Текст книги "Нам бы день продержаться…"

И я решаюсь. Понимаю, что все солдату говорить нельзя, но перспективы развернуть ему можно. А он сам мою информацию разнесет среди остальных.

– Понимаешь, Мамедов, – начинаю я издалека, – хуже всего то, что нет известий о наших с тобой родных местах. Правильно я говорю? – Равиль мне кивает и смотрит, выжидает, поглощает данные. – Так вот, майор, которого мы с тобой, Файзуллой и Федей отбили на стыке, ехал на Кушак, а там, оказывается, не только обсерватория, но и центр космической связи. Ну, что-то типа космического телевидения, которое Землю снимает в непрерывном режиме. Плюс Бункер с запасами лет на двадцать-тридцать. Так что, я думаю, двинуть нам надо туда. Узнать, что там у нас дома. Осмотреться. Обстановку уяснить, оценить, а потом принять решение. По большому, если повезет, конечно, то можно и с домом по телефону поговорить. Соображаешь, Равиль? Стоит это наших усилий? Как думаешь? – От переваривания сказанного мной я прямо чувствую, как у солдата закипает серое вещество. Да, только дай надежду пацану, горы вывернет из земли и вершинами вниз воткнет.

– Прям поговорить можно будет? Бесплатно? – уточняет Мамедов с предвкушением счастья в голосе.

– Да, майор так сказал, он сильно секретный у нас и умный.

– А нам разрешат? – сомневается солдат, поджимает в тревоге губы и хмурит брови. – Там, наверное, не бандиты какие-нибудь сидят, если секретно все? Вон сколько лет Кушак стоит со своими куполами, а ни мы, ни предшественники наши ничего про космос не знали? – Размышления моего пулеметчика еще наивнее моих, но в логике ему не откажешь.

– Ну, на то он и секретный объект. Это первое. И обрати внимание – мы, пограничники, его охраняли. Практически он спрятан в погранзоне, куда другим хода нет. А насчет разрешения, так мы им пропуск покажем, – киваю я на его пулемет, – и майора предъявим. Понял, боец высокогорный? – Разбалованный моим тоном и откровениями, Мамед делает недовольное лицо и говорит с укором, волнуется от услышанного им и ошибается в звании.

– Что ж вы раньше-то не сказали, товарищ старший лейтенант? – Я усмехаюсь, опускаю лицо от бинокля и смеюсь в пыль под своими локтями.

– Ну, извини, Равиль, сам вчера только узнал. А у нас тут то война, то бандиты на левом, то раненые в санчасти, то пленные на Арчабиле. За новое звание спасибо, приедем – я звездочку в колоде обмою, – шучу я.

– А зачем? – не унимается мой пулеметчик.

– Традиция такая! Все, закончили утро вопросов и ответов – наблюдай свой сектор! – Но сегодня и сейчас здесь от Мамедова так просто не отделаешься.

– Тащ лейтенант! А когда на Кушак пойдем? – Глаза солдата горят таким желанием, что приходится отвечать:

– Вот с этими урками разберемся и поедем. Только сначала разведаем, что там на правом. А то каждый день левый – надоел уже. А у нас теперь соляры пять тонн. Четыре машины. Оружия много и боеприпасов и пополнение прибыло. Надо только дать сутки всем отоспаться. А то вторую ночь нормально не спим. – У пулеметчика только ярче разгораются мысли о доме в ореоле полученных ответов.

– Нас с Файзуллой и Шакировым в разведку возьмите! Тащ лейтенант! Мы не подведем! Нам домой очень позвонить надо! Вдруг и их там тоже бомбой побило? Помощь нужна, а мы здесь? – Как же прав ты, солдат, и не прав одновременно. Смотря с какой стороны поглядеть.

– Давай сначала от бандитов отобьемся. – Мое предложение напоминает Мамеду цель нашей леж-ки. Он проникается значимостью порученного и соглашается коротко.

– Ага. – Утыкается наконец-то взглядом в свой сектор, и мы продолжаем свое наблюдение в ожидании новых событий.

На заставу возвращаемся через два часа, после того, как залегли в охранении. На дороге, на наше счастье, все было тихо. Файзулла расположился точно напротив подковообразного поворота, но на другой стороне щели и сменил нас. По наши души примчался «уазик» с повеселевшим и сытым водителем. Проблема была только в том, что теперь его клонило в сон. Хорошо, что до нашей обители оставалось совсем немного, полтора-два километра. Доехали быстро. Суеты не было. Тихо, спокойно. Отпущенные дневальным, лошади бродят где хотят. То тут, то там махают хвостами. Удивленно поднимают головы от травы, смотрят, жуя, на нас и снова опускают морды к земле, не обнаружив ничего интересного. Правда, за два часа произошли некоторые изменения. Возле дизельки мирно стоит «КамАЗ» с цистерной. Как будто там всегда находился. «ГАЗ-66» в разломанном гараже – на месте. Второго бортового грузовика с тентом не видно. Но я думаю, что он возле баньки, которую не видно за тем, что по-преж-нему называется конюшней. Наш «уазик», как щенок возле большой собаки, замирает рядом с шишигой. Мы не спеша выбираемся из машины, позвякивая оружием. К нам навстречу бежит Боря! Если снова майор что-то вспомнил, то не пошел бы он в… Додумать мешает подбежавший сержант. Начинает с формального доклада о том, что признаков нарушения границы не обнаружено. Потом рассказывает, что и как с арчабильцами. Зевает Боря. Устал. Про майора не говорит ни слова. Приходится его спросить об этом.

– Как майор?

– Спит. Санинструктор как с теми, шо вы освободили, закончил, так у него дремлет у двери. Кровать притащил, вдоль стены поставил и поверх одеяла отдыхает. Та он тут, как они приехали, чуть с прапорщиком не подрался. Потребовал всех возле баньки построить и мыться. Каптера уел, чтоб белье им нательное поменял. Каждого осмотрел, проверил, покрасил, где надо, зеленкой и перевязал. И пригрозил, что вам пожалуется, если все его придирки не выполнят. Народ уржался. Он их на вшей проверял и к прапорщику попался. Пах хотел осмотреть на предмет насекомых. Тот его в этот пах и послал. А Черныш в ответ орет, что не пустит в столовую любого, кто не прошел медосмотр, – Боря остановился и перевел дух. Мы с интересом слушали его рассказ, который, похоже, дошел до своей кульминации.

– И что? – не выдержал паузы Мамедов и подтолкнул сержанта к продолжению описания событий. Боря так посмотрел на штатного пулеметчика, что тот отвел глаза в сторону и чуть отступил за мою спину. Я кивнул, подтверждая вопрос солдата, сорвавшийся с уст без разрешения старших.

– Та ничего! Прапорщик достал банку тушенки и галету. Раздал своим из сидора точно такие же. Демонстративно открыл и начал «трескать» алюминиевой ложкой, которую вытянул из кармашка куртки, прямо напротив строптивого «начмеда». Тот отстал от старшины девятой заставы, зато уделил огромное внимание недостаткам его подчиненных. А потом помылись холодной водой с мылом, постирали быстренько трусы и майки. Та на завтрак пошли. Ели, тащ лейтенант, так, что повар заплакал, слезы с глаз сами потекли. А много ж им нельзя было. А новоявленный начмед запретил добавку выдавать. Поел, зараза, и не уходит. Так Бадью им хлеба на столы выложил и масла по две пайки. А в чай сахара бросил двойную норму и от пуза. Потом оружие им выдали, снарягу, боеприпасы, так они его пообнимали и там, на летней конюшне у стенки их и приморило. Вон, видите – спят, бедолаги. – У единственной стены летней конюшни, среди и на снаряжении, вповалку спали выжившие бойцы девятой заставы. Кого как сон приморил, тот так и заснул на теплых камнях «летника». Объединяла их всех одна деталь. Каждый, так или иначе, держался, обнимал или прикрывал рукой свой автомат с примкнутым магазином или пулемет с ленточной коробкой. А у одного, бережно обернутая рваным камуфляжем, торчала длинным стволом из-под плеча – СВД.

– А прапорщик где? – удивился я его отсутствию.

– Так он тоже спит, – зевнул и поделился Боря информацией так, как будто старшина только это и должен делать. Заинтриговал всех. Мы как по команде уставились все на моего зама, в уме пытаясь сами ответить на незаданный вопрос.

– Ну и где? – пришлось повториться для получения уточнений. Но голова автоматически, рефлекторно и неосознанно повернулась влево от основного здания, что было перед нами, с хаотично обвалившейся общей крышей. – На складах, что ли? – усмехнулся я и представил Виктора Ивановича со «стечкиным» на поясе храпящим в овсяном хранилище и засыпанным зрелым зерном с боков. И позавидовал.

– Не, в щели, на складе НЗ и АТВ, на ящиках с тушенкой, – подытожил свой рассказ Боря и довел нас до крыльца.

– Ааа! – поразились своей недогадливости все. Ну, да. А где ж ему еще-то спать. На ресурсах, и причем на главных. И спит вроде, и как бы работает, при деле находится – охраняет имущество даже во сне.

А мы так устали и хотим спать, что перебить это желание может только тяга к холодной воде из нашей скважины и неуемный аппетит молодых и здоровых организмов моих подчиненных, Боря косится на мои руки в запекшейся крови.

– Не боись, Борь, это не моя, – Боря угукает, но смотрит уважительно. Он еще никого не убил. А я за два дня семерых положил. Лошадок наших и двух воинов ислама. – Успеешь еще повоевать, Боря. Спать. Ночью стажируешь прапорщика. Главное – местность показать и ознакомить. Посты. Система связи.

Боря отправлен спать. На заставе тишина. Мне, лейтенанту, единственному офицеру, подремать бы, возле узла связи под окошком, в тени от стены. И видно все, и связист под боком – если что, то разбудит. Но дед говорил, что на войне побеждает тот командир, кто меньше спит и больше доверяет себе, чем докладам подчиненных. А у меня незавершенных дел вагон и маленькая арба. Как бы ни хотелось вытянуться, закрыть глаза и придавить на массу, но приходится отгонять желание сомкнуть веки и уснуть, надо еще кое-что выяснить. Я, кряхтя и шаркая, загребая пыль своими бутсами, медленно спускаюсь от крылечка к конюшне.

На узле связи тут же включается лампочка вызова с «вышки часового» и гудит зуммер «Кипариса».

– Шеф ушел на конюшню, – сонно докладывает часовой.

– Шо? – переспрашивает не менее сонный Сашка Бойко или Володька в черный эбонит трубки-.

– Зуб учовгал к конюшне, уловил? – громче и злее говорит недовольный Нефедов из окопа и, не дожидаясь ответа, командует: – Дежурному скажи – отбой связи. – Фишка ведет меня по заставе с утра до вечера, и не только.

– Ага, – отвечает Володька или Сашка и тут же, не отрываясь от трубки и переключая тумблер «Кипариса» в нейтральное положение, орет в дверь узла связи, выходящую в коридор: – Дежурный?! Мля! Зуб на конюшню упилил! – Сержант не любит, когда его озадачивают вводными. Он сам мастер по раздаче заморочек.

– Брата с рацией – Зубу на связь, и чтоб как нитка с иголочкой за ним. – За мной тут же, как хвостик за Барсиком, выкатывается из узла связи один из Бойко. И идет, сопровождая сзади с Р-392 под левой рукой. Спасительная холодная вода бетонной колоды в который раз выручает меня своей прозрачной влагой. Ставлю автомат у бочки для замочки овса, закатываю рукава афганки, расстегиваю китель под облегченкой, сую панаму за пояс, подхожу к бетонной стенке с водой внутри. Нагибаюсь и ныряю своей стриженой головой почти до самого дна. Руки не сую в колоду. Вы-ныриваю, с шумом вдыхая воздух. Сгоняю воду с головы ладонями, фыркаю и надеваю панаму. Волосы на внешней стороне руки больно тянутся запекшейся кровью. Бойко стоит за спиной и ухмыляется. Интересно, это Сашка или Володька? Я бы, может, и спросил бы его, но Фариз, живой, побитый, но целый, ждет, привязанный к выстоявшей опоре, в том помещении, что осталось от свинарника. Вызываю прапорщика. Он приходит заспанный, нервный и злой. Он мне такой и нужен.

Вид недовольного и увешанного оружием Виктора Ивановича Фариза не радует. Моя рука, которую я специально не отмывал от крови, напоминает ему гибель чересчур борзого Ахмеда. Старшина разбитой заставы не церемонится с пленным. И через полчаса у меня полный расклад по противнику. База у них в здании отделения УВД Арчабиля. Оружие взято оттуда же. Половина банды, из тех, кто сейчас остался в поселке, – бывшие местные милиционеры. Остальные – бывшие урки и молодые туркмены клана главаря, родом из арчабильских. Состав – до двухсот человек. Активных боевиков не больше сотни. Лозунг – «Само-оборона, самостоятельность, самообеспечение». Да, с самообеспечением у них дело обстоит здорово – грабь, что лежит и видишь. Убивать тоже можно. На вооружении у банды БТР-82, грузовики, пулеметы, РПГ, автоматы, ружья, есть гранаты. Курбан – предводитель. Около сотни человек в набеге, где-то пятьдесят по домам и столько же активно охраняют и «несут службу» на своей базе, в здании бывшего отдела внутренних дел.

– Как думаешь, Фариз? Курбан за нами пойдет? – Пленный отвечает сразу, не размышляя, сверкнув непроизвольно зловещей усмешкой.

– Пойдет. Если не пойдет – позор. Вы оскорбили его своим налетом. Он и так хотел разобраться с теми, кто его людей побил, когда они за беглецами погнались. А теперь, после машин и оружия, он осатанеет.

– Ну-ка. Расскажи про своего Курбана. Возраст? Кто такой? Откуда? Учился? Женился? Служил в армии? Семья есть? Где живет? Братья? Родители? Рост, вес – примерно? Как одевается? Прическа? Лицо? Борода есть? Обувь – какая у него? Украшения носит? Какие? Цвет глаз? Оружие, какое постоянно с ним? Как наказывает провинившихся? Особые приметы есть? Языки знает? Все, что знаешь, рассказывай. – И Фариз выложил много интересного про своего главаря. Оставляем его пока здесь, нам не до нежностей. Постоит в тенечке, посреди свинского навоза, пообщается с выжившими поросятами, с нашей свиноматкой, боровом, глядишь, и еще что вспомнит важное. Убивать его смысла нет. Он источник ценной информации и хороший материал для обмена, акта доброй воли с нашей стороны, да и переводчик на худой конец хоть какой-никакой. Если что, то и в качестве посланника для людей Курбана использовать можно. Если доживем до переговоров. Попить мы ему даем и наказываем Архипову приглядывать за пленником. Грязнов уходит к баньке досыпать, но я озадачиваю его проверкой людей по дороге. Пусть привыкает. Виктор Иванович кивает, зевает и уходит. До боевого расчета еще есть время. Бойко откровенно дремлет на камешках летней конюшни, обхватил руками автомат, поставленный им между полусапожек, и давит массу со щекофоном в ухе. Только натянутая антенна качается над ним в такт дыханию. Интересно, где он их достал? Все ж почти в ботинках ходят. Спрашивать близнеца о его обуви некогда, да и будить его жалко. Еще подумает, что хочу их нычку раскрыть. Он мне еле до груди достанет со своим ростом. Одно слово – Бойко.

Тишина и спокойствие в послеполуденный зной мне, как командиру, нравятся, но настораживают и тревожат. Значит, что-то не так. Не озадачил, не проконтролировал, не заставил делать. Однако сам же отдыхать приказал всем. Надо снова обход делать. Очень хочется спать, но я через дежурного вызываю к себе Черныша. Мне нужен совет опытного офицера, а то, что майор умеет воевать, сомнений не вызывает.

– Как там майор? – спрашиваю санинструк-тора.

– В общем, состояние стабильное, но надо проколоть цикл.

– Когда говорить с ним можно?

– Лучше утром, тащ лейтенант.

– Ладно, захочет со мной говорить – зови сразу и буди, если сплю.

– Понял, тащ лейтенант.

– Что по людям, которые прибыли?

– Нормально все. Синяки, ссадины, порезы – заживут. Отъедятся. Будут как новенькие. Один плохой был – так я его пока в санчасть к майору положил. – Ну вот, теперь у меня два раненых. И солдатик наверняка майору все выложил, что знал и что опытный контрик его заставил вспомнить. Придется мне его самому навестить.

– Что с медикаментами? – Черныш аж подпрыгивает от возбуждения и жалуется мне на Грязнова.

– Так не дает же старшина девятой, расселся на своих ящиках, а у него там на случай войны, да для показной заставы, на которую охотиться все шишки приезжали: полный комплект – хоть госпиталь открывай окружной и хирургические операции делай. Скажите – пусть выдаст. Я тогда сумки внештатникам скомплектую и в каждую машину расширенную аптечку выдам водителям. А еще занятия надо провести по оказанию первой медпомощи при огнестрельных ранениях.

– Хорошо. Выдаст тебе старшина завтра что положено и что от всей души я попрошу.

– Сегодня! – наглеет Черныш. А ведь он прав. Придется сегодня со старшиной вопрос решать.

– Ладно, будет сегодня, эскулап. Зови старшину. Только вежливо, Черныш! Я в курсе, как вы с ним гавкались в баньке. – Черныш улыбается, но виноватым себя не считает. Да, теперь еще каптер. Надо их с Грязновым в одну упряжку увязать. Вот не было печали! Ну, ничего – нам бы день продержаться да ночь простоять… День мы вроде у судьбы отбили, теперь надо вечер и ночь себе обеспечить, а утром поглядим, у кого автомат лучше пристрелян. Из кухни давно тянет ароматом жареной архарятины с горным лучком и чесночком. Желудок возмущенно взбрыкивает, рот заполняется слюной, и я иду, как крыса за волшебной дудочкой, на запах пищи к нашему повару. По дороге попадаются Иван (Серега Иванов) и Боря, который почему-то не спит. Я останавливаюсь и вопросительно смотрю на связиста с сержантом. До кухни каких-то десять метров по коридору, но народ хочет меня. И судя по лицам обоих – дело серьезное. Опять, снова я просто чувствую, что что-то не углядел.

– Тащ лейтенант? Разрешите вопрос? – начал Шустрый. Вот так вот говорят, когда обидеть не хотят воинственного командира, который орел, крут, выпендрежен и триумфирует в своей душе, а с Олимпа землю не разглядишь у подножия. Делать нечего, останавливаюсь.

– Давай, ефрейтор, только по-быстрому. – Жрать уже хочется качественно и на уровне безусловного рефлекса, который задавил все остальные. Близость кухни и запахи, несущиеся от нее в коридор, терпению не способствуют.

– Так белье готовить на баню? – выдает каптер и на какое-то время отбивает у меня аппетит. – Суббота завтра, банный день. – Подсказчик хренов. Смотрю на него и плохо понимаю, о чем говорит солдат. «Е-мое, сегодня ж пятница! Интересно, какое число?»– Мысли в голове удивляются этому «открытию». Вообще-то он молодец, каптенармус наш, а я забегался с этим Арчабилем, взрывом, стрельбой. Мое недоумение так ясно выражается на лице, что Боря отворачивается и уходит в дверь узла связи, пряча улыбку.

– Естественно! – громогласно заявляю я. – Готовь баню, дизелюгу напряги на растопку, на боевом расчете объявлю банный день, – обещаю я.

– Ага, – отвечает Шустрый и исчезает за поворотом у выхода. Я слышу, как он прыскает на крыльце воздухом, смеется, бандит он этакий, над своим командиром. Только баню приходится перенести на воскресенье.

Полдня до вечера проходит в хлопотах. Зато на боевой расчет сил и средств становится на десять человек больше. Эти десять алчут мести, хотят доказать свою пригодность, порвать бандитов на британский флаг, и мне это на руку. Даже сильно избитый солдат с девятой заставы убегает из санчасти Черныша и становится в строй. И Арчабиль они знают, и ориентируются в нем не хуже местных. Наверняка бегали в самоволки и все ходы-выходы поселка ножками протопали. Значит, и на подступах к основным зданиям они пройдут без заминки – лучших проводников мне не найти. А старшина наверняка там еще и знакомых завел и прикормил, на то он и старшина. И этих потрясем и возьмем в оборот. А своих орлов я в обеспечение поставлю. И главное – мне нужен БТР с его крупнокалиберным пулеметом Владимирова! И боезапас к нему. На худой конец – выбить этот козырь из рук моего нарисовавшегося противника. Эх, миномет бы мне в горах, хотя бы ротный! Но о такой роскоши приходится только мечтать. Придется еще раз потрошить Фариза и брать «языка» в поселке. Но сначала майор, и идти к нему мне надо вместе со старшим прапорщиком. А правый подождет. Кушак от нас никуда не денется. Прежде надо спину заставе прикрыть слева. Угроза очевидна, предсказуема и упреждаема. Одно плохо – спать вволю не придется.

– Застава! Ра-а-авняйсь! Смир-рно! Слушай боевой расчет!..

– Товарищи пограничники, обстановка на нашем участке сложная. С одной стороны, мы с вами освободили из плена бандитов уцелевших парней с девятой заставы, захватили и вывезли склад НЗ и АТВ. Пополнили запасы солярки и обзавелись техникой. Это наш плюс. С другой стороны и по словам пленного, мы разворошили осиное гнездо, и против нас теперь слева есть противник с максимальной численностью до двухсот бойцов и БТР. – После упоминания о двухстах басмачах по строю прошла тревожная волна озабоченности. Обкатку БТР и танками проходили все. Что творит КПВТ своими пулями, солдаты видели воочию на показных стрельбах. Пришлось успокоить народ. – Из этих двухсот только сто являются активными штыками. Но и этой сотни нам с лихвой хватит, если они организованно полезут на нас. О том, что у нас за сосед сверху, вы, наверное, уже наслышаны. Но мы не можем двинуться на Кушак, имея в тылу такую угрозу. Поэтому считаю необходимым совершить вылазку в направлении поселка Арчабиль с целью – уничтожить или захватить БТР, разгромить склады вооружения в местном УВД и по возможности уничтожить главаря бандформирования. Исходя из того, что было сказано – приказываю: первое… Второе… Третье… Ответственные… О готовности доложить к двадцати двум часам. Командиры отделений, старшина, каптер и водители на месте. Остальные, вольно! Разойдись и на ужин шагом марш! – Солдаты, озабоченно переговариваясь, двинули на ужин. Водителей, к моему удивлению, осталось больше, чем машин. Оказывается, корочки у всех есть, а водить нечего. Самый маленький и подвижный из освобожденных тянет вверх правую руку, отпустив при этом ремень автомата.

– Разрешите, товарищ лейтенант? – с легким акцентом выговаривает он по-русски. Я вопросительно поднимаю брови. Сержанты (Боря и Карманов-эсэсовец), каптер и старшина с интересом оглядываются на невысокого смуглого коротышку, стоящего среди шести водителей. – Рядовой Пирмухаммедов Ибрагим, – серьезно представляется он и опускает руку на ремень автомата. – Закончил учебку на «отлично», по специальности механик-водитель БТР. Вторая классность. Стаж вождения три года.

– Это как? – Чудны дела твои, господи. Его в восемнадцать лет призвали, а водительский стаж – три года. Врет, что ли? Но старший прапорщик Грязнов серьезно кивает головой с другой оконечности короткого строя, подтверждая услышанное всеми.

– Он с пятнадцати лет на тракторе у себя дома работал. Потом на машину пересел. А в селе не права для вождения нужны, а умение обращаться с техникой. Особенно, если страда на носу. Так что есть у него три года стажа. А как учебку закончил, так его к нам на «именную» и прислали. Хотели БТР пригнать, вот его и откомандировали заранее, чтоб обтерся. А у нас тут вон что произошло. А Ибрагим водитель от бога, если не врет, – пояснил старшина. Пирмухаммедов улыбался, слушая прапорщика, и радостно кивал головой с низа своего роста. – Не терпится ему покататься. А тут вы про БТР бандитский вспомнили… Вот он и пришел место механика забить, пока кого-то другого на машину не посадили. Которой нет, – усмехнулся Виктор Иванович.

– А на «КамАЗе» кто шоферит? – интересуюсь я не без оснований.

– Так он и крутит баранку! – скептически улыбается прапорщик. Вид маленького смуглого солдатика и огромный «КамАЗ» как-то плохо складываются в моей голове.

– Тащ лейтенант! Вы меня только доведите до бэтээра, я его без ключа заведу. Меня на учебке вместо инструктора в него сажали на вождении, – переживает Ибрагим, нисколько при этом не сомневаясь, что молодой лейтенант захватит бронетранспортер в два счета, на три-четыре! И делит боевую машину на себя, как будто она у нас за шлагбаумом стоит. А остальные водилы с ним конкурируют за место главного военного «руля» и «бампера» с «карданом». Мне бы его уверенность. Но приятно, однако, когда верят в тебя солдатики. Значит, кроме как матом на них орать, драть за форму одежды и заставлять порядок наводить, чего-то я делать научился.

– Хорошо, Ибрагим Пирмухаммедов, рядовой! Пойдешь со мной в первой тройке. Иди готовься. Стой! – спохватываюсь я, – а с КПВТ работать умеешь?

– Так точно! Стрелял, и не раз! – На стрельбище небось. – Все, иди! – Пирмухаммедов вприпрыжку уносится в столовую. Как мало пацану для счастья надо. Как будто я ему на велосипеде пообещал дать покататься. Спешит поделиться радостью обещанного счастья с остальными. Бежит совсем как школьник, на которого надели кучу амуниции большие дяди, чтоб поиграть в войну. Хотя Наполеон тоже не блистал высоким ростом, Чингисхан, Владимир Ильич Ленин опять же не богатыри, Гитлер, чтоб он еще раз десять сдох. Японцы, они все низкорослые, а вон как экономику подняли. До самой Фокусимы добрались! Никто не смог, кроме нас и японцев, атомную станцию взорвать. Никто, кроме нас. Правда, у них там цунами и землятрясение было. А нам даже и они не понадобились. Америкосы, они тоже пытались, но куда им до наших масштабов. Маленькие – они все настырные. Ибрагиму скажи, так он сам БТР угонять пойдет. И угонит же! Если не попадется.

Что за люди мне попались? Господи, хоть бы без потерь обойтись. Как говорил наш тактик на занятиях в поле: «Потери бывают лишь у того, у кого обстановка выходит из-под контроля, и связи нет, отходить некуда и боеприпасы закончились после полудня в пустыне», – а потом рассказывал, как он в Мозамбике чуть не помер, когда помогал создавать им регулярную армию. Заодно и про нашу систему выразился, которая их, спецов, сначала агитировала на иностранные заработки, а потом бросила его умирать от малярии в Африке. Если бы не наша любовь к спиртному, не жить бы ему. А так повезло мужику, что ящик настоящего коньяка у него под кроватью стоял. И купил он себе за ящик благородного напитка жизнь. Согласитесь – хорошее соотношение цены и объема выторгованного у провидения товара.

А просто все было. Температура за сорок, приступы все учащаются, лекарств нет. Не производят в СССР такое лекарство. Оно только у империалистов есть, а к ним хода нет – «война-с». Туточки доктор к нему пришел, болгарин по национальности. Просто пришел, морально поддержать перед смертью. Честно все подполковнику сказал. Что жить ему сутки, от силы двое, так как сгорит он от лихорадки малярийной. Посетовал, что посылают таких хороших военных в Африку, а лекарства пожалели для них прикупить у вероятного противника. Уж уходить собрался, семье помочь обещал после смерти нашего офицера. В дверях доктора наш преподаватель тогда и остановил.

– Слышь, Владко, – говорит, – раз уж помирать, так не пропадать же добру. Возьми ящик коньяка из-под кровати себе. Ведь кроме тебя никто меня проведать не пришел, ни коллеги инструкторы, ни дипломаты ответственные, ни консул, ни Родина привет не прислала с медпомощью. Заразиться боятся, гады. – Владко остолбенел – коньяк французский, больших денег стоит. Глянул на нашего подполковника, на ящик с бутылками у ног своих, на двери, за которыми жена инструктора за углом в комнате плачет, на мужика посмотрел на нашего, вернее на то, что от него осталось… И, видать, вспомнил, почему он русский язык как родной в школе учил. Как наши их Болгарию от турков спасали в девятнадцатом веке не жалея себя. Как перевал Шипкинский своими телами замерзшими усыпали рядами, но позицию не сдали.

– Знаешь что, – говорит, – зови жену. Ах да, лежи, – сам позову. – Прибежала женка в слезах, смотрит на доктора, как на колдуна, молит взглядом. Чуда просит. Доктор ее быстро просветил, что надо хоть голой плясать на улице, хоть молиться вуду, но продлить жизнь мужа на несколько часов, пока он, Владко, с этим ящиком съездит кое-куда. И съездил. И, непонятно как, где и у кого выменял ящик коньяка среди глубокой ночи на лекарство в далеком туземном Мозамбике. Лекарство, которое легально и без возможности попортить себе шкуру пулями, ножами или стрелами с ядом можно было купить только в соседней ЮАР. Вернулся часа в четыре утра, с красными глазами, нервный, взбудораженный приключением и счастливый донельзя. А подполковник наш почти сгорел к этому утреннему часу, только жена, надежда да природная вредность укоренившейся привычки идти до конца, наперекор любому препятствию, не давали ему сдаться и упасть в спасительное небытие, из которого нет выхода. Болгарин вернул долг сполна. Он колол лекарство каждые два часа, менял капельницу, убирал, вытирал, давал попить, ухаживал, отпустил жену отоспаться после бессонных ночей у постели горячего, как дрожащая печь, мужа. Измученная событиями и ужасом страшной болезни своего любимого женщина забылась сидя на стуле, едва коснувшись головой поверхности стола на кухне. Врач смотрел и выхаживал русского, как мать больного ребенка. Хлебал кофе кружками. К вечеру следующего дня температура спала. А утром офицер попросил есть. Кормили с ложечки, сил есть самому у подполковника не было. А через неделю он смог уже сидеть. Через две начал ходить и набирать вес. Приступы повторялись, но задавленные присмотром и тщательным уходом за больным доктора и самоотверженностью жены-сиделки были гораздо слабее и реже. Через месяц прилетел транспортный «Ил-76». Тот самый, что появлялся раз в полгода с почтой, привычными продуктами, новыми советниками и грузами. Старший советник запретил уезжать домой на поправку и лечение: «Ты контракт не выполнил!» – орал он, брызгая слюной в комнате с дефицитнейшим кондиционером на еле сидящего перед ним на стуле офицера. Перед самым вы-летом самолета назад, на Родину, не спрашивая разрешения ни у кого, подполковник самостоятельно загрузился с нехитрым домашним скарбом – одним-единственным чемоданом и тощим вещмешком, в транспортный отсек. Достал две гранаты, зарядил автомат. Снял проволочную чеку с кольцом с ребристого, родного тела «Феньки Первой – повелительницы замкнутых пространств» и зажал предохранительный рычаг в кулаке.

– Смотри, мужик, я ее долго так не удержу – малярия у меня, – тихо, но твердо предупредил он борттехника, который излагал свое отношение к вооруженному «зайцу», его родителям, родственникам, школе, где он учился, детсаду, где воспитывался, прадедушкам и прабабушкам, сухопутным вооруженным силам, этой долбаной стране, в которую они прилетели, Черному континенту, партии, комсомолу, пионерской организации и другим воспитателям, и все это многоэтажно, громко, основательно и с надрывом.

– Ху с ним, пусть летит, – приговорил к жизни офицера и его семью командир воздушного корабля, лично ознакомившись с состоянием неучтенного пассажира и его добровольными требованиями по захвату себя в заложники родного советского государства, когда оценил серьезность положения, пожалел и спас самолет и экипаж, и взял на себя ответственность за случившееся. Кольцо с проволочной чекой подполковник и бортмеханик вставили в запал уже после взлета, раньше этого времени бывший советник обезвредить гранату отказался. Жена сжимала в руках заряженный автомат и вполне профессионально отслеживала всех, кто находился рядом с ее мужем, пока «Ил» не набрал положенный ему «потолок», скорость и направление. Подполковнику припомнили самовольное оставление контракта, Черного континента и самоуправный безбилетный проезд и очень долго не давали звания полковника, мотивируя это тем, что он сорвал выгодный контракт. Как будто торговали людьми, как рабами на рынке в Римской империи, а что там с ним – его проблемы. Зато учил он нас тому, чего ни в каком боевом уставе не сыщешь – самостоятельности, импровизации и умению мыслить здраво.