Текст книги "Вольные стрелки"

Глава 7
Подземный король

Майор Бармин тщетно ломал голову над тем, как ему выйти из тупика. Он был бы рад найти выход, но как это сделать?

У каждого человека есть свое любимое место отдыха. Вот и у Бармина появилось такое, где он чувствовал себя подземным королем...

Это случилось два года тому назад. Дул сухой жаркий ветер, как будто дело происходило где-то между Багдадом и Басрой, а не в России. Бармин, отирая пот со лба то носовым платком, то рукавом рубашки, легко представлял себя на месте Индианы Джонса. В какой-то момент он рассмеялся над тем, в какой форме родилось у него это сравнение. Но смех его был короток, как икота.

Жара. Невыносимая жара. Солнце палит до одури. Ветер гонит пыль и вбивает ее в полуобнаженные тела. Бармин, стоя на краю котлована, искренне удивлялся двум вещам: как его солдаты выдерживают такую адскую жару и как он сам попал в это пекло с заданием докопаться до центра очага. Но лопата ударилась всего-навсего в свинцовую оболочку кабеля связи...

– Товарищ майор, – подал голос Николай Абазе, – а как кабель проводят по дну реки, вы знаете?

Бармин ответил не сразу – он в это время прикуривал сигарету, которая, по его ощущениям, могла вспыхнуть от очередного порыва обжигающего ветра.

– Знаю, – наконец отозвался он.

Майор частенько выезжал вместе с бригадой из десяти-пятнадцати солдат по той причине, что получал приказ лично от высокопоставленных чиновников Минобороны и был готов отчитаться за качество немедленно, как из-под земли, потому что у генералов не было привычки ждать. Он командовал батальоном, однако не мог передоверить важное задание, поступившее от важных людей, даже своему заместителю. Что касается конкретно этого случая, то в любое время здесь мог появиться генерал-лейтенант Волоков, которого называли мэром военного городка Черный.

– Первое, что делают при заглублении кабеля в донный грунт, это срезают бульдозером спуск и выход из воды кабелеукладчика, очищают от камней и корней деревьев. Потом кабелеукладчик устанавливают на одном берегу, а тяговую лебедку, соединенную с укладчиком длинным тросом – на другом.

Бармин указал рукой на противоположный берег, поросший тальником. Он четко представлял, о чем рассказывал, пусть академично, а не своими словами.

– Кабель проверяют на герметичность, смотрят, нет ли видимых повреждений, прозванивают, а уже потом катушку с кабелем устанавливают на кабелеукладчик.

– А сколько времени нужно, чтобы проложить кабель с этого берега на другой?

– Ну... часа полтора, не больше. Здесь ширина реки метров сорок, а скорость прокладки может достигать семидесяти метров в час.

– Значит, за полчаса проложили.

Майор не согласился с Абазе:

– Военный заказ, сечешь? Кабель проводили сами военные. Его закладывали в грунт на предельно гарантированную глубину.

О предельно гарантированной глубине могли сказать и его подчиненные. На суше кабель был заложен в траншею трехметровой глубины, имел снизу подсыпку, сверху засыпку слоем мелкой земли; лопаты военных строителей не встретили на пути камней или шлака. Сверху он был защищен бетонными плитами. Кто и по какой причине снял одну из плит, оставалось только гадать.

Майор надолго задержал взгляд на строении, которое напоминало силовую станцию. Он подумал о том, что внутри находятся несущие конструкции, желоба изолирующих и разветвительных кабельных муфт.

На противоположном берегу находился коллектор – круглой формы тоннель для подземных коммуникаций. Здесь он был построен открытым способом, равно как и под уличными покровами, а под магистралями глубина коллектора достигала пятнадцати метров. Разумеется, этот коллектор был ведомственным; скорее всего, он вливался в общегородской коллектор с его кабелями связи, силовыми кабелями, воздуховодами и водопроводами, – и если так, то исключительно из экономических соображений.

...Прошло два года, а шляпа и кнут Индианы Джонса по-прежнему не давали Бармину спать спокойно. Он не боялся крыс, и слизняки на стенах не вызывали у него отвращения. По большому счету, он с головой окунулся в ролевую игру.

Бармин десятки раз спускался в коллектор через колодец и раз пять или шесть проникал туда через длинный, под уклон, тоннель. Он бы не обнаружил его, если бы не правый рукав коллектора, который и вывел его наружу.

В этом месте ручей едва пробивался из-под бурьяна, там окраина кладбища походила на огуменник, в котором некогда обитали бомжи. На прогнившем заборе покоробленный от дождей и жары кусок ДВП с поблекшим предостережением: «Территория охраняется служебными собаками!»

Место входа в коллектор находилось возле одного из прудов, разделенных дорожной насыпью с переливной системой. Один проход был сквозным и действительно соединял два пруда во время паводков, а другой вел прямиком в коллектор. Он был достаточно высоким, со сводчатым потолком. В тот знаменательный день Бармин вышел из коллектора этим путем, найдя дверь на прогнивших петлях. И уперся в решетку. Она тоже держалась на честном слове и подалась, когда майор налег на нее плечом. Он смотрелся весьма странно: мокрый, в каске с фонариком, на границе мира живых и мертвых, как стражник этого рубежа.

Он поставил решетку на место и привалил кирпичами, чтобы держалась. Быстро сориентировавшись, тем же вечером он подошел к этой же решетке, только с обратной стороны. И первое, о чем он подумал, было: теперь у него есть место, где он мог переждать и атомную войну. И по ощущениям это было круче, чем квартира в элитном доме. Он не кривил душой и не променял бы эту канализацию на вожделенные квадратные метры. Позже он поменял точку зрения, но вскоре снова вернулся к исходнику.

Еще одним вознаграждением майору Бармину стал другой секрет. В одной из стен просторного подземного помещения была сделана ниша – низкая и глубокая. На поверку она оказалась началом еще одного перехода, в этот раз в виде трубы. Потому что трубу, как и тоннель, легче всего проложить по дну реки. Теперь майор точно знал, куда ведет эта натуральная нора: на противоположный берег. Отсюда можно было попасть прямиком в военный городок Черный.

Майор нечасто бывал здесь. И время его визитов было ограничено работой его фонарика: максимум два часа. Когда свет начинал тускнеть, майор собирался домой.

Вот и сегодня, когда луч фонарика заметно пожелтел, майор заторопился. Собрал со стола все бумаги, над которыми буквально корпел, сунул их в карман и не заметил, что один лист упал на сырой пол.

Глава 8
Раскаты

Сегодня в 8.45, когда все сотрудники «комитета» собрались на планерку, ожидая только Михаила Гриневского, рука дежурного потянулась к телефонной трубке. Его попытку позвонить в офис пресек высоченный, под два метра, старший опергруппы, майор Бахтин:

– Убери руку, урод!

Бранные слова ему были не к лицу. Одет майор был с иголочки, пострижен – волосок к волоску, благоухал французским одеколоном – не каким-то там модерновым «Хьюго», а классическим One Man Show. Похоже, это был его рабочий одеколон. Когда Бахтин вошел в помещение, дежурный уловил запах начальных нот, а когда пообещал последнему отстрелить руку – распространил основные, а в шлейфе оставил амбру, бобы тонка... Какой уж тут мат?

Он выглядел так, как пахнул. Как будто пришел в телестудию, чтобы проконсультировать средний бизнес в прямом эфире.

Дежурный хоть и выглядел глупо, но был умнее этого холеного хлыща. Потянувшись к телефонной трубке, ногой нажал тревожную кнопку, заодно активировал скрытый в стойке микрофон. Таким образом, «люди-Х» могли слышать все, что происходило на ресепшене.

Когда Гриневский появился в офисе, он уже знал, что у него гости.

Сотрудники выстроились так, как если бы учились в одном классе и ждали заветных слов фотографа: «Внимание... снимаю!»

Бахтин поздоровался с Грином и назвал свою должность в управлении, из его уст прозвучало еще одно имя – прокурора, надзиравшего за исполнением Закона о частной детективной и охранной деятельности и выдавшего санкцию на обыск харламовского агентства.

– Сами покажете, где искать аппаратуру, или?..

– Она в тех же коробках, в которых вы нам ее и вернули. Не надоело, а? – спросил Павел Цыплаков.

Бахтин пожал плечами: то ли да, то ли нет. Своим визитом он подчеркивал ограничение действий частных сыщиков. Это был уже второй обыск с начала года. В середине января оперативники Бахтина изъяли всю аппаратуру, которая подпадала под определение следящей, записывающей, прослушивающей. Как и в прошлый раз, сегодня Бахтин, зачитав им права и несколько положений из устава, уточнил у Цыплакова:

– Ты что-то говорил про коробки с аппаратурой. Где они?

– Костя, покажи, где коробки, – попросил товарища Цыплаков. – Вы сами справитесь или помочь вам донести их до машины?

– Да уж сами как-нибудь, – ответил Бахтин.

Через полчаса Грин в своем кабинете поделился с Цыплаковым своими мыслями. Покачав головой на тонкой шее, он сказал:

– Разлогов раскрыл часть своих связей в МВД.

– Думаете, рейд Бахтина – не плановый?

– Показательный, – однозначно подтвердил Гриневский. – Мы затронули интересы управленческой верхушки Минобороны, нас предупредили. Нужно поставить в известность шефа.

* * *

Последние пять дней Влад Мошнов и его старший брат вели слежку за Барминым и ничего подозрительного в его поведении не заметили. Утром за ним приезжал «УАЗ», вечером отвозил его домой. И только вчера после обеда майор изменил свое расписание. На личном авто (у него была седьмая модель «Жигулей») он приехал в Лианозово и запарковал ее на территории «Ашана». Но в сам торговый центр не пошел. Он направился к заброшенным участкам. Их было всего пять, но они создавали картину бесчисленного множества на бескрайней земле. Путь майора лежал мимо ржавых ворот и дырявых емкостей для воды, мимо покосившихся халуп и спинок кроватей, приспособленных под забор. И – заросли, заросли, заросли; болотные кочки, тучи гнуса.

Бармин ступил на дорожную насыпь, которая разделяла два пруда. Остановился посередине, воровато оглянулся и... спрыгнул вниз. Когда братья Гекко подбежали к тому месту, майора и след простыл.

– Хорошее место для отрыва от преследования.

– Не говори ерунду, – оборвал старший младшего, отчетливо представляя второй выход из коллектора – через вертикальный колодец на берегу реки.

Они прождали Бармина часа два. Старший готов уже был согласиться с братом: майор действительно оторвался от преследователей, используя подземные коммуникации, но это означало, что он заметил слежку.

Но вот они снова увидели Бармина. Проследив за ним до машины, они прекратили слежку.

И вот сегодняшним утром Гекко-младший, экипированный соответственно мероприятию, вошел внутрь коллектора, а брат остался подстраховать его снаружи.

Влад давно не спускался в коллектор – наверное, больше года. Обутый в резиновые сапоги, он подошел к первой двери и открыл ее. Ржавые петли не скрипнули; как веслам в уключинах, им для смазки годилась только вода. Фонарик на его шлеме рассеивал свет, а не бил пучком, и спецназовец будто передвигался по освещенной комнате; каждый уголок, в сторону которого он поворачивал голову, открывал ему свою маленькую тайну.

Закрыв эту дверь, нижняя часть которой представляла собой решетку, он оказался в шлюзе: точно такая же дверь находилась на тридцать метров дальше; до нее не доставал рассеивающийся свет от фонаря.

Вода доходила ему почти до колена, поэтому Гекко передвигался не спеша, чтобы не зачерпнуть ее сапогами. Однако в середине шлюза в кирпичном полу образовался приямок, причем не по центру коридора, а в стороне. Гекко вдруг сместился в сторону. И коротко выругался, зачерпнув сапогом воду.

Человеческий вскрик нарушил полную гармонию этого подземелья. Здесь привычными были только звуки воды, падающей в воду – всплески и тихий рокот неспешного потока.

Гекко открыл очередную дверь и шагнул за высокий порог...

«Ничего себе, – прошептал он, осмотревшись, – рабочий кабинет. Да у Бармина не все дома!» Точно по центру сырого помещения стоял стол. Удивительно, что тот не разбух от воды. Разве что шпон отслоился с ножек. У стены нашла себе место медицинская кушетка с поблекшей зеленоватой клеенкой. Здесь не хватало только шкафа с медицинскими инструментами, пришел к неожиданному выводу Гекко.

Он обошел стол кругом и выдвинул стул. Попытался реконструировать вчерашние события. В этом помещении, которое Влад назвал рабочим кабинетом, майор Бармин мог сидеть за столом, лежать на кушетке, мерить его шагами вдоль и поперек. Также он мог залезть в трубу: полторы сотни метров, и он на другом берегу. Только наружу не выбраться: выход заварен.

Когда Гекко садился за стол, луч фонаря высветил на влажном полу скомканный лист бумаги. Он развернул его и прочел:

«Начальнику ГУВД г. Москвы от Бармина А.С. Довожу до вашего сведения, что группа так называемых «вольных стрелков», причастных к убийствам милиционеров в Подольске, возглавляемая капитаном Глумовым, готовит новую акцию, направленную против бизнесменов, входящих в чеченскую диаспору. Опасаясь за свою жизнь, я...»

Дальше несколько строк были зачеркнуты. Майор сделал из этого экземпляра черновик и на нем оттачивал варианты.

«Ой, дурак... И ведь жаль мужика», – подумал Гекко. И добавил вслух:

– Жаль...

Глава 9
Как это было

Цыплаков звал Светлану Ипатьеву Чайкой. Почему – и сам не знал. Наверное, потому, что она уже начала превращаться в вольную птицу. Ее ждет легкий флирт и бурный роман. Он врежется в память; поначалу яркие воспоминания будут тускнеть с каждым днем. А когда погаснет последнее, она снова сорвется в теплые края и привезет целую сумку пробок от шампанского – вот сколько в ее честь грохнуло залпов. «Нет, не привезет она с собой эти отзвуки любовной канонады, все это мои фантазии, замешанные на легкой, как ее неповторимый флирт, моей ревности. Лети, Чайка!» – подогнал ее Цыплаков.

Нет, он не испытывал сильных чувств к Светлане. Самое сильное, на что он был способен и согласен, – это перепихнуться с ней. Не по-быстрому, а неистово, насколько хватило бы у него сил.

Его мечтания безжалостно прервал телефонный звонок, будто накаркал. Конечно, перепихнуться – это звучало грубо. «А что там помягче в моем вокабулярии?» – спросил он сам себя. Потом нажал кнопку вызова и сказал свое двойное-обычное: «Да? Алло!» Что порой, в зависимости от настроения, звучало как диалог: «Да?» – «На!»

Мужской голос назвал Цыплакова по имени-отчеству, затем представился: «Это Антон Миркович». Причем с такой простотой, как будто был одноклассником Цыплакова, жил этажом выше и готовился сообщить, что сейчас к нему спустится.

Цыплаков вздохнул. Его охватило такое настроение, что требовалось время втянуться в ненавистный производственный процесс... Он выдержал необходимую ему паузу.

– Да, Антон Михайлович. Слушаю. Что у вас случилось?

– Случилось?.. Да, пожалуй, ничего. У меня для вас есть инфа, но слить ее по телефону я не могу. Вы знаете, где я живу?

– Я знаю ваш адрес. – Цыплаков выдержал еще одну непростую паузу. Он не должен был ехать на встречу с клиентом без поддержки синхрониста – так они называли второго оперативника в паре. Сегодня в паре с Цыплаковым стояла Светлана Ипатьева. По инструкции, Цыплаков должен был связаться с ней; решение принимал он, как старший, но действовать они обязаны только в паре. Как сказал бы шеф, никакой самодеятельности.

А Светлана собиралась в дорогу...

– Ждите, – отрезал Цыплаков. – Я приеду.

– Когда вас ж...

– Просто ж-ж, – со злостью перебил он. И нажал на клавишу отбоя.

Через пару минут он уже был во дворе и открывал гараж. Мысленно проложив маршрут до адреса Мирковича, через минуту он уже вписывался на своей «восьмерке» в вечерний поток машин.

Он нарушил инструкцию, и от этого у него засосало под ложечкой. Он снова вынул телефон и позвонил Ипатьевой из машины. Позвонил на домашний. Тишина. На сотовый. Светлана долго не отвечала. Цыплаков выкатил готовый образ своей сегодняшней синхронистки. Она в душе. Ее размытый силуэт проецируется на матовую полупрозрачную шторку. Она матовая от пара горячей воды и ее разгоряченного тела...

– Да? Алло! – Светлана безукоризненно скопировала с Цыплакова. И тихонько рассмеялась в трубку. – Ты где?

– Мысленно рядом с тобой, – честно признался Цыплаков. – За шторкой в душевой.

– У меня в ванной нет шторки.

– Весь кайф обломала...

Он оказался в положении следователя, которому поступило предложение фигуранта о приватной встрече. Что, собственно, и имело место.

– Я еду к Мирковичу.

– Так, еще раз, – прозвучал ее строгий голос.

Он представил Ипатьеву в спальне. Она складывает одежду в дорожную сумку. В руках у нее очередной топик. Она не торопится убрать его в багаж, а все потому, что заявление ее синхрониста поставило ее в тупик. Кажется, она действительно хотела услышать подтверждение.

– Мне позвонил Миркович. Не хотел отрывать тебя, Светка...

Она выругалась:

– Это моя вина. Я дала Мирковичу наши контакты, твой подчеркнула: а я, мол, уезжаю на юга, мне не звони.

Цыплаков помнил об этом. Тогда он не придал этому особого значения. Но результат налицо: Миркович позвонил ему, когда звонок должна была принять Ипатьева.

Цыплаков поторопился ее успокоить:

– Все нормально. Только в отделе не трепись.

Ипатьева заметно повеселела:

– Расскажешь потом, как все было.

– Да, отзвонюсь еще сегодня.

– Погоди, не выключайся. Знаешь, я подумала и решила: привезу тебе морскую раковину, чтобы ты смог слышать шум моря, в котором я купалась.

– Лучше подари мне свои пляжные туфли. Хочу услышать отзвук твоих шагов.

Она медленно положила трубку. Конечно, она разговаривала по мобильнику, но воображение Цыплакова нарисовало обычный телефонный аппарат с витым проводом. И завитков на нем прибавилось – это Светка накручивала на палец одну спираль за другой...

Он думал о том, что почти угадал. Квартира Ипатьевой напоминала бардачок в его машине. На кровати лежала дорожная сумка, рядом высилась горка одежды. Ипатьева решала, что брать с собой, а что надеть в дорогу, то есть почти неразрешимая задача.

Он без труда отыскал место для парковки, фактически напротив подъезда. Миркович жил в пятиэтажке на последнем этаже; единственный плюс – отсутствие соседей сверху. Неужели размаха Мирковича, секретаря жилищной комиссии, не хватало на улучшение собственных жилищных условий, хотя бы в плане этажности и «районности»? – недоумевал Цыплаков.

Он взбежал на пятый этаж, на ходу вынимая трубку, нажал клавишу вызова, как раз остановившись напротив квартиры номер 19. Дверь была поистине уникальной. Казалось, она открывала проход в далекие брежневские или хрущевские времена и была обита дерматином. Бронзовые шляпки обивочных гвоздей матово поблескивали, собравшись по периметру, вокруг «глазка» образуя почти живые морщины...

Обивка была старой, и за долгие годы никто не проткнул ее ножом, не прижег сигаретой. Она внушала доверие. От нее веяло теплом самого безопасного и стабильного времени. Цыплаков собрался было нажать кнопку звонка, как вдруг заметил, что дверь чуть-чуть приоткрыта... Как оперативнику, ему выдался шанс застать Мирковича врасплох. Он мог проследить процесс ожидания хозяина квартиры-клетушки. В его мозгу словно щелкнуло реле и включило воображение. Миркович не видит, как входит его гость, так как сидит за круглым столом в центре комнаты, руки у него... нет, они не на поверхности стола, он прячет их под столом, щелкает суставами, нервничая, как говорится, ломает пальцы.

Дверь не скрипнула, будто петли были недавно смазаны маслом. Цыплаков втянул носом воздух и уловил аромат свежей выпечки. Только сейчас осознал, почему решил войти к Мирковичу, не позвонив в дверь, действуя так опрометчиво. Запах с кухни просочился через приоткрытую дверь и создал образ домашнего уюта и спокойствия. На свете не было ничего более теплого и безопасного, чем запах домашних вкусностей.

Вот и еще один безобидный образ соткался в его сознании.

Цыплаков снова подумал о Светлане Ипатьевой. Неожиданно вспомнил о том, что «вторая» ее кличка – Шелковая Моль. Прозвал ее так Костя-Хан, подслушав «машинное караоке» с участием Ипатьевой. Она подпевала Паскалю («Твоя игра не стоит свеч, твоя любовь не стоит слез... Ты солгала себе самой, зачем в ту ночь он был с тобой? Твоя любовь была как шелковая, шелковая боль...»). Костя сидел на месте пассажира в «битой «шестерке» Ипатьевой и подыхал от «нытья» Паскаля и подвывания Светки. В этом ключе ему и показалось, что «любовь была как шелковая моль», а не «боль». Едва он об этом подумал, как настроение у него поднялось, и он заявил Ипатьевой: «Я буду звать тебя Шелковой Молью». Светка ответила с вызовом пятиклассницы: «Ладно. Тогда я сгрызу твои шерстяные носки».

Цыплакова вел в квартиру Мирковича живой, не без доли вызова голос секретаря жилищной комиссии, прозвучавший в трубке всего полчаса тому назад. Натурально, он догонял голос Мирковича, не расставаясь с ним, и он в этой связи был его путеводной нитью и вот настиг на пороге его квартиры.

...И снова Цыплаков ощутил давление дежавю. Картинка, рожденная его воображением, накладывалась на гораздо более приземленную действительность. Миркович сидел за столом; рук его действительно не было видно. Но они прятались не под столешницей – казалось, он сидел прямо на них, подведя ладони под себя.

Цыплаков уже знал, что увидит, сближаясь с хозяином квартиры. Руки Мирковича, скованные наручниками, были заведены под сиденье стула, на котором он сидел, и в таком положении, любимом киношными операми и реальными бандитами, он был надежно скован и готов отвечать на любые вопросы. Впрочем, он их дал и умолк навсегда. Кто-то, побывавший у Мирковича до Цыплакова, выстрелил секретарю жилкомиссии в левый висок; правого он лишился мгновенье спустя после выстрела. Крови было немного. Наверно, потому, что после выстрела он оставался сидеть.

Название пистолета, за которым Цыплаков потянулся, носило туповато-устрашающее, будто из лихих 90-х, название: «кабан». Он был постоянно готов к стрельбе – хочешь самовзводом, хочешь после взведения курка вручную. Более безопасным «кабана» делала универсальная кобура, исключавшая возможность выстрела от удара или падения. Именно последнего Цыплаков и ожидал. Он был готов перекатиться через себя, перепрыгнуть через труп, который подставлял ему для упора согнутую спину, заметаться по этой квартире, которая из «клетушки» на глазах превращалась в клетку.