Текст книги "Операция «Круиз»"

Глава третья

Несколько дней в столице обсуждали бурный роман Татьяны с графом Нессельроде. Вечерами Павел пропадал в театре. Он перестал появляться за карточными столами закрытых игральных заведений. По утрам на теннисных кортах выглядел вялым и инертным. Днем он разъезжал с Татьяной по самым роскошным магазинам. Особенно частыми гостями они стали в элитном бутике «Франком» возле Белорусского вокзала. Посетили они и «Ювелирную лавку» на Тверской, где Татьяна выбрала себе широкий перстень с крупным бриллиантом, как свидетельство их помолвки. Обедали они, как правило, в актерском ресторане на Арбате. В его пустынном зале с белыми колоннами, богатыми хрустальными люстрами, отражавшимися в многочисленных зеркалах, и искусственной зеленью самым ценным был покой. До шестого этажа, на котором располагался ресторан, не долетал городской шум. Редкие посетители вели себя на редкость достойно, а официанты возникали только по необходимости. Иногда, выпив пару бутылок шампанского, Татьяна садилась за стоящий рядом с псевдоантичным портиком рояль и пела Павлу грустные русские романсы.

Он был на вершине блаженства. Татьяна перебралась жить к нему на Грибоедова. Дома она ходила в его халате, наброшенном на голое тело. В любую минуту была готова сбросить его и заняться любовью. В сексе она временами была ненасытна. Но никогда не уступала Павлу. Если у него возникало желание, он должен был не подавать вида, иначе она закатывала истерику.

Зато уж когда начинала сама, никаких преград для нее не существовало.

Павел заметил, что главным импульсом для Татьяны становилось зеркало. Вернее, ее отражение в нем. Она подходила к старинному каминному зеркалу в гипсовой позолоченной раме с розочками и всевозможными виньетками и долго рассматривала свое лицо. Поворачивала его в профиль и косилась на свой прямой римский нос. Ее глубоко посаженные глаза расширялись, язык гулял по крупным чуть желтоватым зубам. После этого она приспускала халат, любуясь покатыми женственными плечами, и затем обнажала тяжелые ленивые груди, которые любила соединять и кончиками пальцев будоражить соски. С этого все и начиналось.

Самым нелюбимым местом для нее была постель. Больше всего ей нравилось вставать на колени в кресле и, выгнув спину, медленно колыхать грудями. Павел тоже научился играть. Видя ее позу, он не торопился присоединяться к ней, а наоборот, искал себе какое-нибудь занятие, делая вид, что не замечает. Татьяна начинала тихо подвывать, всхлипывать, потом вдруг разражалась чудовищным матом.

Павел медленно раздевался, шел в душ, долго плескался там, а она уже орала во весь голос и со слезами на глазах молила его о пощаде. Когда он наконец входил в нее, делать ничего уже и не требовалось. Доведя себя до экстаза, она извивалась в судорогах всем своим дородным телом, и если бы Павел не обхватывал руками ее на редкость узкую талию, то и секунды не смог бы находиться в ней. Он уже понял, что Татьяна в сексе не любит слишком плотного контакта. И не возражал. Хотя иногда хотелось почувствовать под собой ее метущееся тело. Но она так дорожила своей независимостью, что даже в постели стремилась отстаивать ее. Длилась их близость недолго. Причем Татьяна совершенно не заботилась о его наслаждении. В любой момент могла прекратить их контакт и остальное доделывала рукой с абсолютно безразличным выражением усталого лица.

Павел находился в постоянном приподнято-сексуальном состоянии. Ничего подобного с ним раньше не было. Он отдавал себе отчет, что Татьяна не самая лучшая женщина из встречавшихся на его пути. Но раньше все было просто – секс вмещался в конкретные временные рамки и не мешал остальной жизни. С Татьяной же он постоянно думал и хотел только одного – чтобы она в очередной раз спровоцировала его на близость.

Он не мог объяснить себе, любовь ли это. Но понимал, что способен сойти с ума, если вдруг закончится эта мучительная сексуальная пытка. Готов был выполнить любое желание, любую прихоть Татьяны. И она приказывала. Проматывала огромные деньги и при этом не произносила ни одного слова благодарности. В общении она была довольно грубой. Единственное ласкательное слово «котик» относилось ко всем без исключения мужчинам. Павел страдал от этого. Он, лишенный с детства семейного тепла, материнской ласки, отеческой заботы, стремился в женщинах обрести непознанную нежность. Павел не представлял себе, что сможет жить с женщиной, не соответствующей ни одному его требованию. Плюющей на его переживания и не желающей знать о его чувствах. Татьяну любило такое количество мужчин, что она перестала ощущать ценность этого чувства. Ей было достаточно, когда мужчина служил ей. Сама же она любила свой сценический образ. Как женщину, она себя оценивала довольно скромно, но как актрису – превозносила.

Павел страдал. Татьяна будоражила в нем забытые юношеские мечты. Жизнь за границей, казалось бы, навсегда перевоспитала его. А успех у женщин и привычка к комфорту сделали самоуверенным, ироничным и непостоянным. По ночам, когда Татьяна посапывала в спальне, наполняя ее удушливым перегаром, он, лежа на кожаном диване в холле, долго убеждал себя сбросить наваждение. Перечислял ее недостатки, не мог определить достоинства. То, что она прекрасная знаменитая актриса, его совершенно не волновало. Даже раздражало. Тогда в Прокопьевске, сидя в заплеванном семечками кинотеатре, он не считал ее актрисой. Во всех ролях она для него была просто любимой женщиной. А сейчас…

Павел начинал ненавидеть Татьяну. Она опошлила, перечеркнула его мечту. В той его жизни, в Прокопьевске, каждая вторая баба ругалась матом и по пьяни давала любому. Его собственная мать после гибели отца в шахте начала пить с его дружками. Брала у них деньги. Блевала по утрам, когда он полусонный собирался в школу. Ее били, а он жалел, кидался с кулаками на мрачных тяжелых мужиков. Они от него отмахивались, а мать бросалась на их защиту. И только в кино он понимал, что есть на свете другие женщины. Лучшей из них была Татьяна.

Живя с ней, Павел впервые почувствовал себя бесконечно одиноким. Секс истреблял в нем мечту, чувство, радость. Стал всепоглощающим. Пугал, как долго не сбиваемая высокая температура. Но при этом Павел чувствовал себя потрясающим любовником. Татьяна умела вытянуть из мужчины максимум его сексуальных возможностей. Теперь было понятно, почему мрачный Маркелов приходил к ней в гримуборную и хвастался своими юными девушками. Он просто не мог сбросить с себя ее чувственную власть.

Павел ревновал к Маркелову и ко всем, кого даже не знал. Ни одна женщина не вызывала в нем подобного чувства. Странно, но он всегда доверял подругам. Был уверен в своем превосходстве. С Татьяной было иначе. Даже если она ехала куда-нибудь в метро, он не мог сдержать своей ревности. Она не спрашивала о его предыдущей жизни, зато часто рассказывала о своей. Это утомляло обоих.

Кроме всего прочего, Павла выводило из себя постоянное бытовое пьянство. Для него самым неприятным было сопровождать Татьяну в ее поездках к подругам в район метро «Аэропорт». Там стояли киношные и писательские жилищные кооперативы. В них коротали жизнь бывшие звезды советского кино. Многие из них тихо спивались. Поминки и дни рождения у них чередовались почти регулярно. При этом произносились одни и те же тосты, только пожелания здоровья сменялись заунывной мольбой «чтоб земля была пухом». Татьяна в их компании чувствовала себя замечательно. Странно было наблюдать за этими людьми, многих из которых Павел помнил по известным фильмам. Они бродили по своим квартирам, заставленным антиквариатом или румынской мебелью в стиле «Людовик», потерянные, никому не нужные, в обнимку со своей прошедшей славой. Пили то, что принесут, закусывали картошкой. К Павлу относились с невероятным почтением. Титул графа был для них превыше всех полученных когда-то наград. Долго и скучно рассуждали о политике, и все поголовно боялись СПИДа.

Отекшие, с давно не крашенными сизыми буклями женщины вспоминали, как они крутили романы с умершими кинорежиссерами и по секрету рассказывали Павлу о прошлых сумасшествиях Татьяны.

Мужчины хвастались тем, что у них все еще «стоит». При этом, правда, жаловались на партнерш. Павел даже теоретически не мог представить себе женщин, способных лечь в койку с этими киномонстрами. Хотя многие из них и не скрывали своих бывших коротких связей с Татьяной.

Надо же, мечта, столько лет согревавшая его душу, обернулась урной, в которую не плюнул только редкий прохожий. При этом Павлу еще и завидовали.

Когда они ночью возвращались домой, Татьяна грустно доказывала Павлу, что он ее скоро бросит и ей снова придется заботиться о своем одиноком быте, о дочери, ни в грош ее не ставящей. Павел эту самую дочь ни разу не видел. Татьяна не желала приглашать его к себе в гости. Зато в его квартире чувствовала себя полной хозяйкой. С особым удовольствием она командовала женщиной, приходившей у него убираться. Та, в свою очередь, с каждым новым визитом поднимала таксу. Павел не спорил. Татьяна умудрялась всего за полчаса устроить фантастический бедлам. Иногда он не мог найти собственные брюки.

И все-таки это было счастье! В Татьяне сидел какой-то бес. Командовать им было бессмысленно. Возможно, именно поэтому она сумела завладеть мыслями провинциального юноши. Ведь смотрел же он фильмы с другими артистками. Ни одна из них не отпечаталась в памяти. Когда подобные спасительные размышления посещали Павла, он стряхивал с себя отрицательные эмоции и снова мечтал о служении этой женщине.

А Татьяна жила своей обычной жизнью. Репетиции, съемки, концерты. Иногда она отдавалась ему с особой страстью и заботой. И Павел подозревал, что наверняка в этот день она ему изменила. Допытываться было бессмысленно. Она признавалась сразу. Поэтому становилось непонятно – говорит правду или врет назло. В любом случае Павел ощущал, что он не единственный в ее жизни.

Этот угар продолжался всего неделю, а казалось, будто они живут вместе немыслимое количество дней. Павел перестал играть. Деньги таяли со скоростью света. Он понимал, что не может сесть за карточный стол. Нервная система разболталась. Впрочем, граф мог взять в долг любую сумму и поэтому не дергался. Каждое утро начиналось с яичницы, приготовленной Татьяной, и вопроса: «Когда я тебе надоем?» Дальше шли рассуждения о возрасте. Они были направлены на ответные признания Павла в том, что Татьяна вполне молода и прелестна. Полное вранье. Тело женщины всегда соответствует ее возрасту. И чем больше она уделяет ему внимания, тем явственнее оно заявляет об этом. Тело Татьяны было покрыто какой-то глянцевой пленкой. Красные прожилки на бедрах, морщинки на щиколотках, выступающие косточки у больших пальцев на ногах говорили больше, чем ее подтянутые щеки. Но единственное место, не утратившее своей юной прелести, как ни странно, находилось между ее ног. Какая-то немыслимая по нежности кожа, с коротко подстриженными волосами без единой складки и морщинки, натянутая на выпирающий лобок, как на барабан, заставляла Павла забыть о ее возрасте, о всех тех, кто приникал губами к этому месту и искал в нем наслаждения.

Только с Татьяной Павел впервые понял, что возраст женщины не имеет к сексу никакого отношения. Оказалось, оргазм – состояние души, а не тела. В этом Татьяне не было равных. Она всегда стремилась к полному удовлетворению своих желаний. И неважно, в чем они выражались. Такая женщина могла стать только актрисой. Все остальные сферы жизни не выдержали бы ее напора. Любить актрису сложно. Она либо неудавшаяся женщина, либо миф. Что, в общем, одно и то же. Павел проходил с Татьяной самое высшее образование, придуманное жизнью. Свое знакомство с ней он мог сравнить с первым приездом за границу. Это было в Праге. Павел шел по Карлову мосту и не верил себе. Величие города, древность моста, чужие люди рождали в нем жуткое ощущение зависимости. Он мечтал раствориться в этом городе, в его домах, выйти однажды из высокого узкого подъезда с хозяйственной сумкой на Старую площадь, купить газету и заказать высокий стакан темного пива. Так и с Татьяной. Было бы хорошо однажды проснуться и знать, что ты женат на этой женщине всю свою жизнь.

О чем бы ни думал Павел, но вечером он покорно собирался на спектакль. Это было еще одно непредусмотренное действие в его любовной истории. К вечернему выступлению Татьяна готовилась целый день. Вернее, готовила всех окружающих. Во-первых, именно в этот день она начинала заболевать гриппом, во-вторых, ее партнеры только и мечтали устроить ей провал, в-третьих, в атмосфере чувствовались магнитные бури, ну а в-четвертых, у нее начиналась менструация. И все это должно было привести к отмене спектакля. Павел уже с утра звонил в театр и через каждый час, словно сводку из района боевых действий, передавал заведующей труппой скупую информацию о здоровье Татьяны. Самым смешным в этой бесконечно повторяющейся ситуации было то, что каждый раз все относились к капризам артистки, как к стихийному бедствию.

Вот и в этот день, предшествующий вечернему спектаклю, разразился скандал. Рано утром Татьяна вылетела из спальни с рыданиями. Ее разбудила муха! Павел неосторожно возразил, что, когда за окнами лежит снег, мух уже не бывает.

– Что?! – воскликнула Татьяна. – Выходит, я вру? Или у меня не все дома? Ты постоянно намекаешь на какие-то отклонения! Запомни, котик, раз я говорю про муху, значит, она была. Привык иметь дело со всякими поб… Им ты, конечно, рот закрываешь мгновенно. Со мной не получится! Как подло с твоей стороны. Знаешь ведь, что у меня сегодня спектакль. Мне нужен полный покой. Так ведь назло делаешь! Думаешь, не догадываюсь почему? О, не на такую дуру напал. У тебя одно желание, чтобы я плохо сыграла, чтобы все стали сплетничать о моем закате, и тогда, к твоей огромной радости, я не выдержу и уйду со сцены. Ты же этого хочешь? Ну, признайся, котик, найди в себе мужество. Хотя где там! Ты тряпка. У тебя, кроме роста, титула и денег, ничего нет. Да еще надо разобраться, какой ты граф. Тоже мне, голубая кровь! Я согласилась жить с тобой, надеясь обрести покой, мужское плечо, понимание. Где уж! У тебя одно в голове – трахать меня. А что творится в моей душе, тебя совершенно не волнует! Какая я несчастная. Почему вокруг все сволочи…

Павел мужественно молчал. На подобные дешевые провокации он уже не поддавался. Татьяна, с сигаретой в руке, отправилась в ванную, потом вернулась в холл и с презрением прошипела: «Я докажу тебе, котик» – и скрылась в спальне. Павел закрыл глаза, решив еще немного поспать. Но из приоткрытой двери послышался вопль Татьяны:

– Вот она, вот она.

Он нехотя встал с дивана и отправился в спальню.

На роскошной кровати, под зеленым балдахином и приспущенным салатовым тюлем, лежала обнаженная Татьяна, широко раскинув ноги. По ее ухоженным с идеальным педикюром пальцам действительно лениво ползала муха.

– Убей ее, – трагически прошептала Татьяна, как будто речь шла о мерзком насильнике.

Павел осторожно подошел к постели. Побоялся сразу ударить по ноге, а муха тем временем перелетела на Татьянин живот. Та задергалась всем телом. Муха не испугалась. Пришлось ее смахнуть. Она взлетела и села на драпировку балдахина. Павел залез на кровать. Изловчившись, он хлопнул руками и, потеряв равновесие, рухнул на постель рядом с Татьяной.

– Убил?! – кровожадно крикнула она.

Павел показал ладони. На одной из них в капельке крови оказалась расплющенная муха.

– О, какой ты фантастический мужчина! – застонала Татьяна и полезла рукой ему в трусы. Этого было достаточно, чтобы он задрожал. Но, помня ее привычки, он сделал над собой титаническое усилие, встал и сказал, что должен вымыть руки.

– Черт с ними! Эта муха не заразная! – воспротивилась Татьяна и схватила его за ногу.

Но Павел довольно резко высвободился и вышел из спальни. Он не спеша умылся, почистил зубы. Даже собирался побриться, но передумал и вернулся к Татьяне. Она сидела на пуфике перед зеркалом. Все ее лицо было покрыто маской зеленовато-землистого цвета. Занималась она тем, что накладывала толстый слой крема на шею и плечи. Увидев в зеркале Павла, Татьяна приподнялась и приблизила лицо к самому зеркалу.

– Сядь на пуфик, а то мне низко, – приказала она. Павел повиновался, и Татьяна, широко раскинув ноги, уселась на него. После этого как ни в чем не бывало принялась снимать тампонами маску с лица. Потом, слегка ерзая по бедрам Павла, протерла лоб и щеки косметическим молочком и занялась подводкой глаз. Стоило Павлу сделать малейшее движение, как она возмущенно прикрикивала:

– Осторожно! Я же могу выколоть себе глаз!

Он замирал, а она продолжала заниматься макияжем. Павел уставился на баночки, стоявшие на малахитовом туалетном столике. Он боялся поднять глаза и увидеть в зеркале отражение Татьяны, сидящей на нем. Она же, в свою очередь, начала приподниматься и опускаться ему на колени. Испытывая немыслимый восторг, Павел все же рискнул взглянуть в зеркало. В нем он увидел по-клоунски размалеванное лицо своей возлюбленной. При каждом новом приседании она наносила кисточкой жирную линию на веки, а потом мазала щеки румянами. Яркие, беспорядочно нанесенные краски придали ее лицу сексуально демонический вид. Глаза горели снедающей тело страстью. Ложбинка над верхней губой сверкала разноцветными капельками пота. Она впилась глазами в собственное отражение и абсолютно забыла о присутствии Павла. Так продолжалось до тех пор, пока желание не подкинуло ее и мелкой судорогой не разлетелось по телу. Затяжное импульсивное блаженство долго не отпускало Татьяну. Павел понял, что нужно торопиться, пока она окончательно не пришла в себя. Но в тот самый момент, когда энергия вырвалась из него, Татьяна вскочила, подставила ладони под его извержение и быстро нанесла на лицо. Смотреть на это было уже невозможно.

Павел, еле переступая трясущимися ногами, с трудом дошел до кровати и лег. А Татьяна продолжила уход за лицом и при этом запела грудным спокойным голосом. Приведя себя в порядок, она подошла к лежавшему с закрытыми глазами Павлу. Села рядом с ним, положила голову ему на грудь и задумчиво произнесла:

– Я тебя безумно люблю. Ты самый лучший мужчина на свете. Мне и не снилось такое счастье. Все остальные пигмеи. Как ты меня чувствуешь и понимаешь! Спасибо тебе, котик.

Павел погладил ее по волосам и ощутил, как душа его наполняется ликованием. Какой же он дурак, что сердится на Татьяну. Пусть она взбалмошная и непредсказуемая. Но он сумел ее завоевать. Другие женщины меркнут рядом с ней.

Странно, но скандалов в этот день больше не было. Не обошлось, конечно, без симуляций по поводу болей в животе. Два раза она звонила в театр и просила ее заменить, но если не учитывать этих мелочей, то к пяти часам вечера она наконец навела последний марафет и попросила отвезти ее в театр. Павел отправил ее на дежурившем под окнами такси, а сам решил пройтись пешком.

Спектакль шел, как всегда, с большим успехом. Зрители встречали аплодисментами каждый выход Татьяны. Павлу было невыносимо скучно. На сцене говорили какие-то глупости. Два артиста спорили между собой о том, кто будет спать с провинциальной вдовой, которую играла Татьяна, а она от них закрывалась в ванной и выходила оттуда все в новых и новых экстравагантных нарядах. Короче, муть лиловая.

Павел ждал, когда в ложе появится Стасик и принесет шампанское. Юноша с нескрываемым вожделением смотрел на Павла и готов был прислуживать ему во всем. Он не заставил себя долго ждать. Но пришел без шампанского. Приложив палец к губам, знаками вызвал Павла из ложи.

– Может, ты меня убьешь, – начал он шепотом. – Но я не могу больше мучиться из-за тебя. Помнишь, когда мы познакомились, я предупреждал тебя о Татьяне. Не стоит она твоей любви. Грязная она, как и все бабы.

Павел не мог позволить произносить такие слова. Он схватил его за волосы, сжал их в кулак и подтянул к своим глазам. Стасик, взвизгнув, привстал аж на цыпочки.

– Если ты еще когда-нибудь посмеешь говорить о Татьяне в таком тоне, я тебя заставлю съесть собственные голубые яйца, – и после этой угрозы отпустил притихшего парня.

Но только Стасик ощутил под собой пол, как схватил Павла за руку и потащил за собой.

– Идем, сам увидишь. Я не хотел тебе показывать. Но лучше знать правду.

Павел нехотя последовал за ним. Они поднялись по лестницам на самую галерку и через низкую дверь с указателем – «Вход воспрещен» попали за кулисы на мостки с перилами, идущими по периметру всей сцены. Стасик объяснил, что раньше, когда не было автоматического поднятия кулис и ставок, рабочие сцены вручную, при помощи канатов и грузил поднимали по мосткам все тяжести.

– Нашел время проводить экскурсию, – проворчал Павел, но с интересом посмотрел вниз, где светлым пятном обозначилась сцена. По ней ходила Татьяна и что-то говорила партнерам.

– Сейчас все увидишь сам, – заверил его Стасик. Он повел его по скрипучим доскам, и они обошли сцену.

Павел увидел изнанку декораций. Стены из материи слегка просвечивались. Их поддерживали деревянные углы, прикрепленные к сцене. Возле одной двери, которая, как предполагалось, вела в ванную комнату, куда так часто пряталась Татьяна, из черных бархатных ставок был сооружен кабинет, в котором, очевидно, она переодевалась. Там стоял столик с зеркалом и двумя лампочками, стул и круглая вешалка с ее костюмами. Павел удивился тому, что Стасик, будучи «голубым», подглядывает с этой верхотуры за переодеваниями Татьяны.

– Зачем тебе это зрелище? – прошептал он.

– Еще чего! Мы здесь по другому поводу. Стой и жди.

В этот момент Татьяна выскочила со сцены через дверь и, плотно прикрыв ее, бросилась в кабинет, где быстро сбросила с себя одежду и натянула новую. При этом она громко пела, чтобы ее было слышно в зрительном зале. Павел с интересом наблюдал, как она переодевается. Это было намного интереснее, чем глядеть из ложи. Но когда она снова вернулась на сцену, развернулся и сказал Стасику:

– С меня хватит, на это я и дома могу посмотреть.

– Погоди. Помнишь то место в спектакле, когда она делает вид, что занимается в ванной любовью с одним из этих болванов?

– Что-то помню. Она там постанывает чересчур театрально.

– Вот-вот. Наберись терпения.

Эти слова мгновенно заронили в душу Павла страшные подозрения. Он заволновался. Задергался. Косо поглядывал на Стасика и старался убедить себя, что юноша наслушался каких-нибудь очередных сплетен. Но ничего не мог с собой поделать и до боли в глазах всматривался в черный четырехугольник внизу. И вдруг заметил, как в него быстро вошел какой-то мужчина.

Павел перегнулся через перила, словно хотел спрыгнуть прямо на плечи вошедшему. Стасик на всякий случай схватил его за фалды клубного пиджака.

Дальше произошло немыслимое. Татьяна юркнула со сцены в дверь, прикрыла ее и направилась в выгородку. Там ее поджидал парень, лицо которого сверху разглядеть было невозможно. Он помог ей раздеться и, пока она гляделась в зеркало, поправляя прическу, пристроился сзади и сильными толчками заставил ее визжать и кричать.

В зрительном зале раздался хохот. А Павел с ужасом вспомнил, что именно сегодня она отдавалась ему возле трюмо. В глазах у него потемнело. Значит, утром была всего лишь репетиция? Он отпрянул от перил и, прижавшись спиной к стене, потребовал:

– Веди меня вниз…

– Нельзя! Там ведь идет спектакль! – испуганно прошептал Стасик.

– Веди! Иначе спущусь без лестницы!

Стасик понял, что Павел не шутит, и послушно повел его вниз. Они спустились довольно быстро. Оттолкнув юношу, Павел бросился к черной выгородке. Влетел туда в тот момент, когда крепкий, с бычьей шеей парень застегивал брюки. Татьяна возилась с молнией на платье. Одной рукой Павел разорвал платье от декольте до самого пояса. А второй резко толкнул озадаченного его появлением любовника. Тот лишь слегка покачнулся и, не задумываясь, ответил сильным, но неточным ударом. Павел развернулся к нему. Не обращая внимания на крики Татьяны, бросился в атаку. Но не тут-то было. Противник принял боксерскую стойку и защитился от прямого удара. При этом сам сумел нанести встречный, скользнувший Павлу по челюсти. Граф понял, что перед ним не сопливый мальчишка и следует переходить на профессиональный язык. Черный пояс карате, полученный им два года назад в Японии, давал эту возможность. Еще мгновение, и он в прыжке взлетел с места и обрушил удар ногой на удачно заблокировавшегося парня. Противник отлетел в сторону, и выгородка, в которой они сцепились, развалилась, словно карточный домик. Теперь появилась возможность развернуться по-настоящему. Парень оказался приличным кикбоксером. Двумя махами ног он заставил Павла отступить и перешел в атаку. Огромные кулаки просвистели в воздухе рядом с головой. В ответ Павел резко подсек его и ударил локтем в солнечное сплетение. Противник, теряя равновесие, молотил воздух руками, но, зацепившись за стойку декорации, удержался от падения. Тяжело, прерывисто дыша, он рванулся снова к Павлу. Матерчатый щит, обозначавший стенку особняка, рухнул, и изумленные зрители, и так уже встревоженные шумом за сценой, увидели захватывающее зрелище – драку с использованием всех видов рукопашного боя. Один из актеров бросился разнимать дерущихся, но тут же был отброшен в сторону и заорал не то от боли, не то от испуга. Павел пошел в новую атаку. Он понял, что в данной ситуации придется биться до конца. Злость и уверенность толкали вперед. Его противник был на голову ниже. Но широк и мощен в плечах. На бычьей накачанной шее крепко сидела стриженая голова с решительными крупными скулами, перебитым носом и налитыми кровью глазами. Такой не уступит и спиной не повернется. Но был слишком тяжел, чтобы соревноваться в резвости и скорости с Павлом. Зато потрясающе держал удар. Его необходимо было измотать. А для этого пришлось расширять пространство. Не замечая ничего вокруг, стремясь подловить противника на встречном движении, они кружили друг перед другом и постепенно переместились на сцену, где был больший простор для действий.

Обалдевший помреж хотел дать занавес, но примчавшийся вечерний администратор схватил его за руку.

– Не смей! Чем больше свидетелей, тем лучше. Я пошел за милицией.

Павел начал очередную атаку и сумел обмануть кикбоксера. Удар ногой по почкам заставил того упасть на колени. Оставалось нанести еще один удар и добить противника. Но в этот момент на сцене появилось трое парней в кожаных куртках. В руках у них были автоматически выскакивающие железные дубинки.

– Воркута, мы здесь! – крикнул кто-то из них, и они быстро окружили Павла. Он резкими прыжками постарался добраться до портала, чтобы защитить спину. Его противник оклемался и наблюдал за дружками, загоняющими Павла, как волка. Он ждал, когда сможет нанести последний удар.

И тут из зала на сцену поднялись двое прилично одетых мужчин. Они небрежно расстегнули свои двубортные пиджаки, и никто из парней с дубинками даже пикнуть не успел, как оказались лежащими на покрытых половиком досках сцены. Павел, обрадованный неожиданной подмогой, бросился на своего противника. Но закончить драку им не удалось. Из-за кулис с автоматами в руках и черными шерстяными масками на лицах появились омоновцы. Быстро уложили всех участников драки на пол, рядом с приходившими в себя парнями, и приказали закрыть занавес.

Зрители молча потянулись к выходу и только в фойе принялись возбужденно обсуждать происшествие. Ни один человек не заикнулся о продолжении спектакля, и гардероб быстро опустел.

А на сцене началось разбирательство. Из всех кулис торчали головы работников театра. Первыми омоновцы увели парней в куртках. Обыск Павла и его противника ничего не дал. Оружия при них не было. Зато двое других участников драки в двубортных костюмах оказались вооруженными. Наручники мгновенно защелкнулись на их руках, и, подталкиваемые автоматами, они были отведены для дачи показаний в кабинет директора театра. После этого Павлу и Воркуте также нацепили наручники и оставили их сидеть на сцене.

Беззлобно врезав обоим пару раз по шее, омоновцы удалились. С задержанными остались милиционеры в ожидании команды сопроводить их в отделение милиции. Произошла какая-то заминка, в результате которой за ними долго никто не приходил. Наконец Павла и Воркуту провели к служебному входу. Там уже стояли те двое в двубортных пиджаках.

Неизвестно откуда взявшийся капитан милиции заставил встать всех четверых к стене, приказал выводить по одному и сажать в «газики».

В узком пространстве ментовской машины Павел оказался напротив мрачно пыхтящего Воркуты. Дверь захлопнулась, и их повезли в отделение.

– Сука, мне только в ментовку сейчас не хватает! – угрюмо ругнулся Воркута.

– Мне тоже нет резона, – согласился Павел.

– Что ж ты, падла, натворил?

– А ты?

– Она меня сама пригласила.

– Когда?

– Спектаклей двадцать уже.

– А ты?

– А мне что? Какая разница, где. Ах, черт, какая лажа. Так загреметь!

– Ладно, не дрейфь. Проехали. Залезь-ка ко мне в левый карман пальто.

– Что там?

– Да лезь. Не тяни время.

Воркута с трудом проник пальцами в карман и нащупал там связку ключей. С изумлением вытащил их.

– Откуда?

– Какая тебе разница? Давай открывай.

Воркута лихорадочно принялся подбирать ключ. Наконец, освободил руки Павла. Тот быстро справился и с его наручниками. После этого Воркута жестом приказал молчать и крикнул милиционерам, сидящим за решетчатым окном.

– Эй, начальник, глуши мотор. У тебя тут клиент помер.

Шофер ударил по тормозам. Через минуту двое сержантов открыли дверь и один из них заглянул внутрь. Резким ударом он был отброшен от машины, и оба задержанных выскочили на асфальт. Второй страж схватился за пистолет, но не успел им воспользоваться. Павел и Воркута рванули в ближайшую подворотню. Там они, перескочив через забор, оказались во дворе с выходом на другую улицу и без всяких прощаний разошлись в разные стороны.

Дома Павел обнаружил заплаканную Татьяну. Она сидела на кухне, пила водку и кому-то жаловалась по радиотелефону. Он остановился в дверях. Она его не видела. Павел не знал, с чего начать. Поэтому стоял и слушал.

– Представляешь, какой ужас! Мне ведь теперь невозможно появиться в театре! Да… да…да… Какая гордость?! Поклонники подрались. Но я-то здесь при чем? Один дурак зашел, когда я переодевалась, другой влетел за ним с кулаками. Почему у нас в театре нет охраны? Кто отвечает за безопасность актеров? Бедному Родику сломали ребро. У меня нервный срыв. Что? Не знаю, наверное, посадят. Но скорее всего откупится. Да, у него… Не боюсь. Я перед ним ни в чем не виновата. Если он начнет лупить всех моих поклонников, то по Москве ходить будет опасно. Дерется здорово, я и не ожидала. Ничего себе зрелище! Вот что нужно сегодняшнему зрителю. Да… да… Сидели как завороженные, чуть не аплодировали. А мы перед ними комедию ломаем. Правильно, нужно разогнать артистов, взять двух бугаев, и пусть друг другу кости ломают. Ах… не знаю. Сижу вот у него. Страдаю… Да пойми, я же его люблю. Ну и что? Откуда мне знать, почему этот дебил пробрался в мою переодевалку. Нет, конечно, я была уже одета. Что там у меня воровать… Короче, ужас. Пусть отменяют спектакли. У меня нервный стресс. Реклама мне? Ничего себе реклама! Американские продюсеры были на спектакле? А почему мне никто ничего не сказал? С такой дракой мы на Бродвее устроим шорох. А без драки не хотят? Значит, сам спектакль их не волнует? Хорошо, если Павел когда-нибудь вернется, я его попрошу повторить…