Текст книги "Директива – уничтожить"

Часть вторая

13

МОСКВА

– Смотрите, тоннель кончился! – на весь вагон заорал Примус, тыкая пальцем в окно. Электропоезд действительно резво выскочил из тоннеля и помчался по городу, словно обычный трамвай.

Пассажиры в вагоне посмотрели на Олега как на дикобраза. Какая-то девчонка лет пятнадцати громко рассмеялась и, бросая взгляды на Примуса, быстро заговорила с подругой. Через пару секунд они смеялись обе.

Антон улыбнулся. Он держался одной рукой за поручень, другой обнимал Юльку. Образцов дернул за рукав Примуса и довольно громко предупредил:

– Заори еще раз.

Теперь почти все в вагоне рассмеялись, но уже смотрели на компанию молодых людей доброжелательно и снисходительно. Понятное дело – там, откуда они приехали, наверное, нет метро. А если и есть, то без таких «сюрпризов» наверняка. Мужчина, сидевший неподалеку, оторвал взгляд от книги и поднял голову:

– Сейчас будет мост через Москву-реку, мы по нему проедем.

Примус кивнул и посмотрел на мужчину.

– А потом опять? – он плавно указал рукой вниз.

Девчонки снова засмеялись.

– Я все это уже переживал сегодня ночью, – неожиданно сообщил Примаков, провожая глазами белое здание, внешне похожее на небольшой железнодорожный вокзал.

– Что ты переживал? – спросила Юлька.

– Вот это все, – Олег подался вперед, касаясь стекла лбом. – Я видел все это во сне.

– Вы откуда? – поинтересовался все тот же пассажир.

Примаков хотел было ответить, но его опередил Образцов:

– Он с Чмаровки.

Примус не обиделся. Поезд проезжал сейчас по мосту через Москву-реку; моментально забылся странный сон, Олег смотрел на узенькую речушку с чувством глубокого превосходства. «Вас бы на Волгу свозить, – думал он, – я бы посмотрел, как бы вы засмеялись. Ущербные люди…»

Примус был высокий и худой, с жиденькой порослью редких волос на острие подбородка; на нем были узкие джинсы, рубашка расцветки «джангл» и бейсболка, надетая козырьком назад. Поступать в университет он и не думал. «Попробуй», – говорили ему. «Бесполезно», – отвечал он. Он играл на гитаре, сочинял по настроению музыку, потом демонстрировал свои произведения друзьям. Те, как и положено, кислотно морщились: «Одно и то же». – «Аккордов мало знаю», – вздыхал Примус.

Электричка проехала мост и снова нырнула в тоннель. Антон, шагнув к дверям, кивнул Образцову: «Выходим». Ромка Ващенко с неохотой оставил свое место. Всего их, считая Антона, было пять человек.

Двери вагона открылись, и пятерка ступила на перрон станции «Коломенская». Поднявшись на эскалаторе и выйдя из вестибюля, Антон указал вправо:

– Нам туда.

Дом на Нагатинской улице, 36, они разыскали довольно легко.

Открыв дверь, Светлана Рогожина с интересом посмотрела на симпатичного парня с модной мелированной прической. Он поздоровался.

– Вы Светлана Рогожина, журналистка?

– Да, – ответила она, не сумев сдержать улыбки. Парень оценивающим, но не нахальным взглядом окинул ее с ног до головы. – А вы?

– Меня зовут Сергей. Я могу с вами поговорить?

– Я даже не знаю… – Она нерешительно оглянулась, прислушиваясь к доносившимся из кухни звукам, там гремела посудой мать.

– Да вы не бойтесь, – успокоил ее парень. – Я по поводу одной из ваших статей. Если неудобно дома, давайте поговорим на улице.

Рогожина все еще пребывала в нерешительности.

– Может быть, лучше завтра, в редакции… – Она неожиданно осеклась. – А как вы узнали мой адрес?

– Вот в редакции его и дали. Я туда отправился прямо с поезда. Я из Самары.

– Ну хорошо. А о какой статье пойдет речь?

Парень протянул ей газету, где в нескольких строчках говорилось об Антоне Никишине, и ткнул пальцем.

– Я не писала этого, – она вернула газету.

– А про Дробова писали?

Рогожина вздрогнула. Этот человек последнее время не выходил у нее из головы. Когда она брала интервью у него, то чувствовала себя спокойно, однако… не совсем уверенно. А после выхода статьи не находила себе места. Генерал будто загипнотизировал ее, внушив, что она должна бояться его. Почему бы? Она написала все слово в слово, старательно подгоняя предложения под речь Дробова: они были то совсем короткими, то длинными. Прежде чем показать готовый материал редактору, несколько раз «прогнала» его. Шеф прочитал и сказал «хорошо». Потом спросил: «Он расписался?» – «Да, на каждой странице». Редактор отдал статью в набор, только не утвердил фотографию Дробова, которую предложила Рогожина: на заднем плане, левее и ниже портрета Сталина, висела карта Москвы, на которой отчетливо был виден крупный крест. А еще говорил – не фашист, думала Светлана, досадуя, что не спросила о значении этого знака. Редактор из одиннадцати снимков, сделанных Рогожиной в кабинете генерала, выбрал тот, который и появился в газете на следующий день. А еще шефу понравилось название: «Георгий Дробов. «Молчание ягнят» по-русски». В редакции ее поздравили – это был ее первый большой успех в газете.

Светлана отчего-то решила, что пришедший к ней парень состоит в организации Дробова; хотя по его виду трудно было это сказать. Внутри шевелился червячок страха – может, напортачила чего-нибудь? Она все же решила с ним поговорить, только не на улице. Демонстративно громко крикнув в глубь квартиры: «Мама, у нас гости», – она впустила гостя в прихожую.

Из кухни выглянула женщина лет сорока пяти и поздоровалась.

Они сели за стол в большой комнате, Светлана достала с полки газету со своей статьей.

– Вы о ней говорили?

– Да. – Образцов взял газету. – Вам эта статья не кажется странной?

– В каком смысле? – обиделась Рогожина. Она поправила на носу очки, стараясь выглядеть старше своих двадцати двух лет; ей просто необходимо иметь солидный вид, коли затронута такая щекотливая тема. – Вам кажутся странными вопросы или ответы?

Эх, как непрофессионально она ведет разговор. Сейчас этот парень скажет ей, что какие вопросы, такие и ответы. Или еще обиднее: «Не задавай дурацких вопросов, не получишь дурацких ответов».

Образцов решил зайти с другой стороны. Он впервые вел разговоры, которые, так или иначе, носили дипломатический оттенок. Обычно решающее слово оставалось за Антоном, Сергей и Юлька сумели убедить его, что не стоит самому идти к журналистке – еще неизвестно, кто она, как его воспримет. Выбор пал на Образцова. Правда, в бой рвался Примус, но его попытку резко пресекли. Важность визита трудно было переоценить. Единственной зацепкой в «деле Никишина» была статья Рогожиной и записная книжка Дмитрия Романова, открытая на странице с телефоном Дробова. Они в тот вечер обыскали всю квартиру капитана, хотя ничего заслуживающего внимания больше не нашли. Только деньги. Деньги решили взять, без финансовой поддержки любые дальнейшие действия вели в тупик. Теперь Образцову предстояла трудная работа, звучащая каламбуром: «Подвести под статью Антона». Посмотрев еще раз в молодое лицо Рогожиной, носившее пожизненно отпечаток облика отличницы, Образ решил идти напролом.

– Нам с вами предстоит большая и опасная работа, – сказал он. И, не сдержавшись, широко улыбнулся. Рогожина смотрела на него с недоумением. – Попробуем связать два дела в одно? – спросил он.

– Вы меня извините, Сергей, я не понимаю, о чем идет речь.

– Что вы слышали о побеге из воинской части Антона Никишина?

– То же, что и другие. То, что появилось в прессе и на телевидении.

– Ну да: псих, убивший своих товарищей на почве дедовщины. Он убил только одного человека, и то лишь потому, что его самого пытались убить. Хотите знать почему?

Хочет ли она знать! Рогожина придвинулась к столу вплотную.

– Вы из Самары? – спросила она, поверив вдруг этому парню. Это был импульс, спровоцированный журналистской профессией. – По-моему, вы так сказали?

– Да, из Самары. Если вы заинтересовались, я еще раз хочу предупредить вас: это очень опасная тема.

Светлана отмахнулась от этих слов, как от мухи:

– Так вы знаете иные причины побега Никишина из части, нежели те, что названы в публикации?

– Да. Он стоял в карауле у склада с боеприпасами. Пока я не буду говорить о деталях, но до перестрелки или после со склада исчезли восемь радиоуправляемых мин с нервно-паралитическим газом и несколько упаковок с пластитом – это взрывчатка, аналог Си-4. Газ гораздо сильнее зарина.

Сергей чувствовал, что у него начинает получаться. Он вел разговор спокойно, как бы не от себя, и поэтому его речь была довольно солидной. Помог тут и тщательный анализ статьи Рогожиной, которую ребята выучили почти наизусть, разбирая ее не то что по словам, а по буквам. Единственная зацепка требовала от них максимума умственного потенциала; они на ходу учились, выстраивая самые немыслимые цепочки, однако никто не смеялся. Антон говорил, что должны высказываться самые бредовые идеи, потом лишнее отсеется само собой. Им было интересно, они внезапно поняли, что это их дело, и скромно гордились собой.

Рогожина покачала головой. Сомнение тут же сменилось недоверием, очень уж круто взял этот парень.

– Почему я должна верить вам?

– Потому что единственный человек, который все знал об этом и был одним из участников преступления, ничего не смог рассказать нам. Его отравили, он мертв. На журнальном столике в его квартире мы нашли газету с вашей статьей и записную книжку, открытую на странице, где значились фамилия Дробова и номер его телефона. Больше ничего. А мертвые молчат. Небогато, правда?

Рогожина долго молчала, переваривая услышанное. Она снова метнулась было в сторону, интуитивно готовая принять информацию на веру, но тут же остановилась. И вновь резкое движение.

– Вы друг Никишина? – спросила она.

– Думаю, что да.

– И вы знаете, где он?

– Да.

– И вы можете привести доказательства факта хищения со склада?

– В деталях, но нам нужно знать, беретесь вы за это дело или нет.

– Зря вы так. – Рогожина насмешливо покачала головой. – У вас уже был беспроигрышный вариант, когда вы позвонили в мою квартиру: вы мне все рассказываете, и я, хочу – не хочу, вливаюсь в вашу компанию. Потому что буду знать слишком много. Если все так серьезно, то это дело ведет ФСБ, не случайно в прессу не просочилось даже капельки правдивой информации. И нетрудно догадаться, что будет с человеком, если ФСБ узнает о его информированности в таком деле. Расчет у вас верный: даже если вы скажете мне, где сейчас находится Никишин, я не захочу сообщить об этом куда следует. Потому что «уеду» вслед за ним; я журналистка, и этим все сказано.

– Вообще-то вы можете позвонить инкогнито, и Никишина арестуют.

– А какой мне смысл звонить, если подтвердится, что он не совершал преступления? Если бы я знала обратное, и то, может быть, поколебалась. Секунду-другую. Короче, вы нагло втянули меня в эту историю, и нет смысла спрашивать меня, согласна я или нет. Не знаю, найдем мы с вами связь Дробов – Никишин, но… – она развела руками, – куда деваться. Попробуем.

Образцов улыбнулся. О беспроигрышном варианте они даже и не подумали, Рогожина сама быстро расставила все по своим местам, «разжевала» походя. Такой человек им просто необходим.

– Так вы хотите услышать все в подробностях?

– Я же сказала, что да. – Светлана сделала приветливое выражение лица и любезно спросила: – Может быть, чаю для начала?

– Можно, – ответил Образцов. – Пять чашек. Я схожу за остальными.

– Сколько?!

– Пять.

– Мама… – прошептала Рогожина. – У нас гости.

Мама не слышала, продолжая возиться на кухне.

Юлька слегка нервничала. Она видела, какими глазами смотрела на Антона эта журналистка. Стекла ее очков рассыпали искры, когда Антон говорил: «У меня не было другого выхода, я защищался. Даже не помню, как в моих руках оказался штык-нож, я действовал инстинктивно…»

«Дальше!» – галогенно орали глаза журналистки.

«Когда я отстрелял последние патроны…» – словно издевался над Юлькой Антон.

Девушка боялась, что стекла очков Рогожиной сейчас лопнут от накала страстей, и Антон получит осколочные ранения. Потом Юля неожиданно улыбнулась: скоро беглец в своем повествовании дойдет до главного действующего лица – до нее, и тогда она скажет: «В то утро я проснулась первой, Антон спал, я поцеловала его…» Не забыть про щи, такая деталь должна подействовать сногсшибательно.

Через некоторое время пришел с работы отец Рогожиной, Светлана бесцеремонно отправила его с матерью «в гости».

Закрывая за родителями дверь, она даже не могла подыскать определения тому, что так неожиданно свалилось ей на голову.

– Вы где-нибудь остановились? – спросила она, входя в комнату. – В гостинице?

– Нет, – ответил Образцов, – мы только сегодня приехали. У меня тетка работает в общежитии, думаю, устроит нас. Предварительно мы договорились по телефону.

Рогожина кивнула.

– Смотрите, а то я могу устроить пару номеров в гостинице. Правда, недешево, и плюс что-то типа «Абсолюта». Не хотите?

– Хотим, – тут же встряла Юлька. – Мы с Антоном поселимся в гостинице. Так будет лучше. Да и тетке Сергея придется не так хлопотно.

Антон, взглянув на нее, покачал головой:

– Отпадает. В гостинице нужно регистрироваться, а в общежитии на нас не обратят внимания. У меня даже паспорт чужой. – Паспорт Антону одолжил одноклассник Юльки Володя Сквозняков, который находился в числе тех, кто провожал Антона в Чапаевск. Внешне они были чем-то схожи.

Разговор с журналисткой закончился поздним вечером, хотя на улице было еще светло. Образцов позвонил тетке и сказал, что они будут через час. Назавтра было назначено несколько важных мероприятий, одно из которых для Антона стояло, пожалуй, на первом месте: ему необходимо было каким-то образом увидеться с матерью.

– Ты что, Антон, сейчас нельзя, – Юлька заглянула в его тревожные глаза. – Тебя будут ждать дома, и мы ничем не сможем помочь тебе.

– Правильно, – поддержал ее Сергей. – Засады, может быть, в доме и нет, но наблюдение установлено точно.

– Утром около восьми мать пойдет на работу.

– Ты думаешь, за ней не следят?

– Я так не думаю.

– Тебя повяжут, и все, – сказал Сергей. – Мы даже передать ей ничего не сможем – ни записки, ничего. Если положить записку в почтовый ящик, и то ее через минуту вытащат и заставят прочитать вслух.

– Она должна знать правду. Каково ей чувствовать себя матерью убийцы?

– Я понимаю тебя, Антон, но ты погубишь все дело. Теперь оно не только твое.

– И все же матери нужно все рассказать.

Юлька боялась смотреть на Антона, она чувствовала, что у него в глазах стоят слезы. Его матери, что и говорить, было сейчас хуже, чем самому Антону. В сто раз хуже. Как бы встретиться с ней?

– У меня есть план, – заявил Антон. – Приедем в общежитие, обговорим детали. Я думаю, утром она обо всем узнает.

– Что за план? – спросила Юля.

– «Привлеки к себе повышенное, откровенное внимание, сконцентрируй его грубо, но неожиданно, и тогда решение придет само». Так учил меня капитан Романов.

* * *

Дробов, войдя в свой кабинет, вызвал по телефону Николая Иванова. У колыбели штурмовых отрядов Гитлера стоял знаменитый Эрнст Рем, капитан кайзеровской армии, а в «Красных массах» подобным отделом заведовал подполковник в отставке сорокалетний Николай Иванов. Дробов не знал, как выглядел Эрнст Рем, но, судя по описаниям, которые он нашел в нацистских отчетах, Рем и Иванов были чем-то схожи: приземистые, оба с перебитыми носами и со множеством шрамов на лицах. Только Рем все же продолжал служить в Веймарской республике, а Иванов даже не дотянул до пенсии.

Начальник Sturmabteilungen, впрочем, точнее было бы называть этот отдел службой безопасности, появился перед Дробовым через три минуты. Мигнув покрасневшими глазами, он опустился на стул.

– Что насчет Никишина? – спросил Дробов, даже не поздоровавшись.

Иванов покачал головой.

– Пока ничего хорошего. ФСБ и МВД с ног сбились.

– А мы?

– Мы тоже.

– Значит, – невесело констатировал Дробов, – хоть что-то положительное в этом деле есть.

– Ты о чем? – спросил удивленный Иванов. Он долго служил вместе с генералом и пользовался правами личного друга.

– О том, что Никишина пока не нашли ни милиция, ни ФСБ. У нас еще есть шанс. – Он сурово вгляделся в упитанное лицо подполковника: – Смотри, Николай, не упусти его.

– Да… Я сделаю все возможное и… невозможное.

– Я верю тебе. А теперь скажи мне, по твоим соображениям, где сейчас может находиться Никишин? В Самаре он или уже в Москве?

Иванов хотел пожать плечами, но вовремя вспомнил, что Дробов не любит этого жеста, означающего неопределенность. Секунду помолчав, начальник службы безопасности ответил:

– Трудный вопрос… Я склоняюсь к тому, что он все-таки уже в Москве. Рано или поздно он пойдет на контакт с матерью – или позвонит ей, или даст знать о себе другим способом. Для него сейчас нет важнее задачи, чем успокоить мать, сказать ей, что с ним все хорошо.

Дробов хмыкнул. Иванов уточнил:

– Относительно хорошо.

– Милиция не усилила наружное наблюдение за домом Никишиных?

– Нет. По-прежнему от трех до пяти человек. Вероятно, их мнение отличается от моего. Пока они думают, что Никишина в Москве нет, отсюда отсутствие засады и только пост наружного наблюдения.

– А сколько выставил ты?

– Наше число неизменно: семь человек.

Дробов встал, пройдясь по кабинету, остановился у окна.

– Никишин, если предположить, что этот кретин Романов что-то выдал ему, попытается выйти на нашу организацию. Причем в любом случае без помощи милиции и чекистов, которые сами рады видеть его мертвым. Представить Никишина даже в компании десятка человек смешно, не то что одного. Значит, у него все-таки должны быть… единомышленники, помощники. Вот дальше этого я действий Никишина понять никак не могу. Ему так или иначе придется выходить на ФСБ, вести торги по поводу своей жизни. Для этого ему нужны неопровержимые доказательства о причастности к этому делу нас. – Дробов вернулся к столу, неожиданно ударив кулаком по его поверхности. – Вот сукин сын! Один разворошил несколько осиных гнезд. Знаешь, Николай, с каждым днем я чувствую себя все беспокойнее. У Никишина практически нет никаких шансов, вот это и беспокоит. – Дробов помолчал. – Именно это беспокоит. Сколько раз я ставил себя на его место, и ничего не получалось, везде тупик, капканы.

– Я думаю, что главный капкан ему все же не удастся обойти стороной.

Дробов мрачно посмотрел на помощника.

– Ты о чем?

– По-прежнему о его квартире, о матери. В общей сложности там десять опытных человек, они вычислят его, если что-то покажется им подозрительным.

– Мне думается, тебе следует усилить наружное наблюдение за домом.

– Наверное, я так и сделаю. Поставлю на смену еще пять человек. Если честно, Григорий, моему терпению тоже приходит конец.

Дробов, привычными движениями набив трубку, вызвал начальника четвертого отдела, который имел пока небольшой штат, зато был оснащен самой современной техникой.

Появился начальник информационного центра Владимир Горшков: лобастый, с косматыми, густыми бровями. Глаза его контрастировали с резкими чертами лица: они постоянно смеялись. При встречах с Горшковым Дробов мысленно просил того не смотреть на него во время разговора. Горшков не был ясновидцем и продолжал весело взирать на шефа, не замечая его хмурого вида.

Бросив угрюмый взгляд на вошедшего, Дробов спросил:

– Вы по-прежнему слушаете разговоры наружного наблюдения?

– Конечно, шеф, – немного обиделся Горшков. – Частота на милицейских рациях постоянная. И чекисты, которые по одному-два человека в сутки дежурят вместе с милицией и поддерживают связь со своими, тоже контролируются нами. Люди в нашей группе наружного наблюдения постоянно слышат их – и МВД, и ФСБ.

– А они могут поменять частоту? – Дробов явно беспокоился за радиоперехват, хотя несколько лет работы с Горшковым показали, что проблем в четвертом отделе не существует. В этом была заслуга как самого Горшкова, так и главы «Красных масс», мгновенно реагирующего на любую просьбу начальника центра: нужен новый, более современный компьютер – пожалуйста; новые радиостанции, антенны – нет проблем. Сбоев в работе не было, Горшков по запросу Дробова мог запросто выдать ему любое пейджинговое сообщение или дословный разговор по сотовой связи любого человека вплоть до министра обороны. Все данные радиосвязи скрупулезно переносились на компьютер, который перерабатывал информацию, копируя в электронные библиотеки каждое слово. Если бы Дробову понадобилась информация на какого-нибудь Санька, звонившего 20 января 1997 года по сотовой связи, компьютер в считанные секунды выдал бы все телефонные разговоры за это число, где кем-либо из абонентов было произнесено слово «Санек».

Информации скопилось так много, что ее приходилось периодически сбрасывать с винчестеров на магнитооптические диски. То же самое было и с сообщениями по пейджингу. Однако что касается обычной телефонной связи, тут Горшков был практически бессилен. Чтобы прослушивать определенную линию, нужно было пользоваться старинным методом – ставить «жучок».

Организация Дробова не была единственной, где на таком высоком уровне велись радиоперехваты. В Москве и во многих других больших городах России существовали специализирующиеся на радиоперехвате фирмы, в которых за деньги можно было получить необходимую информацию или же сделать заказ на прослушивание и сбор конкретных сведений, что, конечно, было несколько дороже.

Подобные работы ведутся, конечно, и в ФСБ, и МВД; у последних, правда, все это выглядит тускло и не на таком уровне, как, к примеру, у того же Дробова.

Сейчас аппаратура Горшкова, помимо общего радиоперехвата, была настроена на два кодовых слова: Никишин и Антон. Как только в эфире звучало одно из них, компьютер реагировал, посредством специального программного обеспечения происходила оцифровка, голоса превращались в символы, и на принтер выдавалась запись беседы или сообщения. Пока были только промахи, нужное имя по радио до сих пор не прозвучало.

По приказу генерала Горшков вынужден был составить целый кадастр кодовых слов, так или иначе интересующих генерала. Хотя сразу (как в случае с Антоном Никишиным) на принтер они не шли. Прикладной администратор – специальная программа, регулирующая процесс поиска ключевых слов, через определенные промежутки времени выводил на экран монитора информацию о работе программы. В частности, Дробов интересовался любыми телефонными или пейджинговыми сообщениями, где фигурировали слова: церковь, синагога, муфтий, мечеть, имам, раввин, священник, бетар, бетаровцы, Байт-Алла и многие другие, которые Дробов лично вручил Горшкову. Когда на радиоволне звучало хоть одно из этих слов, в четвертом отделе тут же делалась распечатка сообщения и ложилась на стол генералу.

– Они могут поменять частоту? – повторил Дробов свой вопрос. Такому специалисту, как Горшков, он мог простить многое, вот и сейчас он даже не заметил, что начальник информационного центра не только пожал плечами, но и развел руками.

– Не знаю, шеф. Я бы не поменял.

– Вот как?

– Да. Зачем это? Но беспокоиться вам нечего, Григорий Иванович, у меня все под контролем. Вторым человеком, кто услышит об Антоне Никишине, будете вы. Первым буду я. – Горшков не сдержался и коротко рассмеялся.

«Он уверен в себе, – подумал Дробов, глядя на улыбающегося подчиненного. – И это хорошо». Сейчас генерал вдруг почувствовал, что обязательно возьмет Никишина, возьмет первым.