Текст книги "Преемник, или Операция «Латунь»"

Михаил Щипанов
Преемник, или Операция «Латунь»

© Щипанов М.А., 2015

* * *

Преемник, или Операция «Латунь»

Все изложенные события и представленные персонажи несовместимы со здравым смыслом.

Хмурое утро

Банкир Геннадий Львович Сорин, успешно проложивший прямой трубопровод от сибирских нефтяных промыслов, с их болотами и навязчивой мошкой, к своим чистым, как слеза младенца, офшорным счетам, проснулся исключительно в дурном расположении духа. Его мучило некое интеллектуальное похмелье: вчера он был вынужден два часа томиться на постановке «Дяди Вани», проникаясь почетной миссией спонсора и благодетеля этого действа.

Но что же его намедни так расстроило? Какая-то фраза? Банкир долго не мог сосредоточиться, собрав наконец в целостную картину вчерашнего дня все свои ощущения. Ага, как там говорилось со сцены: «Человек – цветок в поле. Пришел козел и съел его».

К тому же в антракте Сорин заметил, как кто-то внимательно следил за его ложей, прикрываясь «Российской газетой». Между тем давно известно, это авторитетное среди бухгалтеров и делопроизводителей издание служит для чего угодно, но только не для чтения. Хватало самого факта отправки заказа в типографию. Газетку эту с успехом и гарантией от пиелонефрита предпочитали подкладывать на сырую парковую скамейку, в нее с удовольствием заворачивали селедку, затыкали щели в окнах, а по весне ею же, отдавая дань качеству бумаги, протирали до скрипа вымытые стекла. Словом, газета была крайне полезной в быту, но стремление прочитать ее, тем более публично, вызывали обоснованное подозрение продвинутой общественности. Поэтому и без того взвинченный Сорин ни минуты не сомневался в прискорбном факте подлой слежки: незнакомец, видимо, специально бравировал своей неблагодарной миссией, да еще в храме искусства, на алтарь которого озабоченный собственным имиджем Сорин был вынужден проливать золотой дождь вперемежку с собственными слезами прагматичного и не привыкшего сорить деньгами бизнесмена. Если искусство требует жертв, убеждал он себя, то почему обязательно моих?

«Так кто же этот козел, что разинул на меня пасть?» – подумал Сорин. Тут он вспомнил о назначенной на сегодня встрече с заместителем главы администрации Чертогов и еще больше помрачнел. «Ну вот, все сошлось – к гадалке не ходи! Зачем же я понадобился этому бывшему троечнику? Отчего такая торжественность? Мог бы, засранец, и сам заехать на рюмку настоящего, а не польского разлива «Хеннесси». Банкир вспомнил, как лет семь назад сам отправил своего бойкого пиарщика в Чертоги, как толкал его наверх для пользы своего дела. Но хвост давно уже стал вертеть собакой…

* * *

Заместитель главы администрации Самого-самого смотрел на часы с видом капитана, ожидающего начала давно обещанного торнадо. Сидящий здесь же в кабинете помощник раздражал его своим игривым видом.

Познакомились они еще в армии, где будущий зам и фактически идеолог Чертогов оказался умнее своего нынешнего друга и сотрудника на целую лычку. Обстоятельство это, немаловажное само по себе, стало индульгенцией и для нынешнего помощника. Он и так всю жизнь страдал от своей вызывающей фамилии – Семипядов, а уж в войсках рисковал стать просто притчей в тамошних несдержанных языцех. Поскольку присказка: «Я не Семи пядов во лбу, чтобы это знать» (вариант – уметь) – могла бы серьезно отравить выживание в обстановке армейского экстрима с его паханами и париями.

И с тех пор они, как водится, съели не один пуд соли в качестве универсальной служебной закуски, находя друг друга на многих крутых поворотах нынешней демократической колеи.

– Чувствую, у тебя намечается воспаление представительной железы. – Помощник был просто вызывающе расслаблен и весел. – Небось уже и температура могучего тела зашкаливает.

На своего проверенного временем шефа и приятеля, если не сказать – подельника, пребывающего в состоянии плохо скрываемого возбуждения, он смотрел с тем растерянным любопытством, с каким женщины заглядывают под капот их внезапно остановившегося автомобиля.

– Так что? Наш великий мастер от-купюр лично пожалует ради такого случая? Надеюсь, дозу информации он уже схватил из своих бесконечно конфиденциальных источников. Хотя лучше схватил бы дозу радиации – меньше бы мучился. Сомнениями, конечно.

– Шутишь? Полная тайна вкладов, пусть наш разговор станет для нашего Геннадия Львовича приятным сюрпризом.

– Ну, хорошо, хорошо. Тебе, конечно, виднее. Однако помнишь старую истину: умер Максим и кэш с ним. Для многих твоих соседей по этажу такие персоны уже отработанный материал. Что ты вцепился в него? Мало ли сейчас молодых и честолюбивых воротил? Только свистни!

– Видишь ли, у молодых нынче не большой срок годности. Подсаживаются быстро на простые человеческие радости. И никакой гарантии. Ты Сорина как за глаза зовешь? Скальпированный? Так вот, нынче за одного скальпированного двух лохматых дают. Ты ему лучше валидол заготовь заранее, чтобы секретарей не беспокоить. Сам понимаешь – конфиденциальность во всем, включая «скорую». А что до отработанного материала, так оно и к лучшему. На том конце много таких б/у соберется для дополнительной страховки.

– Ну, ты все-таки не Жанна д’Арк. Ты не сохранил девственность. Побеседовал бы все-таки еще разок о «планов громадье» с Самым-самым. А то обрядят тебя в форму стрелочника.

– А ты пробовал дискутировать с радио? Игра начинается. Как говорят на твоей исторической родине – пан или пропан.

Намек на украинское происхождение слегка задел Семипядова, а потому, уже вставая и направляясь к высоким кабинетным дверям, он не удержался от дежурной колкости.

– Знаешь, один мой приятель попытался в суровую зимнюю пору согреть руки кипятильником. Хоронили его с музыкой и воинскими почестями.

Кофе-брейк

Сорин мог въехать на своем лимузине прямо за зубчатую стену Чертогов. Но каждый раз перед встречей, кажущейся ему важной, он предпочитал пройтись по брусчатке площади, прикрываемый сзади телохранителем с лицом усталого бульдога. Тот шел буквально в метре, широко разбросав полы элегантного и длиннющего пальто. Злые языки утверждали, что в этих полах зашиты бронированные пластины, выдерживающие даже очередь из «калашникова».

Банкир проследовал через КПП у башни – символа с курантами, не удостоив тамошних церберов даже взглядом. Повернул направо, прошел через решетчатые ворота и, наконец, толкнул массивную дверь административного корпуса. Взлетел по мраморной лестнице и так же, не реагируя на приветствия местной челяди, сквозь двери-шлюз вошел в знакомый кабинет, который, как утверждал зам, занимал еще сам Буслов. И все это время с лица Сорина не сходило деланое выражение крайней удовлетворенности, которое бывает у больных простатитом мужчин, удачно справивших нужду. Классовое чутье, которым он так публично гордился, не сигнализировало ему об опасности.

Зам вскочил в приветствии, распахнув гостеприимные объятья, и Сорин упал в них, как лайнер, потерявший оба двигателя. Но новшество было в другом. Как уже неоднократно замечал Сорин, с каждым годом нынешний обитатель Чертогов делал все меньше шагов ему навстречу. Однако на этот раз выпускник соринского «Фокус-банка» с легкостью негритянского спринтера преодолел всю немалую протяженность стола для совещаний и подхватил гостя почти у самой дверной ручки. Его предупредительность изначально делала их очередную деловую встречу чем-то из ряда вон выходящим. В воздухе явно запахло чем-то неординарным. Для этого не надо было даже задействовать дремавшее до особых случаев шестое чувство. Опыт подсказывал банкиру, что зам очень многого ждал от их будущего разговора.

– О, скоропостижно награжденный, – зам провел ладонью по лацкану банкирского пиджака, словно пытался нащупать на пустом куске ткани невидимую миру орденскую ленточку.

– Да, стареем понемногу. Ты же знаешь, юбилеи – тонкая месть завистников. Намекают на недолгие проводы.

– Да будет тебе и «За заслуги перед Отечеством», – зам знал, насколько Сорин оскорбился Орденом Почета к своему полтиннику. Между тем в известной шутке о том, что если пятидесятилетний мужчина из высшей обоймы не может получить «орден на шею», то становится невыносимым и даже опасным для общества, была действительно доля шутки. В известные переломные моменты крах чьих-то орденских надежд может спровоцировать даже падение режима. Потому что недооцененному остается ждать только другого креста – почетного на могилу. А его материал уже не выбирают.

– Получишь, и скоро получишь, – зам произнес эту фразу с сильным смысловым нажимом. – И повод вот-вот найдется. Даю собственную пенсию на отсечение.

– Да зачем она тебе?

– Но надо же иметь что-то святое.

Сорин понимал, что зам, некогда переносивший бумажки у него на Пятницкой, чувствует себя не в своей тарелке, а потому не удивился, когда тот шутками разбавил их путь к массивному рабочему столу. Чиновник явно был смущен и явно оттягивал начало, видимо, не самого простого разговора.

– Как-то ты, Геннадий, не по-хозяйски используешь свою лысину. – В подтверждение своих слов кабинетный преемник Буслова даже постучал по босому черепу гостя, напоминавшему сваренное вкрутую, но не до конца очищенное яйцо. Мешала растительность на лице. – Ты бы сдал ее под рекламу, что ли. Где твоя финансовая изворотливость? Представляешь: снимаешь ты кепку, а под ней – трилистник «Адидаса», наклонился, а на макушке – звезда «Мерседеса». А? Все особи из твоего террариума «Ваширон» золотой демонстрируют, а ты «Бенетон» на затылке. Полное доверие брендов.

И зам, весело расхохотавшись, еще раз обнял гасящего свое раздражение Сорина, усаживая его в одно из массивных кожаных кресел, в которых, как казалось, мог погружаться еще Молотов. Ретрообстановка вообще была предметом особой гордости зама, поскольку в ее показной архаичности он видел теневое доказательство глобальной преемственности высшей власти в стране. А потому в кабинете, длинном, как кишка, и неуютном, сохранили свои позиции не только кресла а‑ля Ялтинская конференция, уродливый стол для совещаний – светлый полированный монстр на тонких ножках, но даже стаканчики с разноцветными карандашами. Зам как-то пошутил, что раз карандашами пишут даже в космосе, то в месте, откуда начинается земля, сам бог велел. Правда, не ясно было, кого он подразумевает под словом «сам».

На самом деле с карандашами зам связывал еще одно тонкое проявление мистики власти, которое он познал, как высшее откровение, приобретя у полуподпольного торговца антиквариатом несколько писем Сталина к дочери Светлане. Торговец еще шептал, что письма – истинные подлинники, поскольку были извлечены следователем КГБ из папки с делом беглой наследницы диктатора, а при разгуле демократии проданы его сыном за живые зеленые купюры. А зам уже не мог оторвать взгляда от твердой подписи, выполненной синим грифелем, в которой буква «С» буквально обнимала остальную часть «монаршей» фамилии.

С тех самых пор зам налагал резолюции на важных лично для него документах исключительно цветными карандашами, которые в эпоху невидимых электронных подписей и изящных росчерков золотых «Монбланов» выглядели столь же изысканно, как велюровое манто, подбитое соболями, на фоне миллионов дубленок. Причем цвет не имел решающего значения, тогда как у многих коллег была целая система цветовой сигнализации аппарату. Мол, если резолюция «утверждаю» написана черными чернилами, то следует исполнять завет старшего чуть ли не бегом, а если красными, то можно дело замылить – просителю зажгли запретительный сигнал светофора, несмотря на вежливые улыбки и искренние обещания разобраться. В зигзагообразных коридорах власти были свои правила движения, но скорость никому не было разрешено превышать.

– Ты еще скажи, что смерть бывает только лысой, и концерт по заявкам твоего Семипядова можно считать оконченным, – Сорин перестал себя сдерживать, поскольку понял, что просителем на их встрече будет как раз чиновник.

– Отчего же, политическая бывает очень даже волосатой. Ты же знаешь нашу проверенную временем диалектику – лысый – волосатый, волосатый – лысый.

– Ты-то у нас волосатый пока. А каким будешь в старости, неизвестно.

– Почему же! Я буду подобием трюфеля – морщинистым и очень дорогим.

– Черным?

– Почему черным? Надо быть более толерантным.

– Ну, трюфель, он же черный.

– Шоколадным буду. Весь в шоколаде, – и зам зашелся хрипловатым смешком. – Причем надеюсь, что с твоей помощью. А потому к делу. Кофе для разгона хочешь? Да? Отлично! А я буду краток и сладок на десерт. Тема у нас абсолютно новая. Ты же, как никто, знаешь: государство у нас правовое. То бишь все права у государства.

И зам для достижения вящего эффекта ударил ладошкой по столешнице. Сорин в последние годы действительно был многим обязан своему визави, а потому изобразил на лице покорный интерес. С таким выражением лица первоклашки в силу инстинкта поколений вынуждены налаживать контакты со своей первой учительницей. И было из-за чего банкиру напрягать свои артистические способности, неизменно руководившие его гибкими и разработанными мышцами лица. К примеру, не так давно зам, который имел решающее слово на казенном общенациональном телеканале, распорядился обозначить принадлежность Сорина к мировой финансовой элите.

История вышла забавная и поучительная. На некоем экзотическом острове то ли Ротшильды, то ли Рокфеллеры – словом, соль соли мировых финансов – в присутствии равных решили отпраздновать совершеннолетие одной из многочисленных веточек на своем генеалогическом древе. Сорина, естественно, и в мыслях никто не собирался приглашать на такое мировое party на закрытой островной хате. Не только в силу недостаточности его богатств, но и по причине его статуса парвеню. Однако из всех искусств для нас сейчас важнейшим является телевидение. И вновь по причине повальной малограмотности населения. Ведь никто не мог помешать Сорину с его костариканским паспортом прибыть на этот атлантический островок и положить свой букет с визиткой, что называется, в прихожей, дальше которой он и не собирался проникать. Но жажда ничто, а имидж все и сразу. А потому Геннадий Львович, получив информацию об экзотической форме одежды всех реально приглашенных – вечерний костюм в сочетании с кроссовками: предстояло довольно долго идти по песчаному пляжу до заветных бунгало, – споро снарядился в дальнюю дорогу и самовольно прошел искомую пляжную милю в кроссовках и в компании лучших из лучших. Именно этот его самовольный проход и зафиксировала телекамера. Бригада курируемого замом центрального канала обосновалась на том райском острове еще за неделю до отражаемых событий, чтобы исключить любые накладки при съемке.

Отдыхали телевизионщики там явно не зря: после монтажа Сорин прекрасно выглядел в окружении счастливчиков, оставляющих узорчатые следы на вечном прибрежном песке. Этот кадр был несколько раз прокручен в выпусках новостей, причем опытные комментаторы не акцентировали внимание собственно на Сорине, но на фоне его крупного плана увлеченно рассказывали об очередной причуде сильных мира того. Эффект был подобен разорвавшейся бомбе. Пока коллеги-враги разобрались, кто is who, Сорина чуть ли не силой затащили на несколько телевизионных ток-шоу. И не было приличной газетки, которая не встала бы в очередь за его оценочным интервью. И все бесплатно. А когда все поняли, что к чему, жизнь уже подбросила новых героев дня.

* * *

В кабинет вплыла секретарша с кофе. Дама была в возрасте и, видимо, удачно сочеталась с общей обстановкой, а ее тонкие мелкие кудряшки на голове заставляли думать о куске каракуля, с силой натянутого на череп. Из-под платья-миди торчали две столь худые ноги, что, казалось, хранительница скрепок передвигается на двух шариковых ручках. Понятно, что зам в ее присутствии взял паузу, а когда меховая дама выплыла наружу, заговорил куда более серьезным тоном. Причем Сорин обратил внимание на то, что вопреки обычному ходу вещей выпускник его банка не оглядывается на стены и не приготовил ручку для написания самой «горячей» информации на бумаге. Судя по всему, к встрече он подготовился и с помощью техников спецслужб.

– Не мне тебе рассказывать, что новые выборы Самого-самого на горизонте. Везде это театр, шоу, а у нас сплошная тоска. А народ наш-богоносец жаждет, как и повсюду, зрелища. А то скоро придется гастарбайтеров завозить для массового голосования.

– Ага, конкуренции захотелось, дебатов, черт возьми. Слышали уже лет эдак дцать назад. И что без политической конкуренции не может быть конкуренции экономической. А раз нет ни того, ни другого, то страна обречена на повторение нового цикла застоя. Я правильно излагаю преамбулу?

– Ну, как-то так. Прямо на лету схватываешь. Может быть, ты сам и перейдешь к постановляющей части?

– А что, не бином Ньютона. Нужен цирк из нескольких говорливых клоунов, которые ради саморекламы начнут грызть друг друга на потеху скучающей публики. За некоторых из них даже проголосуют по приколу. Но из десятка мышей не сложить и одного слона.

– Ну, ты хватил про слона, а почему не осла?

– Осел пойдет по вашему списку. Впрочем, у них там осел символ демократии, сам знаешь.

– Да ты у нас просто биолог-общественник, – приклеенная улыбка хозяина кабинета стала шире еще на два зуба. – Знание природы в тебе и подкупает. Вот только не будет цирка с клоунами. Будет, – зам выдержал почти мхатовскую паузу, – один серьезный кандидат. Будут дебаты, гадания на представительской кофейной гуще по всему миру. И наступит ночь перед выборами, когда миллионы останутся у телеэкранов, следя за бегающими цифрами с Востока на Запад.

Выплеснув на гостя свой энергетический запал, зам не вскочил, а просто взлетел на ноги, словно озвученная наконец тайна настолько облегчила его мятущуюся душу, что сделала ее носителя легче воздуха.

«Запорхал, запорхал. Ишь ты, как его разбирает, – напрягся банкир, прекрасно сознающий, что эти ребята из Чертогов – признанные мастера маскировки, а потому даже в поле с ромашками выходят исключительно в шортах с нарисованными белыми цветочками. – А что, если вся эта байда – просто инсценировка с одной простой, как мычание, целью. Чтобы он, Сорин, человек, известный своими связями, понес бы эту дезу в известные круги?! Как там говаривал киногерой-штандартенфюрер: не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе.

– Слушай, – банкир также встал и сделал несколько шагов к широкому окну: внизу, на Васильевской площади, теснились казенные «БМВ» ответственных аппаратчиков, – ты, зная меня, хочешь, чтобы я поверил в эту сказку с предсказуемым концом. Ты бы лучше на эту тему песенку сочинил, все было бы убедительнее.

Зам действительно баловался стихами, и его первый сборник под псевдонимом Вадим Востоков был издан опять-таки на деньги и под эгидой «Фокус-банка».

– Прикинь, – Сорин уже успокоился и заговорил тоном терпеливого наставника, – все знают, что любовь Самого-самого к власти столь сильна, что по сравнению с этой платонической страстью тяга Ромео к Джульетте выглядит просто флиртом на танцполе. Тьфу, я с тобой и сам пиитом стану.

– Ну и чего ты возбудился, как бык на пролетарское знамя. Я потому сейчас и говорю с тобой, что знаю тебя как облупленного. Повторяю, все очень серьезно. В Чертогах уже устали от разговоров о сомнительной легитимности Самого. Нужна настоящая кампания, создающая напряжение ожидания, которая наконец оторвет народонаселение от милицейских сказок и пива и приведет на избирательные участки. Но, что там говорить, оппонент должен быть с вожжами, которые в час X можно будет натянуть. Что тут непонятного?

– Не понятно одно: при чем тут я многогрешный? Мне кажется, твоя братия опять обеднела. Нужна новая кампанейщина. У нас ведь как? Кампания – мать коррупции. Только бы деньги под новую сказку из закромов Родины вытрясти, а там все на скрепки разойдется. Я не прав? Поправь, если не так.

– Потому рядом с кандидатом и нужен такой кадр, как ты. Человек искусный, да к тому же как бы обиженный на недооценившую его власть. Твое появление рядом с кандидатом Киже будет выглядеть крайне органично и придаст всему предприятию нужный вес.

– Чем дальше, тем интереснее. Может, меня и недооценили, как ты выразился, в расчете на такую многоходовку. Что-то для вас слишком тонко. Уж не начнут меня теперь и прессовать все по полной для той же большей убедительности? Может, меня на пару месяцев в СИЗО командировать для выработки оппозиционной энергетики?

Сорин вернулся в историческое кресло, было видно, что он выплеснул накопившиеся за последние дни отрицательные эмоции и постепенно берет себя в руки.

– Помни, Вадик, старую мудрость: не пили сук, на котором висишь.

– Вот именно – висишь, а потому обратной дороги для меня нет.

– Знаешь современный закон бутерброда? Чем дороже ковры, тем вероятнее его падение маслом вниз. Понимаю, что для тебя ставка высока, но ведь и твой непосредственный шеф в администрации также понимает, что на кону его кресло. Или он тоже не в курсе вашей операции прикрытия?

– Он займется нашим основным кандидатом. А достойных кресел у нас хватает. И министр финансов Сорин только бы украсил собою, скажем, правительство национального согласия. Ведь нам нужна стабильность, и никто не собирается раскачивать лодку, правда? Достойный, но проигравший кандидат должен не просто признать результаты, но и отсечь все спекуляции на предмет очередной инсценировки Чертогов.

– К тому же, – зам проконсультировался со своим брегетом, было заметно, что он слегка тянул время, ожидая кого-то, – наша благодарность в любом случае выразится отдельной строкой в бюджете.

– В бюджете чего?

– А уж это тема для не столь уж отдаленного разговора. Но понятно, что не в американском конгрессе вопрос будет решаться, – зам опять хохотнул, хотя было заметно, что несколько фраз для «оживляжа» затянувшегося разговора он заготовил заранее.

* * *

В этот момент шлюзовые двери в кабинет приоткрылись, и в проеме показалась все та же секретарша. На этот раз Сорин по достоинству оценил ее геометрически плоскую фигуру правильного прямоугольника и вспомнил ее аппаратную кличку – Фанера Милосская. Он даже весело усмехнулся, наблюдая за тем, как антибогиня делает условные знаки своему шефу.

– Да, пусть заходит, мы уже наговорились, – и уже обращаясь к Сорину, зам состроил пародийно серьезную рожицу, – только помни: пока, хотя бы дней десять, знать о нашем старте должны максимум четверо.

– Ага, четверо! А ты уж, чувствую, и наших ангелов-хранителей зачислил в команду. Не знаю, по какой статье они проходят, но такая «крыша» сейчас нам бы не повредила.

– Нет, силы небесные пока беспокоить не будем. Нас двое, и вот третий «заговорщик» прибыл. Сейчас познакомишься, – зам нажал копку.

В дверях тотчас же буквально возник, словно призрак всего административного корпуса Чертогов, странноватый Мусафаил. Старичок еще был явно на ходу, но выглядел сильно обветшалым. Нос тоскливо свисал, как гнилой банан, лысина была в странных белесых пятнах, наводящих на мысль о не до конца очищенном крутом яйце. Понятно, что на таком биологическом фоне и его кожаный пиджак выглядел сшитым из кожи если не Лохнесского чудовища, то уж точно из шкуры какого-то банального, хоть и ископаемого, ящера. А галстук смотрелся широкой слюнявкой, забытой на впалой стариковской груди ленивой сиделкой. Проникнув в кабинет, старичок автоматически покосился на груду столпившихся за спиной зама телефонов.

– Не бойтесь, Филипп Филиппович, все под контролем, под нашим контролем. Надеюсь, Геннадий, нашего гостя тебе представлять не надо?

– Да уж! Кто только господина Байкова сейчас не поминает всуе! А говорят, что надо умереть, чтобы оценить всю степень своей популярности.

Старик, а это был некогда главный кадровик старорежимных спецслужб, и бровью не повел в ответ на плохо завуалированное соринское хамство. Наоборот, на его лице бутылочного цвета разлилось выражение полного умиротворения.

– Я думаю, господа, вы призраков не боитесь. Хотя сейчас модно верить в реинкарнацию.

– Ваши реинкарнации, очевидно, проходят по замкнутому циклу, – у Сорина не было особых оснований симпатизировать выходцам, пусть и таким антикварным, с Пеньковой площади. До сих пор он не мог простить им командировки в Канаду, закрытой для него по соображениям не понятно какой секретности. Тогда железный занавес для него решили не приподнимать.

Зам нетерпеливо прервал их зарождающуюся пикировку.

– Филипп Филиппович, познакомьте нас с общими параметрами нашего кандидата.

– Собственно, параметры были ясны изначально, – старик заговорил тоном, от которого Сорин поежился, на него пахнуло райкомовской выездной комиссией с ее вопросами о росте удоев молока и успехах стран народной демократии. – Русский, желательно засветившийся в провинции, вдали, знаете ли, от нашей златоглавой, да и северной столицы. В то же время это должен быть привычный медийный персонаж, имеющий весьма креативную репутацию, но не экстремист, не оголтелый националист, хотя и, скажем так, почвенник, не замеченный в космополитических пристрастиях. Плюс ассоциирующийся с какой-то не связанной с Чертогами крупной общенациональной, но не оппозиционной пропагандистской кампанией. Словом, бриллиант – откопанный, но не ограненный.

– С этими вводными все ясно. А конкретнее, Филипп Филиппович?

Видимо, менторский тон этой ходячей цитаты из недавнего прошлого задел и зама.

– А конкретнее могу сказать следующее: восемьдесят килограммов живого веса и метр семьдесят сантиметров в длину.

Ветеран не был лишен чувства юмора, плохо вязавшегося с его мумифицированным видом.

– Вы хотели сказать – ростом метр семьдесят, – и зам, и Сорин отреагировали одновременно.

– Рано или поздно нас всех измерят именно в длину, – и старик наконец оторвал от груди черную кожаную папку, которую все это время он прижимал так сильно, словно в ней был спрятан его кардиостимулятор.

– Лучше поздно, – Сорин понял, что лукавый старпер все-таки вернул ему должок. Экий пиар-дун, всплыло в его памяти где-то прочитанное.

– Конечно, даже я не спешу на Страшный суд. Впрочем, вот подробное досье, извольте ознакомиться. Здесь все, включая медкарты его родителей.

И все присутствующие склонились над компьютерными распечатками, как друиды над котлом с зельем.

* * *

Через полтора часа, когда ветеран плаща и нарукавников отбыл восвояси, зам разлил по широким бокалам жгучий «Камю».

– Не знаю, Гена, может, ты привык пить в стиле новых веяний со льдом?

– Ты лучше скажи, за что пьем?

– За наши честь и достоинство?

– Тогда не чокаясь!

– Шутник, это название партии, от которой стартует наш протеже.

– Кстати, о проекте. Я-то был уверен, что этого твоего Филиппыча Бог давно уже прибрал к себе.

– Что ты! Уверен, что и Господь наш не хочет иметь с ним никакого дела, и мы этим пока воспользуемся.

* * *

Когда Сорин, напоминавший передвижной пункт управления, под звуки зазвонивших сразу нескольких мобильников выплыл из кабинета, туда вразвалочку втянулся помощник, который, если судить по свежему кофейному пятну на его и так временно белой рубашке, все это время отирался где-то возле секретарши и казенной кофеварки.

– Ну, как твое чудо-юде? Дуремаркс готов подтвердить твои теории практикой? – часы бесплодного ожидания не истребили в нем легкой ироничности.

– Оставь свой тон. Сорин – разумный и прагматичный чувак.

– Конечно, конечно, твой прагматик за двести штук «зелени» обзавелся айфоном с семью каратами брюликов.

– Кто много знал – того уж нету, – привычно отмахнулся его шеф. – Ты пойми: для этих типов айфон – что-то вроде иконы, а у нее, сам знаешь, какие оклады бывают. Скажи спасибо, что свою игрушку он еще и жемчугами не усыпал.

– Понятно, не дурак: айфон для них икона, а распятие – космическая пусковая установка, уносящая прямо в рай.

– Не богохульствуй, тебе не идет. Ничего, наш кандидат разбавит его здоровый цинизм своим благолепием.

– Правда, твой Сорин – патриот, каких мало. А его любимый коктейль «Б‑52». Как его подожгут, так Геннадий Штаты тут же предает анафеме: мол, гори они тоже ясным синим пламенем.

– Все сказал, на сегодня креатива больше нету?

– Не спеши, пока ты коньяки распивал, я тут придумал кодовое название для нашей избирательной или избирательской кампании – операция «Латунь».

– Ну, как же, чтобы никто не догадался.

– Опять ты не понял и не оценил глубину моей мысли. Что такое латунь? Сплав меди и цинка. Кстати, выдающееся достижение средневековых алхимиков. Им, бедолагам, надо было научиться получать цинк в газообразном виде. Но не суть. Главное, что самые ловкие стали выдавать этот сплав за чистое золото, полученное в их колбах. Отсюда и все легенды о якобы удачном превращении свинца в благородный металл. Со временем ловкачей вывели на чистую воду и заслуженно сожгли.

– Ты мне лекций по естествознанию не читай.

– Так и нам надо латунь выдавать за золото. Но, как сказал один скромный миллиардер, украсивший свою яхту чисто золотыми перилами: латунные пришлось бы каждый день начищать, а золотые – нет. Вот тебе со товарищи придется этого латунного кандидата каждый божий день драить до блеска.

– Ты не совсем прав. Начищать и накачивать придется как раз золотом.

– Как бы нам в свете новых веяний и стимулирования политической конкуренции не попасть как кур в шевель.

– Ага, или как кошки в Монино.

– В Шамони? Ей-богу, неплохой вариант. Феликс Эдмундович, срочно эмигрируем в Швейцарию!

– Ты лучше учи китайский. Чтобы помнить: «е-бань» – это всего лишь ночная смена. И она у нас вот-вот начнется.

* * *

Сорин позвонил себе в офис уже из набравшей ход машины.

– Наталья, скажи Смирнову, чтобы меня он по-любому дождался. Я сейчас еду прямо от Гуркова. И есть серьезный разговор.

Хозяин «Фокус-банка» мысленно представил свою секретаршу, ее родинку на верхней губе, которую постоянно пытался клюнуть хищно нависший слегка крючковатый нос, лицо, изможденное от извечных глубоко личных неудач, а потому хранившее выражение постоянной неудовлетворенности, – и тихонько рассмеялся. Воистину, у них с замом была одна школа формирования аппарата. Во всяком случае, ни тот, ни другой не собирались играть в рабочее время ноктюрны на лямках бюстгалтера. Пусть эти лямки тянут другие.

Кабинет Сорина выглядел весьма интернационально, то есть был отремонтирован в американском стиле и являл собой резкий контраст с советской кабинетной цитатой зама. Чего нельзя было сказать о ввалившемся Станиславе Смирнове, ведущем финансовом аналитике банка. Нет, он, несомненно, чтил обычный банковский дресс-код, но всем своим видом демонстрировал к нему собственное презрительное отношение. А потому дорогой костюм контрастировал с мятой, в складках, сорочкой, из-под развевающегося пиджака виднелись артистические подтяжки с ухмыляющимися обезьянами, а галстук всем на зависть был завязан каким-то неимоверным двойным морским узлом. Из-за этого бойкие на язык коллеги время от времени не упускали возможности поинтересоваться у Стаса, не собирается ли он в ближайшее время повеситься, а то, мол, потом долго в сортир не пустят.