Текст книги "На полторы октавы ниже"

Михаил Шепелёв
На полторы октавы ниже
Стихи

© Шепелёв М., текст, 2020

© Быков Дм., предисловие, 2020

© Геликон Плюс, оформление, 2020

* * *

С любовью и благодарностью

к жене Ларисе, вот уже восемнадцать лет

терпеливо живущей с человеком,

ко всему прочему ещё и пишущим стихи.

Автор

Предисловие

Я ничего не знаю о Михаиле Шепелёве, кроме того, что он хороший поэт. Принадлежит он примерно к моему поколению, давно живёт в эмиграции, почти не печатался. Что-то выкладывает в сеть, но я даже не знаю куда. Он мне прислал несколько своих стихов, и по этой подборке я довольно быстро понял, что голос у него свой и хорошо поставленный, что грубоватая и притом чистая интонация легко узнаётся, что он насмешлив, много всякого повидал и пора ему делать книгу.

У профессионалов есть термин – «держать строфу», соблюдать стансовую культуру, чтобы строфа действительно не расползалась, чтобы кристаллическая структура её была отчётлива. Вот у Шепелёва каждое четверостишие – ладный, экономно сделанный, чёткий параллелограмм, все его здания построены из замечательных кирпичиков. И отношение к женщине, как и отношение к жизни, у него скептически-благодарное, что тоже весьма привлекательно. И от знаков эпохи, от её реалий и примет он не бежит, и великие абстракции не упоминает, и со вкусом всё в порядке. Шепелёв никогда не пишет «на заданную тему» – стихотворение само себя строит и иногда вытаскивает его в неожиданную сторону. И даже не хочется его цитировать для подтверждения всех этих наблюдений – открывайте с любого места и читайте: стихи неравноценные, вообще разные, но все оставляют впечатление надёжности, ума и человеческой подлинности.

 
Только ты, чтоб мне легче тебя найти,
Ты залезь на крышу любого дома,
Разожги костёр – мне ориентир —
И сиди в своём пальтеце зелёном.
А я буду в алом своём плаще —
Прокуратор собственной Иудеи,
Никого не распявший. Да и вообще
Не большой поклонник самой идеи.
 

Или еще:

– Если хочешь быть здоров – позабудь про докторов!

– А про кого ещё забыть?

– А про забыть сюда ходить!

– А я сюда и не ходил, а просто мимо проходил.

– И как теперь вас выгнать вон?

– Теперь никак уже, пардон.

– Кто дочитал «Войну и мир»? Или хотя бы «Мойдодыр»?

– Я потерял один носок – выходит, я полубосяк.

Но не настолько одинок, чтобы жениться просто так!

Или совсем хорошее:

 
Мой первый тост – за старшину.
Убийца и морпех,
Он защищал мою страну,
Не там и не от тех.
Второй – за прошлогодний снег,
За бесконечный срок,
За всех лежащих носом вверх,
Ногами на восток.
 

Что к этому добавить? Живёт такой человек, в поствысоцком и постбитловском мире, в мире довольно-таки чужом – не только потому, что это чужая страна; среди чужих ценностей и немногих любимых людей, пишет мало, скупо и энергично. Живёт и пишет трудно, короче говоря. Но от его присутствия рядом читателю будет гарантированно легче.

Не знаю, надо ли рекомендовать вам купить эту книжку. Лично я её купил бы, раскрыл на любом месте, и тихо радовался, что есть у меня такой современник.

Дмитрий Быков

Пишите прямо на конверте

 
Я выключил уже все звуки,
но ноты всё ещё слышны.
И что-то мне поповы штуки
давно и явственно смешны.
Зайдите в церковь и проверьте —
там взвод попов, а где же Он?
 
 
Пишите прямо на конверте,
пока вас знает почтальон.
 
 
Пока, увидев в телефоне
ваш номер – вспомнят, кто такой,
пока не вынесли из дома,
пока владычицей морской
себя считает бабка-дура,
пока латает сети дед,
пока у круга квадратура —
пи-эр-квадрат, пока поэт
ещё не съел свою морошку,
пока свеча ещё горит,
пока у вас ещё есть кошка,
пока плутает Вечный жид,
пока Ассоль находит краски
и красит, красит паруса,
пока малыш застыл от сказки,
пока не высохла роса,
пока болеть не перестанет,
пока не порвана струна,
пока Господь там чем-то занят,
пока отвлёкся сатана,
пока ещё раскладка qwerty,
пока есть голос, а не стон —
пишите прямо на конверте
стихи, чей получатель – Он.
 
 
Как солнце щурится в зените,
телёнок палец ваш сосёт…
 
 
Неважно что. Вы напишите,
а почтальон уж отнесёт.
 

И мне немного жаль

 
В её глазах – любовь, в его – желток и похоть,
и мне немного жаль её, но не его.
Не выйдет ничего. Вернее, выйдет плохо —
настолько плохо, что уж лучше б – ничего.
 
 
Осенние дожди, марфуша на капоте.
В прозрачных скверах жгут опавшую листву.
Грачи летят на юг на бреющем полёте —
Саврасов обманул, и я не доживу.
 
 
Скучающий король, увядшие принцессы,
безумный менестрель, застенчивый палач…
Князь Игорь загулял. Париж не стоит мессы,
а он не стоит слёз. Пожалуйста, не плачь.
 
 
Пол выдаёт басы, а Джордж играет выше,
и – так же, как тогда – немыслимо звучат
Get Back, Don't Let Me Down… Их четверо на крыше,
тому недели три и вёсен пятьдесят.
 
 
Я мошек изучал и заработал степень,
но это всё дела давно минувших дней.
«Любовь слепей слепней!» – воззвал к слепнихе слепень
и тут же засадил! Но сослепу – не ей.
 
 
Я тоже засадил – свой сад чертополохом.
Цвети, лопухрепей, буяй что было сил!
 
 
Вот так растут стихи. И если это – плохо,
то слово «хорошо» я б вовсе отменил.
 

Вагончики

 
«Любовник старый и красивый»,
и «мчатся тучи, вьются тучи»,
«воспетый им с такою чудной силой».
И что мы в результате тут получим?
 
 
Получим мы логическую бездну,
неведомую мне и самому.
А вам подумать всё-таки полезно,
как и любому праздному уму.
 
 
На праздник приготовились напиться.
И если не случится умереть,
то 1-го найдём остатки пиццы,
но есть не сможем, только посмотреть.
 
 
Смотрины проходили очень чинно —
невеста, мать, надушенный отец…
И я не помню точной там причины,
но там был я. Поэтому – писец.
 
 
Пушной зверёк породы чао-чао
похож одновременно на лису,
на льва и павиана с Курасао,
отловленного в девственном лесу.
 
 
В каком лесу?! Опять о бабах, чую!
Куда без них? И, главное, зачем?
 
 
И снова о любви стихи пишу я,
как будто нет других прикольных тем.
 

Последняя строка

 
Я ему про Фому, а он мне про Иуду!
Про Ерёму, святой отец, совсем выжил из ума?
Такой разговор священника с прихожанином я вряд ли когда забуду.
Вот так вот сказка сказывается, и сказывается – сама.
 
 
«Вот так вот дело делается!» – и Дантес посмотрел вокруг.
Ну а что там вокруг – закат, и лежит поэт,
и к нему подбежал по глубокому снегу друг.
И с тех самых пор его рядом со мной и нет.
 
 
Я сидел всю ночь и придумал четверостишие,
состоящее всего из одной строки —
три других оказались там радикально лишними,
как глаза орла, торчащие из реки.
Или, чтобы уж быть до конца циничными, —
как пирожное на краю гробовой доски.
 
 
Будут рифмы мои непременно и только крылатыми,
будет всем кораблям своя гавань, куда ни плыви,
будут наши пути, как сказала, возможно, Ахматова
или кто-то ещё: от любви до обратно любви.
 
 
За рекой занималась красава-заря деревенская,
за деревней какой-то дурак распугал всех бобров.
 
 
И когда, наконец, я придумаю что-то вселенское —
вот тогда и в последней строке я сумею без слов.
 

Блюзовый аккорд

 
Вот так и живём, дорогая, так и поём живьём,
отстранённо до нежелания дотрагиваться багром.
Я, по сути, бездомен и уже не построю дом.
Ничего не бойся, вместе – не пропадём.
 
 
Он хотел закатиться в закат,
так почему-то принято у воинов,
которых, как зачуханных поросят,
ведут на чужие войны – родные бойни.
 
 
Я на всё смотрю со своей колокольни,
даже если она – только тумбочка дневального по бараку.
Если ты намочил штаны по команде «Вольно!» —
то тогда отдельно от всех и беги в атаку.
 
 
Я, например, на это ваше «Ура!» забью, из-за удручающих перспектив.
Кстати, о перспективах историю расскажу:
как-то я перед перспективным свиданием наелся слив,
и перспективы растаяли, я тебе доложу.
 
 
Да, не всякая девушка сможет такого искренне полюбить.
И не всякой скажешь, что это была шутка гения, гений – ты.
Слушай, ведь нам по двадцать – может, хватит уже мудить,
и гори они синим пламенем, их мосты!
 
 
Если бы питерские мосты были только мостами
и если бы Питер на самом деле существовал,
если бы я только мог простыми словами
выразить то, что я… не скажу «узнал»,
а догадался, скорее. И я же не о мостах,
а о лестницах с неба – или в небо, наоборот…
 
 
Из моих кустов утащили рояль в кустах,
а то я показал бы, как должен звучать аккорд.
 

Находят эльфиков весной

 
Находят эльфиков весной,
в цветной капусте.
И эльфик не бывает злой,
а только – грустный.
 
 
Умеют эльфики летать,
стрелять глазами,
а ночью – падать под кровать,
на радость маме.
 
 
Умеют быстро лопотать
из поднебесья,
детей умеют напугать
бандитcкой песней.
 
 
Не уважают пауков,
боятся свиста,
не любят злых, не любят плов,
не ищут смысла.
 
 
Не любят хитрых и жлобов,
не любят лысых,
не любят спать, не видят снов,
скучают писать.
 
 
Умеют плюнуть точно в глаз,
сопеть отважно,
любить умеют только раз,
кого – неважно.
 
 
Хотят чего – так без затей
тебя попросят.
И любят называть детей
Евламп и Фрося.
 
 
Умеют засадить пинка
седой бабульке,
проткнуть пакетик молока,
свалить кастрюльку.
 
 
Умеют ночью разбудить
и скорчить рожу!
Умеют фыркать и дружить
умеют тоже.
 
 
Они влетают в окна к нам
перед рассветом —
к почти друзьям, почти мужьям,
почти поэтам.
 

Ещё чуть-чуть уже ненужных слов

 
Ещё чуть-чуть уже ненужных слов,
последняя улыбка на бегу.
Увидимся в пересеченье снов,
во сне я ещё многое могу.
 
 
А хочешь – повидаемся в стихе,
не про бельчонка, так про порося!
Повесимся на старенькой ольхе
и поболтаем, рядышком вися.
 
 
Потом пойдём, сшибая лопухи,
пиная толстожопых малышей,
научишь ты меня писать стихи,
а я тебя тогда – ловить мышей.
 
 
Я увиваюсь ласковым плющом,
я ящеркой взмываю по стене,
я что-нибудь придумаю ещё,
чтоб ты не забывала обо мне.
 
 
Я научу проигрывать в «очко»
прикольных древнегреческих богов,
я в караул построю хомячков
на площадях столичных городов.
 
 
Нам будут петь гиены в унисон,
нам будет носорог плясать кадриль,
нам марш сыграет пьяный Мендельсон,
из клавесина вышибая пыль!
 
 
А я достану ключик золотой,
открою подвернувшийся Сезам,
и девушка, рождённая слепой,
нам нагадает счастье по глазам.
 
 
Да только я слепую обману,
слепую-то надуть – сам бог велел!
И мы уйдём в далёкую страну,
где нас найдут десятки важных дел, —
 
 
мы можем разводить морских слонов,
а можем отпускать попам грехи…
Увидимся – в пересеченье снов,
в тени уже посаженной ольхи.
 

Кладбищенский ворон

 
Кладбищенский дворник подмёл и сидит в Инстаграме,
кладбищенский поп бородой закрывает мне вид,
кладбищенский сторож от скуки играет чудями,
кладбищенский ворон заметил меня, но молчит.
 
 
Я помню, как я не узнал отражение в луже,
я помню московское лето – от слова «дожди»,
уверен, что секс безопасный и даром не нужен,
и знаю сидельца Сидякина – вот и сиди.
 
 
Я видел, как лисы следы на снегу заметают,
я знаю, как сбить со следов поисковый отряд,
я видел, как в армию девки ребят провожают,
вот этот и тот – раньше срока вернутся назад.
 
 
Подвыпивший дворник выносит мозги на Фейсбуке,
попу – что Псалтырь, что «Гоп-стоп», да и мне всё равно,
а сторож играет, совсем заигрался от скуки.
А ворон взглянул мне в глаза и сказал: Nevermore.
 

Колыбельная

 
Мишка жил в высотном доме,
но на первом этаже,
всех любил, пожалуй, кроме
тараканов в гараже.
В школе Мишку беспредельно
научили, чтобы он
«Не» всегда писал отдельно
от глаголов и имён:
Не погода, Не фертити,
Не навижу, Не кролог.
Только, что ни говорите,
он всегда любил дотрог.
 
 
Мальчик писает с балкона
на соседский «Кадиллак»,
Мишка прыгает на склоне,
только не холма, а так.
(Если у соседа был бы,
скажем, быстрый «Шевролет» —
Мишка всё равно бы прыгал,
но тогда – на склоне лет.)
 
 
В сапогах по самы гланды,
как у Первого Петра,
пляшут жители Уганды
у туземного костра,
а на нём – косматый мамонт
загрустил в своём соку.
И внушает старый Бальмонт
кенгурёнку-дураку,
что одним прыжком дебильным
перепрыгнуть Енисей
сможет только самый сильный —
Королевич Елисей!
Кенгуру убил поэта,
тем и выиграв тот спор.
Но его задело это —
вон, сигает до сих пор.
Жалкий, мокрый, одинокий,
бьётся с северной рекой…
Ладно, может, я жестокий,
ну а Бальмонт-то – какой?!
 
 
Звёзды в небе, камни в почке,
откровения сверчков,
отличаю день от ночи
по количеству бычков.
Спит лукавая планета,
спит упрямец-кенгуру,
бл*ди спят, и спят поэты,
подзатрахавшись к утру,
льются струйки водопадов,
колосится конопля…
 
 
Засыпай, моя отрада.
Ненаглядная моя.
 

Глагол

 
Глагол to get – самый многозначный глагол в английском языке, и дискуссии – конец.
Значит, как говорили в осточертевшую уже старину,
им можно сжечь наибольшее количество людских сердец.
Не, ну его на фиг. Давай что-нибудь про войну.
 
 
Ну хорошо: там самое главное – вовремя убежать и укрыться
так, чтобы ни враг, ни – упаси тебя Бог! – командир твой
не могли бы не только до тебя дозвониться,
но и не вспомнили, кто ты на хрен вообще такой.
 
 
Сколько тебе ни давай – тебе всё будет мало!
И потому я не дам ничего никому.
Лучше бы я никогда тебя не встречала.
Это фигня, я встречал самого сатану!
 
 
Ты не встречал сатану, ты был просто в горячке.
В белой, увы. Воевал мировую войну…
 
 
Тут у меня и ещё есть окурки в заначке. —
Глаголы, ёлы! —
А вот что значит to get – я и сам не пойму.
 

Оперетта

 
Милая, желанная, не хочу жениться,
мне бы лучше с глаз твоих скрыться половчей!
Миленький мой, худенький, ты похож на птицу,
да и нос – скорее клюв, чем как у людей.
Милая, любимая, ты б меня покинула,
не рвала бы сердце мне, или у меня!
 
 
И зайчата-мальчики, и снежинки-девочки
закружились весело, сердце леденя.
 
 
И играет музыка про кутёнка Барсика
и котёнка Тузика и идёт вразнос!
И снежинки-девочки превратились в мальчиков,
на головках белое – повар ли, матрос?
 
 
Люди ходят чинные, рожицы сусальные,
не люблю я праведных – пукну и сбегу!
Мы с тобой поженимся. Это будет правильно.
И снежинки кружатся, всё лежит в снегу.
 
 
Убери оружие! С вас, ублюдков, станется.
Вот, медаль сюда ему, школьную медаль…
И вагончик тронется, и перрон останется,
и под стол завалится первый твой букварь.
 
 
Дни пусть будут светлыми. Будь с людьми приветлива.
Сны пусть будут сладкими – видела котят?
А зайчата-мальчики и снежинки-девочки
кружатся и падают, тают и таят.
 
 
И играет музыка – снежная, искристая!
И сияет лысина – гений дирижёр!
И снежинки кружатся, и зима – пушистая!
 
 
И спадает занавес в си-бемоль-мажор.
 

На день рождения Алисы

 
Январь. Рассвет. Завешенным окном
защищена от вторника Алиса.
Но дрозд щебечет вовсе не о том
(тот самый, в шевелюре кипариса):
застывший в дымке город, до поры
исчезнувший, пока закрыты шторы,
припас ей совершенные дары,
с зимой сложившись: на стекле узоры,
рябь на воде, каналы и мосты,
велосипеды, запах кофе с булкой…
Бери, бери. Пока склонилась ты,
как девочка над детскою шкатулкой,
вошли в квартиру утро и горшок
с геранью (от медведя почему-то),
и ангел для тебя задул в рожок!
И – в разрушенье всякого уюта —
слетелись снегири! Насыпь зерна —
перловки, пшёнки, гречки или риса,
они склюют до дна. Ты – пей до дна,
под щебет: «С днём рождения, Алиса!»
 

Я тогда останусь

 
Я ворон пугаю бандитским «фьють!» —
чтоб они летели к едрене фене.
Мне всего и осталось-то, что курнуть,
как мальчишке на маленькой перемене,
 
 
a потом с воронами – за тобой.
Я воронам компанию не испорчу —
я могу поддержать разговор любой
и вообще избыточно разговорчив.
 
 
Только ты, чтоб мне легче тебя найти,
ты залезь на крышу любого дома,
разожги костёр – мне ориентир —
и сиди в своём пальтеце зелёном.
 
 
А я буду в алом моём плаще —
Прокуратор собственной Иудеи,
никого не распявший. Да и вообще
не большой поклонник самой идеи.
 
 
Я к тебе застенчиво прикорну,
как к ногам – макдоналдсовский пакетик,
в эту ли, в следующую весну,
но возможно, в третьем тысячелетье.
 
 
Гость с несуществующих берегов,
я тебе не буду случайным встречным?
Я тогда останусь. На сто веков —
у меня проблема со словом «вечность».
 

День уходит. Уходит… Ушёл

 
День уходит. Уходит… Ушёл. И вдогонку – подарок,
ведь слеза от стихов – не такая плохая слеза.
Я ноктюрн напишу сразу набело и без помарок.
Словно Моцарт. Ну ладно – Сальери. Ну ладно – Лоза.
 
 
Вы сыграйте его. А на флейтах и трубах сыграйте,
водосточных – Маяк подсказал – в золотой небосвод!
Сами каждую ноту в чистейший хрусталь превращайте —
во дворец! Хорошо – в «Жигули». Хорошо – в антрекот.
 
 
Я и сам не умею и вряд ли теперь уж освою,
я и сам не играл, а порой и другим не давал.
Вот куранты в Кремле – как они не затраханы боем?
А то я – как-то да. Но не им. Лишь немного устал.
 
 
А ноктюрн… что ноктюрн? Его можно играть на гитаре,
напевая под нос – я плохого совета не дам.
Антрекот я скормлю распоследней бездомной котяре.
А вот это – тебе. А дворцы – королям и шутам.
 

Вечные Альпы

 
Вы, уважаемый оппонент, даже не многословны, а многолюдны,
как вход на Ваганьково в жёлтый сентябрьский день.
С каких это пор вы земному суду неподсудны?
С какого упал этажа, голова-набекрень?
 
 
С каких это пор ты меня не считаешь лисичкой?! —
Примерно с тех пор, как ты ей никогда не была,
а просто была охамевшей тупой истеричкой.
Такого кобла мне уже не отмыть добела.
 
 
Какой-то безумный изгиб, эти вечные Альпы!
Какой-то весёлый мотив… Заходи, Амадей.
 
 
И я оставляю свой след на горячем асфальте,
на добрую память семи миллиардам людей.
 

Стекают буквы по стене

 
Давайте выльем нашу нефть в сибирские болота?
Давайте снова подожжём торфяник под Москвой?
Или умрёмте ж под Москвой, а то зажились что-то —
и так задумчиво смотрел, качая головой.
 
 
Его эрекция – рефлекс, случается от страха.
Он так затейлив, что двух слов не скажет в простоте,
и – никакой в своём купе – разорвана рубаха,
и эта «Красная Стрела» прибьёт его к Чите.
 
 
По жизни – робок, рыхловат, но мачо в переписке.
В приёмной Общества Немых висит пустой плакат.
Наш боевой заградотряд пойдёт в начале списка
на полученье боевых заслуженных наград.
 
 
Из кабака на Бликер-стрит несутся звуки джаза,
и завтра тоже будет джаз, и послезавтра джаз.
Пришёл, увидел, оценил, решил, что можно сразу,
и был не так уж и неправ, но кто же ему даст.
 
 
Стекают буквы по стене: «Ты найден невесомым»
мне ангел в шутку написал и хмыкнул за спиной.
Автобус с чёрной полосой проехал мимо дома,
осталась пара сигарет, и ливень льёт стеной.
 

История про бельчонка

 
Вот история про бельчонка,
подыхавшего в колесе,
а потом со своей девчонкой
добежавшего до шоссе.
 
 
Он несётся – вокруг мелькают
перелески и города,
наш бельчонок ещё не знает,
что опять прибежит сюда.
 
 
Шар земной – вот его соперник,
а бельчонок и знать не знал,
что какой-то ещё Коперник
догадался про чёртов шар!
 
 
Мы дождёмся его и встретим
и не выдержим взгляд в глаза.
Но пока – он глотает ветер,
быстролапая егоза!
 
 
И – плевать на разметок стрелки!
Двести! Триста! Отрыв! Пошё-о-ол!!!
Он летит к созвездию Белки,
да куда же ему ещё…
 
 
И не в силах найти ответа,
как оплёванные, стоят
все учёные на планете.
До свидания, зверь-снаряд!
 
 
Расскажите своим знакомым
на застолье каком большом
про великого астронома,
посрамлённого малышом.
 

Хэллоу, Жаклин!

 
Хэллоу, Жаклин! Я Фрол. С России.
Живу у чёрта на рогах.
Соседи дали кличку «Синий» —
пью и наколки на руках.
 
 
Кузнец я высшего разряда
и был ударником труда —
такие делаю ограды,
что прям хоть сам ложись туда!
 
 
Пять раз женат. Все бабы пили,
но, правда, я их и споил.
Они ж такие суки были,
а я их пи… ну, в смысле, бил.
 
 
Три сына, все теперь на зонах —
Ну, приголубили одну…
Понахерачили законов,
что и не вставишь никому!
 
 
Довольный я своею долей —
Чай, не на хлебе и воде!
А ты живёшь, где Kапитолий?
Давай нагряну, что ль, к тебе.
 
 
Зови, приеду. Вместе-рядом
мы станем жить да поживать.
А как помрёшь – я враз ограду!
Шестой разряд, ядрёна мать!
 
 
Пиши живей и вышли фотки —
сперва я должен посмотреть,
смогу ли выпить столько водки —
ты, может, страшная, как смерть.
 
 
Пиши по-русски, штучки-дрючки
мне на хрен. Я мужик простой.
Могу ещё дверные ручки…
Шестой разряд, Жаклин.
Шестой.
 

Где тут я?

 
– Если хочешь быть здоров – позабудь про докторов!
– А про кого ещё забыть?
– А про забыть сюда ходить!
– А я сюда и не ходил, а просто мимо проходил.
– И как теперь вас выгнать вон?
– Теперь никак уже, пардон.
– Кто дочитал «Войну и мир»? Или хотя бы «Мойдодыр»?
– Я потерял один носок – выходит, я полубосяк.
Но не настолько одинок, чтобы жениться просто так!
– А я смотрел «Ко мне, Мухтар», про Емельяна на печи.
– Аллах акбар чи не акбар?
– Коль не воскрес, то и не чи.
– А кто пустил на волю слух, что слуги белку стерегут?
– А мне до лампы ваш Пьецух.
– А вон фельдмаршала ведут. И кто вообще ему сказал, что надо снова брать вокзал?!
– Вполне шекспировский сюжет: шум вроде есть, а драки нет.
– А вот придёт старуха смерть, с ней и зассать – ещё суметь…
– Умру – меня в Колонный зал. Я вам сто раз уже сказал!
– Кто намекнул моей жене, чтоб не скучала обо мне?
– Я говорю: «Пардон, мадам» и как пинка ей наподдам!
– Такой и ступа не нужна…
– Какая, в жопу, я княжна…
– А где у нас тут пациент?
– А где тут я?!
 
 
Один момент… Тут автор должен разрулить, а как – не смею и спросить.
Он всё сказал уже о них. И дольше века длился стих…
 

Вальс под осенним дождём

 
Я построил хрустальный дворец – из стихов и мелодий,
сквозняков, и цветов, и пронизанных солнцем дождей.
Поброди по нему среди вальсов, ноктюрнов, рапсодий —
я тебе написал их, в отсутствие лучших идей.
 
 
Он стоит на высокой горе – исчезающий в сини,
бесконечной лазури небес и несбыточных снов.
Ты живи в нём – теперь навсегда, начиная с отныне,
защищённая словом «любовь», за отсутствием слов.
 
 
И любовь устоит – перед болью, бедою, ненастьем.
Я невесте – тебе – надарю белоснежных одежд.
Будь же счастлива в них. Я всего лишь хочу тебе счастья
и надеюсь на счастье, в отсутствие прочих надежд.
 
 
Покурить. Подразнить небеса. Тут всего и осталось,
что семь строчек тебе дописать. Так бывало не раз.
Мне и нужно всего ничего, лишь ничтожная малость —
лишь стоять под осенним дождём золотых твоих глаз,
 
 
слушать ропот дождя – бормотание сбивчивой речи.
Этот вальс под дождём всё звучит, затихает, плывёт,
увлекая тебя за собой в опустившийся вечер
и последний аккорд растворяя в отсутствие нот.