Текст книги "Верность слову"

Часть II. Венгрия

Старый дневник

Вечером в больницу прибежала жена. Она была в командировке, и ей сообщили из техникума, что мужа положили в больницу. Пришлось срочно закругляться с командировкой. И вот она здесь.

Они немного поговорили ни о чём. Дмитрий Михайлович, чтобы не пугать жену, отмолчался, что вызывал скорую. А она, зная, что он не любитель говорить о своих болячках, сделала вид, что не знает о вызове скорой.

Она принесла домашнюю еду, папиросы и неожиданно достала из сумки его дневник, который он вёл в далёком 1945-м году.

– Димочка, я случайно наткнулась на него ещё до командировки. Ты же хотел найти его? Вот он мне в руки и попался. Я ничего не читала.

– А там нет ничего такого, что нельзя бы было не читать, – ответил Дмитрий Михайлович. – Я его и писать-то начал в августе от нечего делать.

– Ну, всё же личный дневник…

– Ты у меня всё знаешь и всё понимаешь, – сказал он, потом обнял её и поцеловал в щёку.

Она покраснела, как девушка.

– Что ты делаешь! Люди же увидят!

– А я что, не могу поцеловать свою жену? А люди… Люди пусть видят, тем более, что тут людей нет – есть больные и врачи. И тем и другим полезно посмотреть, как нормальные живые люди целуются.

– И ты тоже не людь! – со смехом ответила она. – Ты – больной. – Они засмеялись, потом поговорили о её прерванной командировке.

– Ну, я пошла? – спросила жена.

– Давай, моя хорошая, беги. И не волнуйся ты так за меня.

– А за кого же мне ещё волноваться? Ты у меня один. Первый и последний, – она отвернулась, так как не хотела, чтобы он увидел её слёзы.

– Ну, что ты, что ты, дурочка, – ласково обнимая её, сказал Дмитрий Михайлович. – И ты у меня одна – единственная. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо!

– Я завтра прибегу.

– Только ничего с собой не неси. Тут прилично кормят. Всё твоё пропадёт.

– Ничего, я чего-нибудь вкусненького принесу к чаю.

– Ну, если только вкусненького…

Попрощавшись, он вошёл в палату и лёг на кровать. В его руках был дневник, который он когда-то вёл, и о существовании которого давно забыл. Только на днях почему-то вспомнил о нём, но сразу найти не смог. Жена молодец! Нашла, не забыла. «Интересно, о чём же я тогда писал, желторотик?» Он открыл его на первой странице.

19 августа

Давненько я не ворошил былого. А за это время история шагнула далеко вперёд, и я боюсь, что не поспею за событиями, и не так скоро дневник сменит мемуарный вид и примет подобающий для него характер.

Работа съела, свалилась, как снег на голову нежданно-негаданно, и даже подумать над письмом некогда. Шумакова – замполита, майора, у которого душа мало болела о работе, простого в жизни и любителя выпить, сменил майор Глейбер. Он так же прост в отношениях, но работоспособен и хочет повернуть всё вверх ногами. И я кручусь, как белка в колесе. Рисую, провожу собрания и заседания, проверяю политзанятия и политинформации, пишу политдонесения и так далее, и тому подобное. Да к этому прибавить свою комсомольскую работу, и получается нагрузка довольно-таки приличная.

8-го августа Советское правительство, верное своим договорам и союзническому долгу, объявило войну Японии. Наши войска пересекли Маньчжурскую границу и углубились на территорию Манчжурии.

11-го августа Японское правительство объявило, что готово принять условия капитуляции. В ответ на это, союзные правительства, через Государственного секретаря США Бирнса, передали Японии, что капитуляция Японии примется только лишь тогда, когда император Японии даст приказ о прекращении военных действий японскими войсками на суше и на море, и если правительство Японии согласно выполнять Потсдамскую декларацию.

14-го августа Япония через Швецию объявила о готовности выполнить эти требования, а день 15-го августа прошёл на фронте под лозунгом контрнаступления японских войск… Им дали «прикурить», и война продолжается.

10 октября

На жизни в еловом лесу в районе Пфафендорфа, которая не заслуживает особого внимания в силу своей однообразности, останавливаться подробно не хочу. Германия как страна потеряла государственность. Тот период – период полного отсутствия централизованного руководства страной. На местах управляли коменданты, связывавшиеся с населением через бургомистров. Магазины закрыты металлическими жалюзями, противодействуя любознательному взгляду. Продукты питания дешевле в деревнях. Курс марки высок. Свинья – 219 марок. Нас снабжали оккупационными марками, выпускаемыми союзным командованием. Немцы брали их очень неохотно. Население особой радости в связи с нашим пребыванием не выказывало. Держались насторожённо, с некоторой долей затаённого страха. Сказывалась многолетняя пропаганда.

Жили хорошо, если не учитывать скуку, которая меня сопровождала по всем европейским странам. Женщин не трогал, хотя возможности были большие. Много русских репатриируемых девушек. Немки ложились, пожалуй, больше всего побуждаемые страхом.

В начале июня получили новые штаты и приказ о демобилизации старших возрастов, до 1905 года включительно.

21-я армия расформировалась. Из 835-го артполка сформировали 836-й гаубичный артполк и перебросили его в Венгрию в состав 7-й гвардейской армии. Путь через Чехословакию и Австрию. Переехали Зеленоваты сады Дуная – Сольхватер – озеро Балатон – Коношвар – Печь.

В лес около деревни Герчи, что в восемнадцати километрах от города Печь, прибыли 8-го июля. Строительство лагеря длилось полтора месяца. Немного учёбы.

Венгрия характерна каменистым ландшафтом, причём скалы холмов покрыты лесом: дуб, ясень, сосна, ель, орех, акация. Последняя особенно широко распространена. Холмы заняты виноградом, долины – посевами кукурузы. Вот две основные культуры мадьяр.

Война крепко пошатнула экономику Венгрии. (На всю страну осталось 800 грузовых машин). Отсюда – сильная инфляция и очень высокие цены, которые к нашему приезду выросли по сравнению с довоенными в 100 раз, а за наше пребывание – в 1000 раз. Чулки женские – 800 пенгов, а были 40 копеек.

Городской народ почти весь занимается спекуляцией, которая распространяется и на женское тело. Всю пакость и мерзость этого можно осмыслить, только вплотную столкнувшись с этим явлением. Очень высок процент венерических заболеваний. Большая практика венерологам, и они сильны. Многие из наших получили очень неприятные вещи, вплоть до сифилиса, из-за своей слабохарактерности.

Показательно, что безлошадным районам Венгрии Советское командование дало по две лошади и солдата в помощь обрабатывать земли под яровые посевы.

18 октября

Три с половиной месяца жизни в Венгрии ничем не порадовали. Скука подчас доходила до таких размеров, что хотелось выть на луну, высоко задрав голову. Да если учесть проливные дожди, которыми ознаменовался здесь конец сентября и начало октября, жизнь в дырявой палатке, сырость и холод, то можно сказать, что не жизнь была, а «малина».

Лагерь, выстроенный на глине, размок и получил очень неказистый вид. Грязь. Трудно пройти от землянки к землянке. Скользко. Ноги разъезжаются, как у собаки, случайно забежавшей на каток, притянутой туда гладкой, голубоватой поверхностью льда, искрящейся в огнях ламп.

Отсутствие литературы. Радио и газеты – вот единственные просветители.

Большое количество винограда и грецких орехов, которые мы основательно помогли убрать мадьярам.

Сейчас период дождей кончился, и установилась хорошая, ясная осень, которую так любил А. С. Пушкин:

 
                    Унылая пора! Очей очарованье!
                    Приятна мне твоя прощальная краса…
 

Жить стало повеселее. Всюду осеннее низкое, но всё ещё греющее солнце, зелень, получившая какой-то слегка оранжево-зеленоватый колорит. Бурые поля, разрезанные полосками неубранных посевов кукурузы, по которым зелёными и пёстрыми шарами в беспорядке раскиданы сочные тела тыкв. А земля, утоптанная грубыми солдатскими сапогами, покрылась лодочками опавших листиков: жёлтыми и зелёными. Утренние туманы, поднимающиеся к вершинам леса – сизые, наполняющие воздух влагой. Сон в палатке с открытыми дверями… Озноб при умывании холодной водой и костёр, который не угасает ни днём, ни ночью.

Осень, осень… Увы, своею «прощальною красой» она дала мне много переживаний. Сидя у костра в сумерках спускающегося вечера не раз вспоминал тебя, Машенька, твои русые волосы, глаза, всегда поражающие голубизной (как в колодезь смотришь), и твои песни. И не раз я задавался вопросом будущего, не раз стремился в мыслях своих представить себе то, что судьба скрывает под своей фатой.

Помнишь ли ты обо мне? А может быть, я тебе нужен, как на бане гудок? Или как рыбе зонтик? Может быть, в этот момент ты находишься в обществе другого? Нежно обхватив его шею рукой, ты перебираешь его волосы, вспоминая музыку Шопена…

Любовь… Как много горечи ты приносишь! Пусть меня не сочтут мистиком, но хочется, используя все новейшие средства связи, крикнуть Мироздателю: «Почему ты так много силы дал женщине? И почему ты, оказавшись в силах сотворить мир, не в силах устроить личное счастье человека? Беспомощный Творец – выдумка обманщиков, которой верили, верят глупцы или стяжатели богатств и славы, те, кто принадлежит к среде мнимых защитников… собственных интересов».

Этот поток изрыгаемый по адресу Того, в бытие которого я не верю, несколько охлаждает злобу на судьбу, забросившую меня за тридевять земель, отделив от тебя, Машенька, несколькими государственными границами. А как хочется прижаться к твоей груди, вслушаться в биение твоего сердца, а после посмотреть в глаза… Они могут обмануть?

Но сердце не может сказать кривды, ибо оно – сердце – орган всепобеждающий, орган, в котором заключена основа жизни. Хочется верить, что это время придёт. И хочется верить в искренность писем, которые я получаю.

На все вопросы, поставленные мной и связанные с разрешением будущего, ты дала ответ, которым я вполне удовлетворён. Жизнь меняет людей. И нельзя связывать свою жизнь с человеком, которого не видела полтора года, и который находится в развращающей обстановке европейских стран, в силу необходимости оказавшись под влиянием западноевропейской «культуры» – рвотного порошка, пусть будет не в обиду сказано господам иностранцам. Их там несколько шокировало проявление русской «культуры» – вернее бескультурья, показываемого теми представителями армии из всех её слоёв, которые имеют страстную привязанность к спиртному и в дурмане алкоголя доходят до совершения таких дел, которые в трезвом состоянии трудно выдумать. Хотя это и единицы, но больно за Русь! А обыватели судят по себе…

20 октября

Проходит демобилизация второй очереди до 1915 года включительно: учащихся второго и выше курсов вузов, имеющих среднетехническое образование, имеющих три и более ранений, и прослуживших без перерыва семь и более лет. Уезжает много солдат, но многих так и не демобилизуют. Наверно, и брата отпустят. Он имеет среднетехническое образование и прослужил в армии 8 лет.

Из двух армий – 9-й и 7-й Гвардейской, дислоцирующихся в Венгрии, делают одну 9-ую и оставляют её в Венгрии. А нашу куда-то переводят. Поедем скоро, но куда?

Передаём почти всех людей, оставив 224 человека (из них 74 офицера), 12 гаубиц и 10 студебеккеров – американских машин.

Обстановка неясна. Неопределённость… Период шатаний и организационной неразберихи. А люди пьют и буянят в деревнях. Работать не хочется, да и трудно.

23 октября

Вчера кончил читать «Порт-Артур» Степанова – труд большой по объёму, но величина его не повлияла на качество. Захватывает. И я книгу осилил в три приёма, причём прямо поглощая время от завтрака до обеда. Сидел на вывороченном пне у костра, читая и забывая обо всём исключительно.

Великолепен образ прапорщика Звонарёва – инженера, человека штатского, случайно попавшего в армию. Если бы Порт-Артурской верхушке иметь хотя бы половину его качеств, крепость бы устояла.

Не менее замечателен и образ поручика Борейко – любителя водки, скандалиста и буяна, по мнению начальства, не сумевшего завоевать доверие к себе младших солдат батареи Электрического Утёса, которые прозвали своего командира «медведем». Да и сами «утёсовцы» Блохин и Подхаков… Как многому нам надо у них учиться, сколько чувств и качеств, характерных для этих простых солдат, нам нужно в себе воспитывать!

25 октября

Будни армейские. Начальство на строевую подготовку навалилось. Смотр за смотром. И почти ежедневно топчемся мимо наскоро построенной из дубовых досок трибуны. Ходим плохо. Вчера нас смотрел командир корпуса генерал Григорович. Три раза проходили мимо него церемониальным маршем – и плохо. До ухода с плаца занимались часок строевой подготовкой. День прошёл. В лагерь вернулись только к обеду. Покушал и направился на совещание политработников, которое проводил начальник политотдела корпуса. Просидел там до 21:00.

А вечером – письма. Одно от Натальи Вишняковой из Цигломени, с которой я был очень близко связан в бытность курсантом АВПУ. Но поднадоело, и прекратил переписку, которая возникла после того, как я покинул Цигломень.

Дмитрий Михайлович отложил дневник. Воспоминания наваливались на него тяжким грузом. «Как давно это было, – подумал он, – а сейчас всё всплыло в памяти так живо».

Вечером, выпив кислушки, сидим с Сергеем. Он пишет письма, а я верчу ручки настройки приёмника. Перед Сергеем – четыре открытки. Две написаны, заполнил третью, а четвёртую вертит в руках.

– Слышь, Димка, дай какой-нибудь адрес.

– Зачем?

– Открытка осталась. Напишу.

– Тебе девичий, женский или мужской? – смеюсь я.

– Да кончай ты придуриваться! Конечно, женско-девичий.

– Ну, пиши! – и я даю ему адрес Наташки, не придавая этому значения, да и не веря, что она ответит Пирушняку. А он написал открытку, записав туда какие-то слова в мой адрес.

Я забыл тогда про это. Через две недели уехал в Балатон-Форед на семинар комсоргов полков. Возвращаюсь, а Сергей бежит с ответом от Натальи Вишняковой. Читаю. Недоумение у неё. Пыталась найти фамилию моего друга в числе школьных товарищей, и просьба решить загадку, которая не по силам ей: «Где Сергей взял её адрес?» Пришлось отвечать мне.

И вот пришёл ответ с фотографией. Наталка, несмотря на свой возраст, а ей тогда было где-то около тридцати, сохранила свою привлекательность и очень мало изменилась за время моего отсутствия. Написала, что очень рада была услышать что-либо обо мне; о скуке, во что я и тогда, и сейчас мало верил, будучи хорошо знаком с её темпераментом; о всех изменениях, которые произошли в её жизни: муж в Вологде, но для неё фактически не муж. Как она тогда написала? «Возможно муж, но не её». Мне тогда сразу стало ясно, куда она клонит. Искренне ответил сразу и о моей судьбе, и о Машеньке…

А Мария молчит что-то. Хочу видеть её и решить свою судьбу.

Дмитрий Михайлович встал с кровати, вышел покурить. Но курил уже не открыто, а в рукав, как когда-то на фронте на линии огня, чтоб противнику не было видно. Затем вернулся в палату, лёг на кровать, и снова взял в руки свой дневник.

27 октября

С утра был в деревне Регенце у начальника, капитана Юфа. Взял справку на сданные комсомольские взносы. Разговорились. Юфа – собеседник приятный. С ним можно поговорить обо всём. Но беда в том, что он подчас в беседе порицает то, что делает сам. Тема нашего разговора затрагивала вопросы насущной армейской жизни. Юфа сведущ во всех махинациях наших тыловиков и поведал мне многие из них.

Начпрод Карасёв в первый день по возвращении из отпуска продал две машины досок, из которых были собраны нары на зимних квартирах, а затем разобраны и выкинуты, так как все питали надежду на возвращение в Россию. Вот образчик человека, совесть которого продаётся за деньги. Какая подлость, низость, ренегатство! В нём нет ничего социалистического. Где плоды той большой воспитательной работы? Люди, наши люди, перещеголяли в спекуляциях мадьяр… И что отвратительно, Карасёвы – не единицы. Хозяйственники, загнав свою совесть в задницу, спекулируют на всех мелочах, даже на бочках, беря бочку вина за пустую бочку. Все, сверху донизу, запачканы плесенью спекуляции, грязью интересов наживы и сплетены круговой порукой. Всё продают, а значит, крадут! И делают это демонстративно, не прячась, и разглагольствуют после этого о «махах» (махинациях), видя в этом своего рода доблесть. А попробуй доказать им – лоб расшибёшь! Их покроют. Иначе нельзя. Не покрыть – значит, становиться самому рядом.

Быстрее в Россию. Там будем очищать.

Пока сплетничали, начался дождь, который периодически возобновляет работу своей сеялки до сих пор. Жизнь сразу стала скучней. Сидим в палатке, которая протекает, и зеваем от скуки.

1-го ноября едем в город Печь на зимние квартиры, где вновь восстанавливают нары. Представляю настроение солдат: построить, разломать и вновь строить. Где армейский порядок и точность? Их нет! Их заменяет путаница, ибо каждый начальник командует, сообразуясь со своим пониманием и умением.

1 ноября

«Живи чудней – быстрей прославишься!»

Прочитав это высказывание, Дмитрий Михайлович улыбнулся, вновь встал с кровати и вышел покурить. Стоя у окна, он вспоминал, как и почему записал этот афоризм: «Когда это случилось-то? Да, да 28-го октября!»

В этот день, в обеденное время мы с майором собирались на зимние квартиры. Пообедали пораньше, выпили полагающиеся нам «фронтовых» сто грамм, причём на мою долю пришлось 150 грамм спирта, и пошли грузиться. Однако, в силу загруженности машины, я со своим громоздким инвентарём (красками и подшивками) не поместился и остался в лагере. Зашёл к лейтенанту Воронину, автотехнику второго дивизиона. Наливает. Выпил и… «сдох». Выхожу от него, а на скамеечке сидят Сергей Пирушняк и замполит.

– Давай бороться по-французски! – бросил я Сергею.

– Раздевайся, – слышу в ответ.

Я снимаю гимнастёрку, свитер, рубашку и становлюсь в позу. Сергей, приняв моё предложение за шутку, как обычно стал отнекиваться, видя серьёзность моих намерений. А я тогда взъерепенился. Снял брюки и, оставаясь в одних кальсонах, набросился на него.

– Издеваешься! – орал я. – Заставил раздеться, а сам отвиливаешь!

– Димка, успокойся, – пытался урезонить меня Сергей.

– Нет! Ты просто жалкий трус! Слизняк! Я научу тебя, как оскорблять русского офицера-фронтовика!

Я орал какие-то обидные слова, а потом бросился на него с кулаками. До сих пор удивляюсь, как у Сергея хватило силы воли и выдержки, чтобы не смешать меня с грязью, а стерпеть всё, что я ему спьяна орал, потеряв разум. Я пытался бить его, а он меня не ударил ни разу. Золотое сердце у этого человека! Воистину, друзья познаются в беде….

Как назло, подошёл начальник штаба Разодеев.

– А, – увидев его, начал я, – захребетник пришёл? Мошенник и предатель!

Тот изумлённо глядел на меня.

– Покрываешь ворюг-хозяйственников! Деньги хапаешь вместе с ворюгами? Ну, я вас всех перестреляю! – резюмировал я.

Подойдя к своим валявшимся на мокрой земле вещам, я нащупал кобуру и достал из неё пистолет. Все вскочили. Повернувшись к ним, я увидел, что начальник штаба со всех ног улепётывает в караульную палатку.

– Трусы! Трусы и подлецы! А я таким не хочу быть! – сказал я и поднёс пистолет к своему виску.

Слава Богу, что выскочивший из палатки на шум лейтенант Андреев, выбил пистолет из моей руки. Затем они с Сергеем скрутили меня и уволокли в палатку.

Проснулся утром, как в тумане. Тело ноет, будто пара дюжих мужиков отходила меня цепями, как сноп на току. Сергей, смеясь, рассказал о событиях прошедшего вечера. Ужас! А Андреев открыл секрет, что Серёга – мастер спорта по боксу. «Ёлки-палки, – подумал я, – что бы со мной было, если бы он обиделся!» Не знаю, как теперь подойти к Сергею, с какой стороны…

– Да брось ты, Димка! С кем не случается, – стукнув меня в плечо проговорил он. – Не бери в голову.

– Серёга… Я, это… Ты прости меня-подлеца! Что-то не рассчитал вчера. Воронин чуточку перелил.

– Всё нормально, – ответил Сергей. – Живи чудней – быстрей прославишься!.. Только ты готовься на парткомиссию. Уже приходили. Разодеев настучал.

Вот это «фокус»! Я понял, что на комиссии мне мало не покажется. И естественный вывод – пить нельзя, ибо пьяный – дурак! Да ещё моё правдоискательство… Майор Сусяд, начпрод, в махах замешан, а он – член парткомиссии и этого правдоискательства мне не простит.

Но ничего, почти что обошлось. Закатили выговорешник по партийной линии и отпустили. Можно считать, что пронесло. А мог бы и трибуналом закончить. Тем не менее я ходил, переживая и тяжело перенося это событие. Было страшно стыдно перед офицерами. А они смотрят иначе, особенно звено командиров взводов. В их понимании, я – герой… Герой, кверху дырой. На душе мерзко.