Текст книги "С бомбой в постели"
Автор книги: Михаил Любимов
Жанр: Боевики: Прочее, Боевики
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Из-за этих либеральных дипломатов мы можем очень крупно подзалететь, – ворчал Дженкинс. – Этот Воробьев уже давно у меня в печенках: проку от него никакого, по своим качествам он и на дворника не потянет! Может, плюнуть на все, отказаться от попыток сварить с ним кашу, снять охрану, пусть живет себе со своей безумной шотландкой!
– Все-таки это мы затеяли все дело, – говорил Джордж, думая, что если бы не дурацкая затея шефа с вербовкой, то отдел не трясло бы. – Нам нельзя терять лицо, мы должны довести до конца борьбу с КГБ и указать этим гадам на место!
Встреча Воробьева с родителями, проходившая под контролем Джорджа Листера, носила драматический характер. Слезы лились неиссякаемым водопадом, приступы любви сменялись лютой ненавистью, в комнате Скотленд-Ярда, специально выделенной для этого рандеву, стояли такие вопли, что пришлось закрыть наглухо форточки, дабы не пугать прохожих на улице.
– Игорь, если ты не вернешься, я прокляну тебя! – тонким дискантом заходился папаша Лев. – Я не хочу быть отцом предателя, ты опозорил всю нашу семью.
– Игоречек, миленький, вернись домой! – рыдала Полина, встав перед сыном на колени. – Я убью себя, если ты не вернешься. Я обмотаю горло бечевкой и повешусь прямо на трубе. Или достану у аптекарши Сони мышьяк и сожру его, словно крыса!
Это доконало Игоря, всю ночь он не спал, тяжело вздыхал, кашлял, ворочался и иногда зарывался в подушку и плакал. Джейн делала вид, что ничего не замечает, но, после того как целый день он провалялся, хмыкая носом, в постели, она приняла решение.
– Тебе нужно вернуться, Игорь. Наша жизнь не будет счастливой, если ты будешь так мучиться. В конце концов, мы любим друг друга, я всегда смогу приехать к тебе, если тебя не выпустят…
Прощание с Джейн было тяжелым, хотя прекрасная шотландка и виду не подала, что переживает.
– Прости меня, Джейн, мне жалко родителей… они умрут без меня… я не могу этого перенести, – лепетал он, смутно осознавая подкоркой, что несет ерунду. – Мне сказали, что как только я разведусь официально, то смогу обратиться в президиум Верховного Совета с просьбой о воссоединении с семьей. Но до этого ты должна приехать в Москву, и мы оформим наш брак в загсе. Знаешь, какие у нас красивые дворцы бракосочетаний? – он улыбнулся с гордостью и хлюпнул носом. – Так что все будет нормально, ты не беспокойся. Ты же помнишь: «Расстаться нам велит судьба, не видно перемен, но буду я любить всегда мою малютку Джейн»?
Она помнила, она даже улыбалась, она вынула из коляски сына и протянула плачущему Игорю. О, если бы он знал, как она ненавидела и презирала его!
– Все будет в порядке, дорогой Игорь, – уверенно говорил Тенин уже в самолете (он лично отвечал за операцию по вывозу). – Я гарантирую вам, что вы останетесь работать в своем министерстве в Москве. Даю честное слово чекиста. Конечно, получите выговор по партийной линии, – все-таки вы дали промашку, но потом его снимут. Разведетесь с Ириной, дело-то ведь не политическое, а житейское, я сам разводился. Один раз, но трудно. Вступите в законный брак с Джейн, вернетесь сюда. А вдруг Джейн понравится Москва? – Тенин врал убедительно, ласково похлопывая Игоря по спине.
– А меня не посадят в тюрьму? – спросил Игорь на всякий случай.
– Да у нас что? Сталинские времена? За что сажать? Вы обо всем рассказали, как подобает советскому человеку, ничего плохого не сделали! Где работали, там и останетесь работать!
В МИ-5 примирились с отъездом незадачливого русского.
– Говорят, что человек не должен сам отличать победу от поражения. Как вы считаете, Джордж? – вопрошал Дженкинс, раскочегарив свой бриар.
– Кажется, мы достигли многого и сделали самое главное: показали с помощью прессы, что советский режим бесчеловечен и КГБ – это жестокий монстр. Уже многие недели дело Воробьева не сходит со страниц газет… – подыгрывал шефу умный Джордж, нежно поглаживая лысину.
– Пожалуй, вы правы, – согласился Дженкинс безрадостно.
Самое главное – ощущать победу самому и не лишать этого чувства подчиненных. Победа это или нет, рассудит будущее. И контрразведчики выпили в ближайшем пабе по «Гиннесу» за свои успехи.
Советская власть действительно оказалась милостивой: в тюрьму Воробьева не посадили, правда, хорошенько допросили и попугали на Лубянке, а затем исключили из партии за аморальное поведение, отметив заслуги посольства в профилактической работе с кадрами. Из министерства тоже не уволили, а направили заместителем начальника речного порта в волжский городок Козмодемьянск, почти полностью сохранивший свое дореволюционное очарование: деревянные домишки, раскинувшиеся на холме, сады с цветущими яблонями, шумный рынок, гуси и кошки на улицах. Поселился Воробьев в деревянной избе недалеко от маленькой пристани времен еще царя Гороха, важное название «порт» ничего ей не прибавляло. За окном радостно смеялись босые дети, и вообще жизнь была солнечной и прекрасной.
Такой прекрасной, что невозможно было не пить – но не как изнеженные джентльмены в клубах, а по-русски: мутно, безвылазно, безнадежно. Пить в одиночестве, когда в сигаретном дыму вдруг проступали контуры такого знакомого Биг-Бена, вздымались брызги от ударов весел во время регаты на Темзе, крутились холеные шпицы в Хемстеде, рядом с домиком Китса. «Приходи, мой грустный беби, приходи и не тоскуй!» – напевал он себе под нос по-английски, думал о Джейн и сыне, каменел от выпитого и падал в постель.
С Ириной он развелся, его попытки вызвать Джейн в Москву успеха не имели, письма до нее не доходили, телефонные звонки прерывались, да и от Джейн не поступало никаких вестей, словно она решила навсегда исчезнуть из его жизни, поддавшись давлению властей. Так он пил и бродил по городку в потертом пиджаке и тренировочных штанах, суда в этот порт заходили редко, больше торговые, на которых всегда находились собутыльники. Так и метался между домом и портом, заливаясь самогоном.
Начиная с мая, когда Волга уже сбрасывала лед и город окутывала весна, иногда заходили туристские суда, там бывали и англичане, и американцы, шумно и с любопытством выкатывавшиеся на берег. Они поражались просторной красоте города и застенчивой сдержанности жителей. Ухоженные и свободные заморские гости и подумать не могли, что повсюду за ними бдели чекистские глаза.
В такие дни Игорь оживал и брился, надевал штаны «Большевичка» вместо спортивных шаровар, в глазах у него появлялись искры жизни, и он старался держаться поближе к туристам, вслушиваясь в английскую речь. Ему грели сердце чисто британские диалоги о погоде, где одно и то же толклось в ступе, но каждый раз сверкало на новый манер, и о том, что волжский городок чем-то напоминает Брайтон, который он обожал и часто выезжал туда с Джейн и сыном. Подходить к туристам Воробьев не решался, опасаясь КГБ, да и вряд ли они пошли бы на контакт с человеком, похожим на бродягу, хотя подобных бомжей множество в Лондоне, и они даже склонны выступать с самодельных трибун в Гайд-парке. Туристы не замечали его, они не знали, как нежно он любит всех их и несравненный Лондон, и добрую королеву, и увлекательную охоту на лисиц в Шотландии, и скачки в Аскоте. Он смотрел на них, и снова представлял себя вместе с Джейн и сыном, и уже заранее страдал, зная, что туристы скоро покинут городок.
Однажды он все же решил заговорить с добродушным джентльменом, мялся, топтался, но так и не вымолвил ни слова, правда, англичанин принял его за нищего и дал целый фунт стерлингов, который пришлось тут же запрятать, не дай бог, увидит кто-нибудь из соотечественников. Фунт он положил в «Письма лорда Честерфилда сыну», которые иногда перечитывал, прихлебывая из бутылки.
Во время захода очередного туристского судна к нему пришел капитан в сопровождении пожилой англичанки.
– Эта дама хочет тебя видеть, Львович! – сказал капитан добродушно, человек он был смелый, ветеран и пьяница, не боявшийся никаких контактов с иностранцами и уважавший Игоря за жизнь и работу в Англии.
– Мне очень приятно с вами познакомиться, – сказала англичанка, с трудом скрывая свое удивление всем видом этого странного человека. – Меня просили передать вам посылку.
Он даже не поблагодарил, схватил коробку и вихрем помчался в свою избенку. Руки дрожали, когда он судорожно распечатывал посылку, наконец, он вытащил баночку супа из бычьих хвостов, железные коробки с «Эрл Грей», стопку приложений к «Обсерверу» об искусстве, несколько пачек табака «Клан» и большую бутылку «Джонни Уокер» с черной этикеткой. Там же лежала фотография уже повзрослевшего сына и записка, которую он прочел вслух:
Расстаться нам велит судьба,
Не видно перемен,
Но буду я любить всегда
Мою малютку Джейн.
Подпись отсутствовала.
Он свинтил головку виски, налил полный стакан и залпом отправил в рот, вслушиваясь, как напиток течет по пищеводу, согревает желудок и кровь. Затем набил трубку присланным табаком и, откинувшись на стуле, долго курил и блаженствовал, поглядывая то на записку, то в темное окно. Еще раз ощупал все подарки, даже понюхал «Обсервер», он пахнул типографской краской, сугубо английской. Вдруг Игорь спохватился, вылетел во двор, долго копался в сарае и вернулся с большим железным крюком. Встал на стул, вбил крюк в деревянную стену, разыскал толстую веревку, закрепил один конец на крюке, из другого сделал петлю, набросил себе на шею. Выпил еще стакан виски, снова встал на стул и двумя ногами отбросил его…
Рвануло, взрезало кожу на шее, – но вылетел крюк.
Он шлепнулся об пол, бессильно забил по нему кулаками, вскочил, добавил еще стакан виски, схватил записку со стихами и уже спокойно, словно отправляясь на обычную прогулку, вышел из дома. Еще светило заходящее солнце, и мутные воды Волги нежно коснулись его тела, мелкие рыбешки иногда выпрыгивали и тут же скрывались под водой, зазывающе играя блестящими хвостами.
Игорь медленно шагал по илистому дну и думал, что в это время красные двухэтажные автобусы мчат по Пикадилли, а Джейн с сыном кормят орешками серых белок в Гайд-парке.
Воробьев прибавил шаг, никогда в жизни он не был так решителен. Он шел и шел, пока зеленоватые воды безучастно текущей реки не накрыли его с головой.
Бумажка с расплывшимся текстом прощально дрожала на мелких волнах.
Расстаться нам велит судьба.
Драма английского гея
Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви к тебе превратить горькую воду в сладкую.
Из письма Оскара Уайльдалорду Альфреду Дугласу 20 мая 1895 года.
В кабинет военно-морского атташе Великобритании Барнса, с картинным видом на Софийскую набережную на фоне кремлевских башен, вошел приятной наружности, застенчивый молодой человек, доложил о благополучном прибытии из Соединенного Королевства и замер, как положено начинающим.
Энтони Барнс оторвался от «Красной звезды», приветливо улыбнулся, поинтересовался погодой в Лондоне, настроением и жизнью (джентльменский набор), ибо джентльмен обязан быть одинаково учтив и с королем, и с простолюдином, никогда не подчеркивать своего превосходства.
Джон Уоррен – так звали прибывшего клерка – что-то молол о Бристоле, где родился, о маме, о впечатляющих замках на побережье, но Барнс его не слушал, собственно, он уже прочитал его дело, присланное диппочтой из Адмиралтейства. Типичная биография серого клерка: провинциальное детство, папа-священник (к тому же пьяница), не блистал в школе, отслужил армию без всяких взлетов, затем – подготовительные курсы и первые шаги по службе в Адмиралтействе. Не хвалили, но и не ругали, приходил и уходил вовремя, начальству не дерзил, поручения выполнял исправно, интеллектом не поразил, впрочем, как можно оным поразить, собирая вырезки из газет и подшивая в досье документы?
– Очень хорошо, что вы не кончали университет, – благодушно трубил Барнс, – приятно об этом говорить, имея за плечами Оксфорд. – Высшее образование портит людей, начиняя их излишними амбициями, а разведка, которой вам придется заниматься здесь, естественно в рамках технической работы, требует прежде всего добросовестности и аккуратности. Со временем мы сделаем из вас настоящего разведчика-профессионала, ведь разведка – это стиль жизни, а на выработку его требуется время.
Барнс любил пофилософствовать о разведке и ее роли в мировой истории, тем более что дела у московского военно-морского атташата шли прескверно, все конфиденциальные контакты оказывались подсадными утками КГБ, а честные русские, заговорив с англичанином, тут же набирали воды в рот и прикидывали, когда и куда лучше дать деру и быстренько настучать.
Такое было времечко.
Барнс уже собирался завершить свой монолог пассажем о планах внезапного удара с советских подлодок в Северном море прямо по Англии и США, как дверь отворилась, и вкатился растрепанный, красномордый толстяк с сигарой в зубах, весьма напоминавший мистера Пиквика после интенсивного катания на коньках. Впрочем, несмотря на весь свой добродушно распухший облик, мистер Грегори Олби являлся ключевой фигурой в посольстве, будучи резидентом Сикрет интеллидженс сервис, прикрытым постом первого секретаря.
– Знакомьтесь, Грегори, – сказал Барнс. – Это наш новый технический помощник Джон Уоррен. Как говорят гомо советикус: превосходный кадр. А Сталин учил: кадры решают все!
Он порадовался и своему остроумию, и своей начитанности.
Новый сотрудник не произвел никакого впечатления на многоопытных джентльменов. Когда он удалился, Грегори лишь хмыкнул «красавчик!», Барнс неопределенно повел бровями, отметив про себя ухоженность нового сотрудника, его добротный, бельгийской ткани костюм и запахи крепкого одеколона, что не есть хорошо, ибо истинный джентльмен ничем не должен обращать на себя внимания, даже запахами.
Когда Джон вошел в комнату к секретарше Мэгги, уже затухающей брюнетке лет тридцати пяти, с выщипанными бровями, доведенными до тонкости мышиных хвостиков, то она влюбилась в него с первого взгляда и даже чуть покраснела, когда его ей представили. На ее компаньонку по кабинету, юную и белолицую машинистку Пэт, наоборот, отутюженный и до приторности вежливый Уоррен произвел ужасное впечатление: она нашла его дурно воспитанным и себе на уме.
– Посмотри, с каким вкусом он одет! – восторгалась Мэгги. – Наконец в нашей занудной колонии появился красивый мужчина!
– Может, он и красив, но ему не хватает мужественности, – возражала Пэт. – И вообще я не люблю, когда мужчины уделяют столько внимания своей внешности…
– Конечно, тебе по душе такие толстые грязнули, как Грегори, – возмутилась Мэгги. – У него всегда такой мятый костюм, словно его жевала корова… И воняет изо рта!
– Конечно, Грегори не чистюля, – парировала Пэт. – Но это настоящий мужчина, с которым можно хоть на край света!
В коридоре Джона перехватил и затянул к себе Юджин Барановски, симпатичный молодой поляк в желтом твидовом пиджаке, уроженец первопрестольной и гражданин СССР, штамповавший в консульстве визы. Он приготовил кофе, угостил новичка рюмкой коньяка и грустно поведал о тяжести жизни тех англичан, которые варятся в собственном соку или на худой конец в английском клубе, где пьянствует и танцует вся шантрапа дипломатического корпуса. Барановски считал Москву городом веселым и злачным, если, конечно, не ограничиваться Третьяковкой и Большим театром, а окунуться в живую жизнь, ключом бившую за бортом посольства. Конечно, английские инструкции этого не поощряли, но от этого общение с русскими не теряло своей привлекательности, более того, можно подзаработать, сбывая западные вещи и покупая в комиссионных магазинах сокровища, которые потом потрясут аукционы Сотбис и Кристи…
– Если возникнут проблемы бытового характера, я к вашим услугам… – и Юджин ласково, возможно даже слишком ласково, потрепал Джона по плечу.
В посольстве предстояло осваивать заковыристые дела военно-морского атташата: положение в советских ВМС и его высшем руководстве, проблемы стратегии и тактики и прочее. Главный источник информации – официальные публикации, иногда удавалось заполучить газеты Севастополя или Мурманска, их прорабатывали, как сверхсекретные документы, выискивая жемчужные зерна. А что еще делать, если слежка наступает на фалды?
В ближайший четверг предполагалось посольское мероприятие, и Уоррен на всякий случай осведомился у шефа:
– Мне нужно быть на приеме?
– Конечно, ваше присутствие было бы желательно, – мягко ответил Барнс. – Но по этикету на приемах в посольстве бывают только дипломаты, а не технические работники. Но я уверен, что своей хорошей работой вы заслужите повышение.
Холодный душ. Самое обидное, что еще в Лондоне Джон пошил себе великолепный смокинг, и так хотелось опробовать его на деле! Он даже примеривал его перед зеркалом вместе с манишкой и черной бабочкой – выглядел, как бывший премьер-министр сэр Энтони Иден в молодости, писаный красавец.
Барнс – симпатичный человек, но сноб до мозга костей, ходячее доказательство катастрофического раскола Англии на классы. Как будто не минули времена колонизаторов в пробковых шлемах и баронов, проводящих свои дни на верховой охоте на лисиц (существо безмолвное в погоне за существом несъедобным), как будто в стране еще не получили равные права женщины и не вышли на арену тред-юнионы. Уже с самого начала он подметил, что английское посольство разделялось на первый и второй сорт, в последний, увы, попадал он вместе с другими техническими работниками.
– Как поживаете, Джон? Где вас поселили? – это Мэгги с мышиными хвостиками.
– В доме, где живут наши коллеги. На пятом этаже.
– Очень мило! Значит, мы соседи, я живу на третьем. После работы тут очень тоскливо, мы с Пэт иногда ходим потанцевать в английский клуб. Надеюсь однажды вас там встретить. Вы хорошо танцуете?
– Мне трудно об этом судить – застеснялся Джон. – Дайте мне привыкнуть к разнице во времени, я уже один раз проспал работу. К тому же тут ужасные морозы.
– Советую вам купить лисью шапку, вам она будет к лицу. Но я спешу, гуд-бай!
Английский клуб, морозы за окном, танцы, лисья шапка – все это не вызывало никакого энтузиазма, а Мэгги просто была тосклива, как овсяная каша, другое дело – веселая компания джазменов, с которыми он дружил в Лондоне. Собирались ежедневно, говорили на одном дыхании… Славные были денечки, а тут…
Выйдя из посольства, Барановски поднял воротник, пытаясь защититься от морозного ветра, прошел по набережной, прыгнул в троллейбус и добрался до сероватого жилого дома, где на конспиративной квартире, в густом дыму от папирос «Казбек» его ожидал майор КГБ Виталий Громов. Особо не рассусоливали, налили чаю и сразу же перешли к обсуждению гнезда «дятлов» – так именовали англичан на конспиративном языке и даже пошучивали: «Как птички? Долбят?» – «Долбят, туды их растуды, аж клювья дымятся от усердия!»
Громов традиционно считал англичан исчадием ада: только на вид вялы и аморфны, а на самом деле лицемерны, коварны, жестоки и вербуют наших людей пачками, просто мы об этом не знаем! И вообще творят черт знает что, только три дня назад жена второго секретаря, совершенно невинно выглядевшая девка, гуляя с ребенком, поставила на столбе мелом крест, явный сигнал тайному агенту. Такие вот пироги!
– На днях в атташат приехал новый сотрудник Джон Уоррен…
– Я знаю, мы даже успели его проверить через нашу резидентуру в Лондоне. Серая мышка. Эдакий денди, который пыжится выглядеть важнее, чем он есть на самом деле. Типичный английский сноб!
– «Дятлы» быстро поставят его на место, – засмеялся Барановски. – Я еще не раскусил его… но… я должен проверить свое первое впечатление.
По основным параметрам КГБ Уоррен выглядел как абсолютно бесперспективный: не пил, не бросился тут же в комиссионный, не посматривал на девушек, плотоядно облизывая губы (наружка фиксировала и это), не гнался за наживой – последнее особо раздражало Громова, подобно Наполеону, он считал англичан нацией лавочников, готовых удавиться из-за одного шиллинга, и часто вспоминал случай, когда один дипломат торговал через посредника поношенными носками.
Верный агент КГБ Евгений Барановски только согласно кивал головой, слушая рассуждения Громова (его он считал законченным кретином и мечтал, когда его передадут на связь другому оперу), и удивлялся, откуда Громов набрался всех этих ветхих идей, возможно относившихся к Англии прошлого или начала этого века. Он не знал, что его куратор недавно стал секретарем парторганизации английского отдела и по-новому организовал партучебу, привязав ее к оценкам «дятлов», сделанным великими Марксом, Энгельсом и Лениным. Ильич особо крыл их за лицемерие («все люди лицемерны, но никто так не лицемерен, как англичане!», натерпелся от своей лондонской домохозяйки!). Недавно, прочитав марксово эссе о лорде Пальмерстоне, он очень удачно перенес анализ характера беспринципного и хитрого лорда на все посольство Великобритании в Москве, что вызвало восторг присутствовавшего на семинаре представителя «большого» парткома, который потом месяца три пропагандировал положительный опыт Громова на всех конференциях и собраниях…
Джон Уоррен скучал. Английское посольство жило размеренной жизнью, по воскресным дням старались вырваться за город, чаще всего в район Николиной горы, где гужевался под контролем УПДК весь дипломатический корпус. Выезды туда младших чинов вполне допускались, но не поощрялись, да и не хотелось Джону вновь видеть опостылевшие физиономии. Он закрыл книгу и посмотрел в окно: шел снег, и дворник, закутанный в огромный тулуп, сгребал его в кучу такой же огромной фанерной лопатой – на Альбионе такого чудо-идиотизма и представить себе было невозможно. А что делает сейчас мама? Отец умер совсем недавно, и она еще не научилась жить без него, просыпалась и не знала, что делать. Наверное, пошла в церковь вместе с сестрой Маргарет, работавшей в муниципалитете Бристоля. Когда будет побольше денег, он обязательно пригласит маму в Москву. Хотя бы на неделю, ведь она редко куда выезжала. Попытался читать – не смог, раскрыл альбом с марками, полистал и закрыл. Включил телевизор – на экране ухоженная тетя рассказывала о новом постановлении партии и правительства, говорила так мудрено, что Джон со своим русским ничего не смог уловить. Посмотрел на себя в зеркало, вздохнул.
И тут раздался телефонный звонок – на проводе была Мэгги, черт побери! Поговорила немного о том, как прекрасны воскресные дни и как пушисты снега за окном, посетовала, что он убивает свое время в одиночестве, а потом предложила развеять его в английском клубе. Представил себя танцующим с Мэгги, и его передернуло. Господи, кто придумал этот идиотский ритуал, когда мужчина бессмысленно, как конь, трется о женскую грудь и стучит ногами? Отвратительные касания бедер, духота в зале, теплый пар от тела… фу! Нет, он неважно себя чувствовал, спасибо. С облегчением повесил трубку, налил виски, выпил и прилег… На душе было гнусно, вдруг остро захотелось в Лондон, особенно в клуб Ронни Скотта, куда хаживала их компашка, а потом в укромный ресторанчик в Челси, где пиршествовали одни особы мужского пола и приход женщины вызывал шок…
Барнс возлюбил своего подчиненного, поручил ему регистрировать все секретные документы и даже составить справку о военных объектах в Ленинградской области. Попутно наставлял: во всем необходимо чувство меры, осторожность в контактах с русскими, о каждом докладывать, однако не следует бояться их как черт ладана, надо изучать врага, ходить в театры и музеи, в то же время не отрываться и от родного английского коллектива.
Легче всего Уоррен чувствовал себя с Барановски, тот пару раз угощал его коньячком в кабинете и советовал смотреть на жизнь проще: она дается один раз, она прекрасна, и надо уметь использовать каждую секунду, сплин – это удел безмозглых, и в России можно великолепно устроиться: русские – беззаботны и легкомысленны, в отличие от американцев не живут, чтобы работать, а работают, чтобы жить, они не заботятся о будущем, беспечны, готовы пропить последнюю копейку – и в этом их прелесть. Разве это не прекрасно и не напоминает заветы знаменитого георгианца доктора Самуэля Джонсона? Барановски подошел совсем близко, его теплое дыхание обдавало Джона, мутило ему голову, вдруг их колени встретились, Уоррен подался вперед, но Барановски отступил в сторону и выпил еще рюмку.
После ухода англичанина Юджин срочно связался с Громовым и попросил о встрече, на которой и поведал ему свои экстраординарные наблюдения.
– Не может быть! – не поверил Громов. – Вы в этом убеждены?
– Все-таки у меня большой опыт, Виталий Григорьевич, вы же знаете мою биографию. Честно говоря, я уже при первом знакомстве почувствовал, что он гомосексуалист, но решил это перепроверить… это самый настоящий пассивный тип…
– А как вы это угадываете? Есть какие-то признаки? – заинтересовался Громов, подавляя отвращение к извращенцу, глубокое и искреннее, как и у большинства советских людей.
– Вам этого не понять, все это происходит на уровне интуиции, – уклонился от детального ответа Барановски.
– В любом случае это большая удача, Женечка, рыбка сама идет в сети. Впрочем, в Англии в правящих кругах очень много гомиков. Говорят, все это идет от частных мужских школ, где нет девочек, и потому мальчики живут друг с другом. А потом это становится генетическим кодом, вся нация, точнее, правящий класс постепенно становится «голубым» и медленно деградирует. – Громов захохотал, представив страшную картину полного падения Англии.
Барановски деликатно указал на могущество Греции и Рима, где в ходу были мальчики, на величие известных гомосексуалистов – Оскара Уайльда и Андре Жида, тут он имел неосторожность добавить несколько слов по поводу Петра Ильича, но патриотизм Громова не выдержал такого удара, и он прервал агента:
– Все это глупости насчет Чайковского! Но давайте подумаем, как лучше организовать разработку…
Вскоре Барановски пригласил Джона к себе на квартиру, обставленную шведской мебелью, с небольшой коллекцией картин полуопальных советских художников. Закусывали на кухне, ничего не пили, кроме дурманящего, крепкого Эрл Грея из настоящего Веджвуда, улыбались друг другу, само собой перешли в спальню, и было прекрасно. Так счастливо закончилось одиночество Джона Уоррена, жизнь стала простой и легкой, все проблемы ушли на задний план, Барановски оказался большим оптимистом и превосходным рассказчиком, блестяще знавшим и английскую, и русскую историю.
– Да, коммунизм жесток, но разве не была жестокой диктатура Кромвеля? Русские просто не доросли до англичан и переживают период, который вы прошли еще во времена Алой и Белой розы. Вся разница между нами и вами – лишь во времени…
– Я счастлив, что мы встретились… – Джон был взволнован и не скрывал этого.
– Нам обоим повезло, – не остался в долгу Барановски. – Если хочешь, я познакомлю тебя со своими друзьями. Это талантливые честные люди, тебе будет интересно с ними. У меня только одна просьба: не рассказывай ничего своему начальству. Ни обо мне, ни о моих друзьях. Иначе меня могут уволить из посольства.
Это было хорошо понятно, еще в Лондоне он привык держать язык за зубами, когда дело касалось его личной жизни, в конце концов, он был частью небольшой тайной секты, презираемой грубым большинством. Не боится ли Барановски КГБ? Тот не скрывал, что боится, но зачем «голубые» нужны органам, если они ловят шпионов? У западников психоз проник в кровь: повсюду им мерещится КГБ с микрофонами и злодеями, а ведь чисто технически невозможно прослушивать всех, как Большой Брат у Орвелла!
Уоррен улыбался и счастливо кивал головой – он верил каждому слову своего нового друга.
В здании на Лубянке шла обычная работа.
Высокий и худой, торчавший над столом, как пальма в кадке, генерал Чикин листал дело Уоррена. Человек он был обстоятельный, пришел в органы с партийной работы, в свое время окончил знаменитый Институт философии и литературы и до сих пор дружил со многими известными литераторами. К тому же он, подобно Набокову, коллекционировал бабочек, имел пятерых детей от одного брака (!) и отличался не свойственным начальникам добродушием. Генеральский кабинет из красного дерева был вывезен в свое время из Германии, точнее, его отобрал шеф Смерша Абакумов у одного строптивого генштабиста, которого посадил: полированный стол, старомодные книжные шкафы, набитые классиками марксизма-ленинизма и конфискованными справочниками и энциклопедиями вроде Брокгауза или Ефрона.
Над генералом висел традиционный портрет Ленина с рукой, воздетой к коммунистическим небесам, на столе рядом с массивным бронзовым прибором стоял бюст железного Феликса, а вообще-то облик Чикина в очень советском, плохо пошитом светлом костюме не вязался с озабоченными и вдохновенными физиономиями вождей.
О гомосексуализме Петр Иванович Чикин был наслышан еще на лекциях по древней истории в ИФЛИ и относился, как ни странно, к этому позорному занятию с юмором и терпимостью.
– Значит, согрешил! – смеялся он. – Так кто же он? Девочка или мальчик?
– Девочка, товарищ генерал, как я и предполагал. На их языке – пассивный! – разъяснял Громов.
– Будто я не знаю! – Петр Иванович даже обиделся. – С пассивными легче работать. Они влюбчивы, как школьницы, из них можно хоть канаты вить. Скажу честно, я до работы в органах и не подозревал, что в нашей стране еще сохранились «голубые». Правда, однажды, когда работал в тамбовском райкоме, поехал в командировку и оказался в одном гостиничном номере с армянином, кажется председателем какого-то совхоза. Однажды он угостил коньяком, поговорили и легли спать. И вдруг чувствую, что кто-то залез ко мне в постель… да я ему, извиняюсь, чуть всю штуку с потрохами не оторвал!
Ходом дела генерал остался доволен, однако не советовал спешить, подключить к Уоррену моцартов своего дела, а Барановски вывезти, чтобы зря не светился. Громова эти указания в восторг не привели, затяжек он не любил и, главное, очень хотел получить орден к очередному юбилею ЧК-ОГПУ-КГБ. Какая разница, сколько моцартов трудятся над объектом? моцарты они или сальери? в любом случае компромат уже налицо и нечего тянуть кота за хвост.
Между тем влюбленная Мэгги страдала и делилась своими муками с Пэт. Мэгги влюблялась часто, и в основном в женатых мужчин, что обычно сопровождалось тайными свиданиями с их нервной спешкой и заканчивалось одинаково трагически: о преступной связи узнавала жена и брала бедную Мэгги в оборот. Появление холостого Джона вселяло надежды. Однажды они поужинали в «Метрополе», но от приглашения домой на рюмку шерри он уклонился, эту явную аномалию Мэгги объясняла провинциальностью своего кумира, его старомодностью и даже – о боже! – невинностью в двадцать восемь лет! Как же еще объяснить его отказ зайти к Мэгги?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?