Текст книги "Туманность карапетов"

Сила искусства

Когда школьником впервые увидел картину Сурикова, то боярыня Морозова показалась мне полной злобной бабкой. А сейчас вижу, что это привлекательная молодая женщина. Вот она, высокая сила искусства!

Старый вопрос

Со времён начальной школы запомнился рассказ из учебника, вроде как «Родная речь» – был такой. Про подвиг девочки, родители которой были подпольщиками. Типа девчонка пролетариев приболела, и ей требовалось давать тёплого молока. Родители прикупили крынку (как я понимаю: крынка – это такой глиняный кувшинчика литра в полтора), а на ночь, чтобы не прокисло, поставили на подоконник в спальне.

А ещё родители эти были хранителями типографского шрифта для большевистских листовок. А тут, блин, с обыском. Сунули сонной девчонке шрифт под подушку, она и проснись, при том – сообрази, что к чему.

Словом, пока полицейские обыскивали другие помещения, девчушка шрифт – в крынку, а молоко-то куда девать? Вот она его пьёт, давится уже, а пьёт. Свежее молоко. Из-под коровки. Сытное. С привкусом типографских чернил – получается.

Отсыплет внутрь шрифта, по закону Архимеда молоко к краю, опять дует. Так и спрятала и предков не запалила, когда полицейские всё же в спальню запёрлись и додумались детскую кроватку обыскать. Родители сами удивились, куда шрифт из-под подушки делся?! Девчонка победоносно потом им и поведала, как молочка нахлебалась. И тогда ещё, в начальной школе, появились у меня если не к рассказу, то к ситуации вопросы. Ну, что хворый ребёнок холодного молока для увеличения ангины наглотался, а родители обрадовались – ещё ничего. Во имя революции же и дитя родное не жалко. Тут в другом дело.

Пробовали когда-либо литр молока взахлёб выкушать? Фиг с ним, чернил привкусом, просто взять и литр в себя?! Даже взрослому за пять минут не управиться. Сколько же по времени она пила?

И во время этого, заметим, полицейские обшаривали какие-то «другие комнаты». То есть комнат у дореволюционных пролетариев было несколько. А не как у меня, человека века 21-го – одна.

И второй вопрос: бедные-пребедные эти пролетарии где-то взяли и запросто купили полтора литра молока, когда им понадобилось. Просто взяли и купили. На свои нищенские дореволюционные зарплаты. Что я себе запросто, к примеру, на постсоветском уже пространстве не всегда могу и позволить: ещё подумаю – брать молока или на чём другом подэкономить. И вытекающий, основной вопрос. Какого лешего при молоке и стольких комнатах им понадобилась эта революция?

Как мы с герой переписали историю физики

Само собой одноклассники награждают друг друга кличками, некоторые прилипают сразу и надолго. Всегда доставалось и учителям, разумеется.

Из поколения в поколение нашего учителя Георгия Алексеевича называли Гера. Иногда – Гера-пингвин. Мужичок был маленького ростика, крепенький и действительно походил на пингвинёнка. Но это злое прозвище. В основном, на выпускном девочки исписывали подоконники: «Гера – любовь моя!» Потому как всё же обаятельный, чернобровый мужчинка, заядлый охотник, рыбак и водил нас в турпоходы. Был он нашим классным руководителем, но вообще-то вёл уроки физики, то есть давал лекции, которые мы записывали, изучали, что по тем временам было передовой методикой. При чтении лекции, упоминая того или иного учёного, непременно проговаривал – «английский учёный» или «великий английский учёный». Тем самым расставляя приоритеты. Мол, этот великий, ибо заложил, а тот просто, ибо подхватил и развил.

По какому принципу он сортировал этих учёных, мне до сих пор неизвестно.

А как-то приболел я, то есть какое-то время не посещал школу. Тем временем по телевизору показывали польский сериал про Вторую мировую, где партизаны, естественно, колошматили фрицев и наоборот. Из забавного в фильме были только польские фамилии, такие как Соловейчик, Бугайчик, Готовчик.

А сериалы по телевизору, надо сказать, при отсутствии компов, видео и какого-либо выбора телеканалов вечерами смотрели все. То бишь, приступая к обсуждению, разговор начинали не словами: «Ты видел такой-то сериал?», а так:

«Вот в этой серии они вообще круто…» Без упоминания названия фильма, ибо все смотрели одно и то же. И ученики, и учителя. И вот прихожу в школу, пропустив несколько дней, а на уроке физики Гера даёт вторую лекцию по «правилу буравчика», я тему не секу, не знаю, как записать в тетрадь. А он всё – буравчик, буравчик, буравчик. А до этого ж были «закон Ома», «принципы Галилея», «закон Гука» и даже «закон Гей-Люссака». И на полном серьёзе спрашиваю во время урока: «А Буравчик просто учёный или великий польский учёный?» И тут же понимаю, что сморозил чушь, потому как весь класс начинает ржать. Каждый из них, и Гера в том числе, сообразили, откуда растут ноги у такого вопроса: из сериала со смешными фамилиями.

«Английский, – улыбнулся Гера. – Великий английский». И класс просто покатывается от смеха. И когда эта почти истерика утихла, начисто лишённая чувства юмора отличница Наташа вдруг спрашивает: «Не поняла. Как мне записать: польский или английский?» И Гера, и весь класс принялись медленно сползать до пола. Более весёлого урока в своей жизни не припомню.

Более того, и годы спустя, читая лекции по правилу буравчика, Гера продолжал шутить с учениками: «Буравчик – великий польский ученый». Уверен, что люди без чувства юмора до сих пор считают, что это так и есть. Вероятно, даже при разгадывании кроссвордов вспоминают Буравчика как учёного.

А польский кинематограф был же чудо! Правда?

Первое сентября

Вчера шкандыбал на работу, пёхом захотел. Кругом отовседова школьников лезет: кто туды, кто навстречу. «Линейки кончились», – подумал Штрилиц. И такие, блин, в фартучках девчули все почти, словно вдруг откуда ни возьмись – власть советска появись. И внезапно навстреч по виадуку две крали нарисовались в кожанках, да так клёво прикинуты – вот бы ещё чёлочки с мылом напушить, точненько как в моей юности ходили. Старшеклассницы! Миленькие, юные, без оспинки на щёчках. Мимо проходя, одна другой говорит:

– А первоклашки уже догадались, что им на одиннадцать лет пи…? – и хихикнули.

Я в уме тоже. Оно так. «Верно подмечено», – подумал Штирлиц. Однакось в моё время при старших школьники стеснялись матюгаться. Любой из взрослых мог за это ухо накрутить. А сейчас ринешься – садистом-педофилом обзовут, да в кутузку можно загреметь. А туды ли котимся?

Молин

Молина все побаивались. Он был военруком 4-й школы, соперничающей с нашей. И отчего-то уважаем всеми школьными военруками: на военных сборах всегда был главным.

Не то чтобы был строг, но на язык остёр, так мог снисходительно припечатать, что не знаешь, что делать: краснеть или бледнеть. Так что на глаза ему лишний раз старались не попадаться и в разговор с ним не вступать. Если с нашим военруком ещё можно было препираться, посмеиваясь на его речью с этими вечными «средствá», то Молин за словом в карман не лез.

А военные сборы у старшеклассников тогда проходили не то, что нынче – в домашнем режиме. А с двухнедельным выездом за город, в казарму. С пробежками по три км по утрам, с рытьём окопов, марш-бросками по болоту – по пояс. Словом, что Молину приспичит, то и делали.

С полгода после сборов прошло. Соседка моя по лестничной площадке в 4-й школе училась. И как-то попросила пластинок для какого-то мероприятия – я собирал же, до сих пор с собой вожу ту коллекцию древности, ныне вдохновенно называемую – винил… И вот: не отдаёт долго. Спрашиваю, когда отдашь? Плечами жмёт. Говорит, после мероприятия их Молин взял послушать, а она к нему походить боится.

И буквально через несколько дней шёл мимо 4-й школы зимним вечером, темновато, фонари только у хоккейной коробки сгрудились. И обгоняет меня дядька со знакомой вечной ухмылкой до вздёрнутой в усы верхней губы. И навыкате глазищи в тонкой сетке красных прожилок. Засеменил за ним.

– Извините, – запыхавшись, рядом. – Вы же Молин?

– Узнал? – знакомая ехидная интонация.

– Да тут такое дело, – замямлил ему. – Галька такая-то пластинки у меня брала на мероприятие…

И ещё не закончил, удивлённо обнаружил, что строгий военрук как-то перестал быть снисходительно-ядовитым, даже уменьшился в объёме что ли. Вполне дружески ко мне, по-деловому, по-мужски даже – словно другой человек. Спросил, смогу ли к нему в кабинет в такие-то и такие-то дни в такое или такое время подойти? Договорились тут же.

В обозначенное время пришёл, он протянул мои пластинки и извинился, что долго держал. Почему-то как с равным. Впервые ко мне взрослые так – как с равным. Ну да, я предъявил, ну да – вопрос снят. Руку пожал мне на прощание даже. И больше того Молина я никогда не видел. Не довелось.

К чему вспомнил его? Может быть, оттого засело, что кажется порой: люди, как детки-карапетки, заигрываются в свои социальные роли. А решать между собой проблемы можно же и по-людски. По-взрослому.

Блондинка и грузин

Давно это было – в школе ещё, в старших классах. Мы с товарищем одновременно ухаживали за одной блондинкой. Прогуливались втроём. И как-то решили рассказать ей анекдот. Такой. Мужик принёс телевизор в ремонт, рассказывает, что футбол смотрел, в ушах гвоздиками ковырялся, вдруг – бац – звук пропал.

Девчонка говорит: не поняла. Взяв на себя инициативу: показательно вкручивая пальцы в уши, я повторил анекдот помедленнее. Девушка озадачилась: «Ещё раз», – говорит. Не зная, как втиснуть в песню слово, мы стали изображать. Вначале я был приёмщиком телевизора в ремонт и спрашивал солидно: «Что у вас случилось?» Потом товарищ мой спрашивал об этой проблеме у меня. Разыграв в лицах, повторяя на десятый раз по слогам с пальцами в ушах, заменяя футбол на первомайскую демонстрацию, мы пыхтели, краснели, злились, пока она не захохотала:

– А-а-а-а! Я поняла! Телевизор сломался!

А года четыре спустя я учился в институте. На перемене пацаны с чего-то взялись рассказывать анекдоты про грузин. На тему как они корёжат русские слова, какие у них смешные интонации. И чего-то я вдруг взъелся: мол, у каждого народа есть другой народ, чтоб над ним посмеяться. Серию анекдотов про чукчу упомянул, про поляков, про эстонцев. Мол, враки всё это: нормальные люди, нормально говорят. После чего пошёл на остановку, сел в троллейбус. Был май, с народом в транспорт оса залетела. На задней площадке стоял огромный – двухметровый, толстый грузин. И искренне отреагировал:

– Вай, какой ос!

Про общественный транспорт

В последнее время я стал бояться общественного транспорта.

Потому что со мной постоянно едут другие люди. В смысле – не те, что ехали вчера и позавчера, каждый день – другие. А куда исчезают вчерашние и позавчерашние?

Если выхожу из дома ежедневно в 7.05, пять минут иду на свою остановку, сажусь в один из трех автобусов, везущих до работы, логичным было бы предположить, что и те люди, у которых работа в той же стороне и начинается с восьми, постоянно будут в транспорте рядом. Однако это не так. Всё время – другие. Даже кондукторы.

Потому складывается ощущение, что автобусы ежедневно куда-то людей увозят, а обратно – не привозят и набирают других. И что я просто вовремя из них выхожу.

Авария

Был у меня знакомый, назовём его Вовка. Он приходился мне мужем старшей сестры мужа подруги моей жены. Вовка в 90-х мутил интересный бизнес: покупал у города списанную городскую технику, ремонтировал и ему же сдавал в аренду эти снегоуборочные, бульдозеры, мусоровозы, когда городу внезапно становилось нужно, а техники не хватало. Доход при этом имел небольшой, но на жизнь наскребал.

Отличался Вовка какой-то особой житейской эксцентричностью на грани безобидного фарса. К примеру, мог полгода не стричься, а потом побриться наголо. Мог ночью залезть на штрафстоянку и угнать оттуда свою же «Волгу». Часть их большой семьи жила в Кемерово, а часть в Анжеро-Судженске. В одной из почти заброшенных деревенек меж этих двух городов – на месте некогда существовавшего конного двора – они самовольно хапнули соток тридцать под картошку, которая вырастала там обильно и гигантски. Даже в самый неурожай в лунке две картофелины больше ладони были обеспечены. Часто в лунках находились и старые подковы. Как знакомых нас привлекали к сбору урожая, поскольку работы на тридцати сотках было много. За что платили четырьмя мешками картошки на зиму с доставкой на дом, когда нам взбредёт. Мы с женой были тогда студентами, поэтому подспорье считалось значительным.

Однажды образовался такой урожаище, что мешки с картофелем свисали по бортам ЗИЛа как виноград из вазы. И ещё мы внутри кузова – компанией добирались с полей до города. ЗИЛ Вовка тоже как-то прикупил из списанной техники и отремонтировал специально, чтобы возить картошку. Поле находилось на взгорье сразу после крохотной речушки, так что урожай никто бы не своровал, поскольку путь легковым машинам туда был заказан. Да и вместительно-полезный агрегат! И да, Вовка никогда не парился отсутствием у него прав на грузовой транспорт.

На подъезде к Кемерово этакую ЗИЛовазу со свисающими по бортам мешками и находящимися в кузове людьми, с водителем без прав – решили остановить гаишники. По идее для них нарисовалось золотое дно из штрафов. Мы затаились в кузове, внимательно вслушиваясь в диалог.

Остановившись метров за десять до гайцов, Вовка выскочил из кабины и понёсся к ним на встречу с выпученными глазами, будто за ним черти гонятся. На ходу выкрикивая:

– Мужики! Там – километров пять – мотоцикл посреди дороги лежит. Еле объехал!

– Что за мотоцикл? – у гаишников сразу была сбита программа.

– Я откуда знаю! – запыхавшись, Вовка к ним подбежал и предположил. – Может, авария какая?

– И никого рядом нет? – перезагрузка произошла.

– Ага! Я остановился, посмотрел, вроде никого, – на голубом глазу вещает Вовка.

– Ну, мы сейчас съездим – разберёмся, что там за мотоцикл! – грозно сказали гаишники, сели в свою машинку и отчалили с мигалкой.

А Вовка махом за руль, по газам и… ищи свищи!

Синичка

Третий год подряд меня навещает синичка. В этом году была дважды. Как только похолодает – через щёлку форточки на створку окна и – пырх в комнату. Застав меня, испугалась, заметалась – обратно, ударилась о стекло, поплакала на подоконнике и – подальше к выходу – фуррр. Открыл окошко – улетай уже. Воспользовалась. Через пять минут вновь заглянула, а я на месте. Не сунулась. Побаивается.

А когда дома нет меня: залетит втихую, окурки из пепельницы на пол посбрасывает. Крошки, если найдёт – насорит больше, нежели съест. Поклюёт всё блестючее, покатает, уронит. «Что за барабашка?» – вначале гадал.

А это просто синичка. Ну, баба и баба. Что с неё взять!

В комнате с высоким потолком

В юности я какое-то время дружил с девушкой по имени Надя. Надя была такая дылда, что целовать её приходилось, вставая на небольшую скамеечку у подъезда. С такими длинными ногами, что одной через колено могла оплести верхней частью стопы у икры другую. Потолки дома у Нади были пятиметровой высоты, в них отражалось эхо. То были старые деревянные дома, в коих в начале 50-х жило руководство местного НКВД. Мама Нади, вероятно, была его потомком, потому как ненавязчиво и весело умела вызнавать у меня всякую мелкую информацию, из которой складывала выводы.

В целом – получилось, что с Надей мы знакомились три раза. Вначале я увидел на речке, где обычно купался, незнакомую девушку, с которой внезапно разговорились. Лет мне было четырнадцать, и впервые из-за Надьки этой с купальником её сообразил, что девчата «ваще-то красивые». А через два года мой старший брат решил второй раз жениться, мы поехали свататься, где взрослые принялись прибухивать. И вдруг в дом с улицы зашла та самая девушка с речки. Оказалось, мой брат решил жениться на её двоюродной сестре, мама которой была родной сестрой мамы Нади. Той самой, которая составила позже картину мира, в которой оказалось, что мы с Надей родились в один день в одном роддоме. И наши мамы лежали в одной палате, и нас вместе привозили на кормление. И даже рассказала, что Надя тогда постоянно сосала меня за ухо, пока нас везли на каталке в палату. Ещё выяснилось, что наши мамы тогда жили неподалёку и порой присматривали за нами – мелкими. То есть до двух лет мы с Надей росли вместе.

Что-то в этой истории было от прочитанных книжек о графьях, поэтому наши мамы быстренько скооперировались, чтобы чуть попозже нас с Надей поженить и совсем не возражали, что мы вместе проводим время. Тем более что и старший брат был ниже меня, а его новая невеста, если он её накидывал на плечо, могла касаться пальцами рук и ног пола с разных сторон от брата. Они прожили потом пятнадцать лет и разошлись, ага. А мы с Надей не стали ждать эти пятнадцать лет и разбежались тоже: она уехала учиться в Новосибирск, а я в Кемерово.

Но время от времени, когда надо заставить себя спать и вызвать в башке картинки уюта, вспоминается Надя в этой огромной комнате с высоченным потолком. Уютно сидящая на табуретке, осуществляющая это почти пастернаковское «сплетенье ног», то есть обвивающая одной другую чуть ли не на два раза, и быстро наворачивающая ложкой из трехлитровой банки яблочки из компота. Уверен, что нас всех вообще-то нарожали, чтобы знали друг друга, вспоминали друг о друге. Иначе нафига?

Любовные похождения

Вначале я увидел в кино, что девочек кусают в губы. Мы гуляли с соседской девочкой, я взял её за шкварник и стал придвигать головой к себе. Она сделала лицо каким-то умильным настолько, что расхотелось её кусать. Но я был должен, раз так заведено. И укусил в губёхи. Она сказала «дурак», дала по морде и убежала. И так в кино тоже показывали. Мне было пять лет, а ей четыре.

Лет через десять я стал гулять с девочкой из параллельного класса. Как-то мы играли, боролись на паласе, потому что она ходила на дзюдо. А я был уверен, что дзюдо – фигня, и можно победить чела, занимающегося дзюдо, без всяких дзюдо. Она мне нравилась меньше, чем её подруга. Но подругу папа не пускал бороться с неверующими в дзюдо на паласе. И как-то так получилось, что лица оказались рядом, я прикинул, что можно укусить в губёхи и победить окончательно. Но к тому времени я уже знал, что девочек кусать так нельзя, потому что ейная мама потом нажалуется моей маме, и дадут ремня, несмотря на то, что в кино все это делали. Поэтому мы просто начали целоваться и поняли, что это хорошо. Потом она придумала целоваться с кем-то другим, чтобы сравнить. И я, почему-то расстроившись, стал целоваться с её подругами, типа сравниваю. Чтобы доказать, что зря сравниваю, она стала показывать, чего у неё есть интересного. А когда сказал, что это уже у её подруг видел, решила подарить мне самое дорогое. Но не получилось, потому что внезапно пришла с работы ейная мама.

А потом подруги ейные стали рассказывать, что самое дорогое она уже не раз дарила. Чему я поверил, потому как не понимал, на каком основании им врать.

В итоге плюнул на всех и пошёл работать секретарём комитета комсомола школы, благо позвали. У меня появился свой кабинет, где можно было на переменах и после занятий тискать всяких комсомолок и жаловаться им на жисть. Потом понял, что все комсомолки друг другу про то рассказывают, и опять плюнул.

Пошёл гулять и встретил комсомолку из другой школы и позвал на танцы. Через некоторое время она перестала давать по морде, когда её целуют, потому что жила за городом и провожать было по чужому району, почти всегда с потасовкой, что романтизировало. Попутно я научился не только кусать в морду, но и по ней ездить кулаком. Хотя это больно для кулака, оттого стал оттачивать разное другое в плане отруба чела от реальности.

На то были пацаны со двора и дядя Коля – десантник в соседях. А у этой девушки ещё ж и дядька оказался зам. начальника УГРО, оттого точечных приёмов на временное обездвижение при удачном стечении прибавилось. При этом каждый считал своим долгом объяснить, что раскрываемые ими приёмы можно использовать только в крайнем случае, иначе посадят. Оттого я их так и не использовал.

Обездвиживать же девушку тоже подучился. Поэтому через пару лет она забеременела, и мы поженились, раз говорили, что надо. Хотя никто из нас в этом уверен не был. Просто по бумажке из загса дали семейную общагу в Кемерово, где мы и жили. Потом придумали, как жить в другой общаге, а потом – как смотаться из Кемерово куда-нибудь. Случайной картой выпал Красноярск. Где мы, выполнив все миссии нашего так называемого брака, почти тут же и разбежались за поиском новой жизни. Красноярск стал комнатой сталкера из «Пикника…» Каждый получил не то, что сказал вслух, а что представлял собой изнутри. В итоге моя первая жена стала миллионершей, а я пишу смешные рассказики. Ничуть об этом не жалея.