Текст книги "Москаль"

Кто посмел?!

Оказалось, Светлана.

Господи, он же начисто забыл о ней! В первый момент скандала казалось, что он погибнет под громадными обломками обрушившегося брака, а стоило выйти за дверь общего жилища, и как будто испарилась даже память о семейном прошлом.

– Ты здесь? – быстро и резко спросила Светлана Владимировна. – В своей клоаке, ну, тогда готовься. Ждать будешь недолго.

И шмякнула трубку.

Что это могло значить? Первое и очень неприятное – жена, пусть и бывшая, судя по всему, знает о существовании лесной сауны и о том, что муженек ее сюда порой похаживал. Изредка, очень тайком, с неизменным компонентом стыда в послевкусии здешнего приключения. Она знала и сносила?! Непонятно, не похоже на нее. Слишком уж. Но какое это теперь имеет значение. С этой психологической неприятностью Дир Сергеевич справился сравнительно легко. По большому счету ведь все равно, что он выделывал тут в жаркой клоаке тайком, если обнаружился факт его открытой измены. Просто придется признать, что ненависть и презрение Светы к нему будет выглядеть теперь более обоснованной. И ладно. А вот что она нагадала в смысле ближайшего будущего? Какого нового ужаса ему ждать «недолго»?! Самое жуткое – ее личный визит сюда. Решила, что позволила негодяйскому мужу отделаться слишком легко и затеет бабью драку с расцарапыванием физиономий, туфельными каблуками по черепу? Дир Сергеевич прикинул боевые возможности Наташи и вздохнул. Светлана Владимировна в состоянии справедливой ярости и при явном весовом превосходстве будет фаворитом.

Кстати, можно ведь переехать. Срочно и тайно. В гостиницу. В Москве полно разных гостиниц. Бегство? Хоть бы и бегство, лишь бы не кровавая баня. Можно ведь потерять сразу обеих женщин. Дир Сергеевич почувствовал, что успел привязаться к Наташе. Чувство менее прочное, чем даже паутина, но оно есть.

Он робко заглянул в спальню. Девушка перевернулась на левый бок, и теперь можно было рассмотреть ту часть лица, что не потонула в подушке. Удивительные, трогательные линии – одухотворенный висок, нежная щека, волна лениво вьющихся волос поверх. Плечо, с затаенно дышащей впадинкой над ключицей, и бретелька поперек, бывают же, черт побери, бретельки, аж начинает наворачиваться что-то в глазах.

С ужасом Дир Сергеевич осознал, что не сможет сейчас ворваться с криком «подъем!», заставить паковаться, и куда-то бежать. Вот каково оказаться между двумя женщинами, от которых зависишь по-разному, но сильно.

Я не пущу ее наверх, решил муж и отправился на первый этаж, запахивая полы халата. Велел принести две таблетки фенозепама и стакан воды. Может быть, переодеться? Нет, лучше предстать в халате, более оседлый, хозяйский вид. На улице пошел снег, крупный жадный, снег-захватчик. Надо будет выйти к Светлане на крыльцо, халат позволит сократить беседу до минимума – боюсь простыть, извини!

Так прошло минут тридцать. Хозяин клоаки принял таблетки, а потом, несколько нелогично, выпил кофе. Но не удалось ни расслабиться, ни приободриться. Свидание на эшафоте, вот что ему предстояло, и он все больше терял уверенность в себе. Даже один раз с позорным малодушием подумал, что как хорошо было бы вернись статус кво. Никаких Наташ, Света торопится к себе в институт, а он тихо размышляет о тайном и кровавом ударе по украинской рати.

За воротами появилась машина, посигналила. Охранник сбегал, вернулся с сообщением, что прибыл «какой-то мужик». Дир Сергеевич раздраженно помотал головой, какие еще могут быть сейчас мужики?! Прибытие разъяренной Светы на носу.

– Скажи, что не до него, никого нет, и вообще…

Охранник сделал еще один забег и вернулся с сообщением, что «мужик этот, он отец».

– Я сам отец, поэтому… – но тут в голове у него щелкнуло. – Чей отец?

Ответить охранник не успел, ему было велено вести гостя в дом. Дир Сергеевич бился в легкой лихорадке, фенозепам пополам с кофе бурлили в голове, совместно с мыслью о страшной неуместности халата при такой встрече.

Вошел, стуча как будто сапожищами, хотя на поверку оказались у него на ногах обыкновенные туфли. Первая и главная ассоциация – арбуз. Совершенно круглый человек, – ну и пузо! – да еще одетый в смутно полосатое пальто, да еще со вздорным волосяным завитком на вершине практически голого черепа. Известно, что арбуз следует выбирать с подсохшим хвостиком. А у гостя оселедец был влажный.

Бледное, бритое лицо, морщины на лбу блестят от пота, глаза расположены немного на разной высоте, создается впечатление, что он видит сразу все, что есть и на земле, и под землей. Толстые пальцы коснулись пуговиц, и пальто расстегнулось, как будто кто-то начал арбуз разрезать.

Дир Сергеевич так растерялся, что даже не встал, бессильно размазываясь в занимаемом кресле.

– Садитесь, как вас по батюшке?

Гость с трудом снял пальто и расслабил галстук. Дир Сергеевич думал в этот момент, что ему совершенно не интересно, как звали Наташиного деда, и что ему делать, когда появится Света. Эх, что за дикий семейный совет может получиться!

– Иван Тарасович.

– Очень приятно, а я … Дмитрий Сергеевич. Чем могу?

Гость сделал еще одну попытку ослабить узел на кадыке.

– У вас моя дачка. – Ударение на последнем слоге. Понятно, что речь о девушке, а не о строении.

Как бы сгрузив со своих плеч эту тяжкую информацию, Иван Тарасович сел в кресло, и оно качнулось под его весом, как лодка на волне. Хозяин затаился, ожидая, что скажет гость.

– В мене боле дачки немае.

Это заявление не прояснило картину, а скорей запутало. Фразу можно было понять, и в том смысле, что Иван Тарасович рассердился, и отрекается от своего дитяти, и в том смысле, что, кроме Наташи, у него нет детей женского пола. Позволительно было бы даже подумать, что речь идет о том, что дочка эта практически немая. И в самом деле, сколько от нее было услышано слов за весь этот день? Только «Е» и «мартини» – особый вид разборчивой немоты.

Дир Сергеевич ждал начала скандала и испуганно искал в облике и поведении гостя признаки его приближения. Скандал казался неизбежным, ведь чего бы ради отец, столь немедленно, примчался по следам беглянки. Да, признаться, у них там, у парубков моторных, временные дистанции небольшого размера. Зато, надо понимать, процветает чадолюбие. И еще много других, столь же необязательных мыслей вращалось в голове Дира Сергеевича. Мелькали в этом хороводе и лысины обманутых Джовдета с Абдуллой, и разъяренная до состояния смертельной белизны Светлана, и многое другое. Но главное было вынести первый удар от Тарасовича, уж он-то, наверно, приготовил отравленную стрелу.

Но гость вел себя немного не так, как можно было бы ожидать. Он часто вытирал потную лысину, поглядывал исподлобья, шмыгал носом, можно было даже подумать, что он сам изрядно смущен и не решил еще скандалить ли ему или нет. Наконец достал неуверенными пальцами прямоугольный листок картона из кармана пиджака. Опять она – проклятая визитка, затосковал главный редактор. Он что, засевал ими черноземы Украины?! Вот они теперь всходы! Сейчас еще выяснится, что он не только таинственную официантку приглашал к себе на постой, но и папаню ее. Не-ет, пить надо в своем кругу, и предварительно освободив карманы от визиток.

Иван Тарасович начал объяснять, что, когда Наташа исчезла из дому вчера, он перерыл ее вещи, и нашел этот адрес. Поскольку никаких других следов не обнаружилось, решил тут же ехать, пока не случилось чего-нибудь страшного. Она на поезде, он самолетом, потому – почти перехватил. По адресу, что в визитке, застал очень красивую, возмущенную «жинку». Какое емкое слово, автоматически подумал Дир Сергеевич, оно справедливо и в украинском, и в русском смысле. Эта «жинка» и направила господина арбуза в сторону лесной сауны.

– То есть она сама не приедет?

Голова с оселедцем отрицательно покачалась, вызвав в хозяине вспышку радости: ситуация разряжалась, бабьей драки бояться не надо. Война на один фронт не так страшна.

– Гэта ваша хата, – сказал Иван Тарасович, обводя взглядом комнату. Сказал без вопросительной интонации, просто, чтобы что-нибудь сказать. Он еще не выбрал линии поведения. В каком он тут качестве, он вызволяет дочь или торгует ею? Дир Сергеевич снова напрягся. То, что, судя по всему, ему не грозил бурный скандал, совсем не означало, что все проблемы позади. Собственно говоря, еще ничего не обозначено словами, и ничего не ясно. В каком качестве прибыла сюда диканьская официантка? А вдруг это просто тихая истерика? Полудетская выходка, побег от своих районных проблем, и сейчас начнутся девичьи слезы: папа забери меня домой! И вообще как это сказать отцу, что он, старый москальский кобель, берет его юную дочь на содержание. При живой «жинке». А может, он, кобель, сильно перебарщивает с душевной деликатностью. Знаем мы этих провинциальных официанток! Да и вся современная молодежь, да они с четырнадцати лет… Не «разводит» ли его просто-напросто эта парочка? Ведь еще ничего не было, Наташа спала в его постели, но он с ней не спал. А уже такие имущественные вопросы! Чья хата?

– Эта хата не моя. То есть… не совсем моя. Гостиница.

Дир Сергеевич поймал взгляд арбуза, и чего только в нем не было! Надо что-то ответить, и не обязательно вставать в позу заведомо виноватого, она сама пришла, в конце концов. Значит, так…

За воротами появилась еще одна машина.

Все-таки Света?!

Или явилась очередная разврат-бригада.

О, Елагин!

Дир Сергеевич даже не подозревал, что может до такой степени обрадоваться этому человеку. Он практик, он бывалый, пусть берет в лапу пачку долларов и расхлебывает так крутенько заварившуюся бытовую кашу.

И в этот момент Дир Сергеевич с восторгом и ужасом одновременно почувствовал, что началось действие виагры. Он о ней забыл начисто, забыл даже когда именно ее принял, так что теперь не мог определить на будущее даже инкубационный период искусственной страсти.

Майор остановился на пороге, поздоровался и спросил.

– Дир Сергеевич, можно вас на минуту.

– Нельзя, – то ли капризно, то ли кокетливо ответил тот, запахивая полы халата. Ему показалось, что отец Наташи что-то уловил в очертаниях ткани его халата. Не хватало только, чтобы он отнес это на свой счет. Пусть думает, что перед ним сексуальный гигант. Нет, когда это имеет отношение к твоей дочери, то гигант сразу же преобразуется в маньяка.

Иван Тарасович переводил взгляд с одного москаля на другого, не умея понять, от кого он сейчас больше зависит.

Начальник службы безопасности сориентировался быстрей всех.

– М-м, уважаемый, э… Иван Тарасович.

– Я? – Выпучился на него «арбуз».

– Пройдемте со мной.

Иван Тарасович выполнил просьбу с охотой и явным облегчением. Елагин вывел его из дома, они спустились со ступенек в траву, заваливаемую снегом.

– Эй, – крикнул Дир Сергеевич, – Александр Иваныч на секунду! Скорей, прошу!

Майор, изобразив на лице стоическое выражение, – умный слуга при безалаберном господине, – вернулся, прикрыв за собой дверь.

– Только не бейте его, не калечьте, понимаете! – прошипел Дир Сергеевич и увидел, что Иван Тарасович видит сквозь стекло двери работу его губ. Может быть, даже что-то прочел из сказанного. По крайней мере глаза у него округлились.

– С чего бы мне его бить и калечить. Я его впервые вижу. – Независимо пожал плечами майор.

– Хорошо, хорошо, только устройте все как-нибудь.

– Его дочь еще здесь?

– Здесь. Куда же ей? Идите, идите, стойте, скажите этому папаше – я куплю ей квартиру, ну и все в этом духе. Больше я бы его видеть не хотел, понимаете?

– Понимаю.

– Еще вообразит себя уже родственником.

Майор опять кивнул.

– Маме ни в коем случае ни слова. Надеюсь, Свете хватит мозгов, чтобы не болтать.

– Я ничего не скажу Клавдии Владимировне, и в тот раз…

Дир Сергеевич поморщился, ему явно было не до этого.

– Нет, м-м, я не знаю, как бы это сказать… Есть двое… Джовдет и Абдулла. Я бы не хотел их обидеть, но встретиться с ними сегодня… вы же видите что за обстановочка!

– У меня нет связи с этими господами, Дир Сергеевич.

– Ну и пусть, нет, позвоните Рыбаку, у него есть, скажите, чтобы все отменил, если они еще ждут в журнале. Пусть скажет, что это всего лишь перенос, на день, на два.

– Я позвоню Рыбаку.

– Надеюсь, надеюсь на тебя, Александр Иваныч.

Елагин с легким поклоном вышел.

Дир Сергеевич следил сквозь прозрачную дверь, как майор уводит полосатое пальто в даль от крыльца, как шевелил осенний ветер несчастную седую прядку на темени Ивана Тарасовича, и отчего-то ему сделалось грустно. Он подумал о том, что самое бы время сейчас взлететь по ступенькам в будуар к заспанной паненке, неся наперевес свое взбодренное вооружение, растормошить и призвать к немедленному ответу, что было бы логично и справедливо по всем законам и понятиям человеческого общежития, но знал, что это невозможно. Невозможно для всей структуры его до последней степени извращенного, но чувствительного естества.

Украина

1

Игорь Патолин был не в восторге от полученного поручения. «Семейные» дела, они самые темные, это он уже успел понять, несмотря на житейскую неопытность. Здесь все в семь слоев, всегда не конечное количество фигурантов и версий. Историю обыкновенной семьи может досконально распутать или бригада Фрейдов, или стосерийный бразильский сериал.

А городок Дубно ему понравился.

Пологий клон горы, шесть-семь извилистых черепичных полос, сползающих к реке, и все это в обрамленье кудрявого букового леса. Бухенвальд, как, наверно, пошутил бы остроумный Дир Сергеевич. При въезде в Дубно жизнь как бы сбрасывала передачу, с третьей на первую. Здесь можно было встретить хорошие западные машины, но почти всегда в неподвижном состоянии у раскрашенных в разные цвета домов. Владельцам приходилось считаться с тем, что мостовые тут местами до сих пор булыжные, а по музею гонять не принято.

Люди приветливы, Патолин вроде бы не заметил никакой специфической реакции на нескрываемо москальский говор. Впрочем, в голове время от времени всплывала фраза из Костомарова: «Хохлы не мстительны, но злопамятны ради осторожности». К чему всплывала?

Кстати, почему Дубно, если вокруг сплошной бук? А может, граб?

В здании поселковой администрации ему мгновенно выдали адрес семейства Гирныков, но предупредили, что добираться придется долго, потому что живут они далеко, на самой окраине, за мельницей. Улица Мусикевича. Лучше, чтобы кто-нибудь отвез. Игорь отлюбезничался, мол, хочет прогуляться, осмотреть поселение. Что было чистой правдой. Уже через пятнадцать минут он звонил в дверь длинного двухквартирного особняка, стоящего посреди прибранного осеннего сада.

Открыла сорокалетняя дама с густыми бровями, румяными щеками и осторожной улыбкой. Она как бы готова была обрадоваться всякому, но не была уверена, что и в данном случае это уместно. Игорь Патолин ни в коем случае не производил запугивающего впечатления. Серый плащ с вишневым воротником, гипнотически аккуратный пробор, артистический шарф под горлом, сверхтонкий дипломат в правой кожаной руке.

– Янина Ивановна Гирнык, я могу с ней поговорить?

Убыбка на лице хозяйки сделалась скорбной.

– Нет, она в больнице.

– В больнице?!

Патолин вдруг вздрогнул и потрогал кожаным пальцем плотно прилипший к черепу чуб. После этого представился. Телевизионный работник с московского канала.

Регина Станиславовна, так представилась хозяйка, предложила ему войти, но сказать ей вдобавок к уже сообщенному было нечего.

– Да, мама в больнице.

– В психиатрической? – Регина Станиславовна удивилась, и даже подумала, может быть, обидеться? Этот юноша в принципе производил благоприятное впечатление, обходительный, странный, страшная худоба лишала его угрожающего содержания. Даже вызывающая иноземность не вызывала отторжения. Не украинец, не русин, не венгерец. Да, что там говорить, если он вообще представился: из Москвы. Но ничего хамского, враждебного Регине Гирнык в этом слове не послышалось. По крайней мере в данном случае. Ну, интересуется человек. Интересуется мамой. Регина Станиславовна, насупилась и сказала.

– У мамы сердце.

«Москаль» начал так искренне извиняться, что стало понятно – ему в самом деле неловко. Молодой еще, порывистый, сначала говорит, потом думает.

Итак, легенда Патолина гласила, что он редактор одной столичной телестудии, собирает материал для фильма о годах «советского присутствия» на Западной Украине.

– В Украине, – поправила его Регина Станиславовна, спокойно и безапеляционно, как всякая учительница, а она работала именно учительницей в одной из двух местных школ.

Гость опять изобразил на лице извиняющуюся гримасу, хотя отлично знал, как поставить собеседницу на место. Он мог бы сказать, что по нормам русского языка – а говорили они безусловно по-русски – надо говорить «на». На Кубу, на Луну, на Украину. Навязывание этого «в» есть вмешательство в суверенитет русского языка. Но он ничего этого не сказал. Было видно, что ради выполнения того, что ему поручено, он готов мириться со многим.

– Все не привыкну.

– Привыкайте, – твердо, хоть и без вызова, было ему замечено.

Регина Станиславовна напоила Игоря отличным кофе и согласилась проводить гостя к сердечной маме. Но нельзя было сказать, что сделала это с охотой и совсем без каких бы то ни было колебаний. Смысл их был гостю непонятен, но присутствие их он несомненно ощущал. Поэтому был скуп на слова, дабы не спугнуть собеседницу. Проще всего колебания эти было объяснить неожиданностью и неординарностью визита. Жили себе люди, жили, и вдруг как снег на голову: а ну-ка рассказывайте, что тут было сорок лет назад. Интерес Регины Станиславовны к гостю становился постепенно все более трезвыми. С чего это вдруг именно сейчас? А что будет за фильм? А почему именно к ним, Гирныкам? И правда, что из Москвы? А от кого вы услышали нашу историю?

Этот вежливый допрос происходил во время обратного путешествия с берега речки вверх по каменному каналу одной из ухоженных улочек. Мимо костела, вознесшегося вверх серыми шпилями, в нишах фасада согбенно восседали святые в пыльных каменных одеждах. Странно, подумал Патолин, ему казалось, что он уже изучил это поселение во время путешествия сверху вниз, а оказывается тут можно пройти совсем другим путем, да еще рядом с храмом.

От костела повернули направо на улочку между двумя рядами плетеных металлических заборов, за ними усыпанные листьями палисадники, приземистые дома. Учительница раскланивалась со всеми встречными, и гость стал ей подражать и увидел, что спутнице это нравится. Воспитанность – качество, больше присущее жителям маленьких населенных пунктов.

Помимо неприятных расспросов были еще невеселые рассказы. Жить довольно сложно. Все эти бесконечные выборы кого угодно сведут с ума. Теперь уже никто, ни с какими флагами, ни на какие улицы не выйдет. Но жить надо стараться по-человечески. Только правда пробьет себе дорогу в будущее. И она задала Патолину повторный вопрос, точно ли на стороне полной и окончательной правды он намерен выступать в своем телевизионном проекте.

– Иначе я бы не посмел к вам обратиться.

Ответ Регину Станиславовну тронул настолько, что она не заметила в нем ни на волос фальши. Она просила отнестись к Янине Ивановне, к матушке своей, мягко и внимательно, потому что здоровье у нее уже не то.

– Вы испугались, в своем ли она уме?

– Еще раз, ради бога извините.

Патолин прижал ладонь к сердцу и выразительно зажмурился, и заверил, что сам не понимает, как это у него сорвалось. Регина Станиславовна решила ему поверить, хотя что-то похожее на осадочек осталось. Она еще пообещала – если все пройдет хорошо – познакомить телевизионного гостя и с другими интересными людьми поселения.

– Многие потерпели, многие. Высылали ведь, не жалели.

Патолину было плевать, но про себя он подумал, что и эти «интересные люди» тоже, чай, постреливали в спину москальским хлопцам в красивой советской форме. Но он и, правда, не занимал в этом раскладе никакой активной позиции, его интересовал лишь рисунок данной конкретной ситуации и снова промолчал.

– Надо, наверно, цветы купить, – осторожно спросил гость, когда Регина Станиславовна показала – вон она больница. Там раньше была польская гауптфвахта, а потом немецкий бордель, а в конце уж – советский штаб.

– Теперь больница. А цветов не надо. Мама не любит цветы. У нее траур. С тех пор, вы понимаете?

– Понимаю.

– Цветы она признает только на кладбище.

– Неудобно с пустыми руками.

– Я захватила маме зефир в шоколаде. Она любит.

Летом, наверно, это был уютно заросший двор, с укромно расставленными скамейками. Сейчас все было на виду среди голых деревьев. Чаша не работающего фонтана. Из открытой двери пахло тяжело жареной рыбой.

– Почекайте меня здесь.

Регина нырнула внутрь. Не хотела предъявлять старушку в больничном интерьере. Патолин прошелся вокруг фонтана, заложив руки за спину. Попытался представить себе мадам Гирнык, участницу рокового любовного многоугольника сорокалетней давности. Не успел. Увидел, что Регина Станиславовна выводит из рыбных дверей большую, полную женщину в цветастом халате. Если бы он был Елагин, то сразу бы обратил внимания, до какой степени по своему формату эта старуха напоминает московскую старуху Клавдию Владимировну.

Мадам Гирнык оказалась женщиной приветливой и словоохотливой. Никакого предубеждения, опасливости по отношению к незнакомому, да еще и иноземному человеку у нее не обнаружилось. Спрашивайте, отвечу. Одно неудобство – разговаривала только на мове. Причем, на круто замешанной, так что иной раз приходилось переспрашивать и по несколько раз, так что интервью шло как бы с большим количеством дублей. В конце концов Регина взяла на себя роль переводчицы. И вот что перевела.

После войны стояла в Дубно советская часть. Ну, часть не часть, а офицеры и солдаты человек двадцать с какой-то радиостанцией. Панове офицеры жили на добрых квартирах с прислугой. Пан офицер (Мозгалев) был человек выпивающий, но всегда на ногах. Во всяком кабачке и пивном подвале его знали и всегда подходили с уважением. Не то, конечно, что настоящий польский поручик, но тоже человек культурный и с пистолетом. А вот пани офицерша…

– Клавдия Владимировна?

Регина кивнула, подтверждая, что речь о ней, но не захотела лишний раз произносить своими губами это имя.

Пани офицерша была женщина красивая, но вольготная. Мальчик у нее был пяти лет, что ли. Надо понимать – Аскольд. Но стала она поглядывать. И углядела на базаре за цыбулей брата мадам Гирнык, Сашка. Уж какой был парубок, уж какой! Тут явился платок из халатного кармана, потому что потекли легкие старческие слезы. Углядела, загорелось ей и стала добиваться. То там «встренет», то там поманит. А у Сашка ж, невеста, Маруся. Село тут под горой, так она оттуда. И уже все сговорено, и по осени свадьба. «Он ко мне, к своей сестры, жаловаться, а я что, я только перекрестить могу – и вся подмога». Но пани офицерша ажно горит, уже без стыда ловит хлопца. Муж в кабаке за рюмкой, глаза не видят, но ему подсказали. Он и подкрался, да в тот момент пани как раз повисла на Сашке за старой мельницей, где сенной сарай. Пан капитан все понял, молча за пистолет, а Сашко за вилы. Опять платок, только слез не показалось.

– И он, Сашко ваш, заколол капитана, да?

Мадам Гирнык вздохнула.

Регина кивнула несколько раз, подтверждая догадку.

Дальше история развивалась предсказуемым образом. Суд, тюрьма, и так далее. Маруся в слезах, офицерша в слезах. Мальчонка только у нее твердый был, вообще не плакал.

Патолин терпеливо слушал.

– А скажите еще, мне это очень важно. Пани офицерша ведь была беременна в это время?!

Вопрос, в общем-то, как вопрос, но мадам Гирнык вдруг потеряла интерес к разговору, склонила голову, стала возиться с пояском халата. Патолин настаивал.

– Через восемь месяцев после смерти капитана родился второй мальчик, правда, ведь? Дир. Два сына Аскольд и Дир.

Старуха продолжала оставаться вне разговора, к тому же стала как-то усиленно пыхтеть. Куда-то подевалась вся ее сердечность и приветливость.

– Пойдемте, – сказала Регина Патолину.

– Но, подождите, мы ведь только…

Губы старухи посинели, дочь выхватила у нее из кармана блистер с таблетками.

– Мамо, мамо, тут, трымай, – открутила крышку бутылочки с водой неизвестно откуда появившейся, – пейте, мамо, глоток.

Патолин невольно сделал пару шагов назад, лицо у него было растерянное. Регина сердито стрельнула в его сторону изменившимися глазами.

Прибежал санитар с креслом на колесах. Все удалились в здание. Москаль решил ждать. Может быть, удастся что-то выведать хотя бы у дочери, если забарахлила мать.

Ждать пришлось долго. Уже начало темнеть, когда из больницы вышла Регина Станиславовна. Она постаралась пройти мимо Патолина так, чтобы с ним не заговорить, но он не стал проявлять деликатность.

– Послушайте…

– Нет, это вы послушайте. – Она резко остановилась, кутаясь в плащ. – Я не верю, что вы с телевидения московского, польского или какого еще.

– Почему? Вот удостоверение.

Судорога брезгливости пробежала по лицу женщины.

– В нашей семье имя дядиного брата, дяди Сашко, все, что с ним связано, это…

– Я понял.

– Ну а если вы это поняли, зачем же вы стали намекать больной старой женщине, что в своей гибели он виноват сам. Что он обрюхатил, как у вас говорят эту пани, а потом убил ее мужа, и значит, пострадал заслуженно.

Патолин делал руками извиняющиеся жесты.

– Я только хотел разобраться.

– Нечего тут разбираться. Просто посмотрите документы. Второй сын капитана родился не через восемь, а через десять месяцев после его смерти и ареста Сашко.

– Есть такие документы?

– Матка боска!

Патолин забегал пальцами правой руки по выпуклому лбу.

– Сашко не мог быть отцом второго мальчика. Он любил свою невесту, он защищался от озверевшего пьяного офицера с пистолетом, он любил свою Марусю и сгинул в лагере, – отчеканила Регина Станиславовна.

– Все это случилось в сентябре, в первых числах сентября тысяча девятьсот шестьдесят пятого… – Патолин начал загибать пальцы.

– В конце сентября был суд. А второй мальчик родился в июле шестьдесят шестого. Мы узнавали. Тут все в поселке были на нашей стороне, и власть, и все. Нам важно было доказать, что Сашко ни в чем не виноват. Теперь езжайте, проверяйте, больше я вам ничего не скажу!

Патолин повернулся к Регине Станиславовне.

– А что, есть еще что-то?

– Уходите, пожалуйста!