Текст книги "Три романа и первые двадцать шесть рассказов (сборник)"

20.

Пост коитус омниа анимал тристиа эст. Поскольку латынь не входит в программу обучения высших военно-морских училищ, не говоря об учебных отрядах, и лишь доктор, выходя за пределы профессионального «пер ос» и «летальный», способен осмысленно произнести: «Фортуна нон пенис, ин манус нон тенис», то логично будет дать русский перевод этой древней и не всем, хотя и многим, известной поговорки: «После совокупления всякое животное печально».

Матросы отнюдь не были печальны, что свидетельствует в пользу теории о божественном происхождения человека, а отнюдь не от обезьяны. Задумчив и печален был командир, который счел несовместимым со своим достоинством встать на одну доску с распущенной матросней и прибегнуть к скупым и кратким радостям платной любви. Возможно, от этого он и был печален, и истинную причину своей печали пытался замаскировать перед самим собой возвышенными и интеллигентными мыслями: так часто бывает. Но поскольку недельное воздержание сорокалетнего семейного мужчины не идет ни в малейшее сравнение с годовым воздержанием мужчины двадцатилетнего и холостого, у нас есть основания считать печаль Ольховского нелицемерной и не имеющей сексуального происхождения. Повод же к ней явился тяжел и скорбен, как крест на любимой могиле. Вернее даже, поводов было три.

Когда тщательно пересчитали сходящих по трапу девиц, отмечая номера в списке посещения, когда рассчитались с «сопровождающими», когда прозвенели звонки, отдали швартовы и корабль отвалил от исторического берега, ширя полоску воды меж бортом и мимолетной любовью, вот тогда Ольховский, подытожив некоторые размышления, исподлобья посмотрел на Колчака и хмуро сказал:

– Лучше бы мы этого не делали, Никола.

– Вопрос был обсужден, решен, решение выполнено. Что за нравственные угрызения? У нас и альтернативы-то особенной не было.

– На шлюх плевать. Хотя и они люди. Не в этом дело. Я про деньги.

– Подумаешь. Кинули пару штук. Деньги есть. Пусть пацаны поживут, пока живы… раз приспичило. Ну – не Мулен-Руж. Зато теперь вертятся в охотку.

– Я не про то!

– А про что?

– Можно было вообще не платить.

Веселая искра зигзагом продернула морщины Колчака.

– Замечание, характерное для русского моряка. Отбираешь деньги – она в экстазе. Вот за это нас во многих портах так любят.

– Ты не понял. Принять всех этих сутенеров и охранников на борт, отоварить и скинуть вон. Они же на бедных девках паразитируют, отбирают восемьдесят процентов. А мы бы заплатили половину прямо им. Заметь: справедливость и выгода всегда вместе.

– Это и есть причина твоей печали? Расслабься. После нашего отхода они бы отобрали у баб все. А куда тем деться? Кто-то должен охранять от маньяков, отморозков, конкуренток. Свой рынок.

– Есть и другая причина. Если мы не можем навести справедливость в такой малости – куда ж мы вообще полезли? Что мы тогда можем? Мерещилось-то: идем, значит, – и везде устраиваем порядок по ходу. А на деле-то – все везде само собой утряслось, сложилось, организовалось, хрен перековырнешь. Вот в чем ужас!..

– Предложения? Идти назад?

– Еще бессмысленнее…

– Ясно, – сказал Колчак тем тоном, что когда-то долгими годами был у него наготове для ответа на приказ – вскрыть красный пакет из командирского сейфа и поднимать с палубы в воздух штурмовики с ядерными бомбами на борту. – А как бы ты экипажи на смерть посылал? – спросил он. – А как бы сам шел с кораблем на смерть? Что, гвозди делать не из этих людей? Вот из-за таких мелихлюндий и не было в России Френсиса Дрейка и Наполеона, а был семнадцатый год и девяносто первый.

Тяжелые носогубные складки и змеиный изгиб рта придавали в зыбких сумерках каюты его лицу выражение прямо-таки дьявольское.

Плеснул спирта, плеснул воды, стукнул стаканом:

– Наше дело правое – победа будет за нами! Больше наглости, каперанг!

– Чашу эту мимо пронеси… – произнес Ольховский и выпил, подперся кулаком.

– Устав надо читать, а не Евангелие, товарищ офицер.

– Почему?..

– Душу все равно не спасешь, а дело делать надо.

– Это Пастернак.

– Терпеть не могу Пастернака.

– Что ты имеешь против Пастернака?

– А он как-то всю жизнь очень ловко увиливал от всех несчастий эпохи, только под конец вделся. Что-то тут не так. Я вообще не люблю тех, кто умеет устраиваться.

– Не так уж он устраивался. Хотя один момент был. Это он подарил Цветаевой обвязать чемодан веревку, на которой она потом повесилась.

– Экая самурайская заботливость.

– Я не про то.

– Трудно с тобой, командир. Что тебе ни скажешь – все ты не про то. А про что?

– Вот в этом плаче Иисуса в ночь перед арестом что-то есть, конечно. Знаешь – а плачешь. Плачешь – а идешь.

– Поплакал – и вперед. У него была своя задача, а у тебя – своя. Почитай газеты – не захочешь Пастернака.

– А что захочешь?

– Наставление по совершению государственных переворотов. Кстати о газетах: ты не обратил внимания, чего это они здесь с ятями и твердыми знаками? Местная журналистская мода, или областные правила русского языка?

– Где? Покажи. Действительно… Хм, странно. Изгиляются писаки. Мат, компромат, яти их.

– А н-нет причин для тоски на свете, что ни баба, то помело, – с абсолютной немузыкальностью промурлыкал Колчак: так мог бы мурлыкать проволочный ежик, если чистить им балалайку. – А мы пойдем с тобою в буф-фетик и возьмем вина полкило!.. Ну, еще какая причина для тоски, Петька?

– А еще – уж лучше было бы, что приходят наши ребята в бордель, в кожанах, в маузерах, хлещут шампанское, бьют посуду и окна, палят в потолок, вышвыривают сутенеров, тащат наверх визжащих девок… хоть разгул! размах… хоть на что-то похоже!

– Ха. Пройдет время – они будут уверены, что так все и было!

21.

Моторки тарахтели и взревывали, пляша у борта. На подходах к Калязину северный ветер развел зыбь. Пронесся небольшой шквал, сбривая гребешки волн. Складки плащей скульптурно облипали ссутулившихся людей в лодках.

На одной удерживали вдоль ветра узкий красный транспарант:

«Слава морякам легендарного крейсера „Аврора“!»

– Ура! – крикнули снизу озябшими голосами. – Товарищи, спасибо!

– На здоровье, – отвечал мостик. – А за что?

– А за все!

Внизу хотели встречи. Вызванный Ольховский поднялся и подошел к борту, придерживая капюшон и воротясь от брызг.

– Что за депутация?

– Именно депутация, товарищ капитан первого ранга. Просьба есть у населения.

– Что за просьба?

– Погостили бы у нас часок. Помочь бы немного. Это всего вам на час задержки.

– А мы отблагодарим. Свежие продукты, фрукты, пиво – снабдим по высшему классу!

Мокрый леер скользил под рукой. Вихрь хлестнул, вбил в ноздри удушливый бензиновый выхлоп подвесных моторов.

– Пока не нуждаемся, – решил Ольховский. – А насчет братания и просьб – на ходу пожалуйста. Это к нашему судовому комитету. Кто у вас старший?

Мстительно прищурился, приказал вахтенному на палубе:

– Бубнова в мой салон. Скажи – ходоки к нему.

Ходок-депутат, войдя в салон, отвернул голенища рыбацких ботфортов. Стиснул руку Шурке: на ладони твердели узелки маленьких шрамов.

– Понимаете, ребята, замучила крестьян азербайджанская мафия. Продыху от них на рынке нет, а народ-то бедный, а цены повышать приходится, а что делать. И людям не купить, и нам в убыток, и вообще за человека тебя не считают. И нас тоже, рыбаков то есть, прихватили.

Наверху было холодно и мокро, и настроение у Шурки после недавних подвигов было миролюбивое и даже апатичное.

– Вас как зовут? Алексей? Алексей, мы этими вопросами не занимаемся. Вот погодите, станет везде лучше, и у вас изменится.

Проситель проскреб черную разбойничью щетину. Из красиво контрастирующих с ней голубых глазок исчезло заискивающее выражение, и на несколько секунд они сделались холодными и твердыми, как у шерифа из вестерна.

– Лозунг хороший, – проговорил он, – и знакомый. Но от вас – неожиданный. Мы не морские черепахи, по триста лет не живем. Что уж, мы хуже людей, что ли?

– Это в каком смысле?

– В таком, что другим помогаете, а нам западло, что ли?

– Кому это мы помогаем?

Ольховский курил в дальнем кресле не вмешиваясь и наслаждался диалогом.

– Да ладно… В одном месте они банк взяли, все вкладчикам обманутым раздали. В другом новых русских раскулачили и пенсионерам пенсию за год заплатили. В третьем спекулянтов потрясли, бандитов на месте перестреляли. А в деревнях так вообще десанты высаживают, землю и технику делят для крестьян. А калязинцам, значит, шиш с маслом, рылом не вышли? Спасибо, товарищи моряки. А мы вас ждали.

Шурка растерялся.

– И что? – глупо спросил он, понимая нечаянный цинизм реплики.

– И то, что люди на вас надеются, можно сказать. А на кого еще сейчас надеяться? Все обещают, все врут, все свои карманы набивают. Надежда только на того, кто рядом и у кого сила. А вы – это ж силища!

Он показал двумя руками, какая это силища. Так рыбак показывает небольшого кита.

– Или скажете – это все слухи, врут люди?

Под этим вопросом Шурка покорчился внутри себя. Ольховский в восторге пристроил руку с сигаретой перед лицом, прикрываясь. «Так тебя, стервеца».

– Люди, конечно, не врут… – промычал Шурка. Его берет приобрел сходство с шапкой Мономаха – давил сверху. «Водители Ларионов и Кутько взяли на себя и с честью несут», – ехидно проговорил в мозгу Жванецкий.

Гость постарался вложить всю энергию убеждения в одну фразу.

– Сейчас мост будем проходить – выйдите посмотреть, – попросил он, прижав к свитеру красные руки в беловатых шрамиках от снастей.

Четырехкилометровый стальной мост соединял берега бесконечно тянущегося на юг, в сторону Москвы, водохранилища, разлив воды переходил в хмурое небо.

В паутинном переплетении балок жалась среди хляби кучка людей. Они растягивали вздутую дугой кумачовую ленту с расплывчатыми меловыми буквами: «Да здравствуют революционные моряки!» На другом транспаранте, синем и коротком, значилось «СОС!». Далеко внизу прыгал и валился набок бакен фарватера, как гигантский поплавок их общей удочки, которой они пытались поймать добычу на эту приманку.

– Им только силу показать надо! – убеждал Алексей, и неясно было, кому надо показать силу – угнетенным рыночным торговцам или их угнетателям. – Вы поближе подойдите, человек десять – пятнадцать если высадить с оружием – мы на лодках отвезем, и через час доставим обратно. Вам даже вмешиваться не надо – мы сами разберемся, вы только рядом постойте.

– А сколько их? – неохотно спросил Шурка.

– Да сколько их вообще может быть? Человек десять, ну двадцать. А вас тут сколько? Да не станут они с вами связываться, они вас боятся, наслышаны уже. Бандит – он всегда знает, что настоящая власть рано или поздно придет, вот этой настоящей он и боится.

– Я-то не против… но на такие вещи нужен приказ командира, – Шурка оглянулся в поисках поддержки на Ольховского, решительно желая сложить с себя всякую ответственность и вообще не ввязываться в это тухловатое дело.

Стоявший поодаль Ольховский демонстративно отвернулся, продолжая беседовать вполголоса о чем-то с Колчаком.

– Осложнения и остановки нам на хрен не нужны, – говорил он.

– Согласен.

– Но есть один момент.

– Какой?

– Во-первых, нам нужна слаженность десантной команды. Чтоб ребята пороха понюхали, друг к другу в деле притерлись, настоящую уверенность почувствовали. А то с этим абордажем был сплошной позорный мандраж… кроме тебя и Иванова.

– Спасибо.

– А во-вторых, полезно проверить себя. Назад нам пути нет, а впереди тем более делать нечего, если не сможем провернуть такую пустяковую операцию. Так что выходят целых два момента.

– О! – сказал Колчак. – Главное в боевой операции – это выпить и проспаться. Сильно влияет на мозги, а? Командуй!

Моторки с матросами в ряд рванули к берегу, как настоящий десант, мечта баталиста и мариниста.

До рынка их довезли в трех «жигулях». Шурка велел остановить в сотне метров. Выстроил короткую черную колонну по два. Осмотрел придирчиво: «Не ржать никому, ясно?»

Но ржать никто и не думал. На лицах сосредоточилось вполне единообразное выражение, которого так старательно добиваются инструктора рукопашного боя: «Хана вам всем, сучьи дети».

– Шэ-гэ-эм… арш! левой!

Дали тяжелый шаг по грязному асфальту, залепленному последними палыми листьями. Куртки поскрипывали, гранаты побалтывались в такт на ремнях, маузеры шлепали по бедрам. «Песню врубить, что ли? Ладно, это лишне».

Кривой переулок вывел на пустошь, забитую рядами машин. За ними чернел забор, зияющий воротами, по бокам которых густо белели и мокли объявления.

Капоты и крыши были плотно заложены стопками джинсов, свитеров, курток и всякой мелочевки, покрытой полиэтиленовой пленкой, матовой от сырости. Головы продавцов, а следом за ними и прочих, поворачивались в сторону необычного патруля.

«В гущу толпы соваться нельзя, – подумал Шурка. – Зажмут, не уследишь и не развернешься». Необходимо было использовать фактор неожиданности.

Вопреки обещанию, кучка депутатов, обросшая знакомыми и любопытствущими, держалась на некотором отдалении и, судя по виду, не стремилась проявлять никакой инициативы. Похоже, в случае чего они были готовы заявить нейтралитет. «Надейся на гадов», – сплюнул Серега Вырин.

– А вон их машина стоит, – показал Алексей так, как спрошенный прохожий указывает дорогу, не ведая и не будучи причастен к цели вопроса.

В сторонке осел на сношенных рессорах раздолбанный «линкольн таун кар»: некогда шикарный лимузин сегодня походил на бомжа, с наивной спесью прикинувшегося под лорда. Дверца водителя была открыта, оттуда высовывалась нога в огромной навороченной кроссовке с подсвеченным окошечком в подошве, изнутри мощные колонки извергали музыкальный рев и грохот. Композиция являла собой большую хозяйскую уверенность.

Шурка подошел к дверце, достал маузер и молча прострелил переднее колесо. Музыку срезало, будто именно так она и выключалась. Машина чуть покренилась. Нога снаружи сделала неопределенное движение: то ли освободить место для второй, то ли втянуться внутрь, как у черепахи при опасности.

– Следующая – тебе, – сказал Шурка, слыша за спиной щелканье маузеровских затворов. – Вылазь.

Широкий и рано налившийся зеленоватым восточным жирком парняга выбрался и встал, облокотившись на дверцу. Доброй щетиной он в точности напоминал давешнего депутата, только глаза под пушистыми бровями были черными.

– В чем дело, командир? – спросил он. – У нас все нормально. Какие вопросы?

– Кругом. Руки на машину, ноги шире плеч.

– Нэ панымаю, – с резко вылезшим акцентом выразил он свое недоумение, встретился глазами с Габисонией, вздохнул и подчинился.

Оружия на нем не было, но из бардачка достали небольшой и вполне дорогой «зигзауэр». С сиденья Шурка взял и протянул ему мобильник:

– Сколько ваших сейчас по рынку шляется? Звони – зови сюда.

– Никто нэ шляется, о чем ты говоришь?

Сильно получив рукояткой по почкам, он крякнул и натыкал номер.

– Позвонишь не туда – ты покойник. И не говори лишнего. Скажи – здесь серьезный разговор, надо подойти срочно. Только по-русски!

За эту пару минут пространство рядом с ними сделалось свободнее – образовалась явственная зона отчуждения между моряками при «линкольне» и ближними торговцами. Следили искоса, стараясь выразить видом незаинтересованность и совершенную непричастность к происходящему – мол, ничего необычного в ваших делах нет, нам-то что. Рыбаки-ходоки сгруппировались между ближними машинами. Ну, выстрел, – никакого ажиотажа или паники.

Пятерка качков быстро, но без излишней торопливости прошла сквозь сторонящуюся толпу и развернулась плечо к плечу, как строй на тренировке: ноги на ширине плеч, свободно опущенные руки чуть согнуты. На азербайджанца походил разве что один из них, смуглый и не такой спортивный, как остальные. Шурка с неудовольствием отметил, что черные кожанки на них, похоже, дороже, чем на авроровцах.

– Расул, люди поговорить хотят, – сказал ушибленный, потирая выше поясницы.

– Зачем стволы? – сказал смуглый Расул. – Для разговора слова есть, правда?

– Сейчас будут слова – для начала, – сказал Шурка. – Вы, значит, и есть азербайджанская мафия?

И форма вопроса, и вид задавших его были странны. Наличествовала неожиданная сила, и трудно было сообразить, каковы ее подлинные размеры и как себя перед этой силой вести.

– Все скажу, – помедлив, ответил Расул, – но не здесь, наверное? Здесь люди торгуют. А с кем я говорю?

– А ты не говоришь. Ты слушаешь и отвечаешь на вопросы. Что на лентах написано – видишь? Читай!

– Допустим, «Аврора» написано.

– Вот тебе ответ, и вот тебе объяснение. Азер?

– Я из Ленкорани, – со спокойным достоинством ответил Расул. – У нас рядом, кстати, станций Аврора есть.

– Да? Станция? Тебе ее мало было? А здесь что делаешь?

– У меня свой бизнес. Есть временная прописка. Семью кормлю. Имею право. Почему ты спрашиваешь?

Раздражало то, что он не боялся. Десяток маузеров заставлял пацанов быть осмотрительными, и только. В рукопашной крепенькие и тренированные бойцы наверняка взяли бы верх над численно превосходящим противником. Тем слаще и злее было чувствовать свою силу не в себе самом, а в причастности к той силе, которая за тобой – преимущество солдата над бандитом: «Ты круче меня, но вы шваль перед нами».

– Перешлепать вас, что ли, – вслух подумал Шурка и задрал ствол маузера от бедра. – Не двигаться!!! – из низа горла рыкнул он, когда рука одного медленно поползла под куртку. – Руки на голову!

Безнаказанно и с праведной целью убить нехорошего человека, не желающего морально сломиться, когда ты вооружен – большой соблазн.

– Целься, – скомандовал Шурка и вдруг почувствовал, что внутренний стопор уже отпущен и держится в зыбком неустойчивом равновесии, в позванивающем холодке подложечки, и ничто сейчас не удерживает его от того, чтобы сказать «огонь!» и еле уловимо усилить давление указательного пальца на спуск и застрелить стоящего перед ним, сделать живого мертвым.

Если собака прекрасно чувствует выброс адреналина в испугавшемся ее, то и человек обычно вполне улавливает переход угрозы за грань, где она становится неотвратимой смертельной опасностью. Читая в лицах перед собой, бойцы побелели.

– Бежит! Уезжает! вон! – крикнули в толпе, и кто-то указал рукой.

Парень в зеленом спортивном костюме нырнул в той же масти зеленый «ниссан», не закрывая дверцы поспешно врубил, стартер скрежещуще зачирикал и мотор захлебнулся от резкой перегазовки.

– Не отвлекаться! – крикнул Шурка, ткнул маузер за ремень, чтоб не тратить время на засовывание в кобуру, дернул гранату, порвав проволочку, которой она была за ручку аккуратно примотана к ремню, выдрал чеку и, миг посоображав, бешеным броском послал железную бутылку по низкой траектории с таким расчетом, чтоб она прошла над самой крышей машины: пусть едет на разрыв, а своим корпусом прикроет рынок.

Локоть и плечо даже заныли от резкого рывка. Предохранительная планка со щелчком отлетела от рукояти и закувыркалась отдельно.

Дважды перевернувшись в воздухе, граната накрыла машину, когда та буквально выпрыгнула из-под нее, поймав гранату краем багажника. Удар пришелся ручкой, это был даже не удар, а касание, но его хватило: несколько выношенный временем запал сработал чуть раньше срока от толчка. Хлопнул взрыв.

Взрыв был малоэффектный: пыхнуло мгновенным неярким огоньком и прозрачным дымом. Все невольно пригнулись, хотя Шурка твердо помнил, что по инструкции РГД, лишенная оборонительной осколочной рубашки, на таком расстоянии должна считаться безопасной.

Заднее стекло исчезло. Бампер отлетел, повиснув на болтике. Крышка багажника раскрылась жестяным цветком. Машина вильнула и остановилась.

– Н-ну вы крутые! – почти с восхищением проговорил самый храбрый боец – тот, который пытался полезть за пистолетом: следы юношеских угрей снова переставали быть заметными на его лице, которому возвращался цвет.

Взрыв как-то разрядил обстановку – стрелять и убивать никого больше не хотелось: победа была доказана действием и признана.

– Вырин, погляди – чего там, жив-нет, – приказал Шурка, и Вырин пошел с маузером, как охотник к подранку.

Из «ниссана» выбрался беглец и согнулся, обхватив голову. Подогнанный к общей шеренге, он продолжал держаться за уши.

– Подголовник его закрыл, так что целый, – пренебрежительно пояснил Вырин. – Барабанные перепонки, я думаю, лопнули. Ничего, пацан, зарастут… если жив будешь.

И только тогда в первый ряд жидкой толпы, отпятившейся полукругом от театра военных действий, продвинулись двое милиционеров. Как все базарные менты, они были невелики ростом и хорошо упитаны. Очевидно, не отреагировать на взрыв уже выходило за рамки их представлений о приличиях. Ефрейтор был с АКС-у, а сержант носил кобуру на немецкий манер, у пряжки ремня поверх круглого животика.

– Что это у вас тут происходит, матросики? – голосом сытого человека, который хочет дать ощутить в себе зверя, спросил сержант. – Почему оружие? Расул, может быть ты мне объяснишь?

– У вас сегодня большое горе, товарищи менты, – посочувствовал Шурка. – С сегодняшнего дня рыночная мафия перестает платить вам зарплату. Придется бороться за повышение своего жизненного уровня законными методами.

Сержант подумал, багроветь или нет, сдержался, поправил на груди рацию и довольно спокойно пообещал:

– Сейчас я передам о ЧП в управление, и вы будете иметь дело с ОМОНом. – Он посмотрел на что-то позади Шурки и добавил: – Впрочем, можно и без ОМОНа.

Из переулка выкатили три джипа, набитые бойцами.

– Вообще-то вы окружены, – военным термином обрисовал обстановку Расул и сразу стал похож на чеченского полевого командира. Братки рысцой набегали сзади.

– Секунду! – сказал Шурка, выхватил из-за пазухи ракетницу и пустил в зенит красную ракету.

Несколько секунд все следили за ее полетом, ожидая, что последует за сигналом.

Выстрел шестидюймового орудия стоящего близ берега корабля ощущается солиднее, чем представляют себе те, кто этого никогда не слышал. Одновременно с потрясшим воздух тяжелым ударом вздрогнула земля под ногами – водная среда прекрасно передает колебания. Звук еще раскатывался в сыром воздухе, когда от него отделился и стал нарастать жестко свистящий шелест, переходящий в не сравнимое ни с чем металлическое погромыхивание несущегося над головой товарного состава – это буравил низкие тучи, пронзая и резко скача в воздушных потоках, пятидесятикилограммовый снаряд, выпущенный на полном заряде. То, что в головку не был ввернут взрыватель и снаряд представлял из себя практически безвредную болванку, летящую по низкой настильной траектории далеко за город, никого не должно было касаться. Напротив – срезанная под воронку головная часть, лишенная конуса взрывателя, добавляла леденящего свиста. Головы слегка вжались в плечи.

– Разнесем город к едреней фене! – заорал Шурка в бушевании счастья. – Ну, кому мало?! Еще сигнал – и через двадцать минут здесь будет пятьсот человек! Вас здесь знают всех – и перестреляны будете все! Не считая милиции, которая будет перевешана! У кого еще вопросы к депутатам Балтики?!

И, улавливая правильность момента, трижды выстрелил в воздух.

Вопрос депутатам Балтики был задан только один.

– Так это что, революция, что ли? – спросил сержант. – Ребята, а телевизор, вроде, ничего не передавал, понимаешь…

– Передаст, не волнуйся!

Бык был взят за рога, хвост, копыта и ноздри. Пора было резко гнать волну.

– Значит, так. Вы – руки можно опустить. Расул и ты, как тебя, вместе с прочими товарищами азербайджанцами – шагом марш домой. В Азербайджан! Нам тут своих бандитов хватает, но уж чужие – это чересчур. Сутки вам на сборы – мы добрые ребята. Товарищи славяне – рынок с этой минуты наш. Кто хочет поспорить – пуля найдется для каждого.

Расул! Привет Алиеву. Возвращаться не надо. Не провоцируйте людей на погромы.

Господа местные бандиты. Живите пока, но чтоб на рынке вами не пахло. Если нет – мы скоро вернемся, и тогда стреляйтесь сами, лучше будет.

Господа торговцы и крестьяне – приступить к работе! Адрес для жалоб вы знаете.

Вопросы есть? Вопросов нет! Вольно! Разойдись!

Братва стояла в хмурой задумчивости. Против лома нет приема. Пришли и забрали. Когда в беспредел вступает военная система – у нее на дороге не постоишь. Надо думать, но сначала – посторониться…

Владелец «линкольна» тихо попросил:

– Может быть, ствол отдадите, пожалуста?..

– Перебьешься!

Уже в моторке, припаливая третью сигарету и укрыв ее в горсть от ветра и брызг, Шурка сказал Сидоровичу:

– А ведь вот так взяли бы власть в этом городишке.

– Как не хрен делать, – подтвердил Сидор.