обветренные лица напомнили мне бывших сослуживцев.

Я прошел в середину салона и сел у окна.

За стеклом проплывал охваченный огнями ночной город – некогда южная окраина владений колена Иегуды. В который раз меня захватила мысль о многовековой истории этого перекрестка торговых дорог из Египта в Ханаан. Я думал о том, что всего лишь каких-то пятьдесят лет назад здесь не было ничего, а сейчас – дома. В окнах горит свет. Там живут люди и строят планы, воспитывают детей, верят в то, что посреди выбеленных солнцем камней и раскаленного песка можно быть счастливыми.

Солдаты сошли на железнодорожном вокзале, а молодая пара вскоре после них. Водитель довез меня до конечной. Здесь, в новом квартале, находилась дешевая гостиница, где я рассчитывал провести ночь. Отыскать ее было не сложно. Навигатор быстро вывел меня к нужной улице.

Хозяин, молодой бедуин в современной одежде, посоветовал мне лучший, по его словам, номер (постояльцев все равно было немного) и предложил кофе. Я знал, что отказываться не принято, поэтому согласился. Кофе оказался неожиданно вкусным и очень крепким. Терпкий запах кардамона заставил меня ненадолго отвлечься от тяжелых мыслей.

Поблагодарив хозяина, я прошел в номер. Не знаю, был ли он действительно лучшим. Мне на тот момент подошло бы все, что угодно. Кондиционер работал исправно, а из комнаты имелся выход во двор. Прямо за ним начиналась пустыня.

Я бросил рюкзак на кровать и достал из него Леин рисунок. Теперь у меня появилось время более детально рассмотреть его. Первый раз, из-за волнения, я не смог этого сделать. Все совпадало. Каким-то образом Лея воспроизвела образ старухи, который отложился в моей памяти.

Курить в номерах запрещалось, поэтому пришлось выйти на улицу. Я присел на оставленный на веранде стул и достал сигарету. Молча покрутил ее в пальцах и чиркнул спичкой. Дым приятно обжег горло, и я пожалел, что так быстро допил кофе. Сейчас он бы пришелся кстати.

Стрекот цикад воскресил в моей памяти ту странную ночь на военной базе. Все прошедшие после этого годы я не переставал думать, почему старуха сказала тогда, что я звал ее? Кем она была и чего хотела?

Теперь к этим вопросам добавился еще один: как дочь добилась такого потрясающего сходства?

О том, что случилось много лет назад, она знать не могла. Даже Эстер была в неведении.

Я затянулся и стряхнул пепел. Впервые за многие годы мне захотелось взглянуть на оставленный старухой амулет. Я вытащил из внутреннего кармана куртки тряпичный сверток и развернул его. Браслет выглядел так, будто я нашел его только вчера – время было не властно над ним.

В памяти сам собой всплыл текст сообщения, которое я писал Эстер той ночью. Повинуясь внезапному порыву, я затушил сигарету и набрал на телефоне слова, которые тогда так и не отправил.

Аппарат завибрировал. На дисплее высветился отчет, что сообщение доставлено.

Меня охватила уверенность, что сделай я это десять лет назад, все могло бы сложиться иначе. Легкий порыв ветра растрепал мои волосы. Я глубоко вздохнул и надел браслет на руку.

Звуки стихли. Не было слышно ничего, кроме шума пересыпающегося песка.

Она появилась из ниоткуда. Но на сей раз я не испугался.

Огнестрельных пять
^{повесть}

В окне автобуса мелькнул синий дорожный указатель, который сообщил, что мы почти на месте. Спустя несколько секунд водитель сбавил скорость и свернул с трассы. Нас окружил густой осенний лес, непроглядный, с рваными клочьями тумана в высокой траве. Но вскоре он отступил, и мы заехали на круглую асфальтированную площадку. Там автобус скрипнул тормозами и остановился.

– Фу-ф, – выдохнул Меир, потягиваясь в кресле. – Жутко отлить хочется, – он посмотрел на меня. – А ты как?

– Пока вроде нормально, – соврал я.

– А меня просто разрывает. Все из-за пива.

Я молча кивнул.

– Да, не стоило так накидываться.

С пивом мы, действительно, погорячились. Торчать в московских пробках с переполненным мочевым пузырем – то еще удовольствие. Но, открывая перед посадкой бутылки, мы, конечно, об этом не думали.

Народ с задних рядов начал протискиваться к выходу, а мы, вытянув шеи, уставились в окно. Отчасти из-за любопытства, отчасти в поисках туалетной кабинки. Ее, к слову, нигде не было видно.

Метрах в двадцати от автобуса дорога плавно сворачивала в лес. По обе стороны от нее стояли покосившиеся кирпичные колонны, выкрашенные в светло-зеленый цвет. Глядя на них, мне представилась компания полупьяных дембелей, подпирающих стены какого-нибудь сельского клуба в российской глубинке.

В стороны от колонн расходился дощатый забор. Установленные между колонн ворота (тоже светло-зеленые) были распахнуты. При взгляде на них меня охватило ощущение, будто я перенёсся в тридцатые годы прошлого века.

– Дичь, – сказал Меир. – Несколько километров от Москвы, а ощущение, будто заехал в Кимры. Неужели нормальный забор нельзя поставить?

– Может, так они пытаются сохранить… – я на секунду замолчал, подбирая слова. – Атмосферу времени?

Меир с интересом посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что эту мысль нужно разъяснить.

– Ну, представь себе… Допустим, где-нибудь в Аушвице… Не лучшее, конечно, сравнение… Но… Забор из профлиста.

– Не к месту он, да.

– Там все осталось, как есть. Вернее, как было. И здесь, наверное, та же идея. Ничего не трогать. Это и звучит-то даже дико – модернизация расстрельного полигона.

– Согласен, – кивнул Меир. – А ты там был? В Аушвице?

– Был. Один раз.

– И что?

– Домики поразили.

– Домики?

– Ну да, вплотную к лагерю. Аккуратненькие такие. С ухоженными лужайками. Они и тогда там стояли. Домики эти. За забором – ад, а вплотную к нему – ровные газоны, яблони плодоносят, – я помолчал, вспоминая ту поездку. – Знаешь, на что хозяева жаловались?

– На что?

– На то, что пепел им сушить белье мешает. Пачкает простыни. Мол, усовершенствуйте как-то процесс. Фильтры поставьте.

Меир покачал головой.

– Теперь их дети там живут, – сказал я.

– Тоже, наверное, чем-то не довольны?

– Наверное. Может, туристами. Шумят сильно.

Несмотря на желание отлить, мы так заговорились, что вышли из автобуса последними.

Воздух пах сыростью и прелыми листьями. Лес застыл в предчувствии дождя. Все вокруг говорило о том, что он вот-вот начнется: низкие тяжелые тучи, притихшие птицы, и далекие, но отчетливые раскаты грома.

Завидев Игоря – нашего экскурсовода, мы спросили его про туалет, а когда вернулись, все уже собрались вокруг Эфраима – высокого и худощавого раввина с полуседой бородой.

– Как вы, наверное, знаете, накануне Рош Ха-Шана[2]2
  Рош ХаШана – один из наиболее важных еврейских праздников. Букв. – «голова года», Новый год, который приходится на сентябрь или октябрь. Считается, что в этот день Б-г судит весь мир.


[Закрыть] принято посещать могилы близких, наводить там порядок, – сказал он, внимательно оглядывая нас. – Но это место особенное… Мы не знаем, где захоронены, те, ради которых мы сюда пришли. Здесь все лежат вместе. И палачи, и их жертвы. И разобраться, где чья могила нельзя.

Его слова повисели в холодном воздухе и медленно осели у нас в душе.

– Обычно каддиш[3]3
  Каддиш – имеется в виду «каддиш йатом» – поминальная молитва, воспевающая величие Творца.


[Закрыть] по умершим читают в течение года после смерти, – продолжил он. – Но, боюсь, по тем, кто лежит в этой земле, его не читали никогда. Поэтому, мы сегодня здесь. И сделаем исключение. Прочтем и каддиш и псалмы. Так что спасибо всем, кто согласился дополнить миньян[4]4
  Миньян – группа не менее чем из 10 еврейских мужчин старше 13 лет. Минимальный кворум, необходимый для публичного богослужения.


[Закрыть]. Не будь тут хотя бы одного из вас – я имею ввиду парней – вся эта поездка не имела бы смысла.

В кронах деревьев зашумел ветер. Стая ворон сорвались с веток, и, громко каркая, перелетела вглубь полигона.

– Ну вот, – толкнул меня Меир. – Не поехал бы и обломал всех.

Я хотел что-то возразить, но в итоге решил промолчать. В конце концов, одно потраченное воскресное утро стоило того, чтобы лучше понять историю страны, где я родился и вырос.

– В Талмуде сказано, что каждый человек – это целый мир, – раввин покачал головой. – И тот, кто лишает кого-то жизни – разрушает целый мир… Известное выражение. Вы, наверняка, его слышали.

Все молча закивали.

– Оно учит нас тому, что жизнь любого человека важна. Ведь другого такого нет. И не будет, – лицо Эфраима приняло какое-то отстраненное выражение.

– Но сегодня я хотел бы напомнить вам о судьбе раввина Гурарье. Главного раввина Москвы, и неформально – всего Союза. В тридцать восьмом году он был арестован и расстрелян. Это произошло здесь, – Эфраим кивнул в сторону забора. – За этими воротами.

Никто не нашелся что ответить. Экскурсовод, по-видимому, устав от нас, отошел в сторону, и закурил. Дым от его сигареты напомнил мне запах горелых листьев – в детстве дворник сгребал их в кучи и поджигал. И они тлели так целыми неделями, пока не вымокали насквозь под холодным осенним дождем.

* * *

Наша небольшая группа медленно продвигалась вперед. Эфраим и Игорь шли впереди, мы – на небольшом отдалении от них. Парней было ровно столько, сколько требовалось для миньяна, девушек заметно больше. Им, судя по разговорам, было любопытно побывать на необычной экскурсии. Время от времени в общине анонсировались поездки по еврейской Москве, но поехать на расстрельный полигон предлагалось впервые.

Возле ворот мы ненадолго остановились. Наше внимание привлекла стальная табличка на одной из колон. Надпись на ней гласила:

«В этой земле лежат тысячи жертв политического террора 1930-1950-х годов. Вечная им память!».

За уголок таблички кто-то положил пару гвоздик.

Мы прошли через центральные ворота и огляделись. Первое, что бросилось в глаза – желтый поклонный крест над грудой валунов. В памяти тут же всплыла ассоциация с Соловками. Внезапный порыв холодного ветра усилил это впечатление.

– В этой земле лежат представители разных национальностей, – пояснил экскурсовод. – Но в тысяча девятьсот девяносто девятом году территория полигона была передана ФСБ в ведение Русской православной церкви.

Молча обойдя крест, мы двинулись дальше.

– С конца двадцатого года прошлого века тут располагалась дача наркома Ягоды, – Игорь докурил, и бросил окурок на мокрый асфальт. – После его ареста дачу передали НКВД. Ягода превратился во «врага режима», а дачу переоборудовали под полигон. Примечательно, что инициатором процесса выступил Ежов, – экскурсовод помолчал, словно хотел удостовериться, что мы понимаем, смысл сказанного. – Приемник Ягоды.

Я попытался представить, что мог чувствовать человек, чей росчерк пера еще вчера обрекал на смерть любого неугодного, когда сам попал под арест? Верил ли, что удастся избежать смерти? Или изначально понимал, что это конец? Наверное, все же на что-то надеялся, раз не приставил к виску пистолет. Так как лучше других знал, что его ждет. А, может, все произошло так стремительно, что он просто не успел. Ведь арестовывать его, судя по словам Игоря, пришли бывшие подчиненные. Мог ли нарком знать, что на этот раз пришли за ним?

– Все тела сбрасывали в один котлован? – прервал мои размышления Меир.

– Нет, – ответил Игорь. – Котлованов было более ста. По некоторым данным около ста тридцати. Расстрелянных – более шести с половиной тысяч.

Неприветливый лес беззвучно поглотил его слова.

Наверняка многие из этих деревьев были свидетелями того, что здесь происходило, подумал я. И их дрожащие ветки стали последним, что видели те, кто ложился в эту землю.

– Площадь территории объекта – около двадцати гектаров, – продолжил Игорь. – Большинство захороненных – верхушка партийной элиты: военачальники, дипломаты, директора заводов, ученые, инженеры, директора газет. Участь многих из них разделили близкие – жены, родственники. Среди погибших также немало и обыкновенных советских служащих: врачи, библиотекари, учителя.

– Интересно, к кому теперь чаще ходят? – спросил я.

– Такой статистики вам никто не даст.

– А жаль.

– Да, – поджав губы, сказал Игорь. – Интересное получилось бы исследование.

Я обратил внимание, что кроме нас посетителей на полигоне почти нет. Лишь изредка встречались одинокие прохожие, больше похожие на чьи-то заблудившиеся тени. Оставалось только гадать, что привело их сюда. По их обращенным внутрь себя взглядам сказать это было невозможно.

– В восемнадцатом году при поддержке «Мемориала» здесь открыли Стену памяти. На ней перечислены имена всех, – на этом слове Игорь сделал ударение, – захороненных здесь людей. Вне зависимости от наличия или отсутствия реабилитации.

– Ягода тоже в списках? – поинтересовалась девушка из группы.

Игорь кивнул:

– Да.

По лицу девушки пробежала тень, но развивать свой вопрос она не стала.

– По поводу Стены в обществе было много дискуссий, – сказал Игорь. – Не всем понравилось, что в списках имена палачей соседствуют с именами жертв.

– Было? – переспросил я.

– Да. Сейчас немного утихло.

– Это хорошо или плохо?

– Хороший вопрос…

Я решил сменить тему.

– Много экскурсий в день приходится проводить?

– Когда как. День на день не приходится.

– А кто чаще всего сюда приходит? В смысле, что за люди?

– По-разному. То школьники со студентами. Вроде вас. То старики. Делегации разные. Международные тоже бывают. Тут граждане разных стран похоронены: Франции, Германии, Польши. Из бывшего Союза тоже много погибших.

Шурша опавшими листьями, мы медленно шли вперед. Все как-то незаметно перешли на шепот. По дороге мы набрели на несколько мемориальных стел, посвященных жертвам репрессий, но подолгу возле них не останавливались.

В глубине полигона лес стал гуще. В просветах между стволами буйно разросся кустарник. Из-за этого создавалась впечатление, будто находишься в старом запущенном парке. За которым перестали следить уже очень давно.

Следующую остановку мы сделали у выстроенных в ряд стендов с именами расстрелянных.

– Стена памяти, – пояснил Игорь. – Пришли.

Группа остановилась. Сами собой прекратились разговоры. Кто-то делал фотки. Кто-то (включая меня) молча глазел по сторонам. Было необычайно тихо. Только где-то в вышине слышался далекий гул самолета.

– Имя раввина Гурарье есть в списках? – спросил Эфраим.

– Разумеется, – ответил Игорь.

Эфраим подошел к стендам, внимательно вгляделся в список имен. Прошло несколько минут, прежде чем он нашел то, что искал. За это время самолет улетел так далеко, что мы перестали его слышать.

– Вы не против, если мы прочтем поминальную молитву? – спросил Эфраим, когда вернулся.

– Конечно, – ответил Игорь. – Разумеется.

Он снова закурил, и отошел в сторону.

Несколько долгих секунд мы вслушивались в тишину. Затем Эфраим вздохнул, и сказал:

– Пожалуйста, отвечайте «амен».

* * *

Когда слова молитвы стихли, Игорь сказал:

– Ну, мы вроде как закончили. На самом деле, конечно, тут можно часами рассказывать о каждой тропинке. Но у вас, насколько я понял, лимит по времени.

Эфраим посмотрел на часы.

– Все верно. Нам пора возвращаться.

– Тогда, я с вами прощаюсь. У меня через полчаса еще одна группа. Нужно немного подготовиться. Приятно было познакомиться.

– И нам. Спасибо!

После ухода Игоря у меня возникло ощущение, будто мы потеряли проводника, и теперь, никогда не выберемся из этого сырого, темного леса.

– Я еще постою здесь, – обратился к нам Эфраим. – Кто хочет, может еще побродить по территории. Кто устал – можно иди к автобусу. Я скоро буду. – Общий сбор через пятнадцать минут.

Меир толкнул меня в бок.

– Ну что, двинули?!

Его слова вывели меня из какого-то сонного оцепенения, в которое я незаметно для себя погрузился.