Текст книги "Путешествие в чудетство. Книга о детях, детской поэзии и детских поэтах"

Рифма

В апреле девяностого Берестов был у нас – сидели и складывали рукопись Мориса Карема: после первого нашего совместного каремовского опыта (книжка «Песенка волынки» вышла в 1986 году) мы замахнулись было на толстую книгу переводов из Карема. Потом оказалось, что времена пошли не те, и книжка не состоялась. Но тогда мы ещё были полны энтузиазма. Валентин Дмитриевич много говорил о точности каремовской рифмы:

– Рифма – ключик к мысли. Например: «К чему стремиться к истинам, коль нету в них корысти нам?».

Что ещё говорил Берестов

Берестов говорил про себя: «ископаемый прадед» (потому что писал в археологических партиях песенки).

О народной песне: «Каждая народная песня касается всех и каждого – и малый, и старый найдёт в ней всё, что ему надо. Не в этом ли суть поэзии?»

«Стихи для детей – это лирика индивидуальной судьбы».

И ещё: «Я пережил период застоя, потому что попал во время этой грозы под грибок детской поэзии».

Ещё Берестов

«По большому счёту читатель поэзии – поэт. Я не разделяю на отдельные группы тех, кто пишет стихи, и тех, кто умеет их прочесть».

Из письма

«Наше дело – высокая степень порядка и близости к самой природе поэзии, мнемонической, побуждающей малых детей к пляске и мечте, а взрослых – тоже к чему-то хорошему. Необыкновенно важен звук в поэзии, легко и весело берущий за душу и внушающий надежду ‹…› “Голубчик, берегите вашу звонкость!” – это сказал Маршак в 1964 году». (10 июня 1983 года)

Вакансия

В день смерти Берестова я вспомнил, что четверть века назад, когда мы познакомились, В. Д. вроде бы в шутку сказал: «Сегодня вакансия детского поэта пустует». Это было вовсе не так.

Вакансия детского поэта опустела сегодня.

Что сказал карандаш…
Сергей Погореловский

Среди старых, ещё ленинградских, поэтов, чьи имена непосредственно связаны с именем Маршака, прежде всего вспоминается Сергей Васильевич Погореловский (1910–1995). Стихи, которые приходят на память, написаны давным-давно, лет сорок назад, а то и все пятьдесят: Сергей Погореловский не только прожил большую и плодотворную жизнь (он автор свыше семидесяти сборников стихов для детей, многих поэтических переводов, песен и даже либретто трёх детских опер), – самое интересное, что по его стихам можно буквально изучать историю нашей страны. Начиная с 30-х годов, когда стали появляться его детские стихи, поэт, чутко улавливавший веяния времени, в каждый свой сборник старался привнести приметы и детали всего, что его окружало.

Недавно дочь поэта, Татьяна Сергеевна, подарила мне оставшиеся в архиве отца дубликаты его старых книжек. Многие стихи, напечатанные в них, кажутся сегодня немного наивными и восторженными. Но сколько же в них, в этих книжках, неподдельного аромата времени, той задушевности и простоты, которыми отличались стихи верных учеников маршаковской школы!

 
От станции Кушетка
До станции Комод
Вожу я матерьялы –
Там строится завод.
 
 
От станции Окошко
До станции Кровать
Вожу я пассажиров
На дачу – отдыхать.
 
 
Слоны берут билеты,
И гусь берёт, и кот,
А заяц едет зайцем –
Билета не берёт!
 

Конечно, были у Погореловского стихи про Первомай и урожай, про столицу нашей родины и про саму эту родину – необъятную, могучую, богатую, щедрую… И всё-таки Сергей Васильевич, как правило, умудрялся обходиться без советских штампов и даже в своих гражданских стихах – было немало и таких! – находить человеческие слова для простых человеческих чувств.

В 1933 году он написал стихотворение «Подшефник», с которого, собственно, и началась его поэтическая судьба. Кто из маленьких читателей поймёт сегодня это слово – «подшефник»? А тогда оно было у всех на устах – и сельские дети нередко брали на себя взрослые обязательства вырастить очередного коня для какого-нибудь романтического бойца Красной Армии… Время очень скоро показало, что не коней надо было растить а, по крайней мере, производить танки. Но как бы ни было нынче горько наше знание про те времена, нас по-прежнему не оставит равнодушными упругий и радостный ритм стихотворения Сергея Погореловского:

 
Молодой отвагой хвастай,
доброй силой озорной,
мой прекрасный,
мой гривастый,
мой подшефник вороной!
 

В лучших своих стихах – а это, в основном, стихи для самых маленьких читателей – Сергей Васильевич умел с помощью двух-трёх тонко найденных деталей буквально в нескольких строчках нарисовать образ, близкий и понятный ребёнку. Да ещё так, что этот образ становился крохотной притчей, иносказанием, воспитывавшим душу. Как, например, в стихотворении «Что сказал карандаш»:

 
– Карандашик, ты грустишь?
Был большой, а стал малыш?! –
Но зато художник мой
был малыш, а стал большой!
 

А вот стихотворение «Жалоба калитки» – тоже всего четыре строчки, но это и скороговорка, и звукоподражание и, опять же, настоящая «воспитательная» история:

 
Тебе прилежно я служу,
железом, жалуясь, визжу:
уж ты, пожалуйста, уважь –
жирком заржавленную смажь!
 

Погореловский умел и любил воспитывать. Он делал это кратко и талантливо:

 
Огород полоть наскучило,
задремал в тени лентяй.
Развело руками чучело
и сказало:
«Ай-я-яй!»
 

Право слово, иногда так хочется почитать уже давние детские стихи – и если наша взрослая нежность к ним передастся и ребёнку, то что может быть лучше?

Сергей Васильевич Погореловский долгие годы вёл в журнале «Нева» популярный малышовый отдел. Сегодня смотришь на эти странички с радостным удивлением: было же время, когда и толстому взрослому журналу удавалось уделять место для семейного чтения! В те же годы Погореловский неоднократно бывал руководителем семинаров на конференциях молодых писателей. Так что буквально через его руки прошли многие страницы современной детской литературы, а через его сердце – судьбы сегодняшних детских писателей.

Характерные эпизоды вспоминает о Погореловском мой друг, поэт Марк Вейцман, – мы с ним почти в одно и то же время «прошли через руки» Сергея Васильевича:

«В конце 70-х послал я в детскую рубрику “Невы” подборку стихотворений. Вскорости получил письмо, подписанное Сергеем Васильевичем Погореловским, настолько тёплое и доброжелательное, что я, не избалованный приязнью редакторов, признаться, опешил. Погореловский отобрал стихи для публикации и приглашал к постоянному сотрудничеству.

Разумеется, я был знаком с Погореловским-поэтом, его книги имелись на книжных полках моих сыновей. Погореловский-редактор был деликатен, ненавязчив, убедителен в аргументах. В спорных ситуациях я неоднократно убеждался, что в большинстве случаев он бывает прав, и его требовательность служит на пользу делу. ‹…›

Наша переписка продолжалась более пятнадцати лет и отнюдь не исчерпывалась литературной тематикой. То есть, была деловой лишь в малой степени. Он писал, например, о своём ощущении природы: “Лечусь… лесом, раздольем лугов, вечной красотой природы и жизни её детей – животных и птиц, всего ползающего и летающего. Но на фоне этой здоровой естественной жизни ещё омерзительнее выглядит то, что происходит в мире людей, «высших» существ…”. ‹…›

В Москве и Киеве у меня одна за другой выходили книги, тем не менее в приёме в Союз писателей мне постоянно отказывали. С железным постоянством на заседаниях президиума СП Украины всё решал один голос. Сергей Васильевич был уверен: причина этому – антисемитизм. “Не огорчайтесь особенно, – писал он, – мы все презираем этих «памятников», позорящих и русский, и украинский народы”.

Но словами не ограничился, и Первому секретарю СП УССР было отправлено письмо, начинавшееся словами: “Мы, группа ленинградских детских писателей…”. Текст послания, естественно, принадлежал Погореловскому, но под ним значился с десяток подписей весьма известных и уважаемых людей. В первой части письма Сергей Васильевич, как мог, расхваливал мои скромные достижения, а концовка была такой: “Поэтому с большим недоумением мы узнали, что Вейцману третий раз отказано в приёме в СП. Просим считать это письмо нашей коллективной рекомендацией – в дополнение к тем, что уже есть в приёмном деле Вейцмана”.

Через пару месяцев я стал членом СП СССР…».[57]57
  Вейцман М. Сергей Васильевич // «Всем улыбка и привет…» Из литературного наследия С. В. Погореловского. Воспоминания о поэте. СПб. – Пушкин, 2006. С. 170–173.


[Закрыть]

У Погореловского были свои, особые рецепты поэтического воспитания:

 
Рифму звонкую найти бы!
Оперить свою строку!
Петушок помог, спасибо, –
подсказал:
«Кукареку!»
 
 
Грач похлопал,
как в ладоши,
Мне крылами… Почему?
Вышел стих,
видать, хорошим
и понравился ему.
 

Единение со всем живым миром, несущим добро и справедливость, – вот классическая мечта детского писателя. Сергей Васильевич Погореловский неуклонно к ней приближался. А старые, потрёпанные, зачитанные его книжки это просто подтверждают.

Взялись за руки друзья
Александр Шибаев

А вот ещё один поэт маршаковской школы, о котором хочется говорить особенно внимательно и подробно.

Александр Александрович Шибаев (1923–1979) не вошёл, как ещё недавно говорили, «в обойму», в первый ряд послевоенной детской поэзии. Ленинградец, а не москвич, человек скромный, домашний, а не публичный, – он и не претендовал на роль литературной звезды, а уж тем более литературного начальника, перед которым открылись бы двери центральных издательств.

Полтора десятка тоненьких книжек для детей, вышедших при его жизни; итоговая, как оказалось, книга «Взялись за руки друзья» (1977) и уже появившаяся посмертно ещё одна большая книга «Язык родной, дружи со мной» (1981), которую он дописывал на больничной койке, – вот, собственно, и всё его литературное наследие. «Было в его характере что-то от русского мастерового старой закваски, – вспоминал писатель Александр Крестинский, – недаром он так любил всякую столярную и слесарную работу. Он разрабатывал свою поэтическую делянку не спеша, и когда тоненькие его книжечки, любовно и талантливо оформленные Вадимом Гусевым, вдруг буквально «взялись за руки» и составили весёлый и умный хоровод под одной обложкой – вот тогда-то все увидели и осознали, какой труд стоит за этим изданием и какое мастерство наработал автор за протекшие годы…».[58]58
  Крестинский А. Перечитывая старые письма… / О литературе для детей. Вып. 32. Л., 1989. С. 118–119.


[Закрыть]

За годы, протекшие со дня преждевременной смерти Александра Шибаева, его стихи, по большому счёту, так и не стали достоянием широкой детской аудитории, хотя некоторые из них и входят в разного рода хрестоматии. Переиздаются они нечасто, но каждому профессионалу – особенно воспитателям, учителям языка и литературы, знакомым с его творчеством, ясно: поэзия Шибаева – значительное художественное явление, связанное с непосредственной педагогической практикой, поскольку занятия с детьми невозможны без игры с языком и в язык.

Во второй половине 60-х, в 70-е годы, когда наша поэзия для маленьких нередко ограничивалась описанием детского и семейного быта, Шибаев обратился к основам культуры – к языку как таковому, его законам, его богатству. Он опоэтизировал школьную грамматику и для каждого урока нашёл точный, познавательный, занятный ход, открывая в стихах и волшебство речи, и одновременно методику обучения. Загадки, скороговорки, перевёртыши, небольшие сюжетные истории про звуки, буквы, слова и знаки препинания – Шибаев пошёл в этой игре дальше многих: возможно, впервые в поле зрения детского поэта попала столь обширная область практического языка:

 
– Читаешь?..
– Читаю.
Не шибко пока…
– А ну-ка, прочти это слово.
– Сейчас прочитаю.
ТЫ-Ё-ЛЫ-КЫ-А.
– И что получилось?
– КОРОВА!
 

Уже одно перечисление некоторых разделов в книге «Взялись за руки друзья» представляет суть и разнообразие шибаевских тем и сюжетов: «Буква заблудилась», «Волшебные слова», «Удивительные названия», «Прислушайся к слову», «Стихи играют в прятки», «Точка, точка, запятая…» Причём за «невинными» названиями подчас скрываются тонкие находки, по-моему, ни разу до Шибаева не становившиеся предметом такой последовательной игры.

Кому в детстве не приходилось, быстро повторяя какое-либо особое слово, «вылущивать» из его звуков другое, схожее с ним по звучанию? Шибаев доводит эту игру до поэтического совершенства, подталкивая читателя на поиск таких «двойных» слов, раскрывая их внутренние связи:

 
– Зверёк, зверёк, куда бежишь?
Как звать тебя, малышка? –
Бегу в камыш-камыш-камыш,
Я – мышка-мышка-мышка.
 

Или:

 
Говорит Ивану Ганка:
– Глянь-ка: банка-банка-банка! –
Где кабан-кабан-кабан? –
Удивляется Иван.
 

На эвфонической стороне языка Шибаев особенно заострял внимание. Это и понятно: со звука начинается постижение речи, один-единственный звук, одна буква часто становятся главным различием совершенно чуждых друг другу слов. Поэт подчёркивает это различие весело и остроумно:

 
Букву «Д» на дне пруда
Отыскали раки.
С той поры у них беда:
То и дело Драки.
 

Переходя от звука к слову, Шибаев и здесь демонстрирует меткость глаза и остроту слуха. То он заставляет прислушаться к самим словам, в их звучании обнажая смысл:

 
О твёрдом камне говорит
И слово твёрдое ГРАНИТ.
А для вещей, что мягче всех,
Слова – помягче: ПУХ, МОХ, МЕХ.
 

То, отталкиваясь от смысла – через звук, – показывает удивительную многогранность родной речи:

 
Я шёл по лужайке.
Гляжу – АДМИРАЛ…
Я тихо подкрался к нему
И – поймал!
Поймал!
Наконец-то поймал адмирала!..
Богатой
Коллекция бабочек
Стала!
 

Слова-близнецы и знаки препинания, слоги и предлоги, правила чтения и навыки культурной речи – всё становится объектом внимания. И в стихах, посвящённых более сложным законам языка, Шибаев всегда ищет способ растормошить ученика своей поэтической школы, заставить его правильно ответить на вопрос, а то и выставить самому себе заслуженную отметку:

 
Мы изучаем перенос.
Вот как слова я перенёс.
«Едва» я перенес «е-два»
И получил за это «два».
«Укол» я перенёс «у-кол»
И получил за это «кол».
«Опять» я перенёс «о-пять».
Теперь, надеюсь, будет «пять»?!
 

Эти строки хороши тем, что играют в рифменное ожидание: прочитав слово, читатель уже догадывается, какую оценку заслужил герой, и, смеясь, может легко восстановить правильное написание при переносе. Подобным объектом иронического недоумения, а то и откровенной насмешки становятся и школьные орфографические ошибки. Вот, например, в какую переделку попал учитель Лев Кузьмич, проверяющий дома тетради своих учеников:

 
Он долго думал, например,
Раскрыв тетрадку Тани,
Что это значит: «Пионер
Играет на баране?..»
Ах, неужели гвозди
Вбивают… молоком?!
(Написано у Кости
О чуде о таком).
А кто-то тяпкой вытер стол!
(Ах, неужели тяпкой?)
А кто-то каской красит пол!
(Напрасно. Лучше – шапкой).
А кто-то пишет: «Наш каток –
Такой хороший, гадкий…»
– Ай-яй! – промолвил педагог
И отложил тетрадки…
И лоб пощупал он тайком,
И поспешил к дивану.
И слышит: кто-то молоком
Колотит по барану!
 

Такой гротеск не просто смешон – это юмор с двойным дном: за шуткой всегда скрывается познавательность. Безусловной педагогической заслугой Шибаева можно назвать его постоянное стремление разрушить тривиальность – в отношении к слову, к языку, да и в самом детском сознании.

Есть примеры, подтверждающие его правоту с иных позиций. Известно, что у людей, обладающих необычной, феноменальной памятью, существует своя методика запоминания, своя система мнемотехники. Помню, я однажды прочитал о феномене Самвеле Гарибяне. По его словам, суть его системы запоминания слов кроется в абсурде, игре воображения: «К примеру, надо запомнить слова “паркет”, “пингвин”, “таблетка”, “рация”… Вы сочиняете сюжет, в котором последовательно играет каждое из предложенных слов. Допустим, “по паркету гуляет пингвин…” Не впечатляет – обычно. А если так: “паркет натёрли пингвином, затем дали ему таблетку, посадили за рацию…” Абсурд? Да. А слова уже впечатались в память. Необычное всегда запоминается лучше, развивает фантазию, избавляет от стереотипов мышления любого человека…»[59]59
  Арсеньев В. Найти ключ к памяти. Известия, 1988. 3 января.


[Закрыть]. Слова Гарибяна заставляют вспомнить об ответе Хармса на вопрос, каков номер его телефона: «Его легко запомнить: 32–15, – отвечал Хармс. – Тридцать два зуба и пятнадцать пальцев».

Говоря о развитии памяти, С. Гарибян невольно затронул одну из главных проблем поэзии для детей – создание такого образа, придумывание такого поэтического хода, которые бы уже с детства и развивали выдумку, и избавляли от трафаретности мышления. Думаю, что одним из тех, кто открыл перед юным читателем двери в мир «языковой» фантазии и был поэт Александр Шибаев.

Можно с уверенностью сказать: никто из наших поэтов прежде не писал о родном языке так, как это сделал Александр Александрович. Хотя, конечно, его стихи стали прямым развитием уже существовавшей и довольно мощной традиции детской поэзии, идущей от словесной игры. Перечитывая Шибаева, видишь, на что поэт ориентировался: прежде всего, это школа Маршака и творчество её создателя.

Влияние Маршака иногда сказывается напрямую, – допустим, в ритмических реминисценциях:

 
Воробьи повадились
В огород.
Ну-ка пусть их пугало
Отпугнёт…
 

В этих строчках Шибаева так и «прощупывается» характерный ритм маршаковского стихотворения «Кот и лодыри», который ни с чем не спутаешь. Нередки образцы и более скрытого, косвенного влияния. Б. Бегак в книге «Дети смеются», опубликованной в 1971 году, приводит небольшой эпизод из работы Маршака над стихотворением «Про художников и художниц»:

 
«…Стыд и позор Иванову Василию,
он нацарапал на парте фамилию,
Чтобы ребята на будущий год
Знали, что в классе сидел…
 

Большой поэт критически отнёсся к собственному тексту, – пишет Бегак. – “Идиот” из стихов был выброшен, а Иванов заменён красноречивым Пустяковым:

 
…Чтобы ребята во веки веков
Знали, что в классе сидел Пустяков».[60]60
  Бегак Б. Дети смеются. М., 1971. С. 99.


[Закрыть]
 

Психология творчества – вещь потайная, трудно утверждать что-либо наверняка, но в этой работе мне видятся ходы, которые впоследствии нашёл или подхватил Шибаев, когда придумывал, например, загадки, где до рифмующего слова-отгадки надо добираться, преодолевая эвфонический «обман»:

 
За окном шумит буран,
за стеной поет ба…
 

(баян)

Или:

 
Я осла узнаю сам
по его большим у…
 

(ушам)

Эта последняя загадка напрямую отсылает к другому двустишию Маршака из азбуки «Про всё на свете»: «Ослик был сегодня зол – / Он узнал, что он осёл», которое в практике поэтического воспитания тоже может быть разыграно как загадка – с недоговоренным для маленького слушателя последним словом.

Кстати, ещё один тип загадок Шибаева – более описательный и распространённый – тоже восходит к вполне реальной традиции:

Кто кусается?

 
– Сердит!.. – закрыв лицо рукой.
Сказал прохожий глухо. –
Ударил как!.. – ворчал второй,
Поглаживая ухо.
Шла мимо бабушка с клюкой.
В платок упрятав нос.
Она сказала: – Ишь, какой.
Кусается, как пёс… –
И я скорей лицо прикрыл
Воротником пальто:
В тот день и впрямь сердитый был…
Вы догадались – кто?
 

Эта загадка вызывает в памяти «странные дощечки» и «непонятные крючки» Д. Хармса – не столько, естественно, своим «зимним» характером, сколько приёмом изображения: свойства отгадки описываются в стихе, сквозь косвенные улики «брезжит» ответ. Однако и здесь у Шибаева – своя манера: отгадку надо искать в синонимическом ряду примет, она зашифрована не в картинках (Хармс замечательно их «рисовал» стихами), а в самом языке.

Воздав дань традиции, Шибаев работал рука об руку с поэтами-современниками, иногда исследуя вместе с ними конкретный словесно-поэтический ход.

Вспомним стихотворение Бориса Заходера «Никто»: маленький проказник на все упрёки и вопросы родителей «Кто это сделал?» бесстрастно отвечает: «Никто!». Само собой, дело кончается плачевно:

 
НИКТО сегодня не пойдёт
Ни в гости, ни в кино!
 

Это – типичная «мораль» Заходера, которая подаётся в системе игры, определённой самим автором.

В стихах другого поэта, Генриха Сапгира, «Не знаю кто» и «Кто-то и фото» анонимные герои Кто и Кто-то выступают почти в одной обнажённой «грамматической» функции. В первом стихотворении Кто неизвестно с Кем идёт непонятно Зачем, встречает Кого-то, просит Что-то и так далее. Во втором – Кто-то никак не может сфотографироваться без Кого-то, этих «кого-то» становится множество, на чём и строится сюжет. Здесь тоже типичная для автора игра с отвлечёнными понятиями – в данном случае с персонифицированными частями речи.

Схожим путём идёт и Александр Шибаев. В сказке «Тот, который…» он словно табуирует названия разных животных, не называет их впрямую, а герой-щенок просто выступает под именем Тоткоторый. Оригинальность и узнаваемость Шибаева проявляется в том, что в отличие и от Заходера, и от Сапгира он создаёт именно стихотворение-загадку, разгадывая которую читателю приходится преодолевать весёлые метонимические преграды.

А вот стихотворение «Загадочная история»: здесь в роли «героя» выступает неопределённое местоимение «какой-то», за которым, однако, уже не скрываются таинственные явления, все приметы и персонажи понятны:

 
– Шёл, шёл – и устал, и присел на пенёк.
Присел и увидел какой-то цветок.
Порхала какая-то бабочка. Села.
Какое-то дерево рядом шумело.
На нём я увидел какую-то птаху.
Какой-то червяк мне заполз под рубаху.
Какой-то зверёк пробежал по дорожке.
Ужасно кусались какие-то мошки.
В траве копошился какой-то жучишка…
 
 
Рассказывал это какой-то мальчишка.
Мальчишка. Какой-то.
Но я про него
Не знаю и знать не хочу ничего!
 

Моральные поучения, как правило, не свойственны Шибаеву, они если и появляются в его стихах, то показывают прежде всего широкие возможности языка как средства общения: в определённой ситуации даже незамысловатое слово «какой-то» может приобрести новый смысл – стать символом равнодушия.

Не менее любопытно ещё одно свойство шибаевской поэтики – его пристрастие к путанице, к перевёртышу. Этой поэтической формой, идущей от фольклора, пользовались самые разные авторы. Тем интереснее и плодотворнее выглядит каждое новое решение.

Классика жанра – «Путаница» Чуковского и «Иван Топорышкин» Хармса, сказка и скороговорка. Чуковский первым обратил внимание на то, что отступление от нормы, нарушение привычных представлений и понятий неминуемо вызывает смех, посредством которого только укрепляются представления ребёнка о жизни. «Путаница» – типичнейший пример «перевёрнутого» мира. Слушатель и читатель легко, как из кубиков, создают из выдумок Чуковского мир правильный, воспитываются на этом «переделывании», усваивая и нормы поведения, и чувство реальности. То же самое, но уже на более углублённом, языковом уровне происходит и со стихами Хармса. При этом Хармс никогда не поучает: он показывает абсурд как таковой, позволяя читателю самому в силу своих возможностей разбираться и «выправлять» смешной гротескный образ.

На память приходит немало последовательных сторонников этой традиции – от младшего современника Хармса и его соратника по работе в «Чиже» и «Еже» Юрия Владимирова до Эдуарда Успенского и Андрея Усачёва, с их известными перевёртышами и «комедиями положений».

А вот, например, «Повар» Олега Григорьева:

 
Повар готовил обед,
А тут отключили свет.
Повар леща берёт
И опускает в компот.
 
 
Бросает в котёл поленья,
В печку кладёт варенье,
Мешает суп кочерёжкой,
Угли бьёт поварёшкой,
 
 
Сахар сыплет в бульон,
И очень доволен он.
То-то был винегрет,
Когда починили свет!
 

О. Григорьеву было свойственно создавать в стихах статические образы – когда абсурдные понятия, словечки, комические ситуации смешивались вот в такой «винегрет» и от этого становились ещё более нелепыми и смешными.

Совсем рядом, параллельно со стихами Григорьева, строится перепутанный мир Шибаева. Даже тема родственна. Однако вместо замершей картины, которую, смеясь, можно долго рассматривать, здесь мы находим чисто шибаевский выход: смешна не столько ситуация, сколько её языковое, словесное разрешение.

 
На плите обед доваривается,
Тётя с нами договаривается:
 
 
– Значит, так: промыть лапшу
Я вас, дети, попрошу.
Покрошите в суп картошку
И – варите понемножку,
Эту рыбу дайте киске…
 

И так далее… Теперь ребята рапортуют:

 
– Значит, так: лапшу – промыли,
В суп очистки покрошили
И – варили понемножку,
В сахар всыпали картошку,
Кости бросили в компот,
Рыбу – в мусоропровод.
– А куда несёте киску?
– Вон туда, в собачью миску…
– Моё сердце раз-ры-ва-ри-ва-ет-ся!..
– Это тётя заговаривается.
 

Типичная шибаевская находка: слова контаминируются, обрастают дополнительным смыслом, звук становится носителем обогащённой информации. Именно на этом строятся многие уроки языка Шибаева, его учебно-познавательные штудии, его поэтическая азбука, грамматика – та игра в язык, о которой писал иллюстратор шибаевских книг художник Вадим Гусев:

«Мне было очень интересно играть в язык, в такую большую, очень сложную игру, в которой столько нужно думать!

В эту игру играют знаками: знаками препинания, буквами, словами, которые складывают буквы, – всё это – знаки.

У них предназначение – обозначать значение.

Это и есть самое интересное – обозначать. Для того и надо думать. Думать всегда интересно, а когда придумаешь, выдумаешь, додумаешься – весело!

Во всякую игру играют по правилам. Правила надо знать. Кто не знает даже простых правил – над тем смеются. “Он (она, они) – смешной! (Смешная, смешные). Нам весело – мы-то знаем, как правильно! Стихи Шибаева смеются с нами”».[61]61
  Гусев В. Как выросла эта книга? // Шибаев А. Язык родной, дружи со мной. Л., 1981. С. 94.


[Закрыть]

Сегодня без стихов Александра Александровича Шибаева немыслима ни поэтическая педагогика, ни традиция русского детского стиха XX века. Вспомним разнообразные азбуки С. Маршака, его «Знаки препинания», «Живые буквы»; вспомним родственное шибаевским стихотворение Б. Заходера «Кит и кот», в котором замена одной буквы на другую становится истоком сюжета, вспомним его же «Букву Я» и «Песенку-азбуку»; в очередной раз вспомним стихи Г. Сапгира и О. Григорьева – опять называю их имена, поскольку эти поэты особенно близки Шибаеву поисками «внутри» языка. А ведь в 70-е годы – время основных удач А. Шибаева – выходили и другие близкие ему книги: например, загадки, написанные акростихом и собранные в книжке Я. Сатуновского «Где загадка, там отгадка», или целая антология поэтических каламбуров в книге Я. Козловского «Весёлые приключения не только для развлечения».

В этом ряду место Шибаева весомо и оригинально: сделав язык главным персонажем стихов, он показал, что игра – когда она существует не ради незамысловатой забавы, а ради учения и постижения культуры – в высшей степени необходима детской поэзии.

Когда-то обэриуты приглашали взглянуть на предмет «голыми глазами». Об Александре Александровиче Шибаеве можно сказать, что он услышал слово-предмет «голыми ушами», – и этот обострённый слух передаётся внимательному слушателю и читателю его весёлых и познавательных стихов.