Текст книги "Поземельные приобретения и уступки России за последние тридцать лет"

Михаил Венюков
Поземельные приобретения и уступки России за последние тридцать лет
1850–1880

Последне-обнародованные статистические данные показывают, что Россия к 1 января 1880 года занимает 395,189 кв. г. миль,[1]1
  Цифра эта, быть может, несколько более истинной, в виду сомнительного очертания на картах северного берега Азии, где важные неточности обнаружены Норденшильдом.


[Закрыть] а тридцать лет назад она простиралась лишь на 375 000 кв. миль, считая тут даже те земли, которые были заняты кавказскими горцами, тогда еще непокорными. приращение её пространства, стало быть, очень значительно с конца первой половины нашего века и доходит до 20,000 кв. миль, что слишком вдвое более Франции. Но закончено ли оно? Если же не закончено, то чего нужно бы еще желать?

Пора, конечно, перестать думать о завоеваниях, имеющих целью одно увеличение размеров нашего отечества, которое многими смешивается с его величием; но время также сознательно высказаться на счет того, имеем ли мы все, что нужно, чтобы государственная и национальная область наша могла считаться естественным целым, таким целым, что всякая прибавка к нему или отвержение от него той или другой местности влекли за собою существенный ущерб для интересов народа русского. Девятнадцатый век, есть век окончательного раздела земной суши между большими народностями. Кто сделает в этот век ошибку, тот не поправит ее потом долго и будет страдать от того, истощаясь в усилиях, быть может, совершенно напрасных.

Такой сознательный взгляд на государственную территорию, впрочем, привился уже, отчасти, если не к массам русского народа, то, по крайней мере, к передовым его представителям. мы добровольно сделали с 1850 года две важные уступки, продав Соединенным Штатам североамериканские колонии наши и отказавшись в пользу Японии от Курильского архипелага. С другой стороны, мы сознательно не без усилий приобрели Амурский край, те части Кавказа, которые еще оставались во власти горцев, и значительную часть турецких Грузии и Армении. Наконец, отчасти волею, отчасти неволею, мы сделали много важных поступательных шагов в Туркестане и в Джунгарии. Оценить все эти перемены, показать их значение для будущности России – такова цель настоящего очерка.

Начнем с отдаленнейшего востока.

Северо-американские владения, от Берингова пролива на восток до 237-го градуса восточной долготы от Ферро, а на юго-восток, до берега Великого океана, даже до 248-го, приобретены были Россиею в самом конце XVIII столетия (1799) и притом по почину не правительства, а частной торговой компании, в которой выдающуюся роль играл купец Шелехов. Уже в 1804 году явилась надобность удостовериться, что обещают эти отдаленные колонии, и потому туда послан был камергер Рязанов, зять Шелехова, назначенный в то же время и посланником в Японию. С тех пор сомнения в пользе этих колоний возраждались нередко, так как государство из них ощутительной пользы не извлекало, а, между тем, в случае внешней войны с какой-нибудь морскою державою, должно было нести тяжелое бремя их обороны. Конечно, акционеры компании, люди более или менее влиятельные, были против этого взгляда. Получая хорошие доходы от звериного промысла, они не прочь были обещать и всему русскому народу важные выгоды от владения ими, акционерами, отдаленною и обширною землею. Но правительство не могло вдаваться в обман. Особенно трудным стадо его положение во время восточной войны 1853-56 годов, когда для охранения колоний от захвата Англии пришлось поставить их под охрану Соединенных Штатов. Плохое внутреннее управление колониями, возбуждавшее неудовольствие туземцев, вызвало также желание покончить с этим «неудобным» владением, и потому в начале шестидесятых годов была произведена новая ревизия его адмиралом Поповым, после чего вопрос о продаже далекой земли соседям её по Великому океану и нашим, soi-distant, политическим друзьям, американцам, был в основе решен. Окончательная уступка состоялась в 1867 году, за семь миллионов долларов золотом, при чем обнаружилось, на сколько наши «друзья» были действительно друзьями. Выговорив себе право занять территорию раньше уплаты денег и даже ассигнования их конгрессом, вашингтонские политики были потом не прочь если не уклониться вовсе от расплаты, то проволочить дело до какой-нибудь благоприятной для них случайности. Приходилось русскому посланнику в Вашингтоне посылать дорогия депеши по атлантическому канату, даже делать денежные подарки вожакам партий в конгрессе (напр. 15, 000 д. г. Бу), чтобы ускорить дело. Наконец, оно заключилось, более или менее, благополучно, и теперь Россия освободилась от владений на американском материке и в Алеутском архипелаге. Но корыстные американцы не прочь бы подвести под категорию бывших владений российско-американской компании и острова Командорские, лежащие вблизи берегов Азии. Даже более того: они уже много лет приглядываются к Чукотской земле, где, по их словам, нет русских властей, так что земля эта может считаться ничьею, т. е. может быть сделана американскою. Ими каждогодно ввозится туда немало табаку, мануфактурных изделий и водки, за которые они приобретают почти всю добычу чукчей от рыбного и звериного промыслов. Была даже с их стороны попытка учредить в Чукотской земле факторию, и потому в последние годы для охранения наших, уже занятых земель, нам приходилось посылать крейсеров в Берингово море, и очень может быть. что придется посылать их ежегодно, в продолжении нескольких деть и даже завести две-три постоянные станции, напр., на устье Анадыри, в бухте св. Лаврентия и в губе Колючинской, у северного конца которой зимовал Норденшильд.

Изложив эти основные данные об истории приобретения и утраты нами северо-американских владений,[2]2
  Не касаясь, впрочем, колонии Росс на берегу Калифорнии, которую мы добровольно оставили еще в 1846 г., пред самым открытием в соседстве её, на Сакраменто, золотых приисков.


[Закрыть] имевших пространство свыше 23,000 кв. миль, мы в праве теперь спросить себя: вполне ли основательно мы поступали при последнем акте? Что колонии приносили мало выгоды России – это справедливо; что охранять их в военное время было трудно – это также несомненно; наконец, что американцам хотелось приобрести их в силу известного учения Монроэ – это опять неоспоримо. Но против этих трех основных мотивов купли-продажи желающие могли бы выставить немало возражений. Во первых, бывшие наши американские колонии, по климату и естественной производительности, были вовсе не из худших русских земель. Благодаря существованию известного морского течения, куро-сиво, этого гольфстрима Тихого океана, Ситха, Аляска и Алеутский архипелаг отличаются климатом более теплым, чем многие другие части России, и если летом не бывает там жаров, то и зимой нет большой стужи. Вследствие этого, а также значительной влажности воздуха, страна богата лесами, которых великолепие прекрасно изобразил Киттлиц в атласе к «Путешествию Литке», и если мы не умели пользоваться этим богатством, то вина падает на нас самих. Не забудем, что в Шанхае, Фучжеу-фу и Гонконг мачтовые деревья продаются по 120–150 металлических рублей. Различные металлы, не исключая и золота, найдены ныне в недрах «территории Аляски»; у берегов её ловится много бобров, моржей и тюленей, а в соседних морях промышляют китов. Кто мешал нам пользоваться всем этим к немалой для себя выгоде? Переселив в колонии несколько тысяч русских людей, особенно из бедных северных губерний, населенных зверопромышленниками и рыболовами, мы могли бы расширить русскую национальную область на 23,000 кв. миль, земель во всяком случае более производительных, чем киргизские и туркменские степи. Во вторых, что касается охраны колоний во время войны, то можно заметить, что если бы отправлять в Тихий океан перед каждой войной, хоть треть того флота, который теперь бесполезно замерзает каждую зиму в Балтийском море и оставался на кронштатском рейде, вот уже две войны, то, конечно, мы обеспечили бы полную безопасность не только американских колоний, но и владений наших у восточных берегов Азии. Да сверх того, моряки наши имели бы широкую практику от постоянных плаваний не в шхерах, где им не с кем будет сражаться, и где они ежегодно губят по кораблю, а в океанах…. Что американцы желали приобрести американскую землю – это понятно; но ведь не силою же добивались они от нас этого приобретения; уступать же обширную страну ради одной «дружбы», ради ожидания в «будущем» политического союза – по меньшей мере наивно…. Впрочем, оставим все дело о продаже американских колоний без дальнейшего рассмотрения, как вполне и безвозвратно решенное. Сожалеть о их утрате значило бы теперь почти то же, что горевать о соединенном с нею прекращении незахода солнца над русской империей….. Дельнее будет заметить, что при продаже колоний мы связали себя условием, которого смысл едва ли особенно для нас выгоден. Разумеем оговорку о связи с русскою церковью тех лиц православного исповедания, которые остались в бывших наших владениях, но сделались американскими гражданами. Если бы мы вздумали строго следить за поддержанием этой связи, то, конечно, в короткое время поссорились бы с американцами; если же этой строгости не имелось в виду, то, кажется, незачем было и договариваться о вероисповедании людей, совести которых, во всяком случае, никто не стад бы насиловать в стране такой полной религиозной свободы, как Соединенные Штаты. Не возникни, в силу сказанного условия, русского епископства в Сан-Франциско, не было бы, конечно, и тех «соблазнов», которые имели место в православной общине этого города, к невыгоде русского имени.

В другой части Тихого океана, близ берегов материка азиятского, нами сделаны с 1850 года: приобретение Сахалина и уступка Курильских островов. Два эти события находятся в тесной между собою связи.

В 1805 году посланник наш, Рязанов, недовольный приемом японцев и желая им отмстить за это, послал двух морских офицеров, Хвостова и Давыдова, с судном на Сахалин, чтобы объявить эту, никому непринадлежавшую землю, русским владением. Так как по берегам Сахалина каждое лето появлялись японские рыболовные ватаги, а зимою оставалось несколько японских сторожей, то иеддоское правительство приняло к сердцу действия Давыдова и Хвостова и сочло их неприязненными со стороны России. В силу того оно, в 1811 году, хитростью захватило Головнина с несколькими моряками в плен, а свободным спутникам их объявило, что не выпустит пленников до тех пор, пока Россия формально не откажется от своих домогательств на Сахалин. Отказ этот с нашей стороны был сделан в форме признания действий Хвостова и Давыдова самовольными. Таким образом, не могло быть с нашей стороны больше и речи об этой земле. Но вот, в 1854 году, т. е. одновременно с первою экспедициею вдоль Амура является в Нагасаки, а потом в Симоду, адмирал Путятин и заключает договор, в силу которого остров Сахалин объявляется «еще неразграниченным» между Россиею и Японией, как будто Россия имела все-таки на него какие-нибудь права. Потом, в 1867 году, условие это подтверждается г. Стремоуховым с пояснением, что «остров состоит в нераздельном владении Японии и России», но что «туземцы – свободны.» Такого необыкновенного положения страны в 1200 кв. миль еще не встречалось в истории международного права, а потому нужно было из него выйдти. И этот выход особенно был желателен для нас, так как, с присоединением амурских владений, Сахалин приобрел большую важность: стратегическую, потому что он запирает вход в реку Амур, и экономическую, потому что на нем находятся прииски каменного угля, очень нужного для нашего флота в Японском море. Переговоры тянулись довольно долго и, наконец, в 1875 году увенчались успехом. Сахалин стад исключительно нашим, но зато мы уступили Японии Курильский архипелаг. Мало того: за японцами оставлено право ловить у сахалинских берегов рыбу, что, со временем, когда остров заселится русскими, может повести к некоторым неудобствам. Мы не станем предугадывать, чем еще предстоит нам поплатиться за отказ японцев от этого права; но заметим, что японских рыбопромышленных заведений никогда не было на Сахалине севернее 48-го градуса широты, что лежащая на юг отсюда часть острова имеет не более 215 кв. миль, и что уступленный нами Курильский архипелаг занимает почти половину этого пространства.

Настоящим вознаграждением за уступки, сделанные нами в Америке и на Тихом океане, нужно признать не семь миллионов долларов, не исправление двукратной дипломатической ошибки относительно Сахалина, а присоединение Амура. Амурский край, в том виде, как он признан за нами айгунскигь (1858 года) и пекинским (1860) договорами, занимает около 11 000 квадратных миль и, вероятно, со временем станет одною из лучших частей России, не смотря даже на печальное начало истории его заселения. Положение его у берегов Великого океана, где притом есть иного превосходных гаваней, обеспечивает за ним первостепенное политическое и коммерческое значение; физико-географические его условия напоминают среднюю полосу России, от Петрозаводска до Курска, с тою разницею, что зимы там суровее, чем на меридиане названных городов в европейской России, летом же во многих местах созревают виноград и другие растения, свойственные лучшим частям Европы[3]3
  Средние годовые температуры равны: в Николаевске 2°,7, в Петрозаводске 2°,5, во Владивостоке 4°,7 и в Курске 4°,9; наиболее жаркий месяц в Курске имеет ср. тем. 19°,3, а во Владивостоке 20,5°; наиболее холодный в Курске – 9°,9, во Владивостоке – 13° Ц.; впрочем, цифры эти не особенно точны.


[Закрыть]. Впрочем, уподобление Амурского края европейско-русским землям никогда не может быть точным потому, что европейская Россия есть равнина, а амурский бассейн богат горами; из этих гор иные подходят к снежной линии, которая там, вблизи Охотского моря, спускается тысяч до пяти с половиною футов даже в широте 51°. От того не нужно думать, чтобы вся эта страна, лежащая между 54-м и 42-м градусами широты, была годна для оседлой, земледельческой жизни. Напротив, горные местности, прилегающие к Становому водоразделу и отчасти к хребту Сихота-Алинь, никогда не будут годны для этой цели, и в них можно ожидать развития только таких промыслов, которые свойственны северной половине Урала или Олонецкой губернии. По приблизительному соображению, для земледелия в Амурском крае пригодна лишь треть всех земель, две же другие трети должны быть оставлены под лесами и пастбищами или предоставлены на пользу горной промышленности, которая может современем развиться, так как в стране уже там известны железные руды, золото и каменный уголь. Но и 3600 кв. миль плодородной, хорошо орошенной почвы – приобретение важное, лишь бы уметь им воспользоваться. К сожалению, мы, как известно, не отличились в последнем отношении. Не говоря уже о качествах нашей колонизации, о которой напомним, что её размеры до сих пор незначительны: каких-нибудь пятьдесят тысяч переселенцев в двадцать шесть лет представляют явление жалкое, могущее только навести на мысль, что мы лишены способности к колонизации, не смотря на то, что в течение трех веков имели обширный опыт в Сибири, в степях, на Кавказе и пр. Здесь не место входить в обсуждение причин этого неуспеха; но необходимо заметить, что от него очень недалеко до полного поражения. Китай в двадцать лет, с 1858 года, сделал уже большие успехи в развитии своих военных сил, и нет причины думать, что он не пойдет далее. А потом, еслиб почему-нибудь у него началась война с нами, он может нанести нам много вреда на Амуре, даже, быть может, лишить нас всех амурских владений, как было в XVII веке. Особенно можно опасаться за потерю края между озером Ханкаем и морем, где, благодаря неискусству наших пограничных коммиссаров 1859-60 годов[4]4
  Собственно говоря, одного из них, Будогоского, который, имея в своем распоряжения обширные средства для предварительного обследования страны в 1859 году, что дало бы возможность придумать разумную границу, ограничился весьма поверхностными съемками и не дал не только точного, но и никакого описания осмотренной страны. От того верховья Суйфуна и северный берег Ханкая остались во власти Китая, которому если они и нужны, то лишь для того, чтобы производить давление на Россию.


[Закрыть], владения наши представляют лишь узкую полосу земли, которую легко захватить движением войск из Нингуты и Хунь-Чуня. С другой стороны, мы должны опасаться в Приморской области иного, гораздо более могущественного врага – Англии. Богатый южно-усурийский край, с его превосходными гаванями, представляет слишком много соблазна для такой властолюбивой морской нации, как англичане. И как они всеми силами стараются охватить, по возможности, весь земной шар сетью своих морских станций и торговых колоний, которые доставляют им возможность эксплоатировать другие народы; то почти нельзя сомневаться, что при первой войне с Россиею они употребят все меры для захвата, если не всего берегового пространства между Кореею и устьем Амура, то хотя лучших частей его, а также, быть может, и Сахалина, на котором мы бороться с ними не может, потому что остров пока не имеет своего хлеба и легко может быть, из опасения блокады, оставлен слабым нашим отрядом, там находящимся. По непонятной для нас причине положение наше на Сахалине доселе не упрочено даже такою стратегическою мерою первой необходимости, как сооружение укрепления близ Погоби, т. е. в точке, где остров больше всего сближается с материком, и где нам необходимо укрепиться как для того, чтобы иметь стратегический têtе-de-pont на случай отступления с Сахалина, так и просто для того, чтобы командовать проливом, через который идет путь из Японского моря в устье Амура.

Все эти военно-политические соображения получают особую важность в виду новейших заявлений английских журналов и даже людей государственных, которым с недавнего времени еще вторят оффициозные журналы Германии. Нескрываемая отныне цель англо-германской политики – создать России опасного противника из Китая и поддержать его именно в аттаке на наши теперешния, недавно-приобретенные владения у берегов Японского моря, причем Англии легко будет получить, за услуги китайцам, без больших хлопот, напр. Новгородскую гавань и остров Русский, командующий Владивостоком. Сэр Стафорд Порткот, британский министр финансов, в виду затруднений, испытываемых Англиею в Ирландии и Авганистане, желавший убаюкать Россию, недавно говорил в одной из своих публичных речей, что Англия в «дружбе» с нами и еще не думает отнимать у нас каких-нибудь земель, но именно это еще и показывает, что рано или поздно такой оборот дел наступит, и, конечно, гавани в южно-усурийском крае и Сахалине будут первою целью наступательных действий английских морских и военных сил. Лондонские журналы прямо говорят, что Англия должна воспользоваться современными недоумениями между Китаем и Россиею по кульджинскому делу и убедить правительство богдыхана отвечать на «захват» русскими Кульджи захватом же южно-усурийского края, где мы доселе так слабы. И берлинская печать не скрывает, что, в случае войны с нами, Германия надеется найдти себе союзника в Небесной империи.

Соображая все это, мы, кажется, без опасения упрека в пессимизме, можем сказать, что как ни ценны сами по себе приобретения, сделанные нами, благодаря смелому и энергическому почину Г. И. Невельского и Муравьева в Амурском крае и на Сахалине, они не приносят России той пользы, которую должны бы приносить по своему географическому положению, и составляют предмет немаловажных для неё забот и даже опасений, вполне основательных. Чтобы извлечь пользу и, по возможности, устранить опасности, по крайнему нашему разумению, представляется необходимым:

1) Как можно скорее колонизировать земли, лежащие восточнее Усури и впадения в нее Сунгачи и притом непременно русскими людьми. Недостатка в переселенцах быть не может, потому что в европейской России есть губернии, где народ бедствует от недостатка свободных земель. Разумеется при этом, что поселенцы должны быть, по возможности, освобождены от чиновничьей опеки, и что им нужно открыть кредит для расходов по совершению переезда (всего лучше морем из Одессы) и для устройства себе на новых местах, по их выбору, с указанием лишь в общих чертах округов, где они должны поселиться. Так называемый, «добровольный флот» может оказать тут России существенную услугу.

2) Для успеха экономического и вообще гражданского развития края, уничтожить казачье управление и самые казачьи войска на Амуре и Усури.

3) Не предоставлять в новом крае никому монополий, подобных той, которую мы видели на Сахалине, где каменноугольные копи отданы в эксплоатацию монополисту.

4) Перевести значительную часть, примерно треть, бесполезно гниющего в Балтийском море военного флота в Тихий Океан для охраны наших прибрежий от нападений с моря.

5) В случае отказа китайцев ратификовать договор о Кульдже, заключенный их уполномоченным Чун-Хоу в 1879 году, предложить им новую сделку, основанную на восстановлении границы между западным концом озера Зайсана и Мусартским проходом в том виде, как она была до 1864 года, т. е. на уступке им не только Кульджи, но и Зайсанского приставства в замен увеличения наших владений в южно-усурийском крае до Мурени и до водораздела, отделяющего бассейны Ханкая и Суйфуна от водоема Хурхи (Мудан-Узана).

Это последнее предложение, очевидно, находится в связи с пограничным вопросом в Джунгарии, а потому мы и перейдем теперь к его рассмотрению.

Начало второй половины XIX века застало русско-китайскую границу в северо-западной Монголии и Джунгарии в следующем виде. От Шабин-Дабаса, где начался рубеж, условленный в 1728 году, граница шла извилинами к верховьям Чуи, откуда, по вершинам Алтайских гор, к истокам Нарыма и по этой реке до Иртыша; далее вверх по этой реке, по западному берегу озера Зайсана и по линии китайских караулов, тянувшейся оттуда прямо на ют к Чугучаку. За Чугучаком линия продолжалась почти по меридиану, направляясь к северо-восточному концу хребта Джунгарского Алатау, шла по этому хребту и, после перехода нашего в 1854 году за р. Или, пересекала эту реку против устьев Чарына и тянулась вдоль этой речки до её истока из Небесных гор. Но граница эта не была утверждена никаким трактатом, а потому генерал Игнатьев, заключая пекинский договор, вставил в него условие, что на пространстве от Алтая до Тянь-Шаня государственные рубежи будут определены особыми уполномоченными. Эти уполномоченные и условились, в 1864 году, в Чугучаке, провести новую границу, причем озеро Зайсан, за исключением крайней восточной его оконечности[5]5
  У которой однакож русскими казаками издавна производилась рыбная ловля, так что собственно одна эта часть Зайсана и была нам нужна.


[Закрыть], отошло все к России, а с ним и зазайсанская степь по Тарбагатайский хребет. Этим способом Россия приобрела около 600 квадратных миль, но большею частью мало куда годных степей. Приобретена была также междугорная долина Бухтармы, к заселению мало годная. На юге же от Чугучака граница хотя и была условлена по линии китайских караулов, но в действительности какими-нибудь знаками не обозначена, так как в 1865 году Джунгария была объята восстанием, и китайцам было не до разграничения. В 1871 году, как известно, мы вынуждены были оружием водворить порядок в Кульджинском округе (900 кв. миль), отпавшем от Китая и имевшем своего султана, на которого опирались беспокойные мусульмане во всех окрестных местностях. Эту завоеванную оружием страну мы, однакож, не присоединили к своим владениям, а только заняли временно, объявив китайцам, что они получат ее, когда водворятся прочно в других притяньшаньских оазисах, лежащих на пути из Кульджи в Пекин. Но с того времени прошло уже около восьми лет, а это условие не исполнено, не смотря на то, что китайцы истребили джунгарских и малобухарских бунтовщиков и стали прочной ногой в Турфане, Урумци, Манасе и других местностях по дороге из Кульджи в Пекин. В прошлом 1879 году особое посольство их, прибывшее в Петербург, успело, наконец, заключить договор о возвращении кульджинского оазиса под власть богдыхана; но как при этом с нашей стороны были выговорены условия, на которые пекинское правительство, по-видимому, не желает согласиться, то обмена ратификаций договора, а, следовательно, и его исполнения доселе не последовало. Наши замечания по этому поводу мы уже сделали выше и повторим еще раз: чем от большей части наших приобретений в Джунгарии, сделанных с 1860 года на счет Китая, мы откажемся в пользу этой империи, тем будет лучше, лишь бы в замен этого получить небольшое увеличение территории в южно-усурийском крае. Противного мнения, мы уверены, могут быть только офицеры и чиновники семипалатинской и семиреченской областей, для которых с установлением точной границы от западного конца Зайсана прямо на Хабар-Асу, Чугучак, джунгарский Алатау и Чарын закроется сфера дешевых военных и гражданских подвигов; люди же знакомые с истинным положением вещей во всей русской Азии, конечно, разделят наше мнение, тем более, что на всем протяжении Зайсанского приставства и Кульджинского округа едва ли есть и 35 квадратных миль, годных для водворения земледельческих поселений.

Кроме оффициально присоединенных земель на Бухтарме и около Зайсана и временно занятого Кульджинского округа, мы после 1850 г. завладели, отчасти на счет Китая же, бассейном озера Иссык-Куля и гористою страною на юг от него, в верховьях Сыр-Дарьи, т. е. вообще землями дикоплеменных киргизов. Как ни ничтожно это приобретение в экономическом смысле, но, в виду параллельного ему движения вперед на западе, к стороне Ташкента и Кокана, оно имеет свое значение, которое еще усиливается, если вспомнить, что в соседнем Восточном Туркестане мы имеем самый слабый пункт китайской империи, производя на который давление, легче всего можем понудить китайцев к следованию нашим политическим видам в Азии вообще. Общее протяжение земель, принадлежащих к бассейнам Иссык-Куля и Нарына, составляет до 2500 кв. миль, из которых лишь 30 или 40 годны для оседлого населения. Желать каких-нибудь перемен в очертании этих земель с юга, нет нималейшего основания, и все, чего могут требовать здравая политика, стратегия и экономическая наука в этой стране, есть проведение хорошей торговой дороги от Иссык-Куля в Кашгар, чему уже и положено начало, по крайней мере, между Кутемандами и укр. Нарынским.

Подвигаясь далее к западу от Семиречья, в пределы области Сыр-Дарьинской и всех русских владений южнее её, мы должны заметить, что в начале второй половины нашего века, т. е. едва 30 леть назад, все эти земли не принадлежали России. Правда, в 1847 году было основано близ устьев Сыра укрепление Раимское, но, собственно говоря, власть коканцев на низовьях этой реки была опрокинута лишь в 1853 году, со взятием Акмечети. Итак, все протяжение областей Сыр-Дарьинской и Ферганской, отделов Самаркандского и Амударьинского, в совокупности 19 800 кв. миль, составляет приобретение России в последние тридцать лет. Со включением южной части Семиречья (2500 кв. миль), это почти то же, что уступленные нами Соединенным Штатам северо-американские земли, а по политическому положению даже нечто более важное. Но зато экономическое значение этого приобретения есть не только нуль, но и величина отрицательная. Завоеванная страна приносит нам не доходы, а убытки, и едва-ли будет приносить что-нибудь, пока в состав русских владений не войдет весь Туркестан, т. е. вся арало-каспийская низменность, до подножий Гиндукуша и гор Хоросанских. беспокойное население страны и соседство независимых Бухары, мелких владений по верховьям Окса и обширных туркменских степей служат источником беспрестанных опасений за целость этих новоприобретенных провинций и заставляют держать там много войск, которые поглощают гораздо больше издержек, чем край приносит доходов. Пределы нынешних наших туркестанских владений на юго-востоке и юге просто нерациональны, потому что не совпадают ни с каким естественным рубежом, ни с этнографическими границами. Поэтому и по указанной сейчас политической невыгоде соседства Бухары и Туркмении, мы должны желать, чтобы эти пределы были как можно скорее перенесены на юг к водоразделам, с которых берут начало реки арало-каспийской низменности. Это, конечно, обременит нас еще 11–12 000 кв. милями степей, но за то даст возможность вдоль всей государственной границы Туркестанского края учредить русские оседлости, которыми, как железною цепью, будут замкнуты со всех сторон местности, издавна служившие ареной больших политических неурядиц и обширных народных волнений, отзывавшихся на всех соседних странах. Тогда можно будет уменьшить число войск на новой окраине, а, следовательно, и бюджет расходов её.

Против этого движения вперед, во всяком случае исторически неизбежного, нередко слышалось в 1860-70-х годах, да иногда слышится и теперь, возражение, что оно неполитично, потому что раздражает Англию. Едва ли нужно пояснять, что это возражение высказывается людьми, чуждыми не только патриотизма, но и дальновидности. Их можно бы спросить: от чего же англичане нисколько не заботятся о том, что их движения за Инд в Белуджистан, Авганистан и в Кашмир, могут не нравиться России? От чего эти англичане прямо говорят, что будут защищать Индию от России помощью туркменских шаек, хорошо вооруженных и руководимых искусными офицерами…. да не только говорят, а и действуют соответственно этим словам? Разве русский народ находится в вассальной зависимости от английского, что должен интересам его подчинить свои собственные?

Мы не станем говорить про логическую и нравственную сторону вопроса, а только про политическую. Упомянув сейчас об исторической неизбежности занятия нами всего Туркестана, мы не сказали ничего, что не истекало бы из прежних судеб его. Россия начала свое движение за рр. Урал и Иртыш с небольшим пятьдесят лет назад. Сколько ни было делаемо ею попыток остановиться хоть на какой-нибудь линии, эти попытки оказывались тщетными. Основали мы Кокчетав и Баян-аул, чтобы прикрыть от грабежей номадов наши поселения на Иртыше и на Горькой линии, и потребовалось через несколько лет основать Акмолы, Каркараны, Аягуз, чтобы прикрыть передовую линию новою, еще более выдающеюся вперед. Стали мы прочною ногою в Акмолах и Аягузе, – явилась надобность основать Улутау, Актау, Капал и т. д. Напрасно думали мы в Оренбургском крае не переходить Урала (Яика): в 1845 году пришлось основать укрепления на Иргизе и Тургае, чтобы положить предел волнениям степи, возбужденным мятежным султаном Кенисарою; основав же их, мы вынуждены были через несколько лет перешагнуть на Сыр-Дарью. Другого исхода тут и быть не могло. Занимать постепенно, полосами, все среднеазиятские степи, которые не заняты китайцами – это несчастная доля России, доля, которую она могла бы миновать только тогда, когда те же степи занял бы какой-нибудь другой цивилизованный народ с юга или востока. Но как такого народа нет, то приходится нам, одним нам, тянуть историческое тягло, которого происхождение относится ко временам нашествия Батые, и которого главные фазы суть: поездки русских князей на поклонение в орду, куликовская битва, свержение татарского ига, покорение Казани и Астрахани, переход Ермака за Урал, подданство Аблай-хана, основание русских колоний в степях, покорение Ташкента, поход в Хиву, плен коканского хана и пр. Пусть кто-нибудь из политиков, противящихся поступательному движению России в Средней Азии, докажет, что между этими событиями нет роковой связи, как между частями одной волны, из отливной, обратившейся в приливную. Если же доказать этого нельзя, то, разумеется, нам остается искать всех средств, чтобы движение было как можно менее обременительно для русского народа и поскорее окончилось покоем у прочного берега. Берег этот и виден уже в недальном расстоянии, причем та пристань, которой особенно нужно искать, лежит в верховьях Аму-Дарьи, у подножия Гиндукуша, в Вахане, Бадакшане, Кундузе, Хульме, Балке, Серипуле и Майменэ, населенных таджиками и узбеками и лишь недавно подпавших под власть авган. Только что обнародованные результаты смелого путешествия в эти страны полковника Гродского позволяют думать, что поставление этих местностей в зависимость от России не только не встретит препятствия со стороны местного населения, но даже будет поддержано им, так как узбеки и таджики не любят авганцев и, напротив, хвалят русское господство над их соплеменниками в Туркестане. Движение наше в эти места, часть которых еще недавно принадлежала вассалу России, эмиру бухарскому, не представляет больших трудностей, так как дороги проходят большею частью по странам возделанным, и во всяком случае оно несравненно легче, чем напр. экспедиция в Мерв, о которой теперь говорят некоторые журналы и которая, в действительности, представляется почти неимеющею смысла и может представить не мало трудностей. Мервский оазис не замыкает арало-каспийской низменности с юга и должен, по всей вероятности, стать внутренним владением России, а не пограничным, подобно тому, как станет внутренним же владением Хива. Его, поэтому, гораздо лучше обойти с юга, по балхо-гератской дороге, чем аттаковывать с севера, где он находит защиту в страшных пустынях, тянущихся между Мервью и Чарджуем.