Текст книги "Валентин и Валентина"

Михаил Рощин
Валентин и Валентина
Современная история в двух частях, с прологом

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Валентин.

Валентина.

Мать Валентины.

Бабка.

Женя.

Лиза, мать Валентина.

Маша.

Дина.

Катюша.

Рита.

Гусев.

Володя.

Очкарик – девушка в очках.

Карандашов.

Бухов.

Первый студент.

Второй студент.

Третий студент.

Прохожий.

ПРОЛОГ

Скамья в городском сквере. На нее внезапно, словно стая птиц, оседает мимоходом группа молодых людей, по виду вчерашних школьников. Папки, книжки, сигареты, транзистор. Гомонят, смеются, острят. Они молоды, на дворе весна, за деревьями контур города, машинный грохот улицы, солнце. Разговор быстр, перебивчив, небрежен, но спор не так прост, и, в сущности, он станет нервом нашей истории. Мы пока даже не выделим никого из героев, а только послушаем, о чем и как они говорят.

– Да бросьте, какая еще любовь в наше время! И зачем она?

– А мне дико хочется влюбиться! Не могу!

– Не надоело вам?

– Нет, братцы, скоро все будет запросто: понравилась – подошел – спросил: да? И все, вся любовь…

– Дайте мне-то сказать!

– Глупая ты, пойми: любовь закрепощает, начинаются всякие мучения, то, се; любовь – кабала, а секс – свобода…

– Правильно, современному человеку некогда!

– Да отстаньте, само слово-то какое гнусное: секс, секс!..

– Послушайте лучше анекдотик, люди. Приходит муж домой…

– Влюбиться хочу!

– Чес-слово, ты как тот верблюд, который идет по пустыне и думает: что бы там про нас ни говорили, а ужасно хочется пить.

– Минутку, стая! Тише! Я сейчас иду и беру у прохожих интервью: есть любовь или нет и с чем ее вообще едят?

– Ну хорошо, если любовь есть, чего ж я до сих пор не влюбился?..

– Господи, да что вы знаете о любви!..

Постепенно среди всех должны выделиться парень и девушка, которые не отрывают глаз друг от друга, но тоже острят, иронизируют в общем тоне.

Он. Конечно, правильно, правильно: любовь надо душить в зародыше! А?

Она. Конечно. Все это романтика.

Он. Точно. Я, может, и влюбился бы, да времени нету.

Она. Да. Со временем кошмар.

Он. Между прочим, еще Наполеон говорил: на женщину не более получаса.

Она. А на мужчин и пятнадцати минут много.

Он. Ну-ну уж! Пятнадцать, может, уделите?..

И снова общий разговор – его завершает паренек, изображающий репортера.

– Любовь, братцы, психическая аномалия!..

– Если я умру из-за женщины, то только от смеха!..

– Айда, ребята, чего расселись!..

– А Экзюпери, помните, гениально сказал?..

– Надоели вы с этой любовью…

– Братцы, тихо. Есть интервью. Спокойно!.. Интервью первое. Лукерья Фоминишна, по профессии бабушка, семьдесят три года. На вопрос: «Есть ли на свете любовь?» – ответила: «Чаво такое?» Тише! А ее внучка, Саша, четыре года с половиной, на тот же вопрос потупилась и стала ковырять землю ногой… Тихо! Еще одно. Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, когда мы его разбудили на скамейке, на вопрос: «Есть или нет?» – ответил загадочными словами: «На маленькую наберем…»

Все смеются и так же внезапно, как пришли, срываются, уходят, летят. Парень и девушка тоже идут за всеми.

К ним присоединяется паренек с воображаемым микрофоном.

– Молодые люди, что вы можете сказать о любви? Есть любовь на свете или нет?

Он. Как жизнь на Марсе.

Она. На свете?.. На каком?..

Смеются. Уходят.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Какое-то небольшое замкнутое место: это может быть та же скамейка, что в прологе, или скамья в метро, или чужой подъезд, или уголок магазина, – вокруг огромный город, который всегда становится одновременно и домом и пустыней для влюбленных. Валентин и Валентина. Она плачет, не закрывая лица. Он как умеет утешает ее.

Зима. Еще темно, но все наполнено и готово к действию.

Нашим героям по восемнадцать лет.

Он. Ну не надо, слышишь?

Она. Я не могу больше, Валя! Пойми, я не могу… Ой, и зачем это? (Горько.) Любовь!..

Он. Ну не надо, ты что? Ну!.. Ведь все равно счастье, так случилось, ты же знаешь…

Она. Да. Чем мы виноваты? Ну чем? Почему всегда надо все испортить? Надо врать, прятаться, стыдиться! Когда мне хочется кричать об этом, петь, без конца рассказывать!

Он. Убил бы я всех!

Она. Так было хорошо, кому мы мешали? Почему надо врать?..

Он. Так было всегда. Ложь начинается там, где появляется принуждение.

Она. Какое мне дело до всегда! Я живу сейчас, я хочу, чтобы сейчас было хорошо. Господи, что они говорили! Мама, бабушка! Даже Женя…

Он (вздох). Да. У меня тоже был разговорчик…

Она. Твоя мама совсем другая. Подожди, сейчас расскажешь… А мои просто не слышат, понимаешь? Им сто – они двести! Вот послушай!

Освещается несколько старомодная, в стиле пятидесятых годов, комната. Пианино, часы с боем. Вечерний час. За столом, в кресле, Бабка Валентины, толстая, умная, грубоватая старуха с книгой, тут же Мать Валентины, подтянутая, энергичная, властная, лет сорока шести. Сейчас она нервная и усталая. У зеркала сестра Валентины Женя, красивая женщина лет двадцати семи, она небрежна, иронична, чуть развинченна.

Видишь, семейный совет. Не могу, Валя!..

Он. Ну-ну, не надо! Прошу тебя… Иди.

Она. Да, сейчас.

Но Валентина не идет, приникает к нему, и они вместе слушают начало разговора.

Мать. Ну где вот она опять?

Бабка. Ох, господи!.. Придет!

Женя. Ребята, вы меня удивляете. Восемнадцать лет человеку! Да она святая по нынешним временам!

Бабка. Угу, старая дева.

Женя. Девчонки уже в седьмом классе бог знает что творят! Спорт, мода, песенки. (Напевает.) Больше знать ничего не хотят!

Бабка. Ох, господи!

Мать. Не знаю. Я устала от этой пошлости. Есть же у нас другая молодежь, почему с нее не брать пример? Это у тебя в английской школе вундеркинды. По нашему Красному Кресту знаешь сколько доноров среди молодежи? Я одиннадцать лет работаю, а такой сознательности, как теперь…

Женя (наигранно). Ну да, конечно.

Мать. Не конечно, а я тебе говорю, что есть. И вас, по-моему, воспитывали как надо…

Бабка. Папаша-то был кавалерист! Гусар!

Мать. Ну что ты вечно: гусар! Всего два месяца служил в кавалерии. Я Дмитрия, кстати, не осуждаю, он был цельный человек и поступил честно.

Бабка. С двумя детьми на руках оставил, честно!.. Когда уж тебя жизнь чему научит?..

Мать. Не надо об этом. И жизнь тут ни при чем. Сейчас всем дано все. Почему я, например, всегда тянулась к хорошему, а не к плохому? А у нас не было таких возможностей, как у них. Я даже не смогла закончить институт. Но я старалась, я работала, я росла. Я без диплома, а на мне целое отделение Общества! И все, слава богу, уважают. А вы… вас прямо влечет эта накипь, эта мода.

Женя (якобы не слушая). Да, маникюрчик-то того… Англичане говорят: самое трудное – быть немодным.

Бабка. Самое трудное – дурами не быть. (Пыхтит.)

Мать. Только о себе думают, только о себе!..

Женя. Ты видела журналы? Слава показывал?.. Это в Лондоне! В пуританской, чопорной Англии!

Мать. Оставь! При чем тут Англия, Лондон!..

Бабка. Еще Пушкин, Александр Сергеевич, говаривал: что важно Лондону, то рано для Москвы…

Женя. Чего, чего? Неплохо. Надо Славе продать… «Что важно Лондону…» (Смеется.)

Мать. Жаргончик! «Продать»!

Бабка. Теперь не учителя детей учат языку, а дети учителей жаргону.

Женя. Мамуля! Двадцатый век. Весь мир перевернулся, крутится вот такое колесо!.. Тебе всю жизнь хочется идеальных, возвышенных отношений. Но их нет! Это вам не салонная пьеса. «Ах, графиня, я вас же ву зем!..» Баба, в твое время когда выходили замуж?

Бабка. По-разному выходили. Не путай меня с девятнадцатым веком!..

Мать. Двадцатый век, двадцатый век! Все зависит не от века, а от человека! Я хочу! Да! И пусть у других как угодно, а с моей дочерью ничего такого не будет!

Женя. А о чем вообще речь? Разве есть симптомы?

Бабка. Будут симптомы – будет поздно.

Мать. Не будет! Ее надо привести в чувство. А то кончится тем, что она искалечит себе жизнь, бросит институт, будет голодать, плодить нищих.

Женя. Ну кто теперь голодает? Какие нищие?..

Бабка. А-а, правда, нищие давно-о не ходят.

Мать. Боже, как я устала! Вместо того чтобы отдохнуть, полежать, почитать…

Женя. Мама! Весь сыр-бор из-за того, что они шли в обнимку. Теперь все так ходят.

Бабка. Спасибо, ходят в обнимку, а не лежат.

Мать. Мне нет дела: все! Все будут биться головой об стенку, и вы тоже? Я не хочу больше. Я устала. (Жене.) Между прочим, ты бы, как старшая сестра, чем острить, могла бы тоже помочь. У тебя уже вообще в доме никаких обязанностей. Живешь как трава. Могла бы поговорить, отвлечь, а то – двадцатый век, двадцатый век! Когда-то на войну все списывали, а теперь – на двадцатый век! Еще скажите: атомная бомба… раз живем… если война…

Бабка. Она научит. По-лондонскому-то!..

Женя (поет). «Ах, война, что ты, подлая, сделала…»

Мать (Бабке). А ты бы, между прочим, тоже поменьше ей потакала. А то сейчас одно, а потом: Алечка, Алечка, жалко Алечку… Пусть весь мир развалится от грязи, но моя дочь должна быть чиста, как Афродита! И если каждая мать сделает так – грязь отступит!..

Бабка (бурчит). Да, как же, сейчас…

Женя. Чего-чего? Афродита? (Смеется.)

Валентин и Валентина слушают.

Она. Ну, я пойду?..

Он. Я буду тебя ругать.

Она. Да, просто проклинай.

Он. Но ты не очень. Лучше промолчи.

Она. Не могу я больше молчать…

Валентина входит в дом, раздевается. Садится на свое место. Бабка наливает чай.

Мать. Между прочим, мы тебя давно ждем.

Валя. Был коллоквиум, потом в библиотеку надо было зайти… Что ты так смотришь?

Мать. Давно не видела. Редко встречаемся… А что, нельзя? Что ты такая бледная?

Бабка. Да она не ест ничего. Ты пообедала? Рубль я тебе давала.

Валя. Да, я ела.

Мать. Я хотела поговорить с тобой. Серьезно.

Бабка. Пусть чайку-то попьет…

Мать. Я тебя вчера видела. В метро.

Валя. В каком метро?

Мать. В простом.

Раздается телефонный звонок. Трубку берет Женя.

Женя. Наконец-то!.. Вы что это, милорд?.. Ой-ой, врать-то!.. Ну хорошо, подъезжай сюда… Чего-чего?.. Ой-ой! (Смеется.) Все!

Мать. Женя!.. Ну можно минуту быть серьезной? (Вале.) Это что, обязательно ходить в общественных местах в обнимку? Ты считаешь, это прилично? Я понимаю, вы никого не видите, – влюбленные вообще никого не видят и даже не подозревают, что их видят все… Ты несла его шапку, он – твой портфель, ты просто таяла от его объятий…

Бабка. Возьми еще печеньица.

Валя. Не хочу. (Матери.) Я такого не помню.

Мать. Может, я вру?

Женя. Это был он, но с ним была не она!

Мать. Я ночь не спала, меня сегодня на работе все спрашивают: что с вами? У меня голова распухла! А что мне сказать? Что моя дочь уподобилась этим девицам, которых парни хватают на улицах? Никакого стыда не осталось! Где девическая гордость, чистота, застенчивость?.. «Эй! Давай! Чувиха! Айда»! Тьфу! (Продолжает передразнивать.) Распустят патлы, сигарету в зубы, развалятся, – девушки!

Женя. Выродки, а не девушки!

Валя. Ко мне, по-моему, это не относится.

Мать. Спасибо! Но это пока. А ты не чувствуешь, что катишься по наклонной плоскости? Без вздохов! Мы, по-моему, ничего не имели против, что вы дружите, что он приходит в дом. Правда, я думала, у тебя вкус получше…

Бабка. Любовь зла…

Мать. Но пусть! Я понимаю, в этом возрасте у всех бывают увлечения…

Валя. Я в первый раз влюбилась еще в детском саду.

Женя. А я? До сих пор фамилию помню: Шурик Великанов! У него проволочка была на зубах.

Мать (Жене). Перестань!

Бабка. Одна порода.

Мать. Но теперь я вижу, что у вас там… не знаю что!..

Женя (небрежно). Скажи лучше, тебе не нравится, что у него мать проводница.

Мать. При чем тут это? Мы тоже не князья и не дворяне.

Бабка (шутит). К сожалению.

Мать. Хоть отец и помогал, но нам с бабушкой воспитывать вас, одевать, обувать, учить…

Валя. Я все знаю: была война, голод, карточки. Когда Женя родилась, ей на молоко продали бабушкино кольцо.

Валя (крутит на пальце кольцо). Ну, у меня кто-нибудь родится, я тоже продам кольцо.

Бабка. Угу. Тоже бабушкин подарок. Ты лучше возьми утюг да сразу бабку по голове!..

Мать. Что-что? Кто у тебя родится?

Бабка. Известно кто: мальчик или девочка.

Мать. Может, ты уже и замуж собралась?

Бабка. Конечно, спешить надо, в девках засиделась. Глядишь, перестарка и не возьмет никто!

Валя. Бабушка! Ну ты-то что?

Мать. Да! Тем более такого жениха упустить. Рокфеллер! Зимой и летом все в техасских штанах. И мужчина в самой силе!

Валя встает и молча собирается уйти из комнаты.

Аля!.. Сядь! Мы не закончили… Сядь, я говорю!

Валя. Я не хочу говорить в таком тоне.

Мать. Какие мы гордые! Хорошо бы эту гордость приберечь для другого.

Женя (приблизясь к сестре, нараспев). Валентина-а…

Валя (отстраняясь, резко). А ты тоже! Почему-то над твоим Славой не шутят.

Женя. Ну не заходись, при чем тут Слава? Слава, между прочим, два института кончил. Слава в порядке: квартира, машина…

Валя. Жена, дети!..

Женя. Ух ты!

Мать (Жене). Ты со своим Славой помолчи лучше! (Вале.) А ты не сравнивай, Женя взрослый человек. Когда тебе будет двадцать семь, никто слова не скажет, живи как знаешь…

Бабка. Слава-то свистун, чего говорить.

Женя. Чего-чего?.. Правильно. (Смеется.) Свистун!

Бабка. От мужа нечего было уходить.

Женя. Бабуля! Этот муж объелся груш.

Мать (Жене). Прекрати! Тебе надо было идти, и иди. (Вале.) А ты сядь! Сядь и слушай!

Валя. Я все поняла. (Стоит.)

Мать. Нет, слушай! Я же вижу твое состояние. Пойми, из-за глупой ошибки ты можешь сломать себе жизнь!

Валя. Никто не собирается ломать.

Бабка. Бесполезно. Они ж умней всех!..

Мать. Ты же не глупая девушка, неужели ты не понимаешь, что увлечение – это увлечение, что у тебя их будет в жизни миллион? А замужество, семья… Ты знаешь, что такое муж?.. Муж – это основа, это на целую жизнь, это человек, который… (Осекается.)

Бабка. Охо-хо!

Женя (едко). Какая проза! А любовь, а чувства?..

Бабка. Любовь короткая, а жизнь длинная. Ты сначала жизнь устрой, а там люби себе.

Мать. Ну хватит! При чем тут любовь?.. Любовь – редкость! Как красота или талант! А вы принимаете за любовь совсем другое. Просто что-то неприличное есть, неприятное, когда такие вот девчонки и мальчишки, совсем дети!.. Нет, я не понимаю…

Женя. По Фрейду, самых пылких чувств хватает года на четыре… (Подумав.) Да, не больше…

Бабка. Любови приходят и уходят, а муж остается…

Мать. Распущенность – больше ничего!

Бабка. Лотерея. Каждый думает машину выиграть, а много ли выигрывают?..

Женя. Как-как? Ничего!

Мать. Вот! Любовь – это машина! А все остальное – так! А ты уверена, что это машина?

Валя смотрит на Валентина. Идет к нему. Пауза.

Она. Ты уверен?

Он (через паузу). Я? Да. А ты?

Она. Да. Но чем ты можешь доказать?

Он. Ну чем?.. Просто вот она! Пожалуйста! (Делает жест, будто открывает дверцу машины.)

Она. Ты все шутишь. А они правильно говорят.

Он. Вроде бы. Только почему-то слушать их тяжело, а поступать по-ихнему невозможно.

Она. По-ихнему! Откуда у тебя эти «ихний», «ехай»?

Он. Темные мы, неграмотные. Сто лет всего, как из крепостного права вышли.

Она. Ну не остри, не до того.

Он. А что! Я серьезно. Я все-таки историк. Где уж нам любить, подниматься до святых высот! Небось какой-нибудь мой прадед ставил сына перед собой и говорил: «Жениться будешь на Маруське, а на Валентине не будешь. Что еще за Валентина!» И все, и сын действительно женился на Маруське. Хорошо?

Она. Не знаю, может, и хорошо.

Он. Может? Но, видишь ли, человечество почему-то смертным боем бьется против крепостных прав, совершает революции. Почему-то человек хочет быть человеком, а не рабом…

Она. Нет, ты лучше скажи: ты уверен? Точно?

Валентин хочет ее поцеловать.

Подожди… А если ты ошибаешься?..

Он. Аля!..

Она. Нет, ну а вдруг?

Он. Ну что вдруг, что?.. Ерунда какая-то! Во-первых, любовь – это не лотерея. И не машина. И мир существует потому, что в нем есть любовь, и исчезнет, если ее не будет! В наше время, не в наше, когда угодно, но люди любили друг друга, и каждый человек кого-то когда-то любил. «Любовь – такая же редкость, как талант или красота!» Почему? А может быть, любовь – это то же самое, что душа? А душа есть у каждого. Одни, значит, могут любить, а другие нет? Каждый человек в чем-то и красив и талантлив!..

Она (улыбаясь). Ты у меня жутко идейный.

Он. Да, между прочим. Я идейный!.. Куда ты?..

Она. Подожди. Еще не все. Это еще были цветочки!..

Он (злясь). Машина!

Валентина возвращается в комнату.

Мать (как бы продолжая). Мальчик, почти ребенок! Девушка в восемнадцать лет еще может, имеет право выйти замуж…

Бабка. Я уж родила в семнадцать!..

Мать. …но мальчик!..

Валя. Ну хватит! Я не маленькая! Муж, замуж, такой, не такой. Никто вам ничего не говорит! А насчет этого… ну любви, то… Любовь – не лотерея! И никакая не машина, между прочим! Любовь – это любовь! У кого есть душа, того она не минует!..

Мать. Это уже его влияние!..

Валя. Если он мне нравится! Что мне, к черту его послать? Почему? Ну почему? Я не понимаю! Чего вы от меня хотите? Какого фига?..

Мать. Ты что? Выбирай выражения!

Бабка. За проводницына сына выйдет, вовсе будет нас по матушке посылать.

Женя (поет). «А у этой проводницы шелковистые ресницы…»

Валя. За проводницына, за проводницына!.. Тебе-то, бабушка, как не стыдно? (Матери.) Что выбирать? (Жене.) А ты!.. Ты бы… Как это называется, кто сам делает, а других осуждает?..

Женя. Я? Осуждаю?..

Бабка. Всех разом обкусала!

Валя. Ханжа это называется!..

Женя. Ну, ты совсем уж!.. (Выходит и потом возвращается в пальто.)

Валя. Не трогайте меня лучше!.. «Обеспечивает, устраивает»! «Четыре года по Фрейду»!.. Сидеть и раскладывать, что выгодно, что невыгодно? Почему всегда говорят: кончи институт, кончи институт?! Чтобы дипломы были, а любви уже не было?..

Мать. Ты не знаешь, что такое жизнь! Что он может тебе дать? Самая распрекрасная любовь разлетится в прах, когда нечего будет есть и некуда преклонить голову.

Валя. Да почему он мне должен что-то давать? Почему нельзя на равных?.. Он, например, вечно на кухне, на табуреточке занимается, а я… у нас три комнаты…

Мать. Мину-у-точку!

Женя. Ого!..

Бабка. Вот тебе и застенчивый. Уж на нашу жилплощадь наметился!

Мать. Минутку!.. Вы поняли? И зачем мы так долго разговаривали? Ты, милая, открывала бы свои карты сразу: хочу, мол, привести вам в дом зятя. Ты открылась, и я тебе откроюсь. Ты говоришь: комнату…

Валя. Я ничего не говорю.

Мать. Ты говоришь – комнату, а мы тебе так же откровенно ответим: не надейся! И хитренькому мальчику своему передай: не выйдет!..

Валя. Мама!..

Мать. Что ж тут оскорбляться? Дело житейское. Но только как это ты себе представляешь, интересно? Вы с бабушкой в одной комнате, и он, что ли, с вами? Или к Жене его поселим? Или меня к бабушке? Я УЖ, может, и на свой угол права не имею?..

Бабка. Чего уж! Нам вообще на кладбище пора, а им место освободить.

Женя. Построим кооператив, и ключи на свадьбу.

Мать. Извини, не выйдет! И вообще запомни: ничего своего у тебя нет. Ты студентка, и все. И пока ты живешь в родном доме, изволь поступать не так, как тебе хочется, а как будет лучше. Для тебя же! Кстати сказать, чем забивать голову неизвестно чем, ты могла бы подумать, как твоя мать бьется всю жизнь, старается для вас. Другое дело, что я не люблю никому ничего показывать.

Бабка. На брюхе – шелк, а в брюхе – щелк.

Мать. Да, потому что женщина должна быть женщиной: пусть скромно, но…

Бабка. От женщины должно пахнуть чистотой.

Мать. Неужели ты не понимаешь сама-то, Аля! Если бы я хоть на минуту поверила, что все это серьезно, я бы все для тебя сделала. Но ты подумай, подумай!

Бабка. В музыкальной школе учили, английскому!..

Женя (глядит на часы). Бросьте, ребята! Ей ведь еще заниматься… «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте!»

Женю не слушают. Она уходит. Но не совсем. Стоит в стороне.

Мать. Можете называть меня отсталой, жестокой, несовременной, но я мать, и я хочу добра своему ребенку!.. А эту любовь мы знаем! На сестричку свою посмотри! Тоже вечно: любовь! Все в тумане, сама не понимает, что делает и что с ней делается. Знаем, слава богу! Ты девочка, ты первоцвет. А у нас опыт! Долгий, горький опыт! Туман рассеивается, остается грубая жизнь. Заплаканные глаза, больничный потолок, пустота и отвращение. Вот и вся ваша любовь! И тогда вы бежите к маме, рыдаете – если еще есть слезы – и говорите: «Зачем ты позволила, зачем ты меня не остановила, не связала? И зачем я тебе не поверила?»… Вот чем кончается ваш туман. Я тоже женщина, я тоже кое-что испытала в жизни, и неужели я не понимаю? Все я понимаю! Сейчас ты нас ненавидишь, мы самые злые твои враги, я знаю, все враги! Только он самый лучший, самый умный. Но это туман! Чуть-чуть опомнишься, и дело покажется проще. А если сама не можешь с собой справиться, мы поможем! Приведем тебя в чувство! Пусть я буду плохая – потом сама скажешь мне спасибо. Ты потеряла голову – я ее тебе найду! И надену на место!.. Потому что я тоже тебя люблю, и уверяю, не меньше твоего мальчика!.. Ясно?

Валя (резко). Да. Аудиенция окончена?

Бабка. Ох папаша! Ох кавалерист!

Мать. Стой!.. Если так, то с сегодняшнего дня ты вообще не будешь никуда ходить, ты не будешь с ним встречаться!.. Эти обнимочки кончатся!

Валя. Этого не будет!

Мать. Нет, будет!

Валя. Все?

Мать. Все!

Валя. Спасибо за внимание!

Валентина выбегает, останавливается возле Валентина. Ему и жалко ее, но он и гордится ею.

Она делает жест: дослушай, еще не все.

Мать. Ты поняла?

Бабка. Я давно поняла. Удила закусила!

Мать. Что же делать?

Бабка. Ты уж больно круто. Наша порода! Все такие! И ты такая была!

Мать. Я? Да не выдумывай! Я всю жизнь работаю, я всю войну девчонкой в госпиталях, и ничего. У меня потому что всегда на первом плане был долг, семья. И когда Дмитрий ушел, я еще могла устроить свою жизнь… Нет, но как она про комнату!.. Может, я отстала, ничего не понимаю?.. Но у меня тоже кое-что было в жизни, мы тоже влюблялись, но как-то иначе: стеснялись, не афишировали… А тут какой-то разгром, все наружу, вверх тормашками! Что за стиль такой, что за времена! Одна себе все исковеркала, теперь другая! Лавина какая-то, лавина!..

Бабка. То-то что! А запрещать, я думаю, может, еще хуже…

Мать. А что, разрешать? Постель, может, им постелить? Комнату отдать?.. Через три месяца все пройдет!

Бабка. Ну а вдруг любовь?

Мать. «Любовь»! Да что ж пристали с этой любовью? Неужели, если б что-то серьезное, я стала бы ежовые руковицы надевать? Избаловались! Никаких забот нет! Все им отдай, все разреши! Чем бы дите не тешилось… «Любовь»! Дети еще!..

Бабка. Ну какие дети! Девятнадцатый год. Ты тоже соображай. Времена-то другие! Женька права: рано они развиваются, образованные, самостоятельные. Почитай вон: больше половины населения – молодежь! Что ж за них-то все решать?

Мать. Боже мой, ну и что ж теперь, и слова им не скажи? Мы-то что, старухи, что ли? Или отжили свое, или не понимаем? Молодежь! Между прочим, эти разговоры, что молодежь, мол, права, а другие нет, – ерунда. Молодежь готовое берет, не свое – свое-то откуда? Его еще найти надо. Вот и повторяют чужое, а сами думают, что это они открыли. Как будто мы плохого им хотим!..

Бабка. «Если бы молодость знала, если бы старость могла»…

Мать. Ах, ну ладно, не до философии! Что делать-то? А?

Бабка. Чего тут сделаешь-то? Ждать…

Мать. Ну нет!..

Между тем Женя, сделав знак тому, кто ее ждет, чтобы подождал еще, подходит к Валентине, зовет ее.

Женя. Валя! На два слова! Ну чего ты волчицей-то глядишь? Я, между прочим, пыталась им объяснить, но… Что молчишь?

Валя. Ты же хотела говорить. Я слушаю.

Женя. Зря ты. Плохого тебе никто не хочет.

Валя. Я тоже.

Женя. Ох! Если бы ты могла забежать на десять лет вперед.

Валя. Все крепки задним умом.

Женя. Что?

Валя. Все крепки задним умом. Русское идиоматическое выражение.

Женя. А-а! Я, конечно, не собираюсь тебе читать мораль…

Валя. Надеюсь.

Женя. Просто один пример. Из жизни… Не помнишь случайно, был у меня такой знакомый, Анатолий?

Валя. Знакомый? Ты из-за него из дому уходила, рыдала, мать тебе один раз пощечин налепила за него.

Женя. Пощечин? Когда это?.. Нет, ну мать не могла, ты что?

Валя. «Не могла»!.. Ненавижу вот эту манеру в нашем доме (жеманно): у нас не может быть ничего неприличного.

Женя. Нет, ну… я… мы дико ссорились тогда, да, но пощечины…

Валя. Да ладно…

Женя. Ну, возможно. А ты, значит, помнишь про Анатолия? Вот не думала.

Валя. «Не думала»! А ты бы поговорила со мной когда-нибудь. Я не то что помню, я знаю!..

Женя. Ну-ну, что ты можешь знать.

Валя. Ладно, Женя. Что ты хотела сказать?..

Женя. Да просто, что я тоже… была влюблена, без ума, без памяти, из дому действительно убегала, но…

Валя. Но потом все прошло, да?..

Женя. Ну, не злись!.. Ах, Толик Овчинников… (Несколько уносясь в прошлое.) Какой мальчик был! В белом свитере, высокий, глаза синие. Географичка наша влюблена в него была, не говорю уж о девчонках…

Валя. Ты и с Игорем разошлась, потому что Толика продолжала любить. Одного любила, а вышла за другого.

Женя (острит). Это называется – брак по-русски!.. Да, когда-нибудь я тебе расскажу…

Валя. Да не надо.

Женя. Я что хочу сказать: встретились мы как-то в прошлом году, случайно… Смотрю: залысины, глаза выцвели, катает колясочку, второй ребенок… Господи, думаю, и из-за этого человека я умирала, сходила с ума!..

Валя. Я поняла, не стоит…

Женя. Что ты поняла?.. Любовь! Станешь женщиной – тогда поймешь!.. Ты знаешь, что можно провести с человеком один вечер, одну ночь – и проиграть всю эту симфонию за полсуток? Мы живем в слишком плотном времени, все обострено, все под давлением, мы не умеем ничего проживать, понимаешь? Раньше, когда у людей было горе, они долго носили траур и проживали это горе; когда женились, то устраивали медовый месяц и ехали в свадебное путешествие… А теперь человек прибегает на полчаса с работы, чтобы похоронить друга или расписаться с невестой, а такси его уже ждет, и он мчится еще куда-то, и, когда дверца захлопывается, он уже не помнит ни о похоронах, ни о невесте…

Валя. Чужой опыт все равно никогда никого не убеждал.

Женя (продолжая). Ты не знаешь, как встречаются мужчина с женщиной на полчаса, где-нибудь в чужой комнате, с чужими фотографиями, с телефоном в коридоре, по которому в это самое время соседи говорят про говядину…

Валя (брезгливо). Не надо, не хочу про говядину…

Женя. Почему? Это тоже любовь!.. Ты ждешь его, как собака, запертая в комнате, ходишь с ним по «Детскому миру», выбираешь подарки его детям, провожаешь его домой, когда он спешит к жене… Ты терпишь его холодность, усталость, и ты знаешь, прекрасно знаешь, что все это кончится в конце концов и ты останешься одна. И лучше, лучше, если просто один вечер, одна ночь, – тогда по крайней мере сохранится очарование, воспоминание о тумане, о котором говорила мать, не будет боли и страдания… Ну ладно, что я тебе рассказываю, это действительно надо пережить, чтобы понять… (Опомнясь, снова иронически.) Ну что ты смотришь на меня так жалостно? Пожалей лучше себя!.. Я поеду… «Любовь – это не машина». Любовь – это машина!.. Салют! (Уходит.)

Валентина возвращается на прежнее место. Она думает. Валентин ждет ее. Садятся рядом.

Она (вздохнув, как после плача). Вот так, Валечка, такие дела… Что это?.. Ведь они и вправду меня любят, и я их люблю. Я маму выбрала, когда они с отцом разошлись, я уже большая была, одиннадцать лет. А бабушка всегда была моим другом, всегда была в курсе, все знала… И как я мечтала о любви, тоже знала. Я думала, когда полюблю, я вбегу в дом с цветами, вот с такой охапкой, рассыплю их, осыплю ими маму, бабку, Женю, крикну: товарищи, дорогие мои, поздравьте меня, я влюбилась!.. И я стану кружиться, петь, все окна открыты, и занавески летят, как на Первое мая… Я буду всем звонить, отцу – телеграмму, и они тоже станут счастливые, будут смеяться, обнимать меня, печь пироги, открывать вино, а я стану играть марш из «Аиды». Трам! Та-та-та-та-та-там!.. Хорошо?

Он (серьезно). Да.

Она. Вот. А что получается?.. Понимаешь, я даже не знаю… Злость какая-то жуткая… даже не могу найти слово… Просто что-то биологическое…

Он. Ты их собственность, ты их… ну как сказать?.. предприятие, в которое они вложили капитал.

Она. Ты к политэкономии, что ли, готовишься?

Он. Я серьезно… Им бы получить еще приличные проценты с капитала.

Она. Марксист ты мой! Просто люди больше всего мучают тех, кого больше всего любят…

Он. Этого я не понимаю. Мистика!

Она. Ну при чем тут мистика? Ох боже мой!..

Он. Думаешь, я их не полюбил? Уже за одно то, что они твои: твоя мать, бабушка, сестра… Я бы тоже мог… с цветами, рассыпать и сказать: дорогие мои, какая у вас дочь! Понимаешь? А они что? «Здрасте, здрасте, проходите, возьмите вареньица, какой начитанный мальчик, очень приятно…» А сами? Двуличные бабы, больше ничего! Всё они нам испортят!.. Черт! Просто какой-то заколдованный круг…

Она. Ну что ты? Не надо, Валя!.. Валь!..

Он. Да, конечно… Ничего!.. Ничего, ничего! Мы с тобой, в конце концов, совершеннолетние, и мы…

Она. Я, по-моему, уже совершеннозимняя.

Он. Замерзла? Чего же ты? Иди сюда! (Распахивает пальто и обнимает ее.)

Поцелуй.

Она. Валечка, милый мой…

Он. Алечка… Ты меня любишь?

Она. Да. Очень. Подожди… Ой, не могу!.. Подожди, а что было у тебя?.. Ну, подожди!..

Он. Потом!.. Пусти!.. Видишь, как рука замерзла… пусти!

Она. Перестань, ну!

Он. Не перестану, пусти!..

Она. Да ну тебя, щекотно!

Смеются.

Он. Ты глупая, да? Пусти!…

Она. Уйди!

Смеются, целуются. Валентина вырывается.

Он. Валь!

Она. Ну тебя!

Он. Аль!

Она. Что?

Он. А ты придешь?

Она. Да.

Он. Точно?

Она. Да.

Он. Точно-точно?

Она. Ты безумный.

Он. Да, я безумный. Ты придешь?..

Она (ласково, смеясь). Ты безумный, легкомысленный, глупый мальчишка! И правильно они говорят… Как с тобой семью строить? Только и будешь целоваться.

Он. А для чего ее строить?.. Щи варить? Ты придешь?

Она. Не щи, а ячейку общества. Основа государства.

Он (шутливо, с озорством). Долой семью, частную собственность и… Ты придешь?

Она. Да, приду, о господи!.. Ты расскажи лучше, что у тебя было?..

Он. Потом! Иди сюда!.. Ты когда придешь?

Она. Не приставай, я кому сказала! Рассказывай!..

Он. Да не хочу я!

Она. А я приказываю: рассказывай!

Он. Да ну!

Она. «Да ну! Да ну!» Я уже у тебя тоже научилась этому «да ну!».

Он. А я у тебя – вот так делать! (Повторяет какой-то ее характерный жест.)

Она. А я у тебя – вот так! (Повторяет его жест.)

Смеются.

Мы с тобой все-таки жутко глупые!

Он. Дети!

Она. Вокруг нас опасности, а мы…

Он. А мы целуемся! (Улучив момент, целует ее.) Мы ж счастливые! Я люблю тебя… Я никому никогда не говорил этого слова… Аля!..

Она. Еще!

Поцелуй. Круговорот, головокружение. Потом пауза.

Не надо больше. Рассказывай. Мне пора.

Он. Ты придешь?

Она. Я не приду, я буду бежать… Рассказывай, прошу тебя.