Электронная библиотека » Михаил Любимов » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 17 января 2014, 23:55


Автор книги: Михаил Любимов


Жанр: Шпионские детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Рынок ютился во всей своей великолепной убогости на заднике грязного двора: несколько потемневших от вековых дождей деревянных стоек с синими цыплятами, чахлыми пучками зелени, перевязанными белыми нитками, кучками моркови и картошки – и над всем этим нависали небритые силуэты изможденных самогоном мужиков и квадраты кособоких баб, закутанных в платки.

В этом разнопером хоре Болонья легко отыскал Семена (псевдоним Пасечник), который торговал благородным медом, выделяясь чистым ватником и лисьей шапкой, – единственное светлое пятно на холсте, исполненном художником перед самоубийством.

Вскоре мы оказались в пахнущей дымком избе, под строгими взглядами фотографий дореволюционных предков, за круглым столом с кружевной скатертью, на которой быстро появились аккуратно нарезанное сало, шпроты, селедка, соленья и высокий штоф с водкой (мечта страдальца Алекса за кордоном в те тяжкие минуты, когда хочется послать все подальше, разжечь костер из агентурных дел и попивать самогон с Совестью Эпохи и другими дружками, закусывая рыжиками и подбрасывая березовые поленья в гудящее пламя).

Из рапорта Алекса по возвращении в стольный град:

“Пасечник”, с которым меня познакомил наш представитель, сообщил следующее:

“В начале 1945 года вместе со своей частью я находился в городе Зальцведеле. Однажды, проходя по улице вечером, я познакомился с двумя бельгийками, которые были интернированы в Германию и работали у немецких домохозяек. Они пригласили меня на квартиру, угостили, устроили танцы. Впоследствии мне удалось установить близкие отношения с Жаклин Базик (в дальнейшем – «Берта»), которые я поддерживал до тех пор, пока наш контакт не был зафиксирован военной контрразведкой моей части. После этого я был отправлен на родину, а затем – в лагерь.

Характеристика Берты: полная, голубоглазая блондинка, по натуре веселая и общительная, на контакт пошла очень легко, резко отрицательно относится к фашистам, поддерживает демократию в Европе, католичка. На политические темы мы с ней не разговаривали.

После возвращения из лагеря я получил от нее письмо из Бельгии, о чем доложил куда следует, и некоторое время мы переписывались на немецком языке. Она сообщала, что вышла замуж, потом развелась, оставшись с двумя детьми и старой матерью. Несколько лет от нее не было писем, год назад снова пришло письмо, в котором она сообщала, что уже целый год работает в Лондоне”.

Далее уже умозаключения самого Алекса.

“С учетом того, что «Берта» работает шифровальщицей бельгийского посольства в Лондоне («Пасечник» об этом не знает), считаю целесообразным нацелить «Эрика» на ее разработку и вербовку, используя для этого расписку, которую в свое время Берта написала под давлением нашей военной контрразведки после раскрытия ее связи с Пасечником. В расписке она дает обязательство тайно сотрудничать с любыми организациями Мекленбурга. Дала она расписку под угрозой, что в противном случае ее не выпустят в Бельгию”.

Таков был короткий рапорт Алекса, исполненный год тому назад после поездки на родной электричке. Начальство дало добро, и, вернувшись в Лондон, я перебросил все это дельце Генри.

…Вот, наконец, и Генри, высокий, как жердь, в темном пальто, с огромным зонтом в руке. Опоздание на пятнадцать минут, сделаем деликатный втык. Пока за ним никого не видно, но порядок есть порядок, будем придерживаться условий связи и проведем контрнаблюдение. Вот он остановился у магазина “Сойерс” и дал сигнал (поправил шляпу). Сейчас еще десять минут пилить за ним в эту мерзкую погоду. Слава Богу, вроде все чисто. Вышло у него или нет? Если вышло, то это дело стоит обмыть: симфония “Бемоль” от пианиссимо переходит к крещендо. Гип-гип-ура!

Два идиота под дождем, вокруг ни души. Кому в голову придет бродить сейчас по улицам, кроме грабителей и шпионов. Ладно, потопали! А дождь как из ведра, карамба!

…Вернувшись из провинции, я засел за дело Генри, которое порядком подзабыл, и визитировал Архивы, обаяв своей прелестной улыбкой сгорбленную даму с мучнистым лицом и ботаническим именем Розалия – часто вздыхала она по ушедшим тридцатым годам, когда все работали по ночам, лопались от избытка бесовской энергии (“все ответственные сотрудники были такие молодые! А женщин в учреждении работало совсем мало…”) и делились ею с окружающими.

Впрочем, все мои искания по делу “Берты” увенчались крошечным жемчужным зерном: случайно промелькнула информация, что голубоглазая блондинка подрабатывала в Лондоне на машинке и давала об этом объявления в газету “Гардиан”. С этой зацепки Генри и начал…

За два дня до возвращения на поля сражений я пригласил на традиционную прощальную трапезу Челюсть и его помощника Чижика, человека не шибко мудрого, но честного и исполнительного, – ему лично вменялось в обязанность вести все дела, связанные с “Бемолью”, включая печатание на машинке и шифр-переписку.

Симпозиум нашей троицы состоялся в кабинете восточного ресторана, ютившегося напротив памятника Виконту де Бражелону в островерхом шлеме, простершего свою длань долу, что и привело к основанию города со славными традициями.

В кабинете мы и закайфовали под призывные роки из общего зала, под ксилофоны ножей и вилок, под соус общей беседы о нравах британского истеблишмента, переплетенного родственными и прочими связями, взлелеянного на теннисных кортах Итона и Хэр-роу, что позволило выиграть битву при Ватерлоо, и впитавшего не только снобизм имперских динозавров, но и пороки мужеложества – прямой результат раздельного обучения и запрета выходить за пределы подстриженных газонов.

Официант уверенно прислуживал, с каменным лицом вслушивался в наши рассуждения и исправно наливал рюмки, а мы, неумолимо разогреваясь, катились прямо в бушующее море наших повседневных дел и ловили рыбку, большую и маленькую, на своем незатейливом эзоповом языке, что вызывало у служителя тонкую и блудливую улыбку. Таким образом мы обсудили массу служебных дел.

– Ну а если сорвется с крючка?

– Тогда сменим всю леску и поставим новый поплавок.

– На браконьеров всегда есть закон…

Все это не помешало надраться до положения риз (Челюсть, правда, держался стойко и не излишествовал), отвести душу в сортире, поговорить там о жизни со швейцаром в пиджаке с позументами и выползти во взбудораженную ночь: три богатыря в шляпах, словно качающиеся глыбы в чистом поле, катились по улице под колеса машин, растопырив пальцы в приказном жесте, призывно и умоляюще поднимали руки, решительно, словно рубашку на груди, рвали на себя дверцы, кляли, возмущались, угрожали, просили и, наконец, плюнули на все и прошли пешком целых сто метров до Актерского Приюта. Увы, был дан от ворот поворот, и мы, нахохлившись, побрели по бульвару, кляня мудрого Чижика, отсоветовавшего вызвать служебный транспорт: знал, умница, повадки Мани влезать через водителей в интимную жизнь своих атлантов и кариатид.

Римма не ожидала нас, но во время моих побывок была готова ко всему и, переодевшись в кимоно с красным драконом – подарок примерного мужа, с намеком на покорность японских жен (оно, между прочим, блестяще гармонировало с ее рыжими волосами и белой улыбкой, которой она злоупотребляла), оставила нас во власти всемогущего бара, а сама тем временем настрогала салями и сыр, напекла в духовке тостов, приготовила кофе и, видя мои мужественные, но вылезающие из орбит глаза, незаметно подсунула целую пригоршню спасительного аспирина.

К тому времени мы прожили уже лет пятнадцать и не превратили наш брак в руины лишь благодаря сыну, а главное, моему долгому пребыванию на полях кровавых сражений.

Познакомились мы еще во времена радостных надежд и упований: уже счастливо почили Усы, в честь которых отличник Алекс слагал стихи, обещая “учиться на “четыре-пять”, чтоб красный галстук оправдать”, тогда же он и записывал в заветную тетрадку, что самое дорогое у человека– это жизнь… и прожить ее надо так, чтобы не было… и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы… В год знакомства с Риммой я уже грыз науку в семинарии, готовя себя к профессии торговца радиотоварами, часовщика и маклера.

Римма уже закончила институт (нечто связанное то ли с дорогами, то ли с транспортом, но приводившее в восторг моих простолюдинов-родственников), естественно, не собиралась работать по профилю, а мечтала о случайной роли в кино и мгновенном превращении в звезду, что очень отвечало бы духу модного тогда аргентинского фильма с Лолитой Торрес о трагедии дипломата и актрисы, которые любили друг друга и мучались всю жизнь, не в силах отказаться от своего призвания ради семейного счастья.

Когда мы внезапно соединили навеки наши души, то я явился в Кадры, и тут обнаружилось, что у Риммы плохая анкета: папа три года просидел в плену. Кадровик отличался прямодушностью: “Ты что, брат? Сдурел, что ли?”

Но любовь, как известно со слов Буревестника и Усов, побеждает смерть, и Алекс совершил первый в жизни геройский поступок (дальше уже тянется целая автострада, устланная подвигами и, наверное, ведущая в ад): стал в позу, разбушевался, как Зевс, и озадачил всех и вся.

Но, к счастью, подули свежие ветры Первого Ледохода, и Римма внезапно вошла в фавор к начальству, озаренному идеей выковать из нее Жену-Помощницу-Радистку-Верного-Друга-Боевого-Товарища и направить дружную семью на бой, на вечный бой, покой нам только снится!

Прорезались у нее явные таланты к языку и радиоделу, хотя талантам нечего делать в Монастыре, нам нужны незаметные люди и трудяги, а таланты обычно неврастеники с разными выкрутасами и привлекают внимание своей шизоидностью.

Но вскоре начались подводные бури наверху, волнения в Синоде, смена Ареопага, и зловещий образ Римминого папы снова вырос до размеров фюрера. Начальство отставило Римму от подготовки, в качестве сладкой пилюли вручило на прощание охотничье ружье за старания и всячески обласкало в припадке гуманности. И оказался дерзкий Алекс один в чистом поле, оставалось ему парить над миром в гордом одиночестве, о, печальный Демон, дух изгнанья, железный парень Алекс!

Сергей родился без меня – до сих пор помню поздравление Центра, заделанное в микроточку, – особого потрясения я не испытал, хотя порадовался, что это отвлечет Римму от регулярных курений с наркоманкой Светкой и избавит от вечерней тоски, приходящей за чаем с пирожными.

Пока Римма возилась на кухне, мы прикладывались к привозному “гленливету”[8]8
  “Гленливет” – от одного звука млеет душа! Марка шотландского виски наивысочайшего качества, сделанного из malt, то есть солода из зерна, погруженного в воду, давшего ростки и затем высушенного. Этот чертов солод дает ферменты, превращающие напиток в особый и неповторимый сорт.


[Закрыть]
, давней страсти жизнелюба Алекса, по странной случайности не отраженной в его личном деле, хранящемся за семью печатями в кадрах.

Потом начались танцы, и Римма попеременно танцевала с Чижиком и с Челюстью (сквозь дым любимого виски я слышал светские разговорчики: “Ах, вернисаж! Ах, как смело! Ах, какой кич! Ах, неужели ты не видел этот спектакль?”), потом я мирно закемарил в другой комнате и утром с интересом узнал от любимой жены, что гости отбыли лишь два часа назад.

Вскоре я уже прощался с близкой сердцу лошадиной физиономией в начищенном кабинете, где посредине пустого письменного стола красовалась одинокая авторучка “Монблан”.

– Что-то настроение у тебя неважное! – заметил Челюсть. – Я уверен, что все будет о’кей!

– Мне не нравится, что придется закладывать своих… есть в этом что-то мерзкое.

– Интересно, как еще ты к ним влезешь? Или ты считаешь ЦРУ кретинами? В таких делах сантименты оставь для других. Чем мы жертвуем? Износившейся агентурой – и только! Как только перейдешь ко второму этапу, дашь условный знак в сообщении по рации. После этого связь проводим лишь в исключительных случаях и только по срочным вызовам на моменталки.

Мы обнялись и даже, кажется, облобызались, спасибо, друг, за полезные советы!

…Дождь чуть унялся, я догнал Генри у лавки колониальных товаров.

– Вы не скажете, как пройти к кинотеатру “Одеон”?

– Я сам из Ковентри и плохо знаю город…

Ключевые слова “Одеон – Ковентри”, произнесенные двумя давними знакомцами, звякнули в жутком пароле, вызывая судороги хохота у тех, кто сталкивался с удачными пластическими операциями или работал с японцами, которые все на одно лицо.

Глава вторая о том как хлипкое любовное приключение вырастает, в агентурное дело с распиской, шантажом, слезами, шифрами и кодами, и, конечно, о высоких морально-политических качествах героя, круто шагающего по жизни

“Для меня сношения с агентурой —

самое радостное и милое воспоминание.

Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно!”

С. Зубатов, начальник охранного отделения

Страна должна знать своих героев, и потому откатим наш шарабан туда, где синеют морские края, туда, где гуляют лишь ветер да я, и еще сидит в Архиве за столом печальная Розалия, коря бая пером в журнале учета.

Выписка из дела “Ильзы”, агентурное сообщение от 27 мая 1937 года:

“…На собрании лейбористской организации района Хаммерсмит я случайно познакомилась со студентом Лондонской школы экономики Генри Бакстоном, сыном сэра Перси Бакстона, влиятельного тори в руководстве Сентрал Офиса консервативной партии. Несмотря на свое аристократически-буржуазное происхождение, Генри имеет радикальные взгляды и тяготеет в некоторых вопросах к Партии. В частности, во время споров со мной он сказал, что разочаровался в социал-реформистской политике лейбористов, резко осуждает фашизм в Германии, одобряет действия Коминтерна, однако компартию Великобритании считает сектантской и не имеющей корней в рабочем классе”.

Резолюция: «Ильзе» нужно не спорами заниматься, а детальнее изучить взгляды Бакстона. Спит ли она с ним? Раевский”.

…Выписка из беседы тов. Андрея с “Ильзой” в сентября 1937 года:

“«Ильза» сообщила, что, по ее мнению, из Генри Бакстона (в дальнейшем «Эрик») может выйти перспективный помощник. Она с ним не спит, поскольку он не нравится ей как мужчина[9]9
  Вопрос, почему люди спят друг с другом, вечно мучит недремлющий Монастырь.


[Закрыть]
. «Эрик» убежден, что следующий экономический кризис навсегда сметет капитализм и установит власть трудящихся во всем мире”.

Резолюция: “Надо побыстрее забрать «Эрика» у этой дуры и передать его под благовидным предлогом на связь резидентуре. Укажите тов. Андрею на слабое руководство агентом. Непонятно, как она определила, подходит он ей или нет как мужчина, если она не имела с ним интимных отношений? Раевский”.

…Из отчета тов. Андрея о встрече с “Эриком” 20 декабря 1937 года:

“Как было обусловлено с «Ильзой», она появилась с «Эриком» на очередном собрании лейбористской ассоциации Хаммерсмита и села рядом со мною. В перерыве мы разговорились и «познакомились». Я, естественно, делал вид, что вижу «Ильзу» впервые. Представившись как сотрудник торговой миссии, я пригласил обоих в паб на кружку пива. По разработанной легенде, «Ильза» отказалась, сославшись на занятость, и мне удалось пару часов побеседовать с «Эриком» в пабе. На контакт он пошел нормально. Его прогрессивные взгляды в целом подтвердились, и есть возможность работать с ним на антифашистской основе. Мы договорились встречаться регулярно для обсуждения политических вопросов. Я сказал, что, к сожалению, в Англии существуют реакционные силы, которые могут использовать факт наших контактов в своих подрывных целях, и предложил сохранять наши встречи в тайне, не писать, не звонить и не приходить в миссию. В случае срыва заранее обусловленной встречи я предложил ему запасную встречу на том же месте в то же время через неделю. В случае разрыва контакта мы договорились, что связь буду искать я сам. «Эрик» целиком согласился с моими предложениями. Андрей”.

…Из заключения по делу «Эрика»” от 20 октября 1938 года:

“О существовании «Эрика» было известно бывшему начальнику отделения Раевскому, оказавшемуся врагом народа, а также сотруднику резидентуры тов. Андрею, который вербовал «Эрика» в Лондоне (отозван и расстрелян, как участник левотроцкистской оппозиции и английский шпион)”.

Тут я пропускаю несколько второстепенных документов дела, которое листал в архиве на тяжелую голову после сабантуя с другом детства и Совестью Эпохи Виктором, великим ученым-микробиологом, с которым я делил иногда редкие сокровенные мысли, обсуждал новинки эмигрантской литературы и будущее державы. С ним мы распотрошили ящик сухого вина под песни полузапрещенных бардов (“славно, братцы-егеря, рать любимая царя!”), пока не вмешалась Римма и не спровадила его домой.

Не скажу, что в седле я был свеж и прям, но держался на уровне и подарил архивистке Розалии красный “бик”, чем навеки покорил ее душу, еще не остывшую от ностальгии по молодым ребятам, вершившим историю в тридцатые годы.

…Из беседы тов. Дика с “Эриком” 20 июня 1940 года: “«Эрик» сказал, что через него в Казначействе, где он сейчас работает, проходит много секретных документов Форин Офиса, Адмиралтейства, других государственных учреждений. Он передал мне целый портфель с материалами для ознакомления. Дик”.

…Из письма “Эрика”, переданного на встрече с тов. Диком 2 февраля 1945 года:

“Мои дорогие товарищи! Передавая мне сегодня вечером подарок, который меня глубоко тронул, Леонид, сославшись на указания Центра, сказал, что этот подарок должен рассматриваться как выражение благодарности Движения. Он говорил о моей верности, преданности и заслугах, и я благодарю вас не только за подарок, но и за комплименты. Я вспоминаю своего друга, отдавшего свою жизнь в борьбе с фашизмом. Когда его спросили, что в нашем мире доставляет ему наибольшую радость, он ответил: «Существование Движения». Я могу сказать, что не представляю себе, как возможно в моей стране жить человеку, уважающему свое достоинство, без того чтобы не работать на наше общее дело. «Эрик»”.

…Из заключения по делу “Эрика” 20 декабря 1948 года: “С момента поступления в Казначейство и до его ухода «Эрик» являлся источником важнейшей секретной информации, которая высоко оценивалась в Инстанциях. На встречах с агентом мы возражали против его отставки, но он заявил, что ему надоело быть пешкой в государственном механизме и он выставляет свою кандидатуру в парламент…”

Тут, если мне не изменяет феноменальная память (блистая цепкостью на тексты, цифры, фамилии и особенно на серии и калибры оружия, она, правда, вянет, когда дело касается местности и внешнего вида отдельных личностей: я могу заблудиться в трех соснах и расцеловать в щеки незнакомца), накатил на меня приступ тяжкого похмелья[10]10
  И не утешали даже собутыльники Шакеспеаре Бомонт и Флетчер: “Best while you have it use your breath: There is no drinking after death!” (“Лучше делай это, пока дышишь, – ведь после смерти не выпьешь!”)


[Закрыть]
, и я преступно перескочил через блистательную деятельность Генри в парламенте, закрыл том, отдал счастливой Розалии и вышел на воздух…

Через две недели перед Генри в Лондоне я поставил задание установить контакт с Бертой.

…“Я позвонил Жаклин – это уже из последующего донесения Генри – и оговорился, что принесу ей для перепечатки рукопись (пришлось переписать текст из одной малоизвестной книги). Встретила она меня радушно, кое-что сообщила о себе: мать и двое детей живут в Бельгии, денег не хватает. Держалась гостеприимно и выразила надежду, что я дам ей в перепечатку новые рукописи.

После этого состоялось восемь встреч, Жаклин выплачено около 1000 фунтов за перепечатку рукописей.

Пятого мая я наметил провести с ней вербовочную беседу и пригласил в ресторан.

Для документальной фиксации беседы я взял с собой портативный магнитофон, спрятанный в боковом кармане. Вот небольшой отрывок из записи, показывающий, как проходила основная часть разговора:

– Что вы нервничаете, Генри? Что-нибудь случилось?

– Все в порядке. Кстати, в посольстве ничего не известно о переговорах в Вене? Мой друг из «Ллойдса» очень интересуется и был бы благодарен… (Ранее я намекал ей на то, что в банке «Ллойдс» у меня имеется близкий друг, который интересуется политической информацией.)

– Вы ему обо мне рассказывали?

– Что вы! Но мой приятель знает вас.

– Откуда? Как странно!

– По городу Зальцведелю.

– Зальцведелю?

– Зальцведелю.

– Я никогда не была в этом городе.

– Странно, он говорил, что встречал вас там после войны.

– Вот как? Интересно.

– Он даже утверждает, что имел с вами деловые контакты. Он служил в одной из армий союзников…

– Ничего не помню. Какая-то загадка, Генри!

– Он даже утверждает, что вы договаривались о сотрудничестве.

– Мы? Он англичанин?

– Конечно, Жаклин.

– Что-то я не припомню такого договора…

– Взгляните на расписку… Нет, нет, в руки я ее вам не дам! Читайте!

Вспомнили?

– Негодяй! Вы негодяй, Генри!

– Напрасно вы горячитесь, дорогая Жаклин…

– Я, конечно, могла бы немедленно вызвать полицию, но мне вас жаль, Генри. Вы так нервничаете, что, боюсь, вас хватит удар. Это будет большая потеря для парламента.

Обобщая вербовочную беседу, можно сказать, что итоги ее не отличались определенностью. Утешительно, что Берта не порвала со мной контакт и даже пригласила к себе домой на ужин. Генри”.

Так ли все было на самом деле? Или Генри что-то приукрасил? Ах, эти отчеты агентов, разве они передают живую жизнь? Я сам никогда не лгал, но и не писал полную правду. Правда мешала делу, вызывала ненужную реакцию Центра и расстраивала Маню, который все принимал близко к сердцу. Зачем мне было писать, например, что на Генри иногда находили привычки загулявшего герцога и он, забыв о своем служении Движению, гонял официантов за вином, дегустировал и отвергал бутылку за бутылкой, вызывал метрдотеля, устраивал скандал, пока, наконец, после долгих мук не делал окончательный выбор. Если бы я отражал все эти шизосиндромы в отчетах, то Маня умер бы от горя, потрясенный низким уровнем конспирации: ведь в его кабинетном воображении наш брат всегда на высоте, всегда герой, всегда невидим и говорит полушепотом и видит каждую муху, залетевшую в помещение, и не дано Мане понять, что агент и его куратор, два жизнерадостных шпиона, могут вывалиться в обнимку из фешенебельного “Ритца” и затянуть пропитыми глотками любимую “Катюшу”.

Но сейчас, пожав Генри руку, я думал лишь об ужине на квартире у Жаклин: ведь от него и зависел дальнейший ход “Бемоли”.

– Ну что? Выгорело? – спросил я нетерпеливо, когда мы опускались в паб “Адмирал Трилби”. Он стряхнул капли дождя с зонта и улыбнулся.

– Угадайте, Алекс…

Я сразу все понял, хотелось прижать его к разгоряченной груди, расцеловать в щеки, обвисшие a la сэр Уинстон Черчилль, – выгорело! Какой молодчина! Гвозди бы делать из этих людей, не было б крепче на свете гвоздей! Я сразу все понял и уже думал, когда лучше позвонить Хилсмену.

– Вы чудесно выглядите, Генри, что будем пить? – Я тоже улыбнулся в ответ.

Он походил на старого костлявого мула, на котором много дней возили воду, но на сегодняшний вечер оставили в покое. Одет, как всегда, с иголочки, мешки под глазами, почтенная плешь, хитрые глаза ворюги.

– Я предпочел бы скотч, если вы не против. Мой домашний доктор советует покончить с пивом, которое я так люблю, и употреблять только скотч, причем не менее двенадцатилетней выдержки[11]11
  Мне бы такого домашнего доктора!


[Закрыть]
.

Мы заказали скотч, и я придал своей физиономии то умиленно-внимательное выражение, которое сбивало с толку даже таких зубров, как Сам и Бритая Голова.

Вот кусочек из его занудного повествования, записанный мною на магнитофон:

“Должен вам сказать, Алекс, что в этот вечер Жаклин выглядела совершенно очаровательно, особенно в темносинем платье со скромным, но достаточно впечатляющим вырезом, которое превосходно гармонировало с ее голубыми глазами и чуть припухлыми губками[12]12
  Видимо, она приоделась по случаю вербовочной беседы.


[Закрыть]
. Возможно, Алекс, тут сказывается мое вечное предрасположение к блондинкам, помните засаленное: джентльмены любят блондинок, но женятся на брюнетках?

Начали мы издалека, от променадных концертов и от ее восторгов в адрес Шенберга и прочих модернистов, на что я возразил, что они малодоступны простому человеку и предназначены для тех, кто живет в замках из слоновой кости. Тут она хмыкнула и заметила, что простой человек, если ему не нравится Шенберг, может отогревать во рту червей перед рыбалкой… Это надо учесть на будущее… взгляды у нее консервативные.

На столе стояла бутылка бургундского, причем марочного. «Вам тут удобно? – вдруг спросила она. – Может, пройдем в другую комнату?» Вы будете смеяться, Алекс, но я покраснел, как мальчик, – такого не бывало даже в палате общин, когда меня пару раз обвиняли публично в фальсификациях, и вдруг мне почудился шум в соседней комнате…

«Так пройдем?» – продолжала она, и я похолодел, представив себя, падающего навзничь после удара по голове прямо у дверей. «А разве нам тут плохо?» – пролепетал я и решил, что рядом засада контрразведки, иначе как понять такую настойчивость? – явно засада, вспышки магниевых ламп, щелчки фотоаппаратов – в тот момент я позавидовал мужеству Томаса Мура, бросившего палачу перед казнью: «Помоги мне взойти на эшафот, парень, обратно я спущусь сам!» Но пути назад не было, и, как покорный агнец, я поплелся вслед за Жаклин.

«Значит, вот это и есть ваша спальня», – сказал я это или нечто не менее глупое и почувствовал, что сейчас упаду в обморок, так неудобно и некрасиво все выглядело. «Вы не забыли о нашем разговоре в прошлый раз?4 – спросила Жаклин. «Что вы имеете в виду?» – я поднял изумленные брови, хотя, разумеется, хорошо понимал, о чем идет речь. «Что с вами сегодня, Генри? Вы меня боитесь, да? – И она засмеялась, вогнав меня в холод. – Вот и сейчас вы думаете, зачем я завела вас сюда… А я ведь вас позвала по делу. Я хотела бы получить обратно расписку… Взамен этой книжицы». И она указала в угол, где на трельяже рядом с флакончиками, тюбиками, ножницами и разнообразными косметическими инструментами красовался фолиант в сафьяновом переплете, напоминающий своим удлиненным видом альбом, который хозяйка изредка извлекает из заветного ящичка на радость и умиление дорогих гостей. Как вы уже, несомненно, поняли, Алекс, передо мною лежала вожделенная кодовая книга. Я скрыл свою радость. «Спасибо, Жаклин. Но сначала я должен передать своему другу коды и получить его согласие на возвращение вам расписки. Это же не моя собственность».

Она вдруг всхлипнула, быстро достала из сумочки платочек и уткнулась в него, плечи ее беззвучно тряслись. «Если бы вы знали, как я ненавижу вас!» Я молчал – что бы вы сделали на моем месте, Алекс? – мне хотелось обнять и успокоить ее, это была ужасная сцена, Алекс.

«Сначала я хотела покончить жизнь самоубийством… несколько таблеток, я уже их купила, уже написала предсмертное письмо – о, не волнуйтесь, о вас и вашем дельце там ни слова! – уже все было готово… и вечный покой, и не думать о страшном позоре, нет, я и представить себя не могла в роли шпионки, ворующей документы и тайком бегающей на встречи! Что делать? Пойти к послу и покаяться? Ну, не арестовали бы, но тут же выгнали, а у меня на руках старая больная мать… а потом, где гарантии, что все это дело не проникнет в прессу? Я представляю лица своих знакомых… друзей! Шпионка! Позор! Что делать, что? Берите эту книгу, ради Бога, отдайте расписку, и больше мы никогда не встретимся!» Слезы текли по ее лицу, Алекс, настоящие слезы![13]13
  И снова в голове кумир фальшивого папы: “Вам кажется, я плачу? Я не плачу. Я вправе плакать, но на сто частей порвется сердце, прежде чем посмею я плакать. Шут мой, я схожу с ума!” (“Король Лир”)


[Закрыть]
И знаете, что я тогда сделал, Алекс? Я достал из кармана расписку, разорвал ее в клочья и аккуратно положил в пепельницу на трельяже. Жаклин ведь и не подозревала, что я разорвал копию! И знаете, что произошло дальше, Алекс? Я тоже вдруг заплакал, то ли от радости, то ли… не знаю! Так мы и сидели оба, обливаясь слезами, и знаете, Алекс, я никогда не испытывал раньше такого единения душ, такой близости, и если бы не дождь, дохнувший в лицо свежестью, это оцепенение продолжалось бы целую вечность”.

Что ж, “Бемоль” разворачивалась неплохо, и я уже мысленно готовил триумфальную реляцию в Центр, Генри уже не интересовал меня, он отыграл свою роль и сделал это прекрасно, – честь ему и хвала!

Я допил виски, похлопал его по плечу и попросил положить сафьяновую книгу в тайник “Венеция”, откуда я собирался ее извлечь. От виски и своего проникновенного рассказа старик даже взопрел и сидел, вытирая свою крупную плешь огромным платком[14]14
  По расцветке он напоминал платок моего дядьки из семинарии, он обычно степенно доставал его из галифе, аккуратно раскладывал, прилагал к носу и трубил, как в охотничий рог.


[Закрыть]
.

Мы простились, и я направился к Кэти, еще одной составной части “Бемоли”, к милой Кэти, которой лишенный воображения Чижик присвоил постный псевдоним “Регина”.

Кэти встретила меня с укором в карих глазах, я состроил усталую мину, поговорил с ней о том о сем и сел за газеты, которые не успевал читать.

Впервые Кэти появилась на моем небосклоне года три назад. Сначала Центр я о ней не информировал, но потом, страховки ради, написал вроде: “Кэти Ноттингем, дочь отставного полковника Ричарда (Дика) Ноттингема, образование – Питман-колледж, работает парикмахером на Бонд-стрит. Познакомился по своей инициативе[15]15
  Казалось бы, пустяки, но любая чужая инициатива попахивает провокацией, и потому Центр предпочитал, чтобы ее проявляли свои работники.


[Закрыть]
с нею и отцом в клубе “Оксфорд и Кембридж”, связь с семьей намерен поддерживать в целях расширения контактов и более глубокой легализации”.

С Кэти действительно я познакомился в “Оксфорд и Кембридж”, залетел туда, подыхая от безделья и одиночества, – имел я в клубе статус гостя, ибо, увы, заканчивал не Оксбридж, а сверхсекретную семинарию с путеводной звездой в виде светящейся желтой лысины преподавателя Философии, ценящего больше всего на свете ошметок ливерной колбасы по 64 цента за фунт и граненый стакан водки, – отдал свой котелок и зонт вылезшему из викторианской эпохи швейцару и двинулся в библиотеку, где среди энциклопедий, справочников и пахнущих сыростью подшивок “Таймс” можно было выпить чашку итальянского кофе, подкрепив рюмкой отменного порта.

В избе-читальне хлебал свое пиво замшелого вида джентльмен с кошачьими усами, словно отломившийся от монолита распавшейся Британской империи, по туповатой осанке – военный, изможденный расстрелами сипаев в Индии, хиной и застарелым геморроем. Его мутные глаза были нацелены на потолок, и он, видимо, купался в прошлом, когда в пробковом шлеме и с тростью в руке наводил порядок в колонии и высасывал оттуда золото, нагло одурачивая несчастных индусов.

Вдруг раздался скрежет знаменитых половиц (говорят, тут бывал сам адмирал Нельсон под ручку с леди Гамильтон), и в зал явилась молодая леди в высоких ботфортах и бриджах, как будто поднялась по ступеням почтенного клуба на дымящемся от пота мустанге прямо после разгрома на Ватерлоо ненавистного Наполеона.

Я никогда не держал в руках кисти и слаб на живописания, мне привычнее дело-формуляр: “рост 170, глаза карие, лицо овальное, губы тонкие, крашеная блондинка, особые приметы – родинка на левой щеке”, и все же есть три вещи в мире (нет, не “роща, поросль, подросток”, как у флибустьера, поэта лорда Уолтера Рэли[16]16
  Уолтер Рэли написал сыну то, что я хотел бы, но не в силах написать:
“Три вещи есть, не ведающие горя, Пока судьба их вместе не свела.Но некий день их застигает в сборе, И в этот день им не уйти от зла.Те вещи: роща, поросль, подросток. Из леса в бревнах виселиц мосты.Из конопли веревки для захлесток. Повеса ж и подросток– это ты”.

[Закрыть]
, которому отрубили голову), ради которых стоит любить женщину: небольшая впалость щек от самых завитков, бархатные глаза и нежный переход от шеи к плечу, – хочется употребить слишком крылатое слово “лебединый”, но в моей шпионской руке перо, касаясь прекрасного пола, неизвестно почему пишет пошловатым почерком – все это так не похоже на рыцаря Алекса, щедрого и дико справедливого, вовсе не Синюю Бороду и не Казанову, а одинокого и всеми обманутого добряка, брошенного судьбой во взбаламученные воды всемирной истории.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации