Текст книги "Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть II: Тай-Цзи-Цюань"

Сказка о расслаблении

При практике Тай-Цзи-Цюань все тело расслабляется. Не позволяй ни малейшему напряжению оставаться в твоих кровеносных сосудах, костях и сухожилиях, ибо оно будет связывать тебя. Сделав так, ты станешь проворным и способным к легким и свободным изменениям.

Подобно тому как земля пронизана каналами и реками, так и тело человека пронизано энергетическими меридианами. Когда в каналах и реках нет препятствий, то вода может течь свободно; когда меридиан не закупорен, то Ци легко проходит сквозь него. Если используешь грубую силу, то она заполняет меридианы, тогда энергия и кровь проходят плохо и невозможно проворно поворачиваться. В этом случае достаточно потянуть за один волос, и все тело выйдет из равновесия.

Ян Чэнфу (внук Яна Лучаня, основателя Тай-Цзи-Цюань стиля Ян), «Десять важных указаний»

Применяя внутреннюю силу, будь спокоен и расслаблен, погружайся вниз, смыкаясь с землей.

Древнее правило о формировании внутренней силы-Цзин

В Тай-Цзи-Цюань к телу предъявляется достаточно много требований, но самое главное из них звучит так: «Во время занятий (в идеале, не только во время практики, а всегда) все части и суставы тела должны быть расслаблены». Отдельно пишут о расслаблении ног, поясницы, живота, плеч и так далее, но суть остается одной и той же: все тело должно быть расслаблено.

Вообще расслабление – это не только сугубо физическая категория. Так, в даосской энциклопедии «Семь книг из облачной библиотеки» его относят к одному из тринадцати «жизнеобразующих» элементов.

«Жизнь происходит из тринадцати элементов: пустоты, отсутствия, чистоты, покоя, утончения, одинокости, мягкости, расслабленности, принижения, убавления, времени, гармонии, бережливости. …Расслабленность описывается так: Не напрягая телесную форму, следуют велениям плоти, делая тем самым сто дел».

Если говорить совсем коротко, то расслабление в Тай-Цзи-Цюань служит основой как для оздоровления организма (если тело расслаблено, то Ци движется легко и свободно, омывая все внутренние органы), так и воинского искусства (внутренняя сила-Цзин порождается организмом как единым целым и является результатом не физического усилия, а, напротив, расслабления).

Расслабляться можно любым способом, но одним из наиболее естественных кажется способ, когда расслабление начинается снизу. Это естественно потому, что именно так растет дерево: корни (ноги), ствол (поясница, торс), ветви (руки, пальцы). Точно так же (снизу вверх) строится и здание – от фундамента до крыши. Хотя, как всегда, возможны варианты и есть школы, где расслабление начинают сверху – с шеи, плеч, рук и далее вниз. В таких вещах направление не имеет особого значения. Тут важнее другое – построить расслабленное, целостное, «умное» тело.

У Чжуан Цзы по этому поводу сказано так: «Пьяный, упав с повозки, ушибется, но никогда не разобьется насмерть. Хотя тело у него такое же, как у всех, он останется цел, потому что дух его целостен. Он не знал, что едет в повозке, не предполагал, что свалится с нее. Поэтому он не ведал страха». Все именно так и есть. Но существует еще одна важная причина: пьяный расслаблен и у него «мягкое» тело. Там, где напряженное, жесткое, окостеневшее от напряжения тело становится «хрупким» и легко ломается, там тело, расслабленное, «как тряпка», просто ушибется.

Да и вообще, если вспомнить, что Тай-Цзи-Цюань – это энергетическое искусство, а в нерасслабленном теле энергия движется очень «неохотно», то сразу становится понятно, почему система начинается с расслабления.

Сказка о девяти расслаблениях, рассказанная учителем Минем

«Чистое Блаженство покоя воссияет только в тех, кто утратил чувство деятеля. Ибо одно это глупое чувство – ядовитое семя, приносящее все пагубные плоды». (466)

«Гуру Вачака Коваи»

– Что самое главное в Тай-Цзи-Цюань, ты уже знаешь, – начал следующий урок мастер Мо. – Это ум. Если ты это понял, то ты уже мастер. Хотя нет. Понять это просто. Поэтому скажу иначе: если ты это реализовал – ты мастер.

– А как можно реализовать ум? – удивился я.

– Видать, не все ты понял, – вздохнул Мо. – Реализовать ум можно, только научившись им пользоваться. Научился пользоваться умом и ты – мастер. Дело это, само собой, не быстрое. Если этого дожидаться, то никакой, даже самой длинной жизни не хватит, чтобы изучить Тай-Цзи-Цюань. Поэтому никто не ждет, что ученик быстро сумеет «реализовать ум», – его параллельно учат всему остальному, ежесекундно напоминая, чтобы он не забывал пользоваться умом. Так что, не дожидаясь, пока ты научишься пользоваться своим умом (может, такого никогда и не случится), начинаем новый урок. Тоже главный.

– Еще один и тоже главный? А разве может быть два главных урока? – удивился я.

– Конечно, может. И два может, и три может, и больше может. Если у родителей несколько детей, кого они любят больше всех, кто у них главный? Если у родителей большое сердце, у них хватает любви на всех и для них все дети – главные.

Так что запомни с самого начала: все, что я тебе буду рассказывать, – все главное. У меня такой метод. Точнее, он не совсем мой, – это наш семейный способ обучения. Заключается он в том, что «не главного» мы не передаем. Поэтому я передаю только чистую суть, ни одного лишнего слова, ни одного лишнего движения, ни одной лишней, пусть даже очень красивой формы.

Конечно, я могу много и долго рассказывать про Тай-Цзи-Цюань, но все это будет лишь пустой болтовней. Если же я учу человека всерьез, – тут Мо покосился на меня, – то я не произнесу ни одного лишнего слова. В связи с этим открою тебе небольшой секретик: если старый Мо начал много говорить о чем-то постороннем, это означает, что на сегодня твое обучение закончено и я тебе уже не учитель, а просто добродушный и немного болтливый собеседник, которого можно слушать не слишком внимательно. И который даже не обидится, если ты его совсем не будешь слушать.

То, о чем говорил сейчас Мо, было мне прекрасно понятно. Примерно так я учил своих советских учеников (тех, которых учил по-настоящему). При первой же встрече я сообщил им, что цель наших занятий всего одна: через год любой из них должен будет суметь выстоять в уличной драке против троих местных хулиганов (у нас во Вьетнаме все хулиганы в той или иной степени были знакомы с рукопашным боем, поэтому под словом «местных» я подразумевал людей злых и привычных к драке, но никак специально не обученных). Цель была очень простая и, соответственно, методы были столь же простые.

На каком-то занятии я показывал один принцип, который демонстрировал с помощью нескольких (обычно четырех) техник. Затем эти техники отрабатывались до полного автоматизма (обычно на это уходило от двух месяцев до полугода). В завершение следовал экзамен (всегда успешный, потому что все относились к занятиям очень серьезно) и мы переходили к изучению следующего принципа. И ничего лишнего, ни единого формального одиночного комплекса, которые традиционно являются основой любой без исключения школы восточного воинского искусства.

Доходило до смешного. Как-то на соревнованиях я случайно услышал разговор моего ученика Володи и его знакомого, с которым он раньше (еще до меня) занимался Карате. А в Карате, надо сказать, они делят тренировку примерно пополам: одна половина отводится для отработки базовой техники (одиночной и парной), а вторая – для выполнения формальных одиночных комплексов, которые они называют Ката.

Диалог звучал примерно так:

– Ну, Володя, и чему вас этот Минь учит?

– А ты приходи, поработаешь со мной, посмотришь, чему он нас учит.

– Нужен ты мне очень! У нас совсем разные школы и потому мне с тобой совершенно не интересно. У нас нормальное, приличное, бесконтактное Карате, мы работаем по принципу «начинай с блока и заканчивай блоком». А у вас грубая, хулиганская школа «терпи и бей». Ты же без контакта работать совсем не умеешь. Не по пути нам. Ты мне лучше расскажи, как тренировка ваша проходит.

– Да очень просто: часа полтора отрабатываем парную технику, а потом полчаса свободный спарринг.

– А базовая техника, Ката, или как там у вас это называется?

– Вообще не делаем.

– Как можно не делать Ката. Они же в любой школе есть. Что же, этот ваш Минь их вам совсем не показывает?

– Совсем.

– Может, он их и не знает?

И тут Володя начал смеяться так, что зрители перестали смотреть поединки и стали поворачиваться в его сторону. Когда он отсмеялся и с большим трудом восстановил дыхание, то сказал:

– Это примерно то же самое, что спрашивать, знает ли профессор литературы буквы или знает ли профессор математики цифры.

– Ну ладно, пусть он знает, тогда почему вам не показывает?

– Цель другая – поединок. Хочешь попробовать?

На этом разговор прервался, потому что Володю вызвали на помост.

Так что подход «показывать самое главное, не обращая внимание не второстепенное» был мне не только вполне знаком, но и очень нравился. Если Мо пойдет таким путем, то у меня вполне есть шанс научиться.

А Мо перешел к очередному «главному уроку».

– Как ты думаешь, что самое главное в Тай-Цзи-Цюань?

– Перестройка ума! – выпалил я.

– Не это, «второе главное», – отмахнулся Мо.

Этого я не знал и только развел руками.

– Ладно, подскажу, – улыбнулся Мо. Он поставил чашку на стол и развалился в кресле, буквально растекся по нему и в результате стал еще больше похож на сытого, разморенного кота. – А так? – переспросил он. – Так понятно?

Мо так явно расслабился (похоже было, что он еще и настоящий артист), что было совершенно понятно, о чем идет речь. И я уверенно ответил:

– Так понятно. Непонятно другое. Меня всю жизнь учили расслабляться. Чему тут я еще могу научиться?

– Тебя не только учили, тебя еще и сумели прекрасно научить. Но того, что ты умеешь, совершенно недостаточно для того, что тебе потребуется сейчас. Так что записывай следующую тему: «Девять расслаблений».

Я записал и сделал заинтересованное лицо. Стараться особенно не пришлось – мне действительно было интересно: о таком мне никто не рассказывал.

А Мо, не переставая изображать из себя объевшегося, ленивого, расслабленного котяру (видимо, ему так было удобно), приступил к изложению новой темы.

– Пока тело не расслабится, ум не сможет успокоиться. Пока ум не успокоится, тело не сможет расслабиться. Таков замкнутый круг. Поэтому мы расслабляем тело с помощью ума. Пока он будет наблюдать за расслаблением тела, он и сам расслабится и успокоится.

Начинающему расслабить сразу все тело достаточно непросто. Я бы даже сказал – невозможно. Поэтому его расслабляют по частям. Так что когда расслабишь все девять суставов – расслабишь все тело.

Тут я не выдержал (зря, что ли, я столько зубрил анатомию в институте) и решил выяснить у Мо, с каких это пор в человеческом теле стало аж целых девять суставов.

– Конечно, точное количество суставов и костей никто не знает, потому что у каждого человека оно разное. У новорожденного больше трех сотен костей, которые со временем срастаются, причем не у всех одинаково. Так что считается, что в человеческом теле может быть от двухсот тридцати до трехсот шестидесяти суставов. Но сколько бы их ни было, их никак не девять! – удивился я.

– А не надо удивляться, – ехидно заметил Мо. – Если не понимаешь чьих-то мыслей, то нужно просто менять ум. Если что-то идет не по правилам, нужно менять правила. Один человек думает, что суставов триста, второй, что их девять. Кто из них прав?

– Может быть, оба? – нерешительно сказал я.

– Молодец, – похвалил меня Мо. – Это даже не мастерский ответ, это ответ мудреца. Еще один-два таких ответа и я начну тебя уважать. Все именно так и есть. Если твой ум сейчас думает, что суставов триста, то как нужно изменить его, чтобы он начал думать, что суставов всего девять?

– Может, поменять правила, изменить понятие сустава?

– Именно так. Ум, лежащий в основе западной науки, пытаясь разобраться в том, как что-то работает, любит разбирать это что-то на минимальные кусочки. Это понятная логика, потому что чем меньше кусочек, тем он проще и тем легче понять, как он работает. Именно так устроена западная анатомия, которая рассматривает тело человека как конструктор из множества деталей – органов. После обучения в советском мединституте это стало и твоим подходом.

В китайской медицине все совершенно не так (похоже, что китайский ум не совсем так работает) и под органом подразумевается не «отдельная деталь», как в западной анатомии, а целая функциональная система (орган вместе с его функциями). Мало того, в китайской медицине есть органы, имеющие четко определенные функции, но совершенно неразличимые на материальном уровне. Они даже не связаны ни с каким анатомическим прототипом, их как бы «не существует в природе». К таким «органам» относятся, например, так называемый тройной обогреватель (Сань-Цзяо) и киноварные поля (Дань-Тянь), соответствующие местам скопления жизненной энергии.

Может, твой дед или Ван показывали тебе старинные рисунки, на которых изображалась даосская карта «внутреннего плетения» тела: область мозга ассоциировалась с Яшмовым градом и образами святых, «глаз мудрости» располагался в центре лба и обозначался красным диском солнца, дыхательные пути – двенадцатиэтажной пагодой, позвоночный столб – Небесной рекой (Млечным Путем), кости – отвесными скалами, в области груди помещались пахарь, ткачиха и роща деревьев, в брюшной полости – водная пучина (Море энергии), объятая пламенем, что символизировало алхимический тигель, в котором совершалась возгонка Ци…

Вообще, если ты заметил, в китайской медицине уделяется гораздо больше внимания процессам (обмену веществ и взаимодействию органов), чем объектам (тканям и внутреннему строению тела). Да что я тебе это все рассказываю?! Наверняка ты все это знаешь, ты же и сам иглотерапевт далеко не из последних. Просто твой ум изменился, пока тебе морочили мозги в мединституте. Нет, ты не подумай. То, что ты получил диплом западного врача, – это прекрасно со всех точек зрения. Плохо, что ты позволил изменить свой ум, его концепции. Но это поправимо. Измени свой ум, обрати его вновь лицом к тому, чему тебя учили твой дед и Ван, и я уверен, что ты сможешь сказать, почему у человека всего девять суставов.

Оказалось, что Мо прав – я действительно мог ответить на этот вопрос. Просто степень дискретизации (была у нас в институте физика, и профессор, читавший лекции, любил, когда студенты знали мудреные слова, если же их знали иностранцы, то успех на экзамене им был обеспечен) была разная. И в Ци-Гун (в отличие от анатомии) за сустав принимался не «шарнирный стык» двух костей, а целый узел, функционально обеспечивающий гибкое сочленение частей тела. Например, поясница и даже позвоночник вполне могли рассматриваться как большие суставы.

Когда я рассказал о своих соображениях Мо, он одобрительно покивал и сказал, что теперь мы можем перестать тратить время на выяснение, сколько в человеческом теле суставов (какое это вообще может иметь значение, лишь бы тело правильно функционировало), и перейти наконец к изучению принципов расслабления тела.

– Эта техника, – начал он, – имеет красивое название «девять расслаблений», причем каждое расслабление соответствует одному из девяти основных, «условных» суставов. Условными их можно назвать, потому что эта система деления на самом деле ничего не означает (можно было «назначить» и другие «суставы»), просто именно эти области было удобно выделить для расслабления как базовые. А людям, изучавшим анатомию в институтах, – тут Мо многозначительно посмотрел на меня, – следует иметь в виду, что эти «суставы» не в точности совпадают с анатомическими (например, в теле нет сустава под названием «пальцы ног»), это, скорее, некоторые функциональные зоны, связанные с основными «шарнирами» тела.

А дальше Мо снова заставил меня взять толстенный блокнот, авторучку и начал очередную лекцию. Был он прирожденный актер и излагал так, что профессора из мединститута обзавидовались бы. Когда я сказал ему об этом, он ничуть не удивился.

– Я не просто китаец, я профессор, – без всякого пафоса сказал он. – Это сейчас я на пенсии и зовут меня господин Мо, а для тех, кто знает меня ближе, – мастер Мо. Но на пенсии я совсем недавно, а до сих пор работал профессором в университете. Так что лекции читать я вполне умею. Студентам нравилось. Однажды они даже назвали меня своим любимым преподавателем. Правда, я подозреваю, не столько за то, что я хорошо читал лекции, сколько за то, что хорошо принимал экзамены. Я вообще был «чемпионом» университета по приему экзаменов: никто и никогда не возвращался ко мне на переэкзаменовку.

Слушая Мо, я вдруг подумал, что о прошлом своего предыдущего учителя Вана я не знал практически ничего. Известно мне было только то, что мне довелось увидеть своими глазами. А сам он за все пять лет моего обучения у него (а в те времена я жил у него в хижине и общался с ним круглосуточно) практически не рассказывал о своей жизни. Правда, ему и не надо было ничего говорить о себе, за него говорила его репутация. Да и мой дед (один из лучших учителей Вьетнама) привел меня к нему как к человеку, которого считал намного более сильным мастером, чем он сам.

А вот о Мо, к которому я попал в полном смысле слова с улицы, я не знал вообще ничего. Ну, разумеется, кроме имени и названия его стиля, несомненным мастером которого он был. А знать хотелось, ведь он теперь был моим учителем! Но тут, похоже, у меня была надежда: если Ван был молчун, каких мало, то Мо был явно не прочь поговорить (одним словом, университетский профессор). И тут я решился: а вдруг он расскажет мне о своей жизни. Должен же я знать, кто меня учит.

Тогда я сделал очень заинтересованное лицо (это было не трудно, потому что мне действительно было интересно) и умильным голосом попросил Мо рассказать о себе. Тот долго молчал. И это было понятно, ведь мы оба точно знали, что задавать подобные вопросы учителю – верх неприличия: если учитель захочет – сам расскажет. Спрашивать же ученик имеет право только о том, что касается непосредственно занятий. С другой стороны, Мо сам говорил, что рассматривает меня не как ученика, а как мастера, по какой-то причине («по судьбе») попавшего к нему в обучение. Да и «неприличность» вопроса сильно смягчалась моей льстивой интонацией.

Подумав, Мо сказал:

– Ладно, я все понимаю – ты хочешь знать, с кем имеешь дело. И случай твой особый, ты не сопляк какой-то, а взрослый, видавший виды мужчина и тебе не все равно, кто тебя будет учить. Так что, хотя это «неположенный» вопрос, справедливо будет кое-что тебе рассказать. Немного, конечно, и то, что придет на ум прямо сейчас. И больше мы никогда не будем тратить на это время. Так тебя устроит?

Конечно, меня все устраивало, ибо я и на это не рассчитывал. И вот то немногое, что Мо рассказал мне.

– Мы с тобой познакомились в Ирландии, так что я расскажу тебе, как работал в этой стране. Когда я приехал сюда, оказалось, что я никому не нужен. Ты сам здесь недавно и тебе наверняка знакомо это чувство. Ничего необычного здесь нет, это нормальная ситуация для любого эмигранта. Никто нигде никому не нужен, а эмигрант – тем более.

Преподавать воинское искусство я не рвался, потому что до этого занимался подобным в Лондоне, где нажил себе серьезные неприятности. Долго рассказывать не буду, скажу только, что однажды я вынужден был искалечить (иначе пришлось бы убить) молодого человека из чрезвычайно влиятельной семьи. На мое счастье, его семья знала, что он кругом был не прав, и мне дали уехать, даже купили билет в Ирландию. Почему в Ирландию, я не знаю, спрашивать было некогда, незачем, да и мне было все равно, куда ехать. Лишь бы не в тюрьму.

Приехав сюда, я, само собой, оказался не при деле и в таком безработном состоянии пробыл достаточно долго, пока не догадался узнать, не требуются ли где-то преподаватели. Мой диплом престижного лондонского университета пришелся весьма кстати и меня сразу взяли профессором психологии. Так началась моя преподавательская карьера.

Попал я в частный университет. Скажу тебе, что такого бардака я никогда не видел. Держала его семья. Папа – ректор, мама отвечала за связи и деньги, а взрослые дети были на подхвате. Взяли они меня охотно, потому что серьезные люди идти к ним не стремились (на это мне в порыве откровенности пожаловалась сама хозяйка, которая оформляла меня на работу), так что других профессоров по этой специальности у них вообще не было. Поэтому, наняв меня, они загрузили меня так, что я буквально не успевал дышать. Ты не поверишь, но первый семестр я работал на тройную ставку. Трудно, конечно, было неимоверно – чего мне стоило, например, написать конспекты сразу на весь курс. Но я радовался: я осваиваю новую работу (раньше я никогда не был преподавателем), а мне за это еще и платят. Да и со студентами было интересно.

С хозяевами я старался не общаться, потому что я явно был для них человеком второго сорта, наемным работником, которому они платят деньги (очень, кстати, небольшие сравнительно с тем, что платили в других подобных заведениях). Да и я им, в общем, тоже был не очень нужен – работает человек, занятия не пропускает – и ладно. Интересно мне было только одно: если мы практически не встречаемся, то откуда им известен каждый мой шаг. О том, как устроена система оповещения, мне рассказала одна студентка (а со студентами у меня всегда были прекрасные отношения). Она сообщила, что хозяйская дочь вела с ней доверительные беседы и все спрашивала, как ей нравится новый профессор.

– Ну и что вы ответили? – спросил я ее.

– Послала, – ответила девица, очаровательно улыбаясь. И добавила: – Я легко могу ее послать, ведь я плачу немалые деньги за обучение. А вам надо быть внимательным. Не любит она вас. И другие профессора, кстати, тоже.

– За что? – удивился я. – Вроде со всеми у меня нормальные отношения.

– Добрый вы слишком, – еще более очаровательно улыбнулась девица.

– И что тут плохого? – снова удивился я.

– Оценки ставите слишком легко, все остальные на вашем фоне кажутся злыми. Да и студентам вы нравитесь, а это других профессоров раздражает.

Девица эта дала мне прекрасный урок. До всего этого я и сам мог бы додуматься. Если бы подумал. Вот я тебя все время учу думать, все время говорю про ум. А сам…

В общем, решил я уходить из этого заведения, как только найду другую работу. Но не успел – выгнали меня раньше. Точнее, не выгнали, а не подписали контракт на следующий год.

Как это делается, я уже видел. Был там у них один приглашенный профессор, известный здешний юрист. Был он уже на пенсии и преподавал больше для развлечения. Внимание на него я обратил еще в свой первый рабочий день, потому что у него были привычки «большого человека»: повадки, осанка, поставленный голос. Весной, когда учебный год подходил к концу, он, как человек основательный, стал готовиться к следующему – привез полный багажник своих собственных юридических книг, которые загрузил в немалый шкаф. Придя осенью после каникул на работу, я увидел его беседующим с хозяином университета. Юрист, исполненный важности, рассказывал о том, как он провел лето, о том, куда ездил с внуками, а хозяин его внимательно слушал и одобрительно кивал. Это был последний день перед началом учебного года – на следующий день должны были прийти студенты.

Придя назавтра, я застал странное зрелище: юрист так глубоко залез в шкаф, куда он весной сгрузил свою литературу, привезенную для работы со студентами, что снаружи остался только, извини меня, его зад. Потом появился он сам с пачкой книг в руках и с совершенно растерянным лицом стал укладывать их в большую сумку. Я ничего не мог понять. Более осведомленный коллега объяснил мне, что хозяева не продлили юристу контракт и что прямо с сегодняшнего дня на его место выходит новый, более молодой профессор.

– Но они же вчера при мне беседовали с хозяином как лучшие друзья! – поразился я. – Что, заранее нельзя было человека предупредить?

– Конечно, можно было, – спокойно ответил «осведомленный коллега». – Но удовольствия такого не было бы. Вы же сам психолог, вы же понимаете.

На следующий год со мной произошла точно такая же история, только я в отличие от юриста не был растерян, потому что ожидал чего-то подобного. Когда в конце лета, перед самым началом занятий, я позвонил насчет контракта на третий год, со мной говорила хозяйская дочка. Надо сказать, очень любезно говорила. Она попросила меня перезвонить через пару дней. Тут было понятно сразу: они хотят взять на мое место другого человека, только еще точно не договорились и пока держат меня «на коротком поводке». Все так и оказалось: когда я позвонил через несколько дней, та же самая дама (на этот раз очень холодным голосом) сказала мне, что контракт они со мной продлевать не будут.

Ну, честно говоря, не очень и хотелось. Они меня выдрессировали на очень неплохого преподавателя, так что я знал, кем буду работать дальше. Единственное, я решил твердо, что не пойду больше в частный университет. Только в государственный.

Случай подвернулся очень скоро – даже искать не пришлось. Объявление в газете – и меня без промедления, без испытательного срока и без проверки моих профессиональных навыков берут на должность в государственный университет. Проще некуда: в том году у них была нехватка преподавателей и они брали людей прямо с улицы.

Когда вышел на работу, первое, что я увидел на стене в комнате для преподавателей, был плакатик со следующим текстом:

Дилемма судебного производителя

1. Сколько бы работы вы ни делали, этого всегда будет недостаточно.

2. То, чего вы не делаете, всегда более важно, нежели то, что вы делаете.

Что все это означало, я понял очень скоро. Оказалось, что в государственном университете преподаватель должен писать кучу всяких бумаг: методичек, учебников, статей, отчетов (в конце семестра, в конце учебного года, просто потому, что «ректор издал приказ, а приказы ректора не обсуждаются»). И это не считая рабочих программ, конспектов лекций, составления тестов, заданий для практических и лабораторных работ. Вплоть до того, что однажды потребовали составить «Ведомость обеспечения учебной литературой, имеющейся в библиотеке университета». При этом у каждого профессора должна была быть папка, в которую он обязан был складывать все эти бумажки. Причем содержимое этой папки следовало постоянно обновлять, а сама она должна была находиться в университете, чтобы ее можно было в любой момент проверить. Я завел себе огромную папку веселенького красного цвета, в которую набил столько бумаг, что едва мог поднять ее одной рукой.

Так что прошлая работа в частном университете неожиданно мне показалась очень легкой. Там тоже преподаватели должны были писать какие-то бумажки, но так как у меня была очень плотная учебная загрузка, меня это ни разу не коснулось.

Здесь же бумаг было море. И главное было другое – тенденция. Ты, как врач, должен знать, что динамика развития заболевания важнее, чем состояние пациента в данный момент. Если больному сейчас плохо, но динамика положительная, то постепенно ему будет становиться все лучше и лучше. Если же динамика отрицательная, то его состояние (даже если изначально оно было не слишком тяжелым) будет ухудшаться и чем это закончится, никто не сможет предсказать. Так вот, «бумажная динамика» в университете была не просто отрицательной, она была «крутопадающая» – бумаг с каждым годом становилось все больше, они становились все более бессмысленными и начинали дублироваться: отчет по научной работе, отчет по учебной работе, отчет по работе со студентами (можно подумать, что учебная работа – это не работа со студентами) и прочая чепуха, количество которой росло как снежный ком. Все это я называл «принципом киндер-сюрприза». Дело в том, что мне, старому дураку, до сих пор очень нравятся миниатюрные игрушки, которые прячут в шоколадную «скорлупу». Когда я рассматриваю их, то думаю, что их делают очень талантливые и умелые художники, скульпторы, инженеры-конструкторы, технологи. Но этих игрушек так много, что мне иногда кажется, что есть еще специалисты, которые сами ничего не делают (потому что не умеют), но которые придумывают, какую бы новую игрушку могли бы еще сделать другие люди. Наверняка такие люди были и в университете: ничего не умея делать сами, они придумывали, чем бы занять преподавателей.

И, наконец, самое смешное: никого не интересовало, как я читаю лекции и как провожу практические занятия. Этого просто никто не знал, ибо никто из преподавателей на моих лекциях не был. Пару раз я даже специально развлекся: развешивал по университету объявление, что провожу открытую лекцию. Ни разу ни один преподаватель не явился. Только однажды, когда объявление было сделано официально, несколько человек все-таки пришли, за что я им до сих пор признателен. А вот с отчетами была совсем другая история. Их нужно было сдать, сдать вовремя и в надлежащем виде. Поэтому то, как я умею писать отчеты, было известно намного лучше, чем то, как я умею учить студентов.

Само собой, и мое отношение ко всему происходящему достаточно быстро менялось. Вначале мне было искренне интересно, мне нравилось говорить со студентами, учить их всему, что я знал сам. Но достаточно быстро я стал замечать, что им не интересно со мной. Я рассказывал им настоящие, «рабочие» вещи, а они просто отворачивались, им моя «наука» была не нужна. Им от меня требовались только положительные оценки. Вскоре мне тоже стало с ними скучно и я начал поступать совсем иначе. Хотите хорошие оценки – пожалуйста. А кого интересует предмет, тот должен сделать так, чтобы я захотел с ним разговаривать. Но желающих не находилось, так что лекции я читал по-прежнему (насколько мог хорошо и живо, без занудства), на практических занятиях раздавал студентам задания, а сам занимался своими делами – читал, писал, думал. На экзаменах же у меня была совсем простая задача – поставить всем какую кому надо оценку и уйти с хорошим настроением, зная, что никого не обидел.

Неожиданно Мо прервал сам себя:

– Как ты думаешь, для чего я тебе рассказываю именно о своей работе преподавателем?

Было у меня по этому поводу одно предположение. Но такое наглое, что я не сразу решился высказать его вслух. Но, подумав, все-таки сказал:

– Чтобы показать, что для вас один заинтересованный ученик лучше, чем сотня таких, которые не хотят с вами разговаривать?

– Помнишь, я тебе говорил, что еще пара подобных ответов и я начну тебя уважать. Ты угадал правильно и считай, что я тебя уже уважаю. Я учитель (янская часть, распространяющая знания), и если нет ученика (иньской, принимающей знания части), то нет и взаимодействия Инь-Ян. Иначе говоря, нет ученика – нет и учителя! А я учитель, это моя судьба, я не могу без учеников. Так что один такой, как ты, для меня в тысячу раз лучше, чем тысяча таких, как они. И не надо самодовольно улыбаться. Это не потому, что ты лучше, чем они: такого злого и непокорного, как ты, еще поискать! Причина другая: ты готов и способен взять то, что я готов отдать. И еще: ты порядочный человек, а злоба твоя больше наносная, чем природная, и я ее из тебя вытряхну. У такого доброго учителя, как я, не может быть такого злого ученика, как ты!