Текст книги "Грибник"

Где-то вдалеке звучала музыка, по-балетному громко, явно аккомпанируя танцу.

В библиотеке Октябрина ругалась с кем-то по телефону. До сих пор Артур не представлял, что такое возможно.

– Ну что, мой друг бесценный, – встретила она Артура, – а я уже не ждала вас. Вашего появления.

– Ах, Октябрина Спартаковна, мы же богема. Люди театра!

Как ни странно это Октябрину убедило.

Он сразу же двинулся к компьютеру, будто его ждало неотложное дело. Дело все пока заключалось в том, чтобы привести в нормальное состояние электронный каталог – всех авторов выстроить в затылок друг другу по алфавиту. Сделать это Артур мог бы почти сразу, найти в компьютере какую-нибудь программу, но предпочитал возиться вручную. Симулируя тяжелый и долгий труд.

В хореографической труппе сейчас шевеление, сенсация, – заговорила Октябрина. – Все-таки подписали сегодня «Собор Парижской Богоматери», включили в репертуар. В театре работа над ним уже давно полуподпольно идет, и вот сегодня решились. Станем топтать ногами Гюго. Роли еще не готовы, не распечатаны, но Великолуцкий Абрам Кузьмич приказал всем раздать книги этого самого Гюго. И не только актерам, но и костюмерам, гримерам, даже рабочим сцены с осветителями. Как это мудро.

Сейчас Артур заметил высокую стопку одинаковых книг, стоящую на дальнем конце стойки.

– Прошлый сезон оказался неудачным для театра, – продолжала Октябрина. – Плохо афишу составили. Все надеются, что «Собор» все поправит. Ходят слухи, что Великолуцкий решил не ставить классический балет. Хочет сделать нечто среднее между балетом и мюзиклом. Все ждут что-то необычное, феерическое.

Всегда блестящая, эффектная, сияющая красотой Регина меняет атмосферу вокруг себя. Везде, где появляется.

Это Артур отвлекся по дороге к компьютеру, раскрыл какой-то журнал на интервью с балериной их Среднего театра Региной Табашниковой. Смотрел на ее фотопортрет, на такое совершенное, будто ненастоящее, улыбающееся лицо. Не верилось, что она сейчас находится где-то в этом же здании, может, недалеко. Жадно, внимательно вглядывался, рассматривал подробности. Необычно, неестественно (Или наоборот, совсем естественно) белые зубы. Даже язык и нёбо идеального чистого цвета.

«Уникальное лицо, – подумал он. – Душа будто прямо снаружи его. Может, это и не настоящая душа? Что-то сыгранное, умело срежиссированное».

Другой портрет – она на сцене в костюме черного лебедя.

«У такого тела, конечно, нет каких-нибудь низменных функций. Не то, что у меня».

И обычной жизни у этого создания не может существовать: она не собирает грибы, не ремонтирует квартиры, не пьет водку. Какая она, ее жизнь?

– Считается, что есть драгоценные камни, драгоценные металлы, – решился заговорить Артур. – Даже вИна. А про драгоценных женщин не говорят. Мне кажется, что такие есть. И самые драгоценные – это балерины.

Октябрина промолчала.

– Актеры уже заходили, брали книги, – заговорила она невпопад. – Этого Гюго. Слышите, еще кто-то идет.

Оказалось, что это Лаида Бокситогорская из хореографической труппы. Зашла в библиотеку, чтобы выйти в интернет. Большинство актеров только для этого здесь появлялись. Потом почему-то захотела посмотреть на итальянскую киноактрису Джину Лоллобриджиду, ее портрет где-нибудь в журнале.

Может быть, после разглядывания портретов Регины Табашниковой Бокситогорская казалась сильно тусклой, со своей короткой прической похожей на некрасивого мальчика. Под распахнутым пиджаком на ее костлявой груди заметен узкий, как лента, черный атласный бюстгальтер.

«Наверное, она и не знает, что Лаидой когда-то звали дорогую гетеру из Коринфа».

Артур продолжал рассматривать другой журнал с Табашниковой:

«На такое лицо можно смотреть бесконечно долго, как на огонь. По крайней мере, до конца рабочего дня».

Рядом Октябрина и Бокситогорская обсуждали наряды Лоллобриджиды.

– А это, Лаидочка, у нее шифон. Существовала такая ткань… Прекрасно помню, свадебные платья из него шили. Ах, как получалось красиво.

– Жаль, что фотографии здесь черно-белые.

– Может, вы не знаете, – вмешался Артур. – Джина, кстати, снималась в экранизации «Собора Парижской Богоматери» в роли Эсмеральды. Вы поэтому интересуетесь?

Эти слова почему-то не понравились Бокситогорской, она фыркнула, как лошадь. Заметила журнал с портретом Табашниковой.

– Регинка сегодня тоже придет. Хотела, чтобы я для нее книжку забрала – нет уж, пусть сама.

Уходя, Бокситогорская себе книгу Гюго тоже не взяла, забыла. Артур успел рассмотреть ее короткие и крепкие, как у зебры, ноги.

«Натанцованные ноги». Этот фразеологизм он придумал сам, но, оказалось, что поделиться не с кем. Хотя Артур оставался уверен, что в театре эти слова подхватили бы.

– На главную роль рассчитывает, – ядовито заметила Октябрина, когда за Бокситогорской закрылась дверь. Она обязательно давала характеристику каждому, кто покидал библиотеку. – Тоже мне Эсмеральда. Шестой лебедь во втором ряду. Сейчас начнется кипение страстей по поводу – кому, какие роли дадут и дадут ли вообще.

Везде, где она появляется, Регина излучает энергию, – продолжал читать Артур. – Она умна и остра на язык.

Довольны ли вы сейчас вашей жизнью? Хотите ли что-нибудь изменить в ней?

Моя жизнь – это работа. А нам, актерам, работы хочется всегда побольше. Актеры, как дети, любят играть. А когда играть не дают, некоторые истерят. Даже многие истерят, я бы сказала… Мы в театре все больные. С такой силой любить театр, так жить театром нормальные люди не могут. Фанатики мы.

Артур пока не замечал этого. Местные актеры казались людьми самыми обычными, обыденными. А поначалу даже странно казалось замечать на лицах актеров, существ другой породы морщинки, красные жилки и пятнышки. Иногда даже ощущать дурной запах изо рта. Случалось и такое.

Искусство доставляет наслаждение. Возможно, это частица божественного экстаза, оставшаяся после сотворения этого мира.

Как вы умны и образованны. Даже неожиданно умны, можно сказать.

Это не я. Это слова нашего худрука Великолуцкого. Он умный. (Смеется).

Каждому из нас хотелось бы знать, каково это – побывать красавицей. А как вы ощущаете себя в этой роли? Даже, скорее, амплуа.

Ощущаю прекрасно. Наверное, привыкла. Такая роль мне по нраву, и я не собираюсь прощаться с нею лет до семидесяти.

Артур опять включил компьютер, взялся за свой электронный каталог.

«Тараканище», – успел набрать он. – Детская опера… Металлиди Жаннетта Лазоревна Стихи Корнея…

Октябрина вышла, Артур опять взялся за журнал.

Вы ведь спортсменка. Дзюдо. Альпинизм. Среди балетных это редкость.

КМС по альпинизму. Только не говорите «скалолазка моя». Мне эти слова так надоели. А я еще в детстве любила всюду лазить, прыгать.

А не страшно наверху?

Обожаю побояться. Мне это нравится. Хотя теперь придется оставить горы на пару лет. Потерпеть. Вы ведь знаете о том, что со мной случилось несколько лет назад.

Конечно. Все об этом знают. О трагедии в 2007 году. У вас ведь произошла страшная травма, перелом ноги. Как состоялось ваше возвращение в театральную жизнь?

Это случилось во время генеральной репетиции «Парижского веселья». Я должна была танцевать Продавщицу перчаток и вот – так и не сумела выйти в этом спектакле. Очень жаль, я ощущала, что так хорошо готова к роли. Мир театра жесток, здесь у всех жесткие локти. У нас не испытывают жалости к павшему. И меня после травмы хотели отодвинуть в сторону. Пытались. Но я совсем не Золушка и не собираюсь никому ничего уступать. Хоть театральные интриги не люблю. В этом я не похожа на других. Вообще, в Среднем нездоровая атмосфера, здесь правят бал злоба, зависть, высокомерие и конкуренция. Даже иностранные артисты сразу замечают это. Появляются в театре, чтобы поработать несколько дней и ужасаются тому, что здесь творится. Коллектив индивидуалистов.

«Неужели здесь такое?» – пока Артур еще ничего подобного не замечал.

…Не стало никакой дисциплины. Капризы актеров, считающих себя ведущими, превосходят все мыслимое, все пределы. Раньше никто не мог и подумать, а не то, что позволить швыряться пепельницами в кабинете режиссера.

Как, в кабинете Великолуцкого?

Ну, что вы!.. Абрам Кузьмич такого никому не позволит. Он просто не впустит к себе кого попало. В театре еще много режиссеров, и это не такие выдающиеся личности, как наш художественный руководитель. Стало бы еще хуже, если бы не он. Просто страшно представить, что могло бы произойти. Посмотрите, что делается в Москве, в Большом театре. Просто «Ласковый май»! Они идут чесами, выезжая на Запад. Одновременно действуют по полдесятка групп, танцуют там все кто угодно. Чуть ли не администраторы и уборщицы. Мы еще так низко не пали, но все плохо, очень плохо…

Кто же виновники такого положения в Среднем театре?

А скажу. Это попечители театра. Весь их совет.

Ходят слухи, что Шекспир тоже не являлся автором пьес, которые ему приписывают. Тоже кем-то вроде попечителя.

Наши попечители – совсем не шекспиры. Они не разбираются в искусстве – это им не интересно. Их интересует только прибыль. Я все думаю, а на что они могут пойти ради денег, до какого предела. Наверное, мне это невозможно представить.

Все говорят про ваш прямой и пылкий нрав. Вы просто северная Кармен. Идеально выглядели бы в роли ее. Слышится святотатством, но даже лучше, органичнее самой Плисецкой. Эта роль будто создана для вас, в вас ощущается этот неукротимый дух великой цыганки.

Сейчас покраснею. (Театрально закатывает глаза вверх). Но не отказалась бы ее станцевать.

Вы уже выступали в заглавной партии в «Спящей красавице». Кажется, это первое выступление после вашего возвращения?

Ну да. Если не считать сказку «Перестройка в Солнечном городе». Детский утренник. А «Спящая красавица» – мой дебют после возвращения на сцену. Можно так сказать. И надеюсь еще на много-много ролей. Я по-прежнему на ногах.

Странно видеть на фотографии лицо, которое он, может, увидит в реальности, где-нибудь у проходной театра. Совсем не верилось в такую возможность.

Слышно, как за дверью нервно галдят актеры. Это они спускались по лестнице, шли в перерыв между репетициями в буфет.

На лестничной площадке рядом с библиотекой тоже слышались голоса. Женские. Непонятно о чем они говорили, но один голос Артур уже узнавал. Бокситогорская.

«Вдруг она, Регина Табашникова, действительно, зайдет сюда, – подумал он, глядя на букет из пластмассовых желто-красных листьев в капроновой вазе на подоконнике. – Тогда я мог бы сказать о том, как нелепы букеты осенних листьев, любование старостью и смертью. Заговорить в духе «Мастера и Маргариты». Можно добавить: как лесной человек, я это хорошо знаю… Ну, и дальше что-нибудь интересное о себе.

Он опять набивал информацию в компьютерную картотеку. Набрал: «И. Ефимов. Сталин и Смерть. Камерная опера для баритона, меццо-сопрано и инструментального ансамбля в составе…»

Голоса за дверью смолкли, и вошла она. Оказавшаяся выше, чем думал оцепеневший сейчас Артур. Непохожая на себя в журнале, немного другая, попроще, но она, Регина Табашникова. Настоящее нежурнальное лицо Регины оказалось не таким сияющим, совершенным, как на фотографии, но все равно лучше, потому что являлось живым.

Раздался ее голос, глубокий и по-актерски сильный. Она, конечно, спрашивала что-то о книжке, о «Соборе».

– Извольте взять, книги вон на стойке, в наличии, – нелепо и как-то архаично начал он. Вроде бы пошутил. Попытался шутить. Может, для того, чтобы обратить на себя больше внимания. Сидел, пытаясь застегнуть несуществующую пуговицу на воротнике рубахи.

Но прекрасная Регина осталась серьезной. Сейчас от волнения Артур с трудом понимал, что она говорит. Как глухарь, пока слышал только себя. Задрав голову, смотрел на ее медальон, древнюю золотую монету на длинной цепочке с изображением всадника на колеснице. На ее крошечную руку – наверное, шириной с три его, артуровых, пальца, листающую книгу. Наверняка, такая рука никогда не поднимала ничего тяжелее шариковой ручки или карандаша для макияжа. Почему-то именно сейчас вспомнилось про наган, лежащий в ящике стола, грубую черную железку.

Смотрел на ее лицо с благородно удлиненными глазами, немного великоватым ртом с широкими, чуть вывернутыми губами. Такая естественная для нее красота. Увидел бледные следы уже почти выведенных веснушек, и это почему-то словно успокоило его.

– А мне Лаидка Бокситогорская уже рассказала, насплетничала о том, что у нас новый библиотекарь появился. И зовут его почему-то Артур. Я думала, армянин.

Как странно, несуразно слышать свое имя, произнесенное ей, Региной Табашниковой.

– Я ее немного знаю, – заговорил Артур. – Бокситогорская – это ваша подруга? Она сегодня сюда заходила.

– Все здесь в театре друг другу враги или друзья. Или будто бы друзья, – непонятно высказалась Регина.

Присела на подлокотник кресла. Двигалась она резко и уверенно. Вспомнилось, что Регина еще и спортсменка.

Сейчас Артур заметил, что она смотрит на раскрытый журнал со статьей о ней.

«Какой я хитрый!» – мысленно обрадовался он. Прекрасный повод заговорить о Регине – уже казалось, что он специально сделал это.

– А вы спортом занимаетесь? – спросил он поспешно, боясь, что Регина уйдет. Вроде ничего ее здесь больше не удерживало. – Я читал. Даже борьбой-дзюдо? Это сейчас модно… Хотя, я считаю, что лучше старенький ТТ, чем дзюдо и каратэ. Как говорится. Только у меня не ТТ, а наган, – совсем некстати добавил Артур.

По лицу Регины казалось очевидным, что она не понимает его. И не знает, что это такое: ТТ, наган, может, и каратэ тоже. Она подчеркнуто грациозно продолжала сидеть на подлокотнике. Так сидят на троне. Или, может быть, на коне.

– Порадуешь толкованием? – Наконец, спросила она. И, не дав ответить, добавила. – А ты что, тоже спортсмен?

– Да не то что бы… Разве что так, рыболов-спортсмен, – по возможности загадочно отвечал Артур. – Охотник, рыболов. Грибник даже.

– О, прямо-таки настоящий мужчина, – Регина даже слегка улыбнулась, наконец. – А то у нас в театре мужчин нет.

Кажется, Артур покраснел – это чересчур, услышать такое от самой Регины Табашниковой.

– В журнале пишут о том, какая непростая обстановка в нашем театре, – пробормотал он.

– Да уж… Иногда думаешь даже, хорошо бы бросить все это и жить простой естественной жизнью. Оставить всю эту суету, уехать в какую-нибудь глухую деревню.

«Ничего хорошего», – подумал Артур.

– Я регулярно навещаю такую, – сказал он вслух.

– Охотится? У тебя, наверное, и ружье есть?

– Ну, не ружье, – уклончиво ответил Артур. Он, насколько мог, небрежно, достал из ящика стола свой наган, со стуком положил его на столешницу. Глядя со стороны, заметил, как дико тот выглядит здесь, в библиотеке, среди старых книг и партитур.

– Ого! – усмехнулась Регина. – Теперь в библиотеках пистолеты стали выдавать?

– Ну, не совсем пистолет, – уже снисходительно пояснил Артур. – Банальный солдатский наган.

Регина, безо всякого смущения, вертела револьвер в руках, не торопясь и не задумываясь о том, что сейчас кто-то может войти и увидеть его. В своих эмпиреях, наверное, и не знала, что иметь револьверы в этой стране запрещено. Умудрялась держать его по-женски, кончиками пальцев, как-то боком, параллельно телу.

– И что, вот с этим охотишься? – спросила она.

– Да нет, – солидно отвечал Артур. – На кого на Ладоге охотиться, на нерп, разве что. Или, вообще, в рыбу стрелять.

– Нет, нерп жалко. Я их видела, они такие симпатичные, – Регина смело сжимала наган, к счастью, нажимая не на спусковой крючок, а на скобу, защищающую его.

Казалось, что вот-вот здесь грохнет выстрел. Глядя на ствол нагана, сейчас направленный на либретто «Жидовки» Фроманталя Галеви, Артур не решался сказать, что тут лучше не целиться вообще никуда. Заговорить об этом с Региной казалось невозможным. Он только многозначительно кашлянул и уже протянул к нагану руку.

– Вот что!.. – произнесла Регина. – А дай-ка ты мне его. Ненадолго. Поиграть.

– Зачем вам такая мальчишеская игрушка? – осторожно поинтересовался Артур.

– Думаю, пригодится для какого-нибудь розыгрыша. Или на киносъемках. Скоро сниматься в одном фильме, а сейчас реквизит в киногруппах такой убогий – может и пистолета не оказаться, когда надо.

– Ну, возьмите, – принужденно сказал Артур. – Только осторожнее с ним. Вот на эту кривую железку не надо нажимать. И еще спрятать.

– Спрячу, – снисходительно усмехнулась Регина. Артур проследил, как его такой грубый облезлый наган опустился и исчез в изящной и маленькой сумочке: – Увидишь свой пистолет в кино, постараюсь почаще им там махать.

Наконец, она встала и уже собиралась открыть дверь, когда в библиотеку вернулась Октябрина.

– Какие высокие девки сейчас танцуют, – Октябрина, как всегда, по индивидуальному обычаю, оценила ушедшую. – Недаром от них партнеры отказываются.

«Я бы от такой партнерши никогда не отказался», – подумал Артур.

– Небось, тоже рассчитывает на главную партию в «Соборе». Со своей кривой ногой, – добавила Октябрина. – Ну ладно, Артур Карлович. – Никто больше за книгами не придет, я знаю. Раздайте сами, пока все на месте… Или почти все, – добавила она.

Совсем не представляя, где кто должен находиться и кому нести эти книги, Артур решил сначала идти в мастерские – это место казалось ему как-то понятнее. Они находились в небольшом круглом домике – бывшей церкви.

Оказалось, что там полутемно, ощущался знакомый по заводу запах горелого железа. На стенах здесь еще сохранились фрески – святые, наполовину, по пояс замазанные зеленой масляной краской. Они сурово смотрели на Артура. Наверное, принимали за очередного забредшего сюда лицедея.

– Ты чего к нам? – встретил его молодой парень в комбинезоне с притороченной к поясу коробкой с рулеткой, наподобие древнего пейджера. Видимо, по последней здешней моде.

– С книжками пришел.

– Чего, даришь что ли?

– Ненадолго. На две недели. Распишись вот только. Художественный руководитель велел прочитать. Потом спрашивать станет, проверять, – соврал Артур.

– Что это? «Собор Парижской Богоматери». У меня такая есть, вроде. В детстве читал. Может, Петровичу надо?.. Эй, Петрович, – крикнул он куда-то вверх, там высоко в стене светился дверной проем, – тебе книжку принесли.

– Не, мне не надо, – донеслось сверху. – Я в кино про этот собор смотрел.

Опять вернувшись в здание театра, Артур оказался в коридоре с постоянно попадавшимися табличками «Посторонним вход воспрещен». Еще не зная, кто он – посторонний или нет.

Лестничные пролеты и коридоры с обнаженными кирпичными стенами, маленькие узкие мастерские – он пробирался в театральных внутренностях.

То, что Артур считал декорационной мастерской, как выяснилось, называлось цехом. Театр оказался серьезным, почти промышленным предприятием. С солидной материальной базой для производства всяких «Русалок» и «Золотых петушков». Артур слышал, что здесь даже есть своя прачечная.

Декорационный цех, как обнаружилось, похож на спортзал, сильно запущенный. Декораторы, ползающие с кистями на полу, по декорациям, на которых нарисовано что-то бесформенное. У входа деревянная пушка, на ней Артур заметил маленькую этикетку с непонятной надписью «Пламя Парижа».

Костюмерная. Все костюмеры, несколько женщин, торопливо гладили какие-то костюмы, распространяя запах горячих духов. На полке, рядом с утюгами – в ряд латунные короны, а на стене, в специальной подставке – деревянные мечи.

Почему-то серьезнее всех к Артуру отнеслись у гримеров. Их бригадир, маленький старичок, написал список всех этих гримеров, за отсутствующих сам расписался в формулярах.

Еще лучше и проще оказались осветители. Те без лишних слов разобрали книжки в несколько минут.

Артур, уже ощущая себя маленьким незначительным винтиком театрального механизма, проходил, нес своего Гюго мимо зрительного зала. Оттуда доносился стук и грохот. На балетной сцене, где устанавливали декорации к вечернему спектаклю, передвигали что-то тяжелое, забивали гвозди, завывали дрели и «болгарки». Казалось, что сейчас там строят дом.

Откуда-то издалека слышались звуки настраиваемых инструментов, голос распевающейся примадонны. Донесся еще один голос, недовольный, усиленный микрофоном. Из репетиционного зала, рядом с которым оказался Артур – топот и крики, будто там дрессировали лошадей.

«Скользите! Скользите, когда делаете диагональ, – услышал Артур. – Спину держать. Держать!»

Навстречу по коридору шел танцовщик, один из ведущих в театре, Фролов. Человек, напоминавший Щелкунчика. Плебейской внешности, с квадратной челюстью, с густыми вьющимися, чуть седоватыми уже волосами, будто в шапке непонятного фасона.

«Народный головной убор. Непонятно какого народа. Будет забавно, если он получит в «Соборе» роль Фролло. Фролов танцует Фролло. – Кажется, Артур тоже включился в размышления о том, кому какие роли достанутся в новом спектакле. – Может даже, заставят его выбривать лысину. Фролло ведь лысый был. Но на роль Квазимодо он бы тоже сгодился.

Подчеркнуто свысока посмотрев на Артура, тот прошел мимо. Артур собирался спросить, где сейчас люди из его труппы, но так и не решился.

По коридору быстро шел еще кто-то. Явно тоже танцовщик, судя по тому, как он выворачивал на ходу ступни ног. С бакенбардами, густыми и длинными, почти, как у Пушкина. Впрочем, на Пушкина все равно непохожий, он являлся красавцем особо театрального, артистического облика. С вьющимися, антрацитово-черными, может, завитыми волосами. С продуманно отпущенной щетиной. Очень широкоплечий, но – Артур подумал об этом – широкоплечий не как какой-нибудь рабочий крепкий мужик, а как-то искусственно, декоративно. Артур пока еще не знал, кто это такой, но почему-то подумал, что это тот, что швырялся пепельницами.

– Скажите, – осмелился остановить его Артур, – а где здесь раздевалка танцовщиков?

– Какая раздевалка? – отозвался тот, глядя сверху вниз. Видимо, это являлось местной традицией. – Гримерная? Вот она, – Указал на дверь рядом, и сам первый вошел туда.

Гримерная оказалась чем-то похожа на коммуналку, длинная комната со старой, по-казенному потертой мебелью, дизайна семидесятых годов и рядом маленьких трюмо, с приемниками-«радиоточками» возле каждого.

Здесь копошились мужики, пахло мужским потом. Некоторые густо и нелепо накрашены.

– Входи. Чего там застрял? – послышался чей-то голос.

– Это из библиотеки. Новый библиотекарь в театре завелся.

– Давай заходи в наш вертеп, – сказал кто-то, совсем не похожий на танцовщика, грузный и лысый. – Жмись поближе. – Закатил дочерна подведенные глаза.

– Может, к нам в подруги пришел записываться? Давай определяйся, – тоненько произнес другой, умывавшийся у раковины в дальнем конце. – Хватит балансировать.

– Здесь тебя только плохому научат. Нюхнешь дорожку?

«Козлы!» – подумал Артур и поспешно вышел. Вслед заржали, уже настоящими мужскими голосами.

Еще раз проходя мимо репетиционного зала, услышал, что внутри опять скандалят. Артур не в первый раз слышал такое, все репетиции проходили подобным образом. Создавалось впечатление, будто то, что называется репетицией – это скандал и есть.

– Каждый день здесь такое, – доносилось оттуда. – Каждый сраный божий день…

Артур уже видел этот зал, заглядывал в него. Помещение старинного облика с колоннами и полукруглыми деревянными балкончиками-ложами, как будто беспорядочно, несимметрично торчащими на одной стене.

Сейчас, поднявшись по лестнице, он как раз очутился напротив входа в одну из таких маленьких лож. Решился, вошел туда.

Сверху видны танцовщицы кордебалета в разноцветных трико, хореограф и сам худрук Великолуцкий. Тот сидел на стуле у стены, как будто весь погруженный в себя. С полузакрытыми веками, с продуманно брошенной на лоб, наверняка, специально отпущенной прядью волос.

Хореограф сновал среди танцовщиц, похожий на переодетого в дорогой костюм алкоголика: сморщенными, как пустой кошелек, щеками, вислым носом, темно-землистым лицом.

– Апломб! Апломб! – перекрикивал музыку хореограф. – Делайте апломб. Арабеск. Третий арабеск. Балансе! Вы что, русский язык забыли?

Не поднимая головы, Великолуцкий о чем-то заговорил, совсем тихо. Хореограф, близко наклонился, слушал его с выражением великого внимания. Потом, резко выпрямился и крикнул:

– Гротесковее! Готичнее! Жутче. Жутчее! И не ломайте линию, еще раз повторяю…

– Стоп! – внезапно рявкнул Великолуцкий. – Все остановились, смешались. – Почему на репетиции посторонний?! Вы что там делаете? – громко крикнул он. – Вы, вы!.. Там, наверху.

Артур, наконец-то, понял, что это, оказывается, относится к нему.

– Я не посторонний. Я из библиотеки, книги принес. Гюго. Вы же сами велели, Абрам Кузьмич!

– И что, вы собираетесь кидать их сверху? Засыпать нас этим вашим Гюго? Быстро спускайтесь и оставьте все здесь. И избавьте меня от этой прозы, от всего земного! – Главный режиссер величественно вытянул руку.

Артур осознал, что ему указывают на дверь, на выход из ложи. Внизу, складывая штабель из Гюго у двери, он успел увидеть, как Великолуцкий встал и замер, странно скрючив руки, будто изображал гусака. Оказывается, ждал, пока на него наденут пальто.

Удивительно, но возникла непонятная самому Артуру гордость – с ним, пусть таким образом, но общался сам великий Великолуцкий.

Оказывается, Октябрина решила, что книг раздали мало. Понадобилось, чтобы Артур поехал в издательство и привез еще.

– Возьмите еще пачки две, – сказала она. – Думаю, там в каждой штук по двадцать книг. Полагаю, все-таки, что в прачечной и рабочим сцены Гюго не понадобится, – подумав, добавила она. – Вы, наверное, знаете, где это издательство?

– Да, недалеко – это где-то на Литейном.

После только что произошедшего события, встречи с Региной Табашниковой, какие-то книги, какой-то бибколлектор казались нелепой суетой.

– Машину возьмите в гараже, – продолжала Октябрина. – Или какой-либо автобус. А вот эта бумага – счет о перечислении денег. Заодно уж купите мне лекарств свежих в аптеке. Потрудитесь, сделайте одолжение. Там же на счете, на обратной стороне названия записаны.

По пути Артур опять отражался во множестве театральных зеркал. Он продолжал переживать подробности разговора с Региной, вспоминал вроде бы упущенные им нюансы, ее мимику, интонации. Вглядывался в свои отражения, будто надеялся, что внезапно стал меняться, почему-то похорошел. Увы, к сожалению, оставался прежним.

Вне театра, на улице стало солнечно. Лед на лужах растаял, и уже кое-где потекли ручейки. Опять шевельнулась тревога за грибы на даче.

В дальнем углу хоздвора стояли в ряд несколько автобусов. Рядом с ними серая «Волга» директора театра и маленькая красная иномарка. На эстакаде из стальных швеллеров – еще один автобус, наверное, неисправный. Вероятно, все это и называлось гаражом. Там же вкопанные в землю самодельные скамейки из автобусных сидений. Возле машин никого не видно, кроме собак. Они бегали там целой стаей, все приземистые, несуразные, помесь уже непонятно кого с кем.

«Нет, я все правильно сделал, – убеждал себя Артур. – Парадоксально, но правильно».

Благодаря нагану, старому куску железа, он теперь будет поддерживать какие-то отношения с Региной Табашниковой. Уже хотелось кому-то рассказать об этом.

Собаки теперь, не торопясь, бежали навстречу, лаяли без особой злобы, как будто вопросительно. Не зная, как поступить, Артур остановился. Решил, что машину ему здесь, наверняка, не дадут, а он как-нибудь унесет книги из издательства сам. Двинулся к открытым на улицу воротам. Собаки побежали за ним, старательно, будто по долгу службы, облаивали его. Одна уже обгоняла, забегала сбоку.

Артур замахнулся на собак бумажкой, свернутым в трубку счетом. Мелкая шавка подскочила и укусила за ногу. Несильно, как будто даже сдержано-интеллигентно, но Артур отчетливо почувствовал мелкие острые зубы.

Сзади заржали. Кажется, в автобусе на эстакаде кто-то находился. За воротами собаки сразу отстали, видимо, сочли долг выполненным.

«Вот какую я ловкость проявил, – еще думал Артур, все вспоминал подробности знакомства с Региной. – Чудеса пикапа».

«С книгой по жизни. И даже в обнимку», – Он подходил к своему дому, удерживая под мышками две пачки с Гюго. В театр возвращаться уже поздно.

Сейчас он думал о Регине даже, когда не хотел этого. Все время видел перед собой ее совершенное, гениально созданное лицо. Особое, петербургское, с не по-русски прямым античным носом. Такие черты Артур замечал только у женщин этого города и где-то далеко мог бы узнать его уроженку.

После увиденного лица Регины внутри ощущалось почти счастье. Что-то похожее на счастье, оставшаяся внутри радость.

«Приятное восхищение. Вот как это можно назвать. Любовное томление. Все такие старинные слова».

Задержался у входа в подворотню. Навстречу из двора выезжал автобус. Когда он выехал на свет, Артур разглядел внутри несколько человек, мужиков; один сидел, опираясь на лопату. Уже перед своей дверью Артур вдруг понял, что этот автобус похоронный, наверное, кого-то повезли на кладбище.

В почтовом ящике опять белело письмо покойному деду по поводу их кооператива. Поднимавшийся по лестнице Артур увидел, что его дверь в подъезд открыта. Из квартиры доносился шум, внутри, будто дым, стояла цементная пыль. Строители убирали свой мусор.

– Эй, хозяин, чего с пианиной твоей делать будем? – Один из строителей показал на Артуров «Красный Октябрь», сейчас отодвинутый в сторону.

– Чего хотите! – сказал Артур. – Выбрасывайте. Можете, хоть в окно.

«Все равно краской его засрали. И поломали, наверное», – пробормотал он.

Войдя в свою комнату, закрыл за собой дверь. За окном во дворе пусто, только из арки вышла высокая девушка, неопределенной, отсюда издалека, внешности. Подняв голову, обвела взглядом верхние окна дома, потом вошла в Артуров подъезд.

Артур стоял, глядел в окно:

«Дело меня не поддерживает на этом свете, только слово. Вот и стану к слову прислоняться, к библиотеке хоть». – Может, он готовился к тому, что скажет завтра в театре?

Шаги в подъезде сейчас раздавались громко и отчетливо – дверь в коридор оставалась открытой. Их не заглушали даже крики строителей и скрежет сгребаемого кирпичного щебня. Как ни странно, у этой квартиры проходившая остановилась. Артур выглянул из комнаты. Высокая девушка, которую он видел во дворе, стояла на лестничной площадке, с недоумением заглядывала внутрь. Зачем-то постучала в открытую дверь, вошла.

«А, опять из налоговой», – догадался Артур.

В руках вошедшая держала папку, которую он сначала не заметил. Достала из нее какую-то бумагу.

«Ну, точно…»

Недовольно оглядев квартиру, где в пыли возились рабочие, девушка из налоговой обратила свой взгляд на Артура.