Текст книги "Вселенная Паши Коноплёва"

Как я была самая умная

Я с детства подозревала, что я дурочка. Но я об этом помалкивала.

В школе мне ставили одни пятерки. Но я считала, что это по ошибке. У меня всегда было много вопросов к тому, чему нас учили в школе. Но никто из моих одноклассников ничего не спрашивал, – значит, всем всё понятно. Только мне непонятно, и я стыдилась спросить. А если и спрашивала – получала невнятный ответ.

И еще. Бывает, скажут мне что-нибудь обидное или несправедливое, и я не сразу найдусь, что ответить. Иной раз только на следующий день складывается мой блестящий и точный ответ (Это так называемое «лестничное остроумие», когда остроумный ответ приходит на ум уже на выходе, на лестнице). А отвечать-то и некому, инцидент давно исчерпан. Потому что я – тугодум.

Уже учась в университете, я наконец поняла, что все усложняю. Многим студентам было достаточно запомнить материал, потом на экзамене пересказать его по памяти и после навсегда забыть.

А мне – нужно было осмыслить каждый знак в формуле, как будто это я ее вывела, запомнить на всю жизнь и с этим жить.

Ну и чудачка…

А потом в нашей жизни появился маленький сын Паша, и как начал нас удивлять! Мои затверженные знания наконец пригодились – мне было о чем говорить с умным сынишкой. Тут набежали специалисты и стали объяснять, что есть такое понятие, как интеллект, и кому-то этого много дано, а кому-то недодано.

Так ведь это и интересно, это и двигает жизнь вперед! Было бы у всех этого интеллекта поровну, все бы думали одинаково – и не было бы необходимой разности потенциалов для движения мысли.

В семь лет Паша пошел в обычную школу, в первый класс. Но скоро по рекомендации из Института педагогической психологии его перевели сразу в четвертый, и он стал учиться гораздо лучше.

А люди из того института захотели измерить его способности и заявились в школу со своими тестами. Они протестировали Пашу и еще нескольких сильных учеников из класса. А потом они захотели протестировать родителей. Мой муж прошел этот тест первый и ходил гордый, что быстро соображает.

А я долго уклонялась от тестирования. Мало того, что я тугодум, я тогда была безработная домохозяйка. Чем я могла быть интересна?

Но экспериментатор Дмитрий Иванов из лаборатории Дианы Богоявленской устроил засаду у нас дома, попивая с мужем чай, и все-таки дождался моего появления.

Тест был очень скучный. Это были однотипные шахматные задачи на видоизмененной шахматной доске. Участвовали две фигуры – черная и белая. Экспериментатор рисовал в клетке свою фигуру, а я должна была увести из-под удара свою.

Но я в шахматы никогда не играла. Так же, как и в другие игры, где есть противник и победа над ним. У меня не было потребности кого-то побеждать.

Дмитрий выложил на стол кучу цветных карандашей и велел каждый ход рисовать своим цветом. Он выставлял очередную фигуру и торжественно включал секундомер, а я не спеша рылась в цветных карандашах. Показывать рекорд скорости соображения мне было незачем, ведь я – простая домохозяйка. Поэтому я долго разглядывала картинку, прежде чем сделать свой ход. Я думала – поскольку задачи однотипные, для них можно найти связанные общей закономерностью ответы и не скучать над тестом.

А секундомер на столе яростно тикал. Дмитрий, наверное,  еще не встречал такого медлительного тугодума.

Эксперимент включал определенное количество вопросов. Они закончатся – и я свободна! Но я не дождалась окончания. Я, наконец, нашла закономерность и сказала экспериментатору: – Вот вам формула, где есть ответы на любой вопрос вашего теста.

Дима как-то сразу изменился в лице, встал из-за стола и торжественно объявил:

– Поздравляю Вас, Вы успешно прошли наш тест до конечного результата. За всё время существования этот тест прошли шесть человек. Вы – седьмая. И Вы – первая женщина среди них.

Дима с доброй улыбкой смотрел на меня. А я выпалила самое умное, что когда-либо произносила:

– НЕ ГОВОРИТЕ МУЖУ!

Дмитрий сначала ничего не понял. А потом прочувствованно сказал: – Вы действительно очень умная женщина! – Он помолчал и добавил, что сам-то он со своей женой, тоже психологом, недавно развелся: не могли договориться, кто из них умнее.

Дмитрий рассказал, что этот тест проводился среди ученых Физического института Академии Наук – ФИАНа. И тест там не прошел никто (видимо, все ловились на тиканье секундомера и спешили с каждым конкретным ответом, некогда было подумать о другом). Эти люди даже обиделись и сказали: – Ну, если вы найдете физика, который пройдет этот тест – присылайте, он будет у нас работать!

А я как раз безработный физик.

Через несколько дней к нам домой позвонил Николай Борисович Делоне, физик из ФИАНа. Он пригласил меня на собеседование с Федором Васильевичем Бункиным, который как раз открывал в ФИАНе новую лабораторию. Я пришла, и Федор Васильевич дал мне домой попробовать решить задачу о пьезоэффекте в жидкости.

Я порылась в своих учебниках – а они уже устарели, раньше считалось, что пьезоэффекта в жидкостях нет. Я стала звонить знакомым действующим физикам. Когда я задавала свой вопрос и объясняла, в какую историю я попала, в трубке повисала неловкая тишина. Мне не верили. И еще говорили: – Да ты что, я давно все забыл, как только получил диплом!

Нашелся только один полузнакомый физик, который принял все всерьез (потому что мало меня знал) и порекомендовал мне книги, где об этом можно почитать.

Я поехала в научно-техническую библиотеку, разобралась в теме и накорябала решение в Пашиной ученической тетрадке. Довела его до интегрального вида. Интеграл брать не стала, для этого нужны ежедневные упражнения, как при занятии музыкой…

Федор Васильевич принял мое решение задачи и пригласил меня на семинары по его теме. Он распорядился выписать мне пропуск в ФИАН. Я стала ходить на семинары по средам.

А тут в журнале «Юный техник», где я уже год подрабатывала статьями, освободилось место. И меня пригласили работать в редакцию. Я с радостью согласилась. Ведь здесь я могла заниматься любыми темами и разделами науки, какими захочу. И не надо посвящать всю свою жизнь эфемерному пьезоэффекту в жидкости.

Ведь это именно благодаря Паше я поверила в себя, стала работать там, где хочу, и браться за любые задачи, которые мне интересны. Хотя раньше, до этой истории, я бы и пробовать не стала, побоялась бы.

К счастью, у меня хватило ума не загонять свою жизнь в карьеру. И никогда не умничать перед мужчинами. Им это не нравится.

Да и что тут умного, просто я научилась у Паши адаптироваться и обучаться.

Отрочество

Неизведанные земли

Началось все с книжки «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля, которую Паша прочел еще до школы. Он рисовал свои карты Швамбрании, где некоторые буквы в географических названиях были написаны «задом наперед»

А дальше – были Неизведанные земли, многочисленные географические карты далеких уголков планеты, мелко надписанные корявым школьным почерком.

Землями Паша щедро делился с друзьями.

Государство Глухомания со столицей Фантомас.

Например, было у него с другом Лёней Гордоном государство Глухомания со столицей Фантомас. Основано будто бы командором Николаем Резановым, о котором мы знаем по поэме Андрея Вознесенского «Авось!», на прибрежных островах Британской Колумбии. По утверждению Паши и его друга – всеми забытые земли и сейчас там находятся.

Населенным пунктам даны имена – пародии на советскую топонимику…

Переменные звезды

Когда Паша перешел из первого класса сразу в четвертый, он стал учиться значительно лучше. Здесь ему интереснее было.

Мы с Игорем уже тогда поняли, что больше не можем быть для него равноправными собеседниками, несмотря на хорошее высшее образование. Он так молниеносно думал, читал, усваивал, что мы не всегда были способны понимать ход его мыслей без его объяснений.

Надо, чтобы ему было с кем поговорить на равных, ему нужен Учитель.

Мы с Павликом побывали на приеме у академика Колмогорова. Он похвалил решения Пашиных задач, но не ожидал, что Паша совсем малолетка. Взять Павлика в знаменитую Колмогоровскую школу он не предложил, там принимали ребят из 9—10 классов. Но посоветовал найти ученых, с которыми он мог бы регулярно общаться.

Павлик интересовался астрономией, и я привела его в Центральный дворец пионеров в кружок астрономии. Там занимались десятиклассники, а Паше было девять лет. Руководитель кружка, молодой ученый из Астрономического института, предложил ребятам сделать какое-то вычисление, а они не могут. Тогда Павлик вышел к доске и показал прием, как это быстро и легко делается. Он тогда читал много книг из серии «Занимательная математика». Наверное, оттуда он узнал про эти приемы вычислений. Павлик говорил тоненьким звонким голосом, и десятиклассники посмеивались.

После астрономического кружка мы с Пашей спустились в игровую комнату, где он увлеченно играл в какие-то кубики, а руководитель кружка, пораженный, подошел ко мне и дал телефон своего научного руководителя Павла Николаевича Холопова в Астрономическом институте имени Штернберга.

Павлик стал ходить к нему в лабораторию. Павел Николаевич поручил ему сделать вычисления на основании многолетних наблюдений переменных звезд в созвездии Змееносца. Измерения за несколько десятков лет хранились в институте в виде фотонегативов на стеклышках. Нужно было иметь очень много терпения и работоспособности, а они у Павлика были. Павлик ходил туда дважды в неделю после школы и обрабатывал эти стеклышки, по каждому делал расчеты.

Павел Николаевич Холопов был замечательный ученый и настоящий Учитель. Он приучил Павлика к кропотливому труду, научил искать закономерности в мелочах и делать научные выводы. Однажды он дал урок человечности. Павел Николаевич был инвалид войны и передвигался на костылях. В дальней комнате лаборатории наш подвижный любознательный Паша зацепился за телефонный провод, упал и свалил телефонный аппарат, который с грохотом разбился. Приковылял на костылях Павел Николаевич и не пожурил за разбитый аппарат (а тогда телефонные аппараты были большим дефицитом!), но заботливо спросил, не ушибся ли Паша…

Паша мне рассказывал об этом эпизоде, и было видно, что он многое стал лучше понимать и ценить в людях.

Пашина работа «Исследование переменных V1076 и V1077 Змееносца» была опубликована в журнале Академии Наук «Переменные звезды». Павлик закончил эту работу, когда учился в шестом классе, и ему было 10 лет. Опубликована она была позже.

Зона

Памяти братьев Стругацких

В Москве есть немало мест, которые можно назвать Зоной (по фильму «Сталкер»). Одно из них, например, – это окрестности здания издательства «Молодая гвардия» на Бутырской улице, где я работала.

Я иногда брала с собой на работу Пашу, тогда еще школьника. Ему очень понравилось это место. Он первый обратил внимание, что дорога от электрички до нашего здания – в точности Сталкерская Зона, как она описана у Стругацких. Перепутанные железнодорожные пути, брошенные вагоны и непонятные железяки, старые причудливые дома, в которых, может быть, и живут, но двери разломаны и окна не мыты сто лет…

И одуванчики между рельсами.

И вывеска на таинственном предприятии по ходу слева: «ХРУММ ФУСТ». Сколько я мимо ходила, но не видела в этом ничего особенного. А Паша сразу уловил здесь некую инопланетность. И мы потом много лет обменивались друг с другом таинственными междометиями «ХРУММ ФУСТ» и смеялись понятному только нам…

Стругацкие придумали Зону, а Паша ее увидел в нашем реальном окружающем мире. И даже слова из Зоны сделал нашим тайным паролем…

Паша умел видеть в простых вещах то, чего не видели другие.

А ведь увидеть в нашей жизни Зону и ощутить странность этих слов мог любой человек. И не так важно, кто он. Важно, что мы все, оказывается, давно живем в Зоне Стругацких.

Зелёное кресло

Это было давно. Мы были молоды, бедны, любопытны и исполнены светлых надежд.

Моя приятельница, ничего не объясняя, быстро сказала по телефону: – Завтра к семи вечера приходите в Большой Гнездниковский переулок. Там вы в списке приглашенных от режиссера курса Ремеза.

И все. Как это – режиссер курса? Какого такого курса? Какой Ремез?

Любопытство движет нас вперед и вперед. Вместе с десятилетним Пашей, на чей безошибочный вкус я всегда полагалась, мы заявились в Гнездниковский переулок и оказались в маленьком театральном зале, где студенты ГИТИСа разыгрывали учебные спектакли. В тот день был «прогон» пьесы «Похождения бравого солдата Швейка». Тогда мы впервые узнали, что такое «прогон». Это когда актеры играют будто бы перед зрительным залом, но вместо обычных зрителей приходят друзья, коллеги и знакомые «по списку».

В проходе между рядами сидел за маленьким столиком красивый седой человек с удивительно голубыми глазами. Это и был режиссер третьего курса ГИТИСа Оскар Яковлевич Ремез. Казалось, он никак не вмешивался в происходящее на сцене, был одним из зрителей. Но искоса поглядывая на него, мы видели – какая огромная работа происходит в его душе. И мы вместе с ним и актерами-студентами все это время жили в созданном им мире.

Прежде я уже видела несколько профессиональных киноэкранизаций «Швейка». Ничего не запомнилось. Но сейчас на сцене шла живая, местами нелепая и неприглядная, но очень смешная и порой трагическая жизнь.

А для Паши вообще все было внове. Он еще не читал Гашека, а в театре бывал вместе с классом на спектаклях «Вот так ежик» или «Баранкин, будь человеком!».

Сейчас Паша был в восторге от спектакля и от исполнителя главной роли белокурого студента Романа Мадянова. Павлик заходился радостным смехом, чуть не падая со стула.

Когда спектакль закончился (нам показалось, что до обидного быстро), мы подошли к Оскару Яковлевичу, и сын благодарно выпалил: – Я ничего лучшего не видел! Я так никогда еще не смеялся!

Время показало, что так оно и есть. Все лучшие театральные постановки мы с сыном увидели в работах Оскара Яковлевича. Мы были благодарными зрителями, и он регулярно передавал нам изящно оформленные пригласительные билеты на свои новые постановки.

Благодаря Оскару Яковлевичу мы впервые узнали пьесы Нины Садур, ее «Чудную бабу». Были спектакли, поставленные по рассказам Владимира Набокова, Людмилы Петрушевской, Петера Вайса, Михаила Зощенко. Например, крохотный рассказик Зощенко о том, как у обывателя потерялась коза, а потом нашлась – превратился на сцене учебного театра ГИТИСа в ликующий гимн жизни… Много было этих маленьких режиссерских шедевров.

Шли годы, и мы с Пашей росли и постигали жизнь по спектаклям Оскара Ремеза.

Однажды душным летним вечером, когда сын-студент был с друзьями за городом, позвонила наша знакомая и сказала, что зайдет ненадолго в гости вместе с Оскаром Яковлевичем. В смятении и спешке я собрала угощение и привела в божеский вид комнату сына, которая лучше других поддавалась уборке. Благодаря лаконичности обстановки. Из зеленого кресла я выгребла пачки Пашиных книг. Сюда я потом усадила Оскара Яковлевича. Не помню, о чем говорили. Вечер пролетел, как одна минута.

На другой день приехал Паша, и я рассказала, кто был у нас в гостях. В глазах сына не было ни огорчения, ни зависти, что он пропустил такую встречу. Только восторг: – Как? Он сидел в этом кресле?!

Это было давно. Людей, помнящих Оскара Яковлевича Ремеза, несправедливо мало. И даже во всемогущем Интернете о нем – совсем немного скупых строк.

Но проходят перед мысленным взором его спектакли – маленькие шедевры, в которых исчезала убогая обстановка плохо освещенной студенческой сцены.

И живет в доме старое зеленое кресло, в котором однажды сидел Сам Ремез.

К Покрову на Нерли

Помню, мы тогда ездили на машине во Владимирскую область. К храму Покрова на Нерли автомобильной дороги не было. Муж не захотел идти, остался в машине. А мы с Пашей пошли по бугристому заливному лугу. Когда храм начал приближаться и вырисовываться во всей своей гениально простой красоте, Паша запел любимую песню «Я хочу быть с тобой и я буду с тобой». Видимо, он ощущал впечатления от этих двух произведений искусства – храма и песни – соизмеримыми.

У храма нас встретила одна только сторожиха, худенькая старушка с синими-синими глазами. Она рассказала то, что знает, про храм, а заодно и про свою жизнь. Рассказала, что молодой пришла пешком из Тумы (где-то в районе Спас-Клепиков, Рязанская область; А помните, у Алексея Толстого в «Аэлите» на Марсе тоже была Тума?). Она тогда болела, молилась о здоровье. Да так навсегда и осталась здесь, рядом с этой красотой, объяснила она.

Старушка посетовала, что нет ничего для нас на память. Вот только полотняные календари за прошлый год. Паша купил у нее календарик и поблагодарил.

Этот календарь (за какой же год, это был хороший год) всегда висел у нас на даче на видном месте.

Песню группы Наутилус Помпилус «Я хочу быть с тобой» мой Паша полюбил сразу, с того момента, когда он впервые ее услышал, и до конца. У Паши был хороший вкус. И еще была детская неразделенная любовь.

Тогда это были годы его успеха, больших планов и надежд. И это была его любимая песня, еще и потому, что он хорошо чувствовал и понимал боль других…

 
Я пытался уйти от любви,
Я брал острую бритву и правил себя.
Я укрылся в подвале, я резал
Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь.
 
 
Я хочу быть с тобой,
Я хочу быть с тобой,
Я так хочу быть с тобой,
Я хочу быть с тобой
И я буду с тобой…
 
 
в комнате с белым потолком
С правом на надежду…
в комнате с видом на огни
С верою в любовь…
 
 
твое имя давно стало другим
глаза навсегда потеряли свой цвет
пьяный врач мне сказал, тебя больше нет
пожарный выдал мне справку,
что дом твой сгорел
 
 
но я хочу быть с тобой
я хочу быть с тобой
я так хочу быть с тобой
я хочу быть с тобой
и я буду с тобой…
 

Полностью послушать эту песню на слова Ильи Кормильцева сегодня можно здесь: http://pleer.com/

В окошке поиска на этой странице наберите «наутилус помпилиус я хочу быть с тобой». Песня прозвучит в исполнении Вячеслава Бутусова. В той самой записи, которая нравилась Паше.

Что такое электрическая энергия?

В телешоу КВН однажды был показан такой сюжет: известная телеведущая Светлана Жильцова стояла с микрофоном на ступенях Физического факультета МГУ и хватала за рукав входящих и выходящих студентов, аспирантов, профессоров. Ее простой вопрос, оказывается, был с подвохом:

– Скажите, пожалуйста, что такое электрическая энергия?

Физики разных мастей ошарашенно останавливались, изображали напряженную работу мысли и мычали что-то невразумительное: или «отстаньте», или «да это все знают», или вовсе молча убегали, махнув рукой.

Оно и понятно. Академик Капица рассказывал, что один крупный физик задал вопрос «Что такое электроэнергия?» студенту на экзамене.

Тот попытался выкрутиться: – Я знал, но забыл.

– Вот незадача! – изобразил огорчение ученый. – Один человек в мире знал это, да и тот позабыл!

Но я верила, что мой Паша знает все. И я спросила его:

– А как бы ты объяснил, что такое электроэнергия?

Паша не задумался ни на секунду, как будто он каждый день встречал в учебнике это определение. На самом деле он только что его придумал:

– Электрическая энергия – это способность совершать работу за счет направленного движения электронов.

Этого нет ни в одном учебнике. Но это безупречно правильное определение Паши Коноплева.

Это я вам говорю как физик, окончивший физический факультет МГУ.

А тут наступила компьютерная эра

О 16-летнем программисте написал журнал «Студенческий меридиан». Это был февраль 1988 года.

Упоминаемый в статье БК-0010 – это первый отечественный персональный компьютер, который появился у нас дома летом 1985 года. Он был выпущен практически без математического обеспечения.

Павлик, тогда еще школьник, вдохнул в него жизнь и приобрел на этом пути признание и много друзей в мире начинающих компьютерщиков.

Юность

Берет из Риги

…Работала я тогда в одном популярном журнале, и из читательских писем вынесла наблюдение, что читателю больше всего нравится, когда пишут конкретно про него: про то, как наладить ЕГО швейную машину, как починить ЕГО велосипед, как переплести ЕГО любимую книгу…

Ну что ж, мне тоже нравился этот жанр. Мне нравилось делать читателям приятное, и мне ничего не стоило изобретать для них самые невероятные житейские уловки.

Мы тогда жили в Стране Советов, и наши журнальные советы – это все, чем мы могли помочь терпеливым читателям, когда в их жизни не было одного, другого, третьего, а надо было как-то извернуться, выкрутиться и такое изваять своими руками, чего нельзя купить ни за какие деньги.

Хороший совет у нас всегда ценился, как хороший подарок.

И вот одно крупное книжное издательство предложило мне написать Книгу Полезных Советов.

– Только, если будете писать о кулинарии, не упоминайте слово «мясо» – доверительно сказала мне редактор отдела. Это было негласное распоряжение партии, болезненный штрих того времени: если мясо в Москве и бывало в продаже, то в некоторых (скорее, во многих) областях его не было вовсе. Так партия решала проблему продовольственного кризиса: не упоминать лишний раз слово «мясо», так и не о чем говорить – раз об этом не говорят, значит, спроса нет.

И взялась я за книгу. Но скучно строчку за строчкой давать разные полезные советы. Да и читателю – не читать же их все подряд.

Тогда я вспомнила свою любимую тетушку с ее хитро улыбающимся лицом, мелкими, как у негра, кудряшками, порывистыми движениями. Я с наслаждением писала об ее неповторимых ухватках, находчивости, азартном отношении к домашним делам и вообще к жизни. Как она быстро и аппетитно готовила, как она ловко и скоро прибиралась в доме, как у нее все шло в дело, даже кофейная гуща и яичная скорлупа. Я вспоминала ее острые словечки, хитроумные приемы – чтобы меньше делать, да больше успевать. Ведь она была очень занята на работе, главный бухгалтер какого-то Главка. Я навсегда запомнила, как она учила меня отделять нужные дела от ненужных и избегать рутинной домашней работы, которую по традиции принято было делать. А если подумать – то делать ее вовсе незачем.

Ну и от себя я кое-что прибавляла. И все это, конечно, тетушке приписывала. Получился у меня образ этакой прожившей долгую жизнь советской Пеппи ДлинныйЧулок, неунывающей героини популярной тогда у нас шведки Астрид Линдгрен.

Показала рукопись в издательстве – думала, побьют. А издательские дамы, даже не дочитав рукопись до конца, уже внесли изменения в подписанный со мною договор, подняв оплату авторского листа до максимума. И тираж 300 000 экземпляров заменили на 500 000.

А я и не просила.

Тем временем моя работа в журнале идет своим ходом. И посылают меня в командировку не куда-нибудь, а в тогдашнюю советскую заграницу Латвию. В Ригу. Брать интервью у тамошних изобретателей.

Со мной увязался мой 15-летний сын Павел, уже студент Московского университета. Он в Латвии никогда до этого не был.

Едва поезд отошел от Рижского вокзала, отправился мой общительный и любознательный Паша знакомиться, кто еще с нами едет. Разговорился с группой интеллигентных англичан. Он легко и охотно говорил по-английски, сам по книжкам научился. И похвалился он, что едущая с ним мама написала книгу полезных советов, которая скоро выходит тиражом 500 000 экземпляров. Англичанки, которые оказались причастны к издательскому делу, ахали и говорили: – Полмиллиона экземпляров! Разве бывают такие тиражи? Да Ваша мама, наверное, миллионерша?

Сын скромно опускал глаза. Одна из дам дала ему экземпляр журнала, в котором работала, и попросила подарить маме. (Это был знаменитый «Good Housekeeping», по тем временам лучший в мире журнал полезных советов для дома).

Наутро встречаемся на перроне, и все англичане уважительно кланяются. Я – в черном финском пальто из плащевки на «рыбьем меху», на два размера больше, но зато слишком короткое (купила, какое в очереди досталось), в сине-серебряных пластиковых сапогах-луноходах и в порыжевшей от времени норковой шапке (моя гордость, доставшаяся от мамы). Я тогда еще изрекла небрежно с лондонским выговором «Very pleased to meet You» и поблагодарила за подаренный журнал.

Англичане восприняли мой наряд с пониманием. Посчитали, что дама, выпускающая книги полумиллионными тиражами, имеет право на экстравагантность.

В Риге все дни шли теплые дожди, и однажды утром, когда я собралась надеть свою норковую шапку, она развалилась у меня в руках. Прежде чем явиться на интервью к изобретателю, мы пошли с Пашей в магазин и купили мне вязаный белый берет. Сын отстранил мою руку с деньгами и заплатил за меня, небрежно и щедро, целых двадцать рублей со своей тридцатирублевой стипендии.

Я этот белый берет очень любила и долго его носила. В конце концов он покрылся пятнами уже от московских дождей. Пятна не желали отстирываться, я покрасила берет в фиолетовый цвет и продолжала носить.

Годы спустя в нашей семье случилась череда печальных, трагических событий и потерь. Среди немногого, что уцелело и напоминало о той жизни, когда мы были все вместе, был берет. Я его больше не надеваю, но все равно люблю и берегу. И всегда помню, как щедро и небрежно подарил мне его мой Паша…

Ну, а книга? Вскоре после поездки в Ригу она вышла тиражом в полмиллиона и моментально разошлась, ведь книги тогда еще стоили дешево. Немного спустя была большая допечатка тиража. Но пока я ждала выплаты гонорара по основному договору, случилась бешеная инфляция, а издательство в соответствии с договором перевело мне на сберкнижку что-то около 7 тысяч рублей. Еще недавно могла бы автомобиль купить, но к тому времени даже норковая шапка, которой я так больше и не обзавелась, стоила уже 3 миллиона. Я гонорар со сберкнижки даже брать не стала, он и сейчас там лежит и превратился в 7 рублей. Плюс какие-то мелкие компенсации. И проценты за все эти годы.

А на допечатку книги был заключен новый договор, я получила полтора миллиона рублей и вправду ненадолго стала миллионершей, как прочила мне англичанка. На полшапки могло бы хватить.

Из комментариев читателей

– Написано хорошо. Но, почему-то для меня ключевой в зарисовке явилась фраза – «Годы спустя в нашей семье случилась череда печальных, трагических событий и потерь». И фраза про то, как Паша берет подарил. Всё остальное сразу вышло из внимания. Простите, Наталья, за откровенный вопрос, что сейчас с Пашей? События были связаны с ним?

Александр Вятский

– Александр, Вы чуткий человек. Вы уловили главное, ради чего был написан этот рассказ. На самом деле это – маленькое стеклышко, из каких я должна сложить мозаичную картину – о жизни моего сына Паши.

Паша достиг больших успехов, а потом внезапно тяжело заболел. Он боролся с болезнью девять лет. В 2000 году он умер. Его друзья поручили мне написать книгу о нем. Вот я потихоньку пишу.

А рассказ этот был задуман как смешной. И в грустные подробности здесь посвящать читателя неуместно. И все же я позволила себе среди этих веселых воспоминаний грустную ноту о берете…

Наталья Коноплева