Текст книги "Набукко"

Где, кстати, эта вещь в себе? А, стоит возле умывальника и выжидающе наблюдает, как будто понимает смысл происходящего, в отличие от Астерикса, Бунши и старухи Цокотухи, присутствовавших при событии вполне нейтрально.

– Есть не хочу, пить не хочу! Спать хочу!!!

Груженная мусором колонна уже подошла к дальнему концу «лысины» и сейчас нырнет в цветущий проем.

– Параша, в койку!

Подействовало! Напарник вернулся, физиономия подсвечена яростью, глаза – горизонтальные щелки над вертикальными морщинами на щеках.

– Я вот что подумал, дорогой.

– Слушаю, – великодушно улыбнулся Денис.

– А ведь это несправедливо, если я уйду, а ты останешься.

– Вас волнует судьба хутора или этой простой души?

– Понимаю, ты будешь заниматься своим свинством, что бы я тебе ни пел, но мне не хочется, чтобы ты занимался им здесь. Именно здесь.

– Это, надо понимать, малая родина, да?

– Ты сейчас соберешь манатки и уберешься отсюда.

– Куда? Где же я буду харчеваться? – Денис паясничал, но отчасти и задавался реальным вопросом – в езде ли для него на острове будет и стол и кров? – И во что я соберу, как вы говорите, манатки?

– Я одолжу тебе пару корзин. И могу тебя успокоить, без куска банана тебя здесь не оставят.

Денис понял, что за выяснением мелких деталей он упустил момент согласия по принципиальному вопросу – он уходит с хутора! Все выглядит так, что он согласился, но глупо это делать просто так, без торга.

Туполь отдал Бунше запасную корзину, вторую предоставила Параша, и в них посыпались бутылки с колой, спрайтом, салфетками, орешками и прочая барщина.

– Ты, кажется, хочешь что-то сказать. Может, одумался и пойдешь со мной?

Это было сказано не тем тоном, даже если бы Денис начал одумываться, он бы после этой фразы перестал это делать.

– Нет, я вот про что: ладно, пусть этот холм будет нейтральной территорией, но остальной остров мы поделим.

На лице напарника проступила живая заинтересованность.

– Да, границей будет Глиняный ручей.

Товарищ инженер согласно промолчал.

– Вам лучше согласиться, дядя Саша, я ведь все равно так или иначе буду представлять собою разрушительную силу для ваших планов, всех дикарей вам не заграбастать под свой контроль, так пусть лучше будет граница. Я не мучу воду на вашей стороне, вы не тащите моих идиотов на свои верфи.

Товарищ инженер обдумал эти слова и не мог не отметить, что они совсем не лишены смысла.

– Граница так граница. Помнишь толстое бревно, лежащее через течение Глиняного ручья, – это будет контрольно-пропускной пункт. Больше никаких контактов – для чистоты эксперимента.

– Как скажете, – улыбнулся Денис, хотя внезапная решительность напарника его немного пугала.

– И еще одно – ты уйдешь отсюда прямо сейчас, так же как и я.

Денис посмотрел на «свои» корзины, они были полны, Бунша и Астерикс были готовы к транспортировке.

– Разрешите попрощаться с хозяйкой этой горы, – ухмыльнулся Денис.

– Не разрешаю.

И они отправились. Шли плечом к плечу по пахучему маршруту меж лиан и цветов, аборигены горбатились сзади. Дениса немного смешила эта ситуация – как забавно распределилось общее имущество: одному вершки, другому корешки. Ну, не дурак же дядя Саша совсем, почему пустые бутылки ему милей полных, ведь первые так легко сделать из вторых. Покорность партнера была непонятна, а значит, и неприятна. Ах да! Он вспомнил – нож! Товарищ инженер присвоил самое высокотехнологичное изделие на острове – многофункциональный швейцарский нож. Тогда все понятно и справедливо.

И в этот момент, уже на выходе в долину, напарник сказал:

– Ты младен, еще на коленях будешь проситься ко мне на борт, а я ведь еще подумаю, пускать тебя или нет.

Денис и вспыхнул, и вспотел от этой фразы, но ничего не успел ответить, раздалась телефонная трель.

Само собой, все встали, Денис ловко выхватил трубку из гнезда и приложил к уху и тут же закричал в нее:

– Потерпевший кораблекрушение, двадцать миль южнее Кичпонга, на острове, Денис Лагутин, сообщите в российское консульство или в штаб поисков! Что?! Да я тут один! Совсем один.

Товарищ инженер сделал знак своим техникам – уходим, и они двинулись направо по тропе, что должна была привести их к пограничному ручью.

– Что?! Что вы хотите знать? Долго ли продержатся большевики? Да, да, они пришли всерьез и, блин, надолго! Для вас – навсегда! Готовьтесь – террор, расстрелы, процессы. И кровь, и ложь, ложь и ложь!

Попутчики завернули за выступ рощи.

Часть вторая

1

Его величество разбудил привычный шум, доносившийся каждое утро снизу, с центральной площади, где между главным костровищем Вавилонского царства и Большими рисовыми складами располагалась «канцелярия» Астерикса. С утра, как всегда, явилось с полдюжины озабоченных пахарей за живым подтверждением обстоятельств Основного Завета. Некогда каждый из них заключал его с царем и шел по жизни, неся в кладовой сознания его утешительную весомость и баснословную выгодность. Отчего-то убудцы не бывали долго сыты одним давним фактом Завета, время от времени у них просыпалась необходимость сверки. Без этого их начинала томить подозрительность, и они постепенно теряли способность к обычному труду. Синдром скупого рыцаря, убудцу хотелось время от времени спуститься в подвал к своим «сундукам с золотом» и пошелестеть монетами дорогих слов. Но для этого им требовался особый помощник, эту роль издавна играл обладатель феноменальной памяти Астерикс.

– Карлсон, который живет у четырех старых дубов, отдал молоко пяти коров, три приплода и две сотни яиц в обмен на молочную ферму, что у Маастрихта.

– Норма-ально!

– Джеки Чан с левого берега Холодного ручья, чье поле отмечено по углам черными камнями, отдал двадцать корзин риса в обмен на шахту Распадская, что в Кемеровской губернии.

– Норма-ально.

– Отто с прибрежного хутора, что с липами по южному склону, отдал шесть пар несушек и пару бычков за половину виноградников Массандры.

– Норма-ально.

Имя и условия договора официальным голосом произносил Астерикс, условленное слово полного согласия произносил интересующийся. Слово «норма-ально» очень нравилось убудцам. Оно и в обычной речи мелькало все чаще, как обратил его величество (Денис повысил себя в звании с переездом на новое место жительства в самый большой хутор царства).

В голосе человека-архива слышалась зевота, он любил поспать, а к моменту его пробуждения уже, бывало, выстраивалась нервная очередь.

Денис тоже зевнул. Он лежал на вершине Вавилонской башни и смотрел в почти абсолютно чистое небо. Хоть бы косячок журавлей, промелькнула где-то глубоко мысль, и он подумал: как давно она такая уже и не мелькала.

Денис сел на широком ложе из приятно пахучей травы. Рядом стояла Клеопатра с тыквой, полной холодной простокваши. Выпил с наслаждением, хотя похмелья почти не чувствовалось, как всегда. Шумно отрыгнул, зная, что эта часть утреннего ритуала радует придворных, для них с этого звука стартует очередной день в жизни счастливого Вавилонского царства. Наверно, они отмечают про себя – большой барин в порядке, живем дальше.

Минуло три урожая, прежде чем Денис обнаружил, что абсолютно некуда складывать полученное от граждан в порядке исполнения выгодного для обеих сторон Завета: мешки с рисом, яйца и фрукты.

И он затеял строительство плетеного дворца с обширными складами на облюбованном холме в среднем течении Холодного ручья. Хутор, не очень долго смущаясь, назвал Вавилоном, а чем, кроме как центром как минимум половины Убуди, ему предстояло стать?! Лучше всех других он подходил для роли «столицы»: обширная площадка на высоком месте, с возведенной башни отлично просматривалась панорама почти всего острова. И белая скала с грязным жертвенником, и верхушки деревьев над «верфью» инженера Ефремова, и не занятые зарослями «предгорья», где можно было в будущем отстроить новые просторные закрома и загоны для «царского» скота, – все было как на ладони.

Кроме того, здесь было немного прохладнее, чем на старом месте, или Денису так казалось, что в данном случае одно и то же.

Половину здешних хижин Денис придумал соединить в одно помещение, на манер олимпийских колец, если смотреть сверху. Из середины этой конструкции и выплели ему местные умельцы башню высотою метров в шесть, с платформой наверху, где была удобная лежанка с толстым слоем мягкой травы. Однажды во время строительства ударил дождь, так что над платформой возвели еще и обширный зонт из пальмовых листьев.

Работники учились строительству сооружений, превосходящих размерами обычную хижину, прямо по ходу работ, поэтому воздвигнутое строение ни изяществом форм, ни особой устойчивостью не отличалось. Оно скрипело во множестве мест, башня пошатывалась, ее укрепляли то в одном месте, то в другом, но в целом жить было можно.

В «нижних залах» он поместил своих женщин: то ли гарем, то ли эскорт, то ли колония нянек и уборщиц. Всем из тщеславия – он это признавал в разговорах с собой – были присвоены очень звучные имена. Мария (имелось в виду, что Стюарт), Нефертити (неимоверно вертлявая девка) и Клеопатра (названная так за очень короткий нос). Взяв из рук правителя опорожненную тыкву и получив дежурный, предельно неэротичный шлепок по ягодице, «египтянка» отправилась вниз по лестнице.

Кроме «историчек» были и «музы». Эрато – девушка с особо выдающимися формами, к использованию которых его величество так ни разу почему-то не прибегнул, Терпсихора – дама с очень сварливым характером, Полигимния – чрезвычайно болтливая особа. Были и еще, имена его величество путал, но они не забывали поправлять.

Это скопище жило своей подспудной жизнью, которой его величество интересовался очень мало, получая из «подвала» и необходимые, и надуманные услуги. И явно скопищу жизнь эта нравилась, девицы, отобранные в гарем, за несколько недель пребывания в нем изменились явно в лучшую сторону – то ли отъелись, то ли помолодели.

Опершись локтями о перила, правитель Вавилона любовался своим Вавилоном. Куча черт-те чем занимающегося народа, снуют, лежат, болтают, плетут, кто-то даже плачет. Всегда мечтавший о большой семье, его величество наслаждался размерами своего двора.

В хижинах, не ставших непосредственно дворцом, в тени развесистых деревьев без названия расселились те, кого можно было называть свитой. Там был Бунша, совершенно вошедший в обязанности завхоза, отрастивший себе значительную строгость и нередко начинавший гонения на то, что казалось ему беспорядком. Под одной крышей с ним проживал кудрявый, как бы в подражание обросшему гривой и бородищей белому правителю, мужчина по имени Помпадур. В его обязанности входило сканирование эротической поляны всей Убуди. Пресыщение пресыщением, а вдруг где-то на дальних хуторах затерялась красотка? Правда, его работой царь был в общем недоволен. Большей прыти и самоотдачи он хотел бы от своего чиновника по эротическим поручениям. Давно бы выгнал, если бы было кем заменить. Этот наивный кудряш был, кажется, единственным убудцем, хоть в какой-то степени понимавшим смысл навязанной миссии. От искренней невинности прочих просто тошнило. Смысл сальностей и скабрезностей только до Помпадура доходил, и то лишь иногда и не с первого раза. А пошлость – продукт, возникающий при некотором все же взаимопонимании сторон. Интимный лакей, таким образом, поддерживал в рабочем состоянии отдушину для добычи минимального количества пошлости, той смазки, без которой скрежещет и искрит машина естественного существования.

В оставшихся хижинах его величество поместил с десяток аборигенов, попавших к нему в полную «финансовую» зависимость и на полное довольствие и теперь выполнявших роль ленивой дворни, скверной полиции, а в дальнейшем, как надеялся Денис, кой-какой армии. Их заложенные в «банк» Астерикса участки отошли к более осмотрительным соседям, откуда половина урожая шла в царские закрома.

Его величество гордился тем, что из первого естественного местного закона, гласившего: все что угодно из находящегося здесь, на Убуди, может быть обменяно на обещание чего угодно «там», то есть в будущей жизни, он вывел силой изворотливого ума второй, ставший главной движущей силой государственной жизни Вавилона. Смысл его был таков: дороже всего оплачивалась «золотыми словами» продукция, взятая из регулярных подношений на жертвенник белой скалы. Он не лез к аборигенам с атеистической пропагандой, мол, зачем вы тащите на горную помойку результат своих трудов, ведь никаких сверхъестественных сил нет на острове и не бывает нигде. Хотите отправлять культ – отправляйте, но вот вам богатая альтернатива: практически бездонная яма обещаний. И эта яма перевесила ту, что у большого каменного пальца. Поток к жертвеннику стал редеть, со временем превратился в ручеек. Хотя и не прерывался совсем. Убудский народ усвоил, что можно жить не только для культа, но и для себя.

Вторым законом его величество добился сразу ряда выгод. Во-первых, его авторитет как минимум сравнялся с авторитетом той таинственной силы, что регулярно гоняла дикарей к камню; во-вторых, дала ему явное преимущество перед товарищем инженером, который по причине недостаточной сообразительности или атеистической косности своего характера (что было вероятнее) до этой меры не додумался. Что мешало товарищу Председателю, так он теперь звался, вешать лапшу на убудские уши, понять было трудно. Не хотел прибегать к обману? Ну что ж, хочешь идти трудной дорожкой – иди.

В настоящий момент его величество продумывал набор мероприятий, с помощью которых можно было бы поработать над некоторыми особенностями психики аборигенов. Их блеклая коровья невоинственность в общем и целом устраивала его. Именно на этом фоне нервное и капризное его самоутверждение прошло как по маслу. Но в некоторого рода делах, задуманных на будущее, она могла стать препятствием, и господин аниматор раздумывал, как ему переформатировать ментальную платформу туземцев, дабы они стали способны на то, на что изначально способны не были.

На этих дорогах могли встретиться трудности. Его величество помнил, с каким трудом ему удалось внедрить у себя на дворцовой кухне приготовление рыбы, брезгливость Бунши и всех этих Клеопатр. Но внедрил же.

На очереди цыпленок!

Да и не только в цыпленке дело.

Председатель корпит в темном лесу. Долбит лодку, принудил крестьян к промышленному труду, по-своему формирует облик нового человека. И на что будет готов этот новый человек, остается только догадываться. Приходилось думать – кого ему противопоставить.

Для скрашивания скуки, пока не произошли события на берегу, о которых будет рассказано скоро, его величеству нужна была, конечно, и человеческая кунсткамера. Но никого, хотя бы отдаленно похожего на приличного шута, здесь не отыскивалось, о фокуснике или шпагоглотателе можно было только мечтать. Так, жили на царских хлебах придурки, показавшиеся забавными в какой-то момент: наконец-то проморгавшийся де Голль; к нему в пару, следуя банальному принципу дихотомии, он подселил губастого толстяка, также недавно выздоровевшего и названного – угадайте с трех раз – Черчиллем. Одно время они ему надоели своей обнаружившейся после выздоровления заурядностью, и он захотел прогнать их на дальние хутора, но они однажды подсказали ему гениальную развлекательную идею – карты. Играли они, конечно, не в карты, когда он за ними подсмотрел, а были это банальные камешки, и тут уж он сам развил богатейшую идею. От примитивных костей – к преферансу. Нашлись растения с достаточно прочной, шершавой листвой, пригодной для нанесения знаков. Обратил внимание его величество и на то, что партнеров очень заинтересовал момент писания «пули». Им нравилось, что сыгранное фиксируется, и они с сожалением наблюдали, как после каждой партии «пуля» стирается царской подошвой.

В благодарность за невольную подсказку он сделал их первыми своими партнерами, и – удивительное дело – не ошибся с выбором. Старики быстро и неплохо усвоили смысл карточной игры и не только в обыкновенном дураке вдруг выказывали неожиданную изобретательность и ловкость. Царь побожиться мог, что не учил их тому и этому, навык сам пер из глубин натуры. Они постигали карточные правила с той же опережающей легкостью, как дети осваивают компьютер. Оставалось признать или что они были заядлыми игроками еще до того, как заболели, или что карточная игра работает по глубоким природным правилам, данным всякому человеку априори.

Чтобы составить «игру короля», требовался еще один партнер. Хотел его величество привлечь к столу человека, пользовавшегося его самым большим доверием, – Афрания, но тот уклонился, и, надо признать, правильно сделал: хорош начальник тайной службы, торчащий все вечера на самом освещенном пятачке государства. Вечерами, украшенный пучками светящихся веток, «игровой стол» ярко смотрелся в небе Вавилона. Афрания он «обрел» случайно – вдруг обнаружил, что за ним по пятам следует какой-то худой, особенно чернокожий молодой человек, и сначала решил, что это шпион Председателя. Но требовательный допрос позволил сделать вывод – следит этот человек просто по склонности своей натуры, а не в чьих-то интересах. Глупо было не использовать такую яркую личность не по назначению, среди дикарей так мало было людей с выраженными склонностями.

Первый утренний доклад, по сложившейся традиции, принадлежал Помпадуру. И почти никогда не содержал ничего интересного. Помпадур высматривал, не появилась ли где новая, еще не попавшая в сети сладострастного царского воображения привлекательная убудка. Это была реальная проблема, пресноводные гаремные рыбы его почти сразу же после первого контакта переставали волновать, а наслаждаться женским телом хотелось. Спасение было только в расширении ассортимента. С этим было сложно. То, что Помпадур рекомендовал, слишком уж не подходило его величеству. Надо сразу сказать, ни о какой педофилии не могло быть и речи. Дети обоих полов его не интересовали. Можно ли было поставить это царю царей в заслугу, трудно сказать. Вот если бы у него такая склонность была, а он ей не поддавался, – другое дело.

В общем, его величество сексуально скучал, набравшись посильнее, иной раз устраивал себе гаремный гон с выкрутасами, но чем дальше, тем реже.

Второе задание заключалось в том, чтобы просто отыскать хотя бы пару убудцев, ведущих нормальную половую жизнь. Ему казалось, может и безосновательно, что с этими людьми у него мог бы возникнуть какой-то человеческий разговор. Все же, как ни крути, человек – это хомо совокупляющийся, все остальное – здешние островные дикости.

И, надо сказать, какие-то основания для царских ожиданий были. Он вспоминал иной раз о Мамаше и будущем футболисте. Значит, в принципе кто-то на острове вступает в половой контакт.

И как-то раз повезло – утренний Помпадур, вместо того чтобы, как всегда, разводить виноватыми руками, радостно заявил – есть! На очень отдаленном хуторе, где живут всего лишь несколько человек, есть один – Денис видел собственными глазами, – который делает с женщиной то, что любит делать и его величество.

– Веди его сюда, и немедленно!

Феномен был доставлен и внешним видом произвел на его величество сильное, хотя при этом и неприятное впечатление. Обликом в общем-то почти стандартный убудец. Но какое-то неуловимое отклонение от местной расовой нормы в нем просматривалось. Подобное его величеству приходилось видеть только у самых старых больных стариков, готовившихся умереть. Можно было подумать, что они готовятся умереть в какой-то конкретный национальный тип. У людей просто преклонных лет такого не наблюдалось никогда.

Но главное – взгляд! Слишком осмысленный, слишком предубежденный, таящий что-то про себя. И это не туполобая инертная убудскость, как у других, это скорее индивидуальная тайна.

Его величество назвал этого человека Петронием. Почему? Он был, по его мнению, похож на Петрония. Чем? Отстаньте: похож, и все!

Попытка разговорить парня ни к чему не привела. Он не хотел раскрываться, но опять-таки совсем не по тем причинам, по которым это делала какая-нибудь Параша или Мамаша.

Это была частная, а не расовая скрытность.

– Будешь играть со мной в карты.

От этого он не отказался. Но тут обнаружилась большая и, конечно же, опять необъяснимая странность. Де Голль и Черчилль, составлявшие «игру короля», выразили сильнейшее нежелание садиться с новичком за один стол.

– В чем дело?! – был задан всем один нервный вопрос, никакого ответа ни от одной из сторон не получивший.

По-хорошему надо было встряхнуть этих уклончивых гадов и любой ценой докопаться до зарытой тут собаки. Денис чувствовал, что в этот раз он стоит перед той самой тайной дверью, за которой спрятан большой кусок здешней тайны. Но его величество, в отличие от господина аниматора, был не расположен к крутым разборкам в это утро. Отложим следствие с пристрастием. Разберемся позже.

А пока Петрония поместили в спецхижину, уже давно предусмотренную его величеством для подобных случаев.

Это была тюрьма. Там не кормили. Там уже сидела известная Мамаша. Она была наказана за то, что потеряла ребенка.

– Где мальчик?

– Не знаю.

– Когда он исчез?

– Не знаю.

– Вчера держала на руках?

– Держала.

– Спать легли рядом?

– Рядом.

– Где он?

– Не знаю.

Причем Дениса не оставляло ощущение, что женщина отвечает искренне, это очень нервировало и одновременно связывало руки. В тюрьму! Так Мамаша стала первой арестанткой. Когда ее уводили, его величество в сердцах крикнул ей, что сын ее никогда не будет играть за «Манчестер Юнайтед», и тут эта пребывавшая в устрашающем душевном равновесии дама разрыдалась в голос.

– Вот заведу себе палача, тогда попляшете! – крикнул Денис так, чтобы всем было слышно.

Надо наконец понять – подданные или на самом деле не понимали, о чем речь, или очень хорошо притворялись, что не понимают.

Ночью его величество созрел для решительных, может быть, даже карательных действий, но на следующее утро выяснилось, что Петроний исчез. Запоры, – а царь царей сам позаботился о том, чтобы они были в порядке, – не были взломаны изнутри. Плетеные стены нигде не проломлены. Стражники, двое увальней, спали у порога, так что почувствовали бы, как таинственный пленник пытается выбраться вон.

Расследование ничего не дало. Совсем все запутывал тот факт, что Мамаша, проводившая ночь в соседней камере, не воспользовалась тем способом, которым воспользовался Петроний. Храпела, корова, всю ночь.

– Афраний, ты обыскивал остров?

– Да.

– Где Петроний?

– Его нет нигде.

– Он у Председателя?

– Его там нет.

– Так где же он?

– Не знаю.

Дело пришлось сдать в архив, как и дело об исчезновении мальчика. До лучших времен. Оставалось надеяться, что само как-то всплывет объяснение, как уже не раз бывало с другими историями.

Жить на Убуди – значит терпеть удивительное и необъяснимое.

Хрен с ним, потерпим.

Было потом еще два случая со странными роженицами, сегодня детка есть, а завтра как будто и не было. Его величество равнодушно суммировал эти факты в одну графу к другим таким же. Дети, надо полагать, были делом Петрония.

Теперь можно было перейти и к реальным делам.

– Давай, Афраний, что там у тебя на сегодня.

Тема у начальника тайной стражи была одна, но неисчерпаемая. Он держал под внимательным и неусыпным контролем деятельность сопредельного государства. Глиняная Колоссия, или Говняная Колхозия, так ее называли подданные Вавилонского царства по требованию царя царей, была неутомимым поставщиком новостей с самого начала своего парадоксального существования. Если Вавилония тихо, сонно богатела, то «страна дураков» находилась в состоянии постоянных дурацких поисков и в производстве никому не нужных достижений.

Началось все с керамики.

Традиционный убудский уклад не предполагал никакой посуды, кроме древесной. Подносы из коры волосатого дерева применялись при всех хозяйственных процедурах, благо запасы коры были неограниченны. Вместительных тыкв в лесу имелось бессчетное количество. Товарищ инженер основал у себя гончарный круг и выпустил на Убудь значительно более привлекательную и, главное, обожженную продукцию.

И что?

И ничего!

Горшки у товарища инженера были отменные, а молока было больше – и намного больше – у господина аниматора.

Объяснение простое – идеология. В основе любой общественной формации лежит некая идеология, отцеженная из духовно-образного облака соответствующей религии. Так капитализм, как известно, – материализованный результат духа протестантизма, а, скажем, российский социализм – земная проекция небесного православия.

Это если очень грубо. А на Убуди пока было не до тонкостей.

Так вот, пока товарищ Ефремов поражал микроскопические мозги своих камрадов частыми, но мелкими открытиями, господин Лагутин эксплуатировал коренную особенность найденного на острове народа. Их фантастически прочную веру в то, что последующая жизнь неизбежна и к ней можно как следует подготовиться уже здесь. Делая взносы в валюте, имеющей хождение в сегодняшней реальности, – куры, коровы, зерно, – ты мог получить векселя, пусть всего лишь словесные, на активы, уже в огромном количестве заготовленные «там».

Мировоззрение, построенное на твердых идейных основаниях, одновременно и устойчиво, и благодушно.

Товарищ инженер с его мелкотехнической изворотливостью смешил вавилонского царя. Если твоя глобальная идея глупа, не спасет пошаговая ловкость.

Афраний с самого первого дня докладывал своему шефу, что происходит в особых районах идеального государства. Инженеру, как он и жаловался в свое время, не было позволено вырубить необходимое количество деревьев для сооружения плота. Экологические табу, кем-то (Денису давно уже было плевать, кем именно) ввинченные в бошки убудцев, не позволяли курочить физиономию острова. Даже выпотрошить рыбку было тяжелейшим переживанием для верноподданнейшего Бунши, а уж зарезание петуха – отдельный умопомрачительный рассказ.

Центральной идеей правления товарища инженера, понятно, стала идея побега с острова. Но обнародовать ее он не мог. А если и обнародовал, то не смог увлечь ею массы. Убудцы не желали лезть в воду ни под каким видом. И уплывать с Убуди не желали. У них была своя форма «ухода», пока науке неизвестная. Значит, только группа технических фанатиков могла очароваться идеей постройки корабля. Да и от них товарищ инженер скрывал истинную цель строительства, радуя разными попутными кунштюками. Остальных приходилось заставлять трудиться из-под палки.

Вокруг фигуры инженера сложилась парадоксальная атмосфера из смеси энтузиазма и саботажа. Команда профессионалов клубилась вокруг него, впитывая разные мелкие технические новости и забавляясь ими по своему усмотрению, остальная же масса все так же трудилась на полях и сборе фруктов, чтобы подношение в день шабаша не стало скуднее. При этом им еще приходилось отрабатывать на строительстве с кремневыми долбилами. Сами они на «верфь» не особо стремились – значит, пришлось выводить породу надсмотрщиков, которые получали пайку за то, что тащили крестьян на стройку, для полевых работ у надсмотрщиков не было ни времени, ни желания.

Почему же Председатель не отменял систему подношений? Ответ простой: нечего было дать взамен. Аборигенам нужна, как это ни забавно, вера во что-то. Лучше, если это конкретно – пару бензоколонок на МКАДе он им предложить не мог или там долю в Черкизоне, совесть, видите ли, не позволяет, поэтому разрешал отправлять привычный культ. Даже урезать его у него не получалось, даже это можно было устроить только с помощью рванья, а инженерная душа блистала чистотой.

Вавилонская идеология работала как часы. Его подданные, чтобы прикупить себе еще немного обеспеченного будущего, легко сокращали подношения в яму в день шабаша. При этом, надо заметить, ели от пуза и были благодушны. В торг шло только излишнее. Закрома вавилонского царя наполнялись запасами. И он не жадничал. Когда какой-нибудь «проторговавшийся» хуторянин являлся к нему с голодающим видом, ему отпускалось. И крупы, и молока, и любого прочего. Первый раз за просто так, потом наступал перерасчет – «тамошние» активы изрядно подрезались.

Астерикс в силу своей исчерпывающей памяти все досконально запоминал. Его величество довольно быстро сообразил, что в данной области должен быть порядок. Убудский капитализм – это учет и перерасчет. Урезание уже словесно выплаченного было очень важным моментом, укрепляющим доверие ко всему институту специфического товарообмена. Если только валить и валить в будущее со словесного самосвала, доверие к методу может исподволь подточиться.

Его величество любил послушать рассказы начальника своей тайной службы о метаниях правителя Колхозии.

Инженер вынужден был думать над новыми методами изготовления первобытных рубил, искал сорта более подходящего камня – но тот, что хорошо слоился, и крошился хорошо. Работа шла медленно. Выжигание тоже не давало решительного результата. Горючее на острове водилось годное лишь для фейерверков, а чтобы сделать уголь, пришлось бы пережигать другие деревья, что было изначально неприемлемо.

Его величество помнил, как Афраний доложил ему, что инженер в отчаянии сломал лезвие швейцарского ножа, нанося истерические удары по угрюмому убудскому бревну. На радостях была откупорена бутылка шампанского.

Откуда, кстати, шампанское? Давно пора сказать. Был шторм, и затонувший катер из прошлой жизни заметно переместило под водой к берегу. Его величество обнаружил это во время очередного купания, и его бар теперь был постоянно полон.

Да, так вот, почти круглосуточно рыскал инженер по острову, и даже ночью ему не было покоя, по словам Афрания. Ночью начальник стражи иногда все же спал, поэтому какие-то из передвижений инженера оставались неизвестны, но это мало волновало его величество, основная картина была слишком ясна.

– По твоим глазам вижу, Афраний, у нас неприятности?

– О, царь царей, теперь наконец стало ясно, для чего этот недостойный расставляет на полях разрезанные бутылки на шестах.

– И?

Давно уже было известно, что идет тихая, скрытая, но упорная охота людей инженера за пустыми бутылками из-под колы. Особенно ценятся двухлитровки. За них, как стало известно, Председателем обещана солидная пищевая премия. Такое поощрение лишний раз доказывало, что колхозники недоедают.

Так вот – тайна бутылок раскрылась. Разрезанные тем самым швейцарским ножичком в толстой части, распотрошенные на мелкие полоски и насаженные на длинные ветки (его величество однажды видел такое устройство, прогуливаясь вдоль пограничного ручья), они предназначались не для украшения полей, а выполняли роль пугал, но не для птиц (что понятно, редкие местные птицы сидели в рощах и бездумно щебетали от вечной сытости), а для кротов.