Текст книги "Преемник, или Операция «Латунь»"

Коллективный перекур

В кабинете Сорина собралось нечто вроде прообраза штабной команды, готовой выдать на-гора достойного во всех отношениях кандидата в самые-самые в стране.

Кроме хозяина «Фокус-банка» и его советника Стаса Смирнова, за изящным круглым столом какого-то экзотического дерева собралась довольно разношерстная команда. Первым прибыл модельер Зверюгин, уже как бы поднаторевший в раскручивании близких Анике материй. Судя по запыленным ковбойским сапогам, приехал он прямо из Питера, где произвел очередной фурор. В свои модели он сумел нарядить статуи Летнего сада. Причем рекламную акцию он провел под благовидным слоганом «Долой нудизм!». Тут же нашлись активисты, предложившие и на зиму не заколачивать скульптуры в уродливые деревянные ящики, а наряжать их в каракулевые полушубки или дубленки: мол, таким образом можно еще больше увеличить туристический поток европейцев, падких на такие инсталляции. Но от досок все-таки не отказались. С одной стороны, дешево, сердито и одобрено начальством, с другой – стоит ли множить гардероб бомжей.

Вскоре компанию модельеру-инсталлятору составил руководитель ударной группы по выработке разнообразных кричащих слоганов, речевок и просто баннеров Степан Пугачев. Его последнее творение недавно украсило обочины шоссе почти всех крупных городов. Билборд предназначался для рекламы крупного шинного завода, а потому под лихо катящимся с пригорка колесом красовался текст: «Изменяй с надежной резиной». По аналогии с исторически значимой фамилией конкуренты именовали интеллектуальные плоды его кипящего разума «прелестными письмами». Теми самыми, которые любил рассылать другой Пугачев – бунтарь.

Естественно, уважающая себя бригада не могла обойтись без главы одной из социологических служб. Особенно такого, как Невада, автора собственной концепции улучшения демографической картины в стране. В частности, профессор настоятельно рекомендовал ввести и популяризировать новую лексику, описывающую крайне важный для страны процесс. И главное – лексика должна была отражать новые распространенные в обществе понятия. Так, сам факт сексуальных отношений автор предлагал именовать не иначе как инвестицией, а пепси и прочие шипучие лимонады воспринимать исключительно в качестве средства контрацепции. Правда, о том, как практически применять подобную защиту от нежелательной беременности, ничего определенного сказано не было.

Конечно, штаб был бы не полон без представителей крепких хозяйственников-практиков. Их оппозиционным олицетворением стал Генрих Константинович Обермайер, для друзей и близких коллег просто ГКО. Видимо, ностальгическая тоска по дефолту наполняла его воспоминаниями о персональном звездном часе. Лидер альтернативной предпринимательской ассоциации «Запор России» (предполагалось бурной производственной деятельностью поставить преграду на пути в страну иностранных товаров) уже разорил несколько заводов своими прогрессивными реформами и при этом всегда следовал золотому принципу: то, что плохо лежит, долго не залежится. А потому, если не мы, так зачем? На Обермайере был деловой костюм, причем такой строгий, что он мог сравниться только с трусами англиканского епископа. На фоне цветных теннисок собравшихся ГКО чувствовал себя белой или, вернее, черно-белой вороной.

Последним к избранному обществу присоединился известный политолог Аввакумов, не так давно издавший геополитический труд «Чья армия сильней – тот и миротворец». В длительном творческом отпуске он так оброс, что собравшиеся никак не могли понять, где у него заканчивается прическа и начинается борода. Поэтому вначале они приняли мыслителя за историка Мутищева, который задержался на своих степных раскопках и не смог прибыть на эту первую «тайную вечерю».

Между тем историка ждали с особым нетерпением как специалиста, способного выстроить прямую вертикаль от Трояна и Бояна до подшефного соискателя Чертогов. Правда, и у Мутищева случались обидные проколы. Находясь под влиянием многочисленных свидетельств о явлении НЛО народам, он решил поднять на щит найденный им в курганах наконечник стрелы, который, по словам экспериментаторов, не поддавался даже алмазной резке. Однако вскоре выяснилось, что инопланетяне, щедро делившиеся с землянами передовыми технологиями, здесь совершенно ни при чем. Просто в песке кургана было много кремния, и под воздействием воды он впитался в наконечник, который в прямом смысле слова стал кремнем. Впрочем, читающая интеллигенция впитала в себя скоропалительные выводы Мутищева и уже не хотела верить в новое, столь банальное объяснение феномена.

* * *

– Итак, господа-товарищи, – Сорин предпочел лишить вечерю даже налета торжественности, – если вы читали вчерашний номер «Курантов дейли», то, думаю, заметили, как наш подопечный, мягко говоря, поторопил события, – тут банкир погрозил пальцем стенке. И только присутствующий здесь же Смирнов знал, что малопонятный жест адресован Семипядову, который решил сразу не светить администрацию и следил в соседнем кабинете за посиделками по экрану компьютера. Кабинет был оборудован несколькими видеокамерами. Очевидно было, что без ясно выраженного одобрения Чертогов гуселюб вряд ли решился бы на столь смелые заявления о своих судьбоносных планах.

– Да, – почесал бороду Аввакумов, – не стоило так сразу объявлять, что он готов предложить новую перспективу стране. Хорошо, что ТВ не получило еще отмашки на его раскрутку. Журналистов этих с их субъективными оценками и сомнительными трактовками пора вообще-то поставить в Google. И политолог зашелся хрипловатым смешком от собственной остроты. Его остроту расценили все, кроме модельера, который как огня боялся компьютеров, а потому не понял и прозвучавшего изыска.

– Да, – подхватил Обермайер, – надо бы этой народной исказительнице, как бишь ее, переливание мозга сделать. А это все грамотные считают себя миссиями.

– А как вы хотели, – оживился социолог Невада, – в печатной прессе остался один человеческий материал б/у. Да и где донора взять для вашего переливания. В институте мозга, что ли? Вот мы недавно провели исследование…

– Коллеги, – Сорин стал терять терпение, – мы собрались сегодня с одной целью – разделить наши сектора обстрела. Нужны новые креативные идеи.

– Вот-вот, – мучительно молчавший Пугачев сумел вклиниться в интеллектуальный треп новоявленных рыцарей круглого стола, – мы уже подготовили ряд слоганов, которые могли бы стать э-э народными, если хотите, речевками.

– Любопытно, любопытно, – все присутствующие, включая замаскированного Семипядова, как по команде подались вперед. После таких заявлений вечеря уже не казалась пустой тратой времени, аперитивом в ожидании обещанного скромного банковского фуршета.

– Ну давайте, давайте – удивите нас!

Но Пугачев продолжал наслаждаться произведенным эффектом и не спешил удивлять собравшихся. Весь его гордый вид словно говорил: можно умереть, не увидев Парижа, но никак не услышав его откровения.

– Пожалуйста, – и Пугачев с видимым усилием набрал побольше воздуха в прокуренные легкие, – вот слоган, который, по нашему мнению, идеально подходит для скандирования во время массовых мероприятий: «Он ни мясо, ни рыба, а демократическая глыба».

В кабинете повисла томительная пауза. Кто-то чертил что-то на заранее разложенных планшетах, кто-то нарочито медленно опрокидывал в стакан пузатую бутылочку перье.

– Мне кажется, – прервал молчание Аввакумов, – где-то нечто подобное я уже слышал, вы вообще, как я погляжу, мастер освежения ходовых идей. Это же вы, если не ошибаюсь, предложили газовому концерну лозунг «Имидж ничто, жажда не все – не дай себе замерзнуть!».

– Ну и что, – невозмутимо парировал Пугачев, – известно, идеи носятся в воздухе, но не всякую голову кусают.

Избранное по принципу разумной оппозиционности общество посмотрело на бойкого сочинителя подозрительно, как бы сквозь зубы. Можно было подумать, что «слоганмейстера» застигли в китайском ресторане за позорной попыткой есть суп палочками.

– Друзья, – опять вернулся к своему конферансу Сорин, – вспомните коктейльный завет Джеймса Бонда, агента 007, – взбалтывать, но не смешивать. Будем считать, что ситуацию мы взболтали, но не будем смешивать наши функции. Есть, есть кому по достоинству оценить наши усилия.

И Сорин опять обменялся взглядами с невозмутимой кабинетной стенкой. Присутствующим показалось, что он отчего-то подмигнул висевшему там портрету Милтона Фридмана.

А Сорин, отдышавшись после своей речевой импровизации, снова со значением бросил взгляд на одну из своих вмонтированных в стену видеокамер.

– Думаю, что первое заседание нашего штаба, пусть не все смогли пополнить нашу компанию, мы оформим соответствующим протоколом, составленным, как любит повторять один мой знакомый генерал ГАИ, по полной униформе.

Вежливо посмеявшись, все согласно закивали головами. Было ясно, что Сорину нужны материальные доказательства полезной деятельности новоявленного интеллектуального консорциума. Проблема была только в открытии вдохновляющего финансирования. Вопрос для всех слетевшихся на запах немалых денег был колючим, как небритый кактус. Инициативу взял на себя многоопытный Невада, слывший тонким психологом. Во всяком случае, никто не умел столь виртуозно угадывать желания заказчиков бессмысленных на первый взгляд соцопросов.

– Знаете, коллеги, что значит мечта? – Невада со значением откашлялся. – Это надежда, не подкрепленная материально. Но мы же – реалисты, мы и заказанную сказку готовы сделать былью.

Новая шутка не встретила отклика аудитории, слишком все были напряжены. Сорин подмигнул Смирнову, который от нечего делать постоянно играл своими подтяжками, как струнами только ему знакомого музыкального инструмента. У сидевшего напротив Зверюгина складывалось впечатление, что обезьяны перманентно носятся вверх-вниз по массивному торсу финконсультанта. Стас и не старался скрыть своего презрения ко всей этой комедии.

Впрочем, и модельер решил, что настало время сказать собственное в прямом смысле золотое слово.

– Все помнят, какой успех имели мои антигриппозные гламурные маски, – ропот вперемежку со смешками был ему ответом, но Зверюгина трудно было смутить, – и вот теперь я совместно с японскими коллегами разработал специальные пиджаки, которые способны защитить нас, наших сторонников, сочувствующих от смертоносного вируса. Дело в том, что скроенная мною специальная японская ткань при взаимодействии со светом создает защитное поле. И…

Договорить ему не дали.

– Отлично, – подхватил Невада, – теперь мы сможем раздавать такую защиту от гриппа только нашим сторонникам в обмен на партийные взносы. Так и запишем – партия, свободная от эпидемии. Или – проверено: бацилл нет! А главное, будет на что потратить весь предвыборный бюджет. А мыто головы ломали, куда потратить.

– Могу вас заверить, коллеги, что рассчитанная оплата, как у нас повелось, уже опережает рост производительности труда, – с этими словами Смирнов первым поднялся и двинулся в комнату отдыха шефа, где молчаливые секретарши завершали сервировку. Приглашенные заговорщики красноречиво переглянулись.

Стас, конечно, выполнял установку банкира, который поспешил обменяться первыми впечатлениями с Семипядовым. Помощник давно уже переключил компьютер на интернет-новости. Посиделки с кухонным трепом его волновали мало.

– Ну как тебе, Виталий, такой паноптикум?

– Нормально, пусть играют роль фасада или – лучше – атлантов. Надо бы добавить к ним какую-нибудь бойкую кариатиду – депутатку там или для разнообразия раскрученную детективщицу. Подумаем.

– Поедешь сейчас на доклад к Вадику?

– А то! Такие, скажу, у нас пиаронормальные явления.

– Ты хотел сказать паранормальные?

– Паранормальными они станут с нашей и вашей помощью!

За стеной хлопнула пробка от шампанского.

– Надеюсь, не «Дон Периньон»? – помощник уже набирал номер на мобильнике для вызова шофера.

– Шутишь, обойдутся «Новым Светом».

Деловой ланч

В вагоне метро духота была бы совсем уж невыносимой, если бы группка глухонемых своей интенсивной беседой не производила бы эффекта огромного вентилятора. В подземку я спустился из-за банального страха перед столичными пробками, тромбирующими городские артерии. А опаздывать совсем не хотелось. Уж очень интриговало приглашение редакторов нескольких газет на почти интимную встречу с восходящей политической звездой и, как считали многие, отнюдь не статистом начавшейся президентской гонки.

Встреча была назначена в бизнес-центре, в котором располагалась штаб-квартира деловой ассоциации «Запор России». Проиграв в качестве поездки, я серьезно выиграл во времени и решил скоротать полчасика в местном кофе-баре.

К моему большому удивлению, под стойкой красовался плакат «Человек свободен, потому что за все платит. Максим Горький». Ниже в скобках мелким шрифтом содержалось важное уточнение – писатель. Пропаганда нашего литературного наследия, конечно, дорогого стоила. Однако, заглянув в местный прейскурант, я по достоинству оценил художественный вкус и такт администрации местного общепита. Поскольку, например, заказав чашечку эспрессо, я бы разом освободился от недельного бюджета колобривской семьи. Земляков нашего Бултых.

Но тут некая распорядительница с нарукавной повязкой с буквами ЗР, безошибочно распознав во мне журналиста, алчущего откровений соискателя Чертогов, подхватила меня под руку и провела к столику, который, как выяснилось, был зарезервирован для приглашенных на встречу.

Девушка могла бы считаться хорошенькой, если бы не усы и врожденное косоглазие. Видимо, она относилась к числу тех барышень, до которых еще не долетела стрела младшего царевича. Во всяком случае, целовать ее я бы не стал, предпочитая горячему поцелую чашечку подогретого кофе.

Постепенно стали подтягиваться и другие приглашенные. В разбитых «жигулях» доковылял обозреватель «Пипифакса», облаченный в пиджачок времен позднего Брежнева. Молодцеватый вид позволял принимать его за вечного студента, начавшего курс с изучения материализма и атеизма, а ныне вынужденного одолевать основы Слова божьего, а потому несшего на своем лице отпечаток перманентной озабоченности. И только персоны, которые близко, на уровне дежурной рюмки, знали пипифаксовца, могли бы припомнить его выходную арию о том, как его, молодого «осветителя» еще партийного съезда, коллеги, не зная, что делать с его обмякшим после заключительного банкета телом, уложили досыпать подальше от греха и от любопытных глаз «девятки» в… Царь-пушку. С тех пор он с честью носил кличку «артиллерист», причем молодые виртуозы клавиатур были уверены, что это погоняло – дань его удивительной «борзописности».

Не менее легендарной персоной была и выпорхнувшая из «Порше» редакторша женского журнала «Лилит», издания, которое разбавляло основной тематический «пакет», присылаемый из Лондона, заказными портретами отечественных звезд. Ее жизненным кредо была фраза, вывешенная над ее рабочим столом: женщина, говорящая о своем возрасте, может говорить о чем угодно. Впрочем, в своем сорокалетии она признавалась все последние лет пятнадцать.

От современной Лилит ни на шаг не отходил ответственный редактор еще одного агентства, название которого – «Новости» – неизменно появлялось везде в кавычках. И как руководство ни боролось с таким казусом, злосчастные кавычки повсюду сопровождали их торговый бренд. Персонаж этот вообще отличался исключительной навязчивой липучестью, просто незаконный плод от романа пиявки и ленты для ловли мух. Многие считали, что это чисто профессиональное качество и что под пиджаком, на погончиках сорочки, у него отпечаталось несколько звездочек. Правда, на этот раз он с ходу пытался продать даме байку о том, что экзотическая фамилия кандидата происходит от известного, воспетого в песне эпизода личной жизни Степана Разина и что Аника прямиком ведет свой род от не до конца утопленной персиянки.

Не успела вся журналистская рать рассесться в уютном конференц-зале, как свет потух, и на небольшом экране, развернутом прямо перед столом с кофейниками и бутылками с минералкой, появились две крупные буквы А и Б. Буквы стали наплывать одна на другую, образовав в конце концов довольно изящную монограмму.

– А и Б – первые буквы нашего алфавита, – заворковал за кадром хорошо поставленный голос сериального актера, – А и Б – Аника Бултых!

Вслед за такой интродукцией экран заполнило лицо самого Аники. Напряженное, как будто название деловой ассоциации, приютившей его в этот день, полностью отражало физическое состояние кандидатской перистальтики.

– Я – последняя буква алфавита, – поделилось ценной информацией это лицо с аудиторией. – Поэтому говорю всегда мы. Мы народ!

Затем шел призыв проголосовать за кандидата, олицетворяющего честь и Родину, буквы бегущей строки проехались по скошенному подбородку кандидата.

– Не фотография, а фоторобот какой-то, – оживилась редакторша, предпочитавшая стильность любому смыслу.

Видно было, что свита Бултых решила протестировать первый вариант предвыборного ролика на злоязычных журналюгах. Но обсуждение так и не состоялось, потому что вслед за роликом на экран вывели картинку камеры наружного наблюдения, отразившую прибытие виновника посиделок. А посмотреть было на что. Бултых буквально вывалился из джипа темно-зеленой маскировочной раскраски. На борту было выписано – Т‑34, а лобовое стекло украшал указатель – «На Берлин». Патриотично настроенный артиллерист шумно зааплодировал. Его порыв поддержали распорядительница и вошедший в зал вместе с Бултых Генрих Обермайер.

Надо сказать, что на расстоянии вытянутой руки и без телевизионных румян кандидат не производил сильного впечатления. Понятно, почему после того, как в стране перестали гордиться чисто пролетарским происхождением, его попытки обнаружить в себе дворянские корни не имели большого успеха.

У Аники была голова в форме замочной скважины и довольно лохматое лицо, поскольку под избытком растительности он, по советам стилистов, стремился скрыть некоторые свои антропологические недостатки. Этой же цели служили и очки в экзотической оправе цвета взбесившейся осетрины, призванные, прежде всего, сфокусировать внимание собеседника.

Выглядел Бултых крайне мешковато. Причем это определение относилось не только к костюму, но и ко всему его облику. Создавалось впечатление, что он в спешке был просто распластан на вешалке: плечи расправлены, а руки безвольно болтались вдоль корпуса. Голова же была постоянно скособочена набок, словно он безуспешно стремился заглянуть себе за спину.

В своем аккуратном, без излишеств костюмчике от «Большевички» и поношенных, вернее, похоженных туфлях Бултых выглядел скорее как бухгалтер фирмы очень средней руки. Картину дополнял галстук в стиле пожарного шланга и сорочка в тюремную клетку. Вот только дорогие швейцарские часики, которые, вопреки воле кандидата, навязчиво отливали золотом полсотни тонн «зеленых», наводили на мысль, что он просто позабыл их снять в спешке переодевания.

– Чучело, – сказал я про себя по-английски. Почему по-английски? Чтобы никто не понял. Вдруг да в прибывшей свите затерялся какой-нибудь Вольф Мессинг, читающий все мысли на расстоянии, но некоторые все-таки с переводчиком.

Между тем видно было, как бенефициар нескольких последних недель мандражирует, И когда он наконец заговорил, стало заметно, насколько от волнения пересохло у него во рту: вначале язык просто шелестел, не производя никаких членораздельных звуков. Все его потуги живо навеяли воспоминания о посещении террариума во время кормежки. Но вот из граммофонных треска и шорохов стали прорезаться звуки предвыборной программы.

– Власть в стране у нас фольклорная. Она как сказочная избушка на курьих ножках. Всегда, извините, поворачивается к нам задом. В Рейкьявике, это в Исландии, стоит памятник бюрократу: он снизу, до пояса, обычный клерк в отглаженных брюках и с кейсом в обрывке руки, а вот выше – одна бесформенная гранитная глыба. Не так ли и у нас? И нет твердой руки (тут Бултых сделал мхатовскую паузу и со значением взглянул на аудиторию, которая от неожиданности даже перестала жевать представительские баранки), нет пока твердой руки умелого государственного скульптора, которая отсекла бы от этой глыбы, глыбы нашей окаменевшей бюрократии, все лишнее, открыв ее лицо носителю истинной власти в стране – нам с вами, нашему народу.

Видно было, что речеписцы, которые именовались упорными космополитами не иначе как спичрайтерами, хорошо поработали над образностью бултыхинской речи. И чем чище становился его голос, тем образнее были его сравнения. Но все по уже сложившейся традиции ждали главной репризы, «изюминки», которую можно было бы вынести в первополосные анонсы.

И этот миг откровения настал.

– В последнее время нашу многострадальную державу часто упрекают в причастности к разного рода геноцидам. Нам предъявляют территориальные претензии, на нас вешают сомнительные прошлые долги. Мы что, так и будем стоять в оборонительной стойке?

Бултых вновь обвел собравшихся все более просветленным взглядом.

– Не использовать ли нам все тот же модный нынче принцип дзюдо, обратив силу соперников против них же самих? Возьмем, к примеру, наш Калининградский анклав, на который кое-кто все время точит зубы.

При этих словах главный «запорщик» Обермайер отчего-то смутился и принялся с серьезным видом поправлять свою золотую запонку.

– Мы готовы огласить наш проект исторической привязки Восточной Пруссии к матери-Родине. Я не случайно употребил не слишком ходовой термин «Пруссия». Почему я это сделал? А потому, что мы предлагаем копнуть в глубину темного Средневековья и вернуться к жертвам страшного геноцида – уничтожения родственного нам, славного народа пруссов, жестоко уничтоженного псами-рыцарями. Предлагается воздвигнуть в память этого не имеющего срока давности преступления несколько мемориалов. А заодно путем генетической экспертизы выявить несколько чудом выживших потомков этого народа. Не сомневаюсь, что кровь пруссов течет в жилах многих из нас.

После такого заявления собравшиеся принялись автоматически разглядывать друг друга, словно силясь выделить в облике соседей типичные прусские черты.

– Ну а как быть с остальной Пруссией? – пока мы ловили бойкую аникину мысль, в зал протиснулся припозднившийся редактор «Свободной газеты» Святликов, страшно гордившийся тем, что число читателей его газеты наконец сравнялось с числом писавших для нее. Плюс один решающий голос самого Святликова.

– При чем тут остальная Пруссия?

– Ну, по-вашему, получается, что геноцид был только на Востоке?

– Солнце всходит на Востоке, – жестко и невпопад ответил Бултых, сильно раздосадованный тем, что в святликовском издании с микроскопическим тиражом, а потому имевшем репутацию исключительно солидного и почти элитарного, до сих пор не был опубликован его политический портрет.

* * *

Расходились все полные сил и крайне довольные тем, что прочитанная кандидатом проповедь в виду своей краткости не погрузила никого в литургический сон.

– Слышали новую загадку. А и Б сидели на трубе. Что это? – веселился артиллерист. – Анику Бултых посадили на «Газпром».

– Вы думаете, все настолько серьезно, – вклинился Святликов, – хотя на той неделе в Лондоне я слышал немало комплиментов в адрес этого самородка. Правда, там его почему-то упорно называют сибиряком.

– Раз не из наших двух столиц, значит, сибиряк, – разъяснила тамошнее заблуждение «Лилит». – Кстати, я тоже недавно с Альбиона. И очень веселилась у нас на таможне. Потратила в Британии на тряпки две с половиной тысячи фунтов, а пересчитала – вышла целая тонна. Так и сказала нашим форменным болванам. Ну, у них с юмором плоховато. Хорошо, что шла через депутатский зал.

На улице, почти рядом с бизнес-центром, негр, пардон – афромосквич, топтался, будучи засунутым на манер сэндвича между двух плакатов. «Я загорел здесь» – прочел я двусмысленную рекламу солярия. Сам темнокожий человек-сэндвич время от времени послушно и в такт кивал головой, словно соглашаясь с предлагаемым кардинальным почернением. Хотя если покойный Майкл Джексон мог резко побелеть, почему нельзя осуществить обратное, тем более с помощью современной чудо-техники?

Я бы и сам загорал до состояния изжаривания, если бы колба с ультрафиолетом не ассоциировалась у меня с постмодернистским гробом. Впрочем, учитывая резкое возрастание заболеваний раком среди адептов приобретения шоколадного отлива на фоне нашей промозглой зимы, такой мой взгляд не был лишен некоторого основания. Уж лучше страдать от клаустрофобии, чем от зеленоватой столичной бледности, рожденной дьявольской смесью снега с дождем. Нашего климатического фирменного блюда.

Но на этот раз негр был не одинок. Его всегдашнее одиночество разделял очередной портрет Бултых, наскоро наклеенный на картонный рекламный лист. «Давайте бронзоветь уже при жизни» – фраза, вытекавшая из раскрытых губ кандидата, для верности была обведена черным грушеобразным контуром. Создавалось впечатление, что претендент вот-вот надкусит овальный фрукт познания.

Такой насыщенный раствор повсеместного присутствия Бултых уже начинал интриговать.

– Как бы нам действительно коллективно не бултыхнуться!