Текст книги "Чай с облепихой"

Михаил Шварцер
Чай с облепихой

© Михаил Шварцер, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

Чай с облепихой

 
На зелёной лесной опушке
Притаилась, стоит избушка.
Там живёт старушка-крольчиха,
Она варит чай с облепихой.
 
 
Спозаранку до самой ночи
Она всё по дому хлопочет,
Собирает грибы и мяту:
Вдруг нагрянет медведь косматый.
 
 
Ну а если придёт волчонок,
Значит, мёда готов бочонок.
Залетит ли синица-птица —
Из кувшина ей даст напиться.
 
 
И спешат все в избушку к крольчихе:
За версту пахнет чай с облепихой.
Поболтает, утешит крольчиха —
На душе станет мирно и тихо.
 

Исторические заметки

 
Сей Грозный царь, Святой Руси правитель,
И Курбского бессменный обличитель,
Противник новых западных обрядов,
Немногих допускал с собой быть рядом.
 
 
Рассмотрим же героев дерзких,
Не то чтоб очень сильно мерзких,
Но знаменитых и известных,
Что заняли у трона место.
 
 
Малюта был Скуратов-Бельский,
Державы главный полицейский,
Опричник и хранитель трона
В трактовке вольной тех законов.
 
 
Вот Годунов – немного скромен,
Услужлив, но талант огромен!
И кто бы мог представить позже,
Чтоб он монархом будет тоже?
 
 
Басмановы – отец и сын,
Те кровожадные убийцы, —
Безжалостность их господин, —
Предстанут нам во многих лицах.
 
 
Собачьей преданностью трону,
С жестокостью, не по закону
Они вошли в кружок интимный,
Царю в угоду вязли в тине.
Они нашли своё признанье
Лишь только в улицы названьи.
 
 
Перекроив Россию разом,
Создав опричнину указом,
Тот грозный царь посеял смуту,
На время дав правленье плутам.
 
 
Но нет, не стало царство разореньем,
Богатством, бедностью, неправедным гоненьем.
То было следствием особенности времени,
Россию тяготившим трудным бременем.
 
 
Подобно Нестору, что летопись событий
Вёл скрупулёзно, нудно и в деталях,
Сквозь призму исторических открытий
Своё виденье отражу в скрижалях.
 
 
Ушла эпоха – умер грозный царь,
Народ в смятении – что дальше с нами будет?
Иль будем жить печально, но как встарь,
Иль поворот крутой – кто тут рассудит?
 
 
Как бы в насмешку грозному правленью
История, а может быть, бояре,
Без робости, совсем без промедленья
На трон сажают призрак Божьей твари.
 
 
Царь Фёдор, хилый, павший духом,
И, если верить старым слухам,
Опутанный весьма сурово
Семьёй Бориса Годунова.
 
 
Болезненность, тщедушный облик, кротость
Не много пользы принесут в правленье.
История толкает дальше в пропасть
Не первое в России поколенье.
 
 
Он умер. Шурина Бориса
Народ, а может быть, вельможи,
Не дожидаясь компромисса,
Явили спешно лик пригожий.
 
 
Сказать «незнатный»? Нет, неверно,
Хотя и не был скрипкой первой
В правленье Грозного Ивана.
Потомок он татарских ханов.
 
 
Народ, заждавшись перемен,
На троне видеть рад хоть чёрта,
Чтоб получить себе взамен
Толику малую комфорта.
 
 
Умён, начитан, прогрессивен
И с окруженьем не наивен.
Не даст такой кому попало
Владеть мечом или оралом.
 
 
При нём вздохнули с облегченьем
Простой народ, служивый люд.
Баланс был выбран с предпочтеньем.
«Все всем довольны», песнь поют.
 
 
Удел правителя, хоть он и прогрессивен,
Работать мягкой непреклонной силой,
Что лестью и политикой зовётся,
И от неё никто не увернётся.
 
 
Ушёл Борис, оставив жизнь земную.
Дорогу выберет страна какую?
Мятеж кровавый, бунт, оковы, путы?
Приходит время самой страшной смуты.
 
 
Безвременье, вражда, наживы жажда,
Власть польская иль шведская – неважно.
Лжедмитрий Первый ли, Второй —
                                                     все тут смешалось,
И русской старины тут не осталось.
 
 
И вот, когда весьма закономерно
Весь хаос вновь сменяется порядком,
Отечество являет нам сих верных
Сынов благочестивых, духом ярких,
 
 
Пожарским, Мининым они зовутся,
И уж неважно, как на самом деле
Спасли святую Русь от безрассудства.
И чужеземцев полчища редели.
 
 
История, а может быть, бояре?
Решили, притворившись, как на вече,
Все мысли обваляв в словесном кляре,
Нести народу вот какие речи:
 
 
«Семь лет прошло насилья и обманов,
Настал черёд блюсти царёво место.
И как вам, кстати, Михаил Романов?
Как царь, возможно, будет интересней?»
 
 
Изобразив предмет альтернативы,
Чтобы уж точно соблюсти все процедуры,
Потомки Рюрика отнюдь не для сатиры
Признали Шуйского частицей синекуры.
 
 
Но сей пассаж народ не принял к сердцу —
Про Шуйского пошла дурная слава.
Он чести не снискал единоверцев —
Участвовал он в мерзостях кровавых.
 
 
И так взамен извечного правленья,
Где Рюрики – князья Руси Великой,
Пришло совсем иное поколенье:
Романовы и их большая клика.
 
 
Опустим мы Тишайшего правленье,
Где соляной иль медный бунт – знаменье,
Где Стенька Разин был герой разбойный,
Что делало правленье неспокойным.
 
 
Не будем останавливаться долго
На царстве Фёдора – в том мало толку.
Его правленье было очень кратким:
Недуг забрал царя своим порядком.
 
 
Ему на смену вероломно
Явилась Софья – лик нескромный.
Она сестрою по отцовской линии
Была Петру, Ивану в их фамилии.
 
 
Стрелецкий бунт, турецкая война —
При Софье пострадал народ сполна.
Вот почему столь жёстко, неизбежно
Сапог Петра топтал правленье прежних.
 
 
Вот то окно, что Пётр рубил
В Европу, что была столь отдалённой.
Но всё же не коленопреклонённо
России Мир в Мир Запада входил.
 
 
Науки, флот, прирост губерний,
Строительство столицы новой —
Все послужило той основой
Пути, что показался верным.
 
 
На смерть Петра писалось много од
Не помню, чем печалился народ.
В то время я, увы, ещё не жил
И царским летописцем не служил.
 
 
Потом его вдова – императрица,
Подросток Пётр – внук его наследный.
Перед глазами пробегают лица,
Какому должно быть последним?
 
 
Правленье женщин для России – благо,
Коль женщина – источник мудрой власти.
Не мускулы, не меч и не отвага
Спасают мир от всяческих напастей:
 
 
Екатерина – мать-царица.
За долгий срок её правленья
К ней в будуар входили лица —
И каждый получал именье.
 
 
Была она не тем лишь знаменита,
Что делалось в её альковах.
При ней Россия, став великой,
Произвела мужей суровых:
 
 
Орлов-Чесменский, иль Потёмкин,
Румянцев – средь имён тех громких.
Везде гремит России Слава,
И расширяется Держава.
 
 
Дворцовых век переворотов
Закончился правленьем Павла:
Он был задушен сворой готов —
Придворных всадников бесславных.
 
 
Господь поступкам их судья,
История не обвинитель,
Она лишь вяжет цепь событий,
Величье тайн для нас храня.
 
 
Пройдёт немного лет – и вновь
Прольётся по России кровь.
Возьмёт Москву себе в полон
До времени Наполеон.
 
 
Кутузов старый, глаз прищурив,
На время притворившись спящим,
Готовил комбинаций ящик:
В Бородино, где грянет буря.
 
 
И вновь, как встарь, гремят фанфары,
Гарцуют, блещут кивером гусары,
Погнали жёсткой мы метлой
Наполеона в край родной.
 
 
Преследуя лихого корсиканца
Прошлись гусары русские Европой,
Откуда унесли в солдатских ранцах
Порядков либеральных новый опыт.
 
 
Брожение умов приносит ветром,
И перемены в воздухе витают,
Здесь процитируем поэта:
«Науки юношей питают».
 
 
Критический настрой либерализма
Рождает в обществе плеяду демократов,
Готовых втайне, в соответствии с мандатом,
Разбить оковы русского царизма.
 
 
И вот под сенью опустевшего престола,
Когда династии наследник был не назван,
Собрались на Сенатской люди разных
Сословий – разночинцев и дворянства,
Чтоб сотрясти империи устои.
 
 
Поступок смелой безрассудной силы,
Без призрачной надежды состояться,
Был обречён, но должно вам признаться,
Опора царской власти износилась.
 
 
Разбужен Герцен, Огарёв и демократы,
Что развернули агитацию так сильно,
Из их потомков выросли солдаты
Февральской революции в России.
 
 
Позорное истории пятно,
Дремучий облик крепостного права,
Сменилось новым буржуазным нравом,
Влетевшим в европейское окно.
 
 
Царь Александр, тот, Второй, не Первый,
Помещикам пощекотать их нервы
Осмелился за много сотен лет.
Оставил тем в истории свой след.
 
 
Поступок этот не был индульгенцией:
Дух революции накатывал волною.
И, не дождавшись окончания каденции,
Императрицу фронда сделала вдовою.
 
 
На смену мученику входит Александр-царь,
По счёту номер третий у него.
Был неприметен, семьянин – и что с того?
Россия начинает жить как встарь.
 
 
Вот три десятилетия покоя
Без войн, скандалов и тяжёлых потрясений —
Их не назвать периодом застоя,
Скорей стабильностью, порядком, вознесеньем.
 
 
И вновь сквозь европейское окно
Задует призраком грядущих потрясений.
Идеи Маркса, Энгельса творений
Натянет на Россию полотно.
 
 
Богобоязнен, робок, хоть рыдай —
Такому ли Империя под силу?
С бородкою по-аглицки красивой
Последний Император – Николай.
 
 
Закат империи уже не за горами,
В Разливе виден призрак Ильича.
И пролетарий рубанёт сплеча,
Поставив бронепоезд под парами.
 
 
Любая смена власти для России – стресс,
Что говорить уж про «Авроры» выстрел?
К социализму переход совсем не быстрый,
Цвет нации, увы, попал под пресс.
 
 
…Войне гражданской наступил конец.
Россия, став советской, строит планы:
Колхозы, фабрики, и ДнепроГЭС,
И рабский труд на Беломорканале.
 
 
Энтузиазм, геройский подвиг трудовой,
Репрессии и страх – то было время.
Страна, как всадник, держит стремя.
Её успех шар удивлял земной.
 
 
Но мирный путь был прерван вероломно,
Когда явился лик милитаризма.
И растоптать решил Россию злобный
Коричневый сапог германского фашизма.
 
 
Опять и вновь, все как один
Кулак сложили, Родиной единый.
От маршалов страны и до старшин
Вступает в бой народная дружина.
 
 
Окончится война, страна залечит раны
И вновь возьмётся за восстановленье.
И зацветут на улицах каштаны
Как чудный символ нового рожденья.
 
 
На смерть вождя мы сочиняли оды,
И замерла Россия в ожиданье.
Конец ли счастью? Иль конец страданий?
Узнаем это мы спустя лишь годы.
 
 
Не стоит удивляться прозаичности:
Как будто кто-то замахал кадилом —
Была вся та любовь к вождю, Светилу,
Всего лишь проявленьем культа личности.
 
 
И вновь народу явлен Представитель.
Кто он такой? Кремлёвский давний житель,
Боярин, и совсем не из трущоб
Наш новый лидер – Н. Хрущёв.
 
 
Тут кукуруза, «оттепель», Гагарин,
Наш космонавт, простой смоленский парень.
Карибский кризис – с США лицом к лицу —
Казалось, мы обязаны Творцу!
 
 
Но, как всегда, где знать играет в карты,
Будь то колхоз, партком или страна,
Вождя не выбирают времена,
Скорей его проигрывают в нарды.
 
 
Хрущёв, хотевший смыть остатки сталинизма,
В ООН ботинком яростно стучавший
И миру кузькину мамашу показавший,
Попал в болото своего «волюнтаризма».
 
 
И вот он, результат переворота —
Бояре, словно ружьеносцев рота,
На место деятеля прежнего
Решают вознести генсеком Брежнева.
 
 
Красив и статен, весел, добродушен
И с президентом Франции иль США не скушен.
Всегда при галстуке, в наглаженной рубашке.
Ну, иногда с трибун читает по бумажке…
 
 
Счастливые года застоя!
Жильё, образование, наука…
И восемнадцать лет без войн, почти в покое,
Быть может, это очень близоруко?
 
 
Четыре года пышных похорон,
Генсек один сменяется другим.
Немолодой больной – немолодым больным.
И вот опять в Кремле свободен трон.
 
 
Народ? Не смейтесь! То бояре
Посовещавшись, каждому дав слово,
Вновь собрались в партийном будуаре
И стул поставили для Горбачёва.
 
 
Вот пламенный оратор-многослов!
Тебе и гласность, перестройка, ускоренье.
Страна внимала Горбачёву с умиленьем,
Состав был рухнуть под откос готов.
 
 
Минуло лишь пять лет, и всем досталось:
Не конвертировав слова в достаток,
Мы встали в очереди у палаток,
Скупая всё, что можно, что осталось.
 
 
Великая страна! Имперский тот букет,
Что собран был давно и цвёл веками,
Затоптан беспородными щенками,
Вцепившимися хищно ей в хребет.
 
 
И каждый стал щенок тот чистокровным псом
И конуру свою он объявил дворцом.
Не по-щенячьи он облаял свой приют
Который много раз потом дерьмом польют.
 
 
Удел империи – существовать недолго.
Что в историческом контексте значит время?
Чем разнороднее соединилось племя,
Тем громче после выстрелит двустволка.
 
 
Россия в стае той была не исключеньем.
Как пьяный штурман, вёл её Владыка.
Лишь через десять лет наступит то мгновенье,
Когда Россию снова назовут Великой.
 
 
И вновь внутри, снаружи тот же лай.
О чём, читатель? Ну-ка, угадай!
Всё верно: про отсутствие свободы,
Что поважней, чем углеводороды.
 
 
И с призраком заезженной кобылы,
Где западники и славянофилы
Свой вечный спор ведут до одуренья,
И споров тех не видно завершенья.
 
 
Учить Россию демократии не проза,
У ней совсем другое назначенье
Она тиха, пока не чувствует угрозу.
Быть может, в этой формуле спасенье?
 

Цветаевой

 
Мне нравится, что вы ушли с другой,
Мне нравится, что грежу я не вами,
Что мы не связаны, и никакой струной
Нас не задеть: ни телом, ни словами.
 
 
Мне нравится, что можно вдруг съязвить,
И глупостью задеть за ретивое,
Ментальные мосты не возводить,
Оставить просто так себя в покое.
 
 
Мне нравится, что мимо я пройду,
Чуть брошу взгляд, но, впрочем, равнодушно,
Как созерцая павшую звезду,
Которая судьбе во всем послушна.
 
 
Спасибо вам и мыслями и всем,
Что вы меня не видели, не знали
И благодарен я безмерно вам лишь тем,
Что вы намёк условный не подали.
 
 
За то, что вы и есть, и вроде нет,
За то, что не обмолвились словами,
За то, что тайны между нами нет,
И не соприкоснулись мы устами.
 

На краю холма. Бродскому

 
Вместе они мечтали
Взобраться на край холма.
Откуда далёкие дали
Будут видны едва.
 
 
Не будет манить перспектива
Увидеть далёкое море.
Они, приобнявшись красиво,
Не будут чувствовать горя.
 
 
Не будут слышны им звуки
Колокола где-то в церкви,
В сплетенье замрут их руки,
И в сердце откроется дверка.
 
 
Любовь – это ветра шёпот —
И сильный, и нежный, и мягкий.
Любовь – не признаний ропот,
А голос, не тусклый, но яркий.
 
 
Любовь – это наши силы,
Это мечты и реальность.
Любовь – не надрыва жилы,
А благостная сакральность.
 
 
Любовь – это то ощущение,
Когда на краю холма
Вдвоём испытать наслаждение
Позволят тебе сполна.
 

Есенину

 
Утомился от скуки адовой,
Понесло меня снова в рай.
Очутился в селе я, в Радово,
Был, по-моему, месяц май.
 
 
Не найти тут дворов постоялых,
Ставней крашеных, церкви, садов.
Лишь трава лоскутом одеяла
Прорывается как из оков.
 
 
По дорогам разъезженным, брошенным
Я брожу с лёгкой грустью в душе.
Здесь Есенин в траве во скошенной
Прятал девушку в шалаше.
 
 
Слышен лай дворовой собаки…
Не потомка ли того пса,
Что в ошейнике цвета хаки
Нёс записки Ей раз в два часа?
 
 
Эх, найти бы кого в этом Радово,
Кто Серёжину песню бы знал —
В белом девушку что оглядывал
И к которой посланья писал.
 
 
(Вот как ветрена память поэта:
Ностальгировать только в мае
О записочках без ответа,
Да и то – при собачьем лае.)
 
 
Да не так уж это и важно,
В белом девушка та, в голубом?
Он в те годы любил так отважно,
Значит он был любим, и с теплом.
 

Блок

 
Петроградские окна, чуть брезжит рассвет,
Город всё ещё в сонных оковах.
Вот открытая пачка лежит сигарет,
Виден облик до боли знакомый.
 
 
Смотрит вдаль, на Неву, где упругий лёд
Держит тех, которых двенадцать,
И которых боится буржуй, не народ,
Но не будем над ним насмехаться.
 
 
Силуэт повернулся анфас. Это Блок
Александр, поэт, влюблённый.
Веет с улицы трепетный холодок
И ложится словом казённым.
 
 
Нет, не будет в тебя он сегодня влюблен.
Не в тебя. Лучше в ту цыганку.
Не аи[1]1
  Аи (фр. ai, ay, от le vin d’Ay) – собирательное название французских шампанских вин из Аи, центра виноделия Шампани. Упоминание вина аи – аллюзия к стихотворению А.Блока «В ресторане» (1910). – Прим. ред.


[Закрыть], а она. И мониста звон —
 
 
Восхитительная приманка.
 

Подражание Тютчеву

 
На то и не было бы Божьего согласья,
Но тяжкий сон всё тяготел над нами,
Мы бьёмся с мертвецами не стихами —
Спасеньем душ от нового несчастья.
 
 
Геройский пыл, стон рвётся из окон,
Предательство и вечный спор с лжецами,
Кричащими в обнимку с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
 
 
Сочувствия слепого страшный крик,
Всемирный клич: «Россию уничтожить!»,
И этот враг – дряхлеющий старик,
Он только силу нашу будет множить.
 
 
И целый мир, неправдой опьянённый,
Все виды зла нам демонстрирует напрасно:
Не будет Русь острогом осаждённым,
И после битвы быть ей вновь прекрасной!
 
 
И видит Бог, такого ополченья
Мир не знавал аж с допотопных дней,
«Велико знать, о Русь, твоё значенье,
Мужайся, стой, крепись и одолей».
 

Утро

(памяти Афанасия Фета)

 
Я тебя на заре разбужу,
Ждать, когда ты проснёшься, нет сил.
На тебя, зачарован, гляжу.
Ты проснись, – я тебя попросил.
 
 
Прикоснусь я к подушке твоей,
Тёплой от утомительных снов.
Нежной трелью поёт соловей,
Вырывает из сонных оков.
 
 
И вчерашняя тучи игра,
Где с луной затевался сюжет,
Мне напомнила, что мне пора
Ярких красок добавить уже.
 
 
Чтоб на юной груди горячо —
Просто жгло после долгого сна,
И губами уткнуться в плечо,
И в ланиту, что стала красна.
 
 
И туман закружит в голове,
Опьяняющим утром взорвёт.
Прикоснусь к тебе, как в волшебстве —
Нас обоих туда унесёт…
 

Лето

(на мотив песни Вертинского «Испана-сюиза»)

 
Ах, сегодня приблизилось лето,
Пенье птиц так зазывно и звонко!
Ты сегодня как лето одета:
Бант зелёный, смешная юбчонка.
 
 
Ты смеёшься сегодня как лето —
Так же солнечно, ярко, игриво…
Хоть сонеты не все ещё спеты,
Я на небо любуюсь, счастливый.
 
 
Скоро празднуем твой день рожденья.
Будут свечи, торты и конфеты…
Вот сижу и пишу стих-творенье:
Весь в мечтах о тебе. Ты – как лето!
 

Некрасов и харассмент

 
Мужчины есть в русских селеньях,
Но также в больших городах.
Некрасов о том размышленья
Оставил в бессмертных стихах.
 
 
Там в основном про женщин было,
Кто на ходу коня стреножит,
А кто избу умело сложит.
Молва о том везде ходила.
 
 
Везде успеет, всех спасёт,
И, мужем битая, уснёт.
Невесел бабий был удел:
Кто как хотел, тот ей вертел.
 
 
Мужик же внешне был суровый,
И деспот, краткий на расправу,
Семью держал в своих оковах,
На жалость не был щедрым, право.
 
 
Столетья. Всё переменилось,
Акцент сместился в никуда…
Кто жертва, ты скажи на милость?
Такая вот теперь беда.
 
 
И вот теперь – не в бровь, а в глаз —
Харассментом пугают нас.
Что не бывать карьере, делу,
Коль шефу нравишься ты телом.
 
 
Как оказалось, деспотизм
Опутал женское сознанье.
Она – удавом, с пониманьем
Сжирает кроличий МУЖЧИЗМ.
 
 
Задумаешься, в чём причина
Так лихо пользовать мужчину?
Неужто нет пикантней темы,
Отличной от мифологемы?
 
 
И в обществе, где много хлеба,
Так мало зрелищ оказалось.
С тех пор и тащат на потребу
Истории – давить на жалость.
 

Поговорим о старине

 
Один сижу. В полнейшей тишине
Я слышу звуки собственного сердца.
Я в ожидании единоверца,
С кем можно говорить о старине.
 
 
Седая властная графиня
Открыла двери, гордо входит в залу.
Расселся важно у камина
Угрюмый муж в мундире генерала.
 
 
Свет приглушён, нагар свечей
Свисает с канделябра липкой грязью,
Уже не виден блеск очей,
Подушка смята с милой вязью.
 
 
И, ностальгически вздохнув,
Припомнит дама дни былые,
Где они оба молодые,
Воспоминаний лист перевернув.
 
 
Цветущий сад, она юна,
Начитана, свежа и не капризна
И беззаботной юности полна.
Кто на неё посмотрит с укоризной?
 
 
О, молодость, кто сможет отрицать
Её наивности порывы, откровенья…
Любой, хватило б только рвенья,
Хотел бы, чтоб вернулось время вспять.
 
 
Она в стенах родительского дома
Томится в ожидании любви.
«Пойду к нему – ты только позови».
Кому такая повесть не знакома?
 
 
Он молод, офицер, хорош собой,
Участник Бородинского сраженья.
Завидовать такому положенью
Готов любой, клянусь вам головой.
 
 
Их взгляды встретились – и что-то
                                                              промелькнуло.
Нет, не любовь, всего лишь увлечённость.
Но ветром перемен уже пахнуло:
Есть в мимолётности такая обречённость.
 
 
Прошли недели, месяцы – не годы…
Получено отца благословенье.
И свадьба пышная, и к званью представленье,
Через положенный им срок случились роды.
 
 
Счастливая семья, достаток и покой.
Но офицеру в жизни мало «перца».
Он втайне обзавёлся дамой сердца:
Подарки для неё текут рекой.
 
 
Графиня между тем в недоуменье:
Как так? Ведь было раньше хорошо!
Балы, приёмы, театры, представленья —
И вдруг удар, как будто палашом!
 
 
Не выдержав такого испытанья,
Забрав детей, старушку-няню, налегке,
Она отправилась залечивать страданье
В именье папеньки, на Яузе-реке.
 
 
Вдали от сплетен здесь, в деревне,
Без взглядов злых и пересудов