Текст книги "Джим Моррисон после смерти"

– И откуда ты все это знаешь?

– Это что, вежливый способ спросить, казнили меня самого или нет?

Джим твёрдо выдержал его взгляд.

– Что-то типа того.

– Ответ будет: нет. Меня не казнили на электрическом стуле, или в газовой камере, или посредством смертельной инъекции. В меня не палила из ружей расстрельная команда в Юте, и мне не отрубали голову на французской гильотине. Меня, блядь, коп застрелил. Мудила. Героем себя возомнил, свиномордия жирная. Думал, он Элдриджа Кливера ловит, что ли. Десятое ноября, 1972-го. Барстоу, штат Калифорния. В девять семнадцать вечера. Я тогда из Лос-Анджелеса смывался.

– Тоже, наверное, не шибко приятно?

– Уж надо думать, дружище. Я когда из Спирали выбрался, злой был, как чёрт. Но потом, когда начал въезжать, что к чему, я подумал, что мне скорее всего повезло.

– В смысле?

– В смысле, ещё неизвестно, как бы там всё сложилось.

Я мог бы таки доиграться до смертного приговора. Или умер бы, скажем, от рака, причём умирал бы долго и мучительно. Но я умер быстро и почти безболезненно. И вот за это я искренне благодарен судьбе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Если тебе суждено быть убитым, то пусть это будет быстро и яростно.

Косяк уже почти иссяк; Саладин сбросил дымящийся уголёк ногтем большого пальца и съел остатки травы.

– Может, поэтому Док разрешает им здесь поселиться. Там, в той жизни, он был не из тех, кто действует быстро и яростно. Он тоже мурыжил людей, заставлял их чувствовать себя полным дерьмом. А потом умер нелёгкой смертью. Быстро и яростно – это единственный путь.

Джим кивнул:

– Понимаю.

– Как Ли Освальд[15]15
  Освальд Ли Харви (1939-1963), предполагаемый убийца президента Дж.Ф. Кеннеди. Был арестован через несколько часов после гибели Дж.Ф. Кеннеди по подозрению в убийстве полицейского, на следующий день был обвинён в совершении покушения на президента. Спустя несколько дней был убит Джеком Руби.


[Закрыть]. Так лучше всего. Заходишь в гараж. Ни о чём другом думать не можешь, только, блядь, как бы смыться отсюда подальше, пока снова за жопу не взяли, и вдруг – БАБАХ! Джек Руби при шляпе и всё такое, и ты отправляешься в мир иной, даже не успевая сообразить, что случилось. И не сидишь в камере смертников, и не ждёшь десять лет исполнения приговора. И не терзаешься всякими мыслями.

После этой тирады Джим слегка онемел. Сказать действительно было нечего, и пару минут они с Саладином просто сидели-молчали, а потом тот снова заговорил:

– Он тоже тут обретался какое-то время.

– Кто?

– Ли Освальд.

– Да ну тебя.

– Честное слово. Бродячая душа, проходящая мимо. Он называл себя Харви Хайделлом, а с виду был – вылитый Лев Троцкий, но почти все знали, кто это. А кто не знал, так узнал очень быстро.

– Лев Троцкий? Нет, ты точно прикалываешься.

Саладин, похоже, рассердился.

– Лев Троцкий, бля. Командир Красной армии, бля, подвергнут сталинской чистке, убит в 1940-м, в Мехико-Сити. В чём дело, приятель? Думаешь, я не знаю, как выглядит Троцкий? Думаешь, я тупой, или что?

Джим примирительно поднял руку:

– Не психуй, хорошо? Ты меня не так понял. Я просто хотел сказать, что это совсем уж странно, когда человек выбирает для себя внешность Льва Троцкого. В смысле, эти очочки, бородка… волосы дыбом. Мать моя женщина.

Саладин пожал плечами:

– Я так думаю, он и не метил в красавчики. Понимаешь, о чём я? Когда ты – ходячий парадокс с претензией на загадочность, этот имидж надо поддерживать. Времени на красоту просто не остаётся.

После внезапной вспышки Саладина, Джим думал, что он сейчас встанет и уйдёт, но тот остался сидеть на месте. Какое-то время они молчали, а потом Саладин улыбнулся чуть ли не застенчиво:

– Слушай, я…

Джим покачал головой:

– Да ладно, фигня.

Саладин отвернулся и проговорил, глядя на пустыню:

– Наверное, я и вправду никак не избавлюсь от старых комплексов. До сих пор вот психую на… – Он резко умолк и выпрямил спину. – Ой-ой-ой.

Джим встрепенулся:

– В чём дело?

– Ой, бля.

Это второе «ой, бля» было наименее ободряющим из всех «ой, бля», которые Джиму доводилось слышать. Саладин продолжал смотреть на пустыню.

– Похоже, у нас проблемы.

Джим проследил за его взглядом. По пустыне змеился яркий сине-белый свет, то ли низко над землёй, то ли прямо по земле, причём явно – по курсу на город. Джим поглядел на Саладина:

– Что это там?

Саладин будто его и не слышал. Как заворожённый, он смотрел на свет, который, кажется, приближался. Потом тихо выругался себе под нос:

– Ебать-колотить.

Джим уже не на шутку встревожился:

– Что это?

Саладин нахмурился:

– Это может быть всё, что угодно. В пустыне всегда были огни. Это может быть просто случайная протечка. А может быть – и предвестник.

– Предвестник чего?

Саладин нахмурился ещё больше:

– Да хрен его знает. Тем они и опасны, предвестники.

* * *

Твёрдая, каменистая и изначально неровная поверхность Голгофы сейчас была густо усеяна человеческими черепами и костями – они крошились под ногами буквально при каждом шаге. Сэмпл уже начала жалеть, что настояла встретиться с Эйми в этом проклятом месте; её высокие каблуки грозили подломиться в любую минуту. Ей нравилось раздражать сестру, и она специально выбрала наряд, который гарантированно её взбесит: ярко-красный костюм в стиле восьмидесятых, такая ретро «Династия» – короткая, очень узкая юбка и отделанный оборками пиджак с огромными подкладными плечами. Ансамбль завершали красная шляпка-таблетка с вуалькой и уже упомянутые туфли на шпильках – понятно, красные. Эйми на эту встречу оделась во все голубое, чтобы подчеркнуть свою чистоту и невинность этим цветом Девы Марии. Она даже подвесила над головой бледный радужный нимб. Очевидно, что Эйми сейчас находилась в процессе плавного перехода от состояния благоговейной и истовой веры к состоянию независимой божественности. Плюс к тому, будучи более организованной, она прибыла на Голгофу первой, тем самым избавив себя от прискорбной необходимости ковылять по костям к вершине под язвительным взглядом сестрицы. Таким образом, счёт пока был один – ноль в пользу Эйми.

Ещё до полного разделения сестёр как-то само собой подразумевалось, что кошмарный пейзаж Голгофы создала Сэмпл. Она была тёмной половиной. Кто ещё, кроме неё, мог сотворить такую живую картину опустошения, страдания и отчаяния? Сэмпл, однако, всегда это отрицала. Она не помнила, что создавала нечто подобное. Конечно, необходимое зло всегда таилось у неё в душе, но изуверская грубость Голгофы с её многочисленными распятиями и застывшей, обожжённой ветрами землёй – это был просто не её стиль. Голгофа была примитивной, вонючей и грязной, а Сэмпл никогда не позволила бы себе создать что-то столь неприглядное.

Эйми, однако же, удалось убедить её, что она создала это место как бы бессознательно: может, во сне, а может, когда занималась другими делами. Эйми рассудила, что Голгофа – безотчётный продукт испорченности, запрятанной в самых мрачных глубинах больной психики Сэмпл.

И только когда Эйми и Сэмпл окончательно разделились, а Голгофа осталась на месте и даже раздвинула свои границы, Эйми пришлось признать правду. Сэмпл была здесь ни при чём. Голгофа выросла – и продолжала расти – из некоего изъяна, некоего порока в душе самой Эйми. Может быть, Сэмпл и была тёмной половиной, но что-то от тьмы было и в самой Эйми. С точки зрения Сэмпл, здесь было только одно удручающее обстоятельство: если Эйми не такая уж чистая и непорочная, какой ей хочется представляться, то, может, и сама Сэмпл не такая уж и плохая. И когда-нибудь, в необозримом будущем, эта непредвиденная внутренняя добродетель может проявиться и предать её в самый что ни на есть неподходящий момент.

С тех пор как правда вышла наружу, Сэмпл не упускала возможности напомнить сестре, что Голгофа – её рук дело. Именно поэтому Сэмпл и предложила встретиться здесь, но теперь, кажется, вместо того чтобы в очередной раз ткнуть Эйми носом в метафизический прыщ на её чистой душе, она сломает себе ногу или даже обе ноги. Высокий каблук подвернулся на какой-то очередной кости, так что Сэмпл едва не упала. Она всё-таки удержала равновесие, но ей было не слишком приятно, что Эйми всё это видит. Смотрит и улыбается. Да ещё эти её монашки, которых она притащила с собой – хихикают, прикрывшись ладошками, под своими белыми апостольниками.

– Дорогая, ты что, пьяна?

Сэмпл мрачно взглянула на сестру:

– Нет, я не пьяна. Здесь ходить невозможно – все ноги переломаешь. Ты бы распорядилась, чтобы здесь убрали. Или хотя бы тропинки расчистили среди этих костей.

– Может, всё дело в твоей непрактичной обуви?

Монашки опять захихикали, и Сэмпл очень пожалела, что сейчас у неё нет времени сотворить пару десятков татаро-монголов или русских солдат из Второй мировой войны. Уж они бы быстренько разобрались с этими сучками.

– Если ты не собираешься упразднять это проклятое место, то хотя бы поддерживай здесь порядок. А то здесь скоро лавины пойдут из костей. Тут что, по-твоему? Камбоджа Полпота?

Эйми обернулась к одной из монашек:

– Возьми на заметку, милая. Надо привести в порядок Гору Черепов.

Монашка кивнула и достала маленькую записную книжку и серебряный карандаш. Сэмпл слышала, что эти монашки и те девицы в вонючих лохмотьях, с всклокоченными волосами и совершенно безумными глазами – которые толпились у подножий крестов и наблюдали за мучениями распятых с каким-то не то чтобы извращённым, а просто патологическим восторгом, – раньше работали проститутками в одном печально известном эктосекторе, где всем заправляет явно больной на голову дегенерат, бывший дантист и наёмный убийца по имени Джон Холлидей. Впрочем, девицы присоединились к зверинцу Эйми относительно недавно, уже после того, как сестры разделились и разошлись, так что Эйми не могла быть уверенной в достоверности этой истории. Эйми опять повернулась к Сэмпл:

– Может быть, подойдёшь ближе?

Сэмпл покачала головой:

– Мне и здесь хорошо.

Дальнейший поход по иссохшим костям вполне мог бы закончиться новыми унижениями, а то и серьёзной травмой.

Эйми снисходительно улыбнулась:

– Ну, что ты решила? Отыщешь мне моего поэта?

Сэмпл кивнула:

– Да.

Эйми, похоже, удивилась:

– Что? Так вот просто? И никаких условий? Никаких обсуждений и переговоров?

– Я же сказала: я тебе помогу.

Сестры смотрели в глаза друг другу. Сейчас их разделяло футов пятнадцать. Повсюду вокруг возвышались кресты: и пустые, и с распятыми на них людьми, прикрученными верёвками или прибитыми гвоздями. Кресты были словно стволы больных деревьев, потерявших все листья – мёртвый лес под разъярёнными алыми небесами и лиловыми тучами. Поскольку все жертвы на крестах Голгофы были уже мертвы, они не могли умереть совсем, но на каком-то этапе своих крёстных мук – часто по прошествии нескольких дней нестерпимой боли – они просто исчезали. Не в силах больше выносить страдания, они достигали необходимой частоты вибраций и возвращались в Спираль. И что самое странное – у этих людей не было никаких причин для таких нетерпеливых страданий. По идее, они могли бы отбыть ещё до того, как их доставят к кресту или же, на крайняк, когда им в руку или ногу вобьют первый гвоздь. Так что логично было бы предположить, что эти люди на крестах – либо продвинутые мазохисты, либо религиозные фанатики, повёрнутые на искуплении своих грехов, либо клинические идиоты с больной фантазией. Странно ещё и то, что большинство этих распятых были подлинными существами, а не ручными творениями Эйми.

Этих несчастных отбирали из неприкаянных душ, у которых были проблемы с самоопределением и выбором личности для посмертного существования, так что они просто тянулись к уже существующим эктосекторам, в данном случае – к личным Небесам Эйми. Пока что приток этих печальных сущностей не создавал никаких проблем, они без труда ассимилировались среди рукотворных ангелов и херувимов. Жертвы, выбранные для распятия – все мужчины, за редким исключением, – так или иначе согрешили и теперь расплачивались за свои грехи. Сэмпл нисколечко не сомневалась, что этих преступников и еретиков вычисляют бывшие шлюхи, а теперь добродетельные монашки, которые выполняли при Эйми двойную роль: шпионской сети и тайной идеологической полиции. Как говорится, самая рьяная и нетерпимая праведница – это бывшая шлюха, ступившая на путь добродетели. Единственное, что так и осталось для Сэмпл загадкой: откуда берутся все эти кости?

Эйми, стоявшая чуть выше по склону, обращалась к сестре сверху вниз, то есть свысока в прямом и переносном смысле. Причём её высокомерие было, понятное дело, ничем не оправдано.

– И когда ты собираешься выйти на поиски?

– Да, наверное, прямо сейчас.

– Прямо сейчас? – удивилась Эйми.

Сэмпл кивнула:

– А чего ждать?

– Да, действительно. И с чего думаешь начинать?

– Думаю, с Некрополиса.

Эйми нахмурилась:

– С Некрополиса? Думаешь, это удачная мысль?

– Это ближайший к нам крупный город.

– Некрополис – нехорошее место. Там всё пропитано злом. Я слышала, там живёт больше миллиона человек и все подчиняются одному. Он называет себя богом Анубисом, и про него говорят, что он – само воплощение вселенского зла.

Сэмпл улыбнулась нехорошей улыбкой:

– Я вот тоже подумала: местечко как раз для меня.

– В Некрополисе много странного.

Теперь на горе появилась толпа маленьких чёрненьких обезьянок с белыми лысыми мордочками, похожих на сморщенных старичков. Они принялись разбрасывать кости, словно пытаясь воссоздать в миниатюре пролог к «2001: Космическая одиссея» Стенли Кубрика. Но при упоминании слова «Некрополис» они прекратили своё занятие и, кажется, стали прислушиваться к разговору. Сэмпл отметила про себя, что эти зверюги – ещё одно новшество. Раньше их не было. Что, интересно, творится в голове у Эйми? Шарики явно заходят за ролики. Помимо чёрных обезьянок, появились стервятники, кружащие над крестами, словно в ожидании поживы, крысы, что шуровали среди костей, и тощие, желтушного вида псы, роющиеся в иссохших костях в надежде хоть чем-нибудь поживиться.

– И по-твоему, все это нормально?

– Не надо недооценивать Анубиса. Насколько я знаю, он – жестокий правитель, а его город – полицейское государство.

Сэмпл покосилась на шайку монашек, но воздержалась от комментариев насчёт доморощенной тайной полиции самой Эйми.

– Я и сама люблю поиграть во властелина вселенной. Не вижу причин, почему я должна бояться какого-то шакалоголового мёртвого бога из древнеегипетского пантеона. Тем более что бог-то наверняка поддельный.

– Поддельный или нет, но я слышала, он поощряет каннибализм.

Сэмпл пристально посмотрела на Эйми. Чёрные обезьянки продолжали прислушиваться к их разговору.

– Тебя что-то тревожит по поводу моего отъезда? Ты пытаешься меня отговорить?

– Нет, конечно. С чего бы мне вдруг тебя отговаривать? – И снова ответ Эйми прозвучат как-то неискренне.

– Или может, ты думаешь, что если мы отдалимся в пространстве, то могут возникнуть проблемы?

– Бред какой-то.

– Ты думаешь, бред?

– Я вообще об этом не думала.

– Правда?

– Да, правда.

Сэмпл пожала плечами:

– А я вот думала, что это может на нас отразиться.

– Как именно отразиться?

Сэмпл вдруг поняла, что её замечание оказалось более точным, чем она сама предполагала.

– Не знаю. Между нами есть прочная связь, вроде как нить. Если её растянуть в пространстве, она может порваться. И тогда… ну, не знаю… это может нас как-то ослабить.

Эйми, кажется, испугалась.

– Думаешь, так и будет?

– Не знаю. Я просто не исключаю такой возможности.

– Но ты готова рискнуть?

– Тебе же нужен твой поэт?

– Да, но…

– Значит, мне надо ехать. Всё равно это случилось бы, рано или поздно. Мы же не можем прожить всю вечность, связанные невидимой пуповиной.

– Думаю, ты права.

– Тем более если ты собираешься заменить Господа Бога.

Эйми сделала шаг назад и быстро окинула взглядом свою свиту монашек:

– Я не собираюсь заменить Господа Бога. Что ты такое говоришь?!

– Я говорю правду.

– Это же богохульство.

– Но это ещё не значит, что это неправда.

– Но это неправда.

Сэмпл указала на монашек за спиной у Эйми:

– Знаешь что, Эйми, мой тебе добрый совет: ты поосторожнее с этими сучками. Как сказал Уинстон Черчилль о немцах: они либо валяются у тебя в ногах, либо вцепляются тебе в глотку. – Она указала взглядом на ближайший крест. – Тебе лучше не делать неверных движений, сестрица, а то они и тебя приколотят к кресту.

Надо отдать Эйми должное, она очень быстро взяла себя в руки и вновь приняла сахарно-снисходительный тон:

– Это были слова прощания?

– Да, наверное.

– Ты прямо отсюда сорвёшься?

Сэмпл выдавила натянутую улыбку. Ей и самой было немного страшно, но безрассудная сумасбродка у неё внутри ни за что не призналась бы в этом.

– А что? Место не хуже любого другого. В смысле – для переноса. Зачем откладывать?

– Собираешься перенестись прямиком в Некрополис?

– Большой же город. Вряд ли я промахнусь. Вы мне поможете сфокусировать энергию?

Эйми кивнула:

– Конечно.

Сэмпл попросила, чтобы монашки и Эйми встали в кружок, а сама встала в центр, точно напротив Эйми. И тут неожиданно заговорил человек с одного из ближайших крестов. Это был смуглый мужчина, которого прибили к кресту совсем недавно – из ран на руках и ногах ещё текла свежая кровь. Он обратился к Сэмпл:

– Знаешь, она права. В Некрополисе есть каннибалы. Я знаю. Я сам был таким каннибалом. Вот почему я пришёл сюда. Дабы обрести спасение. Это было…

– А ну, замолчи! – Одна из монашек вышла из круга и бросилась к кресту, на котором висел несчастный. – Тебе кто вообще разрешал говорить?! Как ты смел заговорить?! – Она замахнулась тяжёлыми деревянными чётками. К счастью для распятого экс-каннибала, монашка была низкорослой, так что удар пришёлся ему по ногам. Эйми велела ей вернуться в круг и взглянула на Сэмпл:

– Ты готова?

– Готова. – На самом деле Сэмпл было слегка страшновато. Слова распятого встревожили её больше, чем ей хотелось бы показать. Да, у неё было больное воображение, её всегда привлекали пороки и извращения, но она была твёрдо уверена, что это неправильно – когда люди едят людей.

Монашки подняли руки перед собой, направив кончики пальцев на Сэмпл. Энергия потекла из их пальцев, и Сэмпл вобрала её в себя. Вибрация её внешнего тела уже приближалась к частоте переноса. Окружающий мир всколыхнулся и пошёл рябью. Сэмпл в последний раз взглянула на Эйми:

– Я вернусь вместе с твоим поэтом.

Держа в голове образ Некрополиса, Сэмпл Макферсон исчезла с Небес сестры.

* * *

Свет был таким ярким, что Джиму казалось, будто лучи пронзают его насквозь. Воздух гудел и потрескивал. Вдруг запахло озоном. Стены недостроенных зданий в крошечном городе Дока Холлидея задрожали зловещими симпатическими резонансами, и земля затряслась под ногами у Джима. Это было похоже на массированную атаку на все органы чувств. Даже во рту возник странный металлический привкус. Световой вихрь неправильной сферической формы вырвался из пустыни и трижды пронёсся из конца в конец улицы, на высоте около четырёх футов над землёй, до опиумного притона Сунь Ята и обратно. Потом он резко остановился прямо напротив бара, в непосредственной близости от Джима с Саладином, которые вскочили на ноги, а Джим так ещё и мгновенно протрезвел. Как раз в то мгновение, когда свет завис на месте, Долгоиграющий Роберт Мур закончил очередную песню и прекратил играть – Джим решил, что это был дурной знак.

Свет представлял собой единую сущность, и в то же время он складывался из миллиардов искрящихся точек, они подрагивали и кружились в безумном танце, как скопление звёзд в сердцевине бурлящей спиральной галактики. Всё это вместе давало слепящую белизну, в которой на самом деле присутствовали все цвета спектра, просто этого было не видно, потому что смотреть на ослепительное свечение больше доли секунды было никак невозможно. Джим с Саладином стояли, закрывая руками крепко зажмуренные глаза. Джим всё же решился быстренько взглянуть и едва не заработал ожог сетчатки.

Свет оставался на месте не больше минуты, хотя Джиму показалось, что значительно дольше. Он уже начал всерьёз опасаться – хотя и не чувствовал никакого жара, – что его одежда сейчас задымится, а участки открытой кожи просто спекутся в алую корку. Ему казалось, что такой свет мог бы оплавить вселенную и напрочь выпарить из него душу. Но когда Джим уже собрался бежать, страшный свет начал меркнуть. Джим медленно опустил руки и приоткрыл глаза. Первое, что он увидел среди расплывчатых пятен остаточных изображений на обожжённой сетчатке, – три нечёткие, но явно человеческие фигуры в центре блекнущего сияния.

Джим поглядел на Саладина:

– Это ещё что за хрень?

Но Саладин отвернулся, по-прежнему крепко жмурясь:

– Нет!

– Что?

– НЕТ!

Истошный вопль Саладина вогнал Джима в растерянность. Мужик был явно напуган до смерти, что совсем не вязалось с его характером, насколько Джим успел его узнать. Он ещё раз взглянул на свет и на три фигуры. Свет уже не слепил. Сейчас это было лишь зыбкое марево бледных звёзд, и Джим сумел наконец разглядеть фигуры. Какими они были на самом деле. Что немедленно породило вопрос: а что это было на самом деле? Вроде бы люди, но при ближайшем рассмотрении – как бы и не совсем люди, а скорее персонажи из какого-нибудь тропического кошмара. В них всё было неправильно, неестественно. Не считая того, что все трое были под девять футов ростом. Женщина в центре напоминала величественное изваяние из чёрного дерева. Да, у неё была абсолютно чёрная кожа, а её длинное, до полу, одеяние было сшито как будто из застывшего пламени. На голове у неё красовался замысловатый тюрбан из кручёного золота и страусиных перьев.

Справа от чёрной женщины стоял неправдоподобно худой мужчина, прямо ходячий скелет, разве что чуть поупитанней человечка из палочек. Он был во фраке, при бабочке и в высоченном цилиндре, так что вместе с цилиндром его рост приближался к одиннадцати футам. Бледное лицо под цилиндром представляло собой голый череп, отлитый из какого-то девственно-белого материала, похожего на дорогой фарфор самого лучшего качества.

Последний из тройки – тоже мужчина, но уже не такой устрашающе тощий, а вполне даже нормальный, – был наряжён, как на парад в честь Дня независимости, в пышную военную форму, нечто среднее между Германом Герингом и Майклом Джексоном. Основным мотивом его многочисленных знаков различия был зигзаг молнии, похожий на знак на униформе капитана Марвела-младшего или на логотип Элвиса Пресли, который он сам придумал для ТСВ.

Этого третьего можно было бы принять за разряженного клоуна – если не видеть его лица. Потому что в его лице не было ничего от весёлого клоуна, зато было много от Иди Амина. Это было лицо человека, который способен часами беседовать с отрубленными головами своих врагов, – человека, который способен на самую страшную ярость, ярость, переходящую все мыслимые и немыслимые пределы.

Пока Джим гадал, что это за существа и зачем они здесь, он получил неожиданную подсказку. Во всяком случае, что касается первой половины вопроса. Как будто кто-то другой заговорил у него в голове, какое-то завёрнутое воспоминание из смертной жизни: «Чёрная женщина – это Данбала Ля Фламбо, Королева Негасимого Огня. Тощий скелет – это Доктор Пикюр, или Доктор Укол, по-английски. Дух, отвечающий за наркотики и за людей, эти наркотики употребляющих. Вы с ним раньше встречались, хотя ты этого и не помнишь. Тот, который в военной форме, это Барон Тоннер, Барон Гром, воплощение гнева богов. Все трое – боги среднего звена из пантеона Вуду. Они очень старые и очень холодные, и они абсолютно реальны – это не порождение фантазии какого-то очередного затейника с гипертрофированным честолюбием. И ещё они очень опасны, так что послушай доброго совета и не выдрючивайся перед ними».

Как будто услышав мысль Джима, Саладин судорожно схватился за его руку.

– Не смотри на них, парень! Не смотри! – Глаза Саладина были по-прежнему крепко зажмурены, и даже обращаясь к Джиму, он отворачивался в сторону. – Они тебя оседлают и насмерть заездят, они это могут. Они тебя выжмут как тряпку, так что вообще ничего от тебя не останется. Нельзя, чтобы они заметили, что ты на них смотришь. У них – ключи от Большого Замка.

Но предостережение несколько запоздало. Джим уже посмотрел, и те трое заметили, что он на них смотрит. Они повернулись к нему все разом. Свет, из которого они вышли, погас окончательно. От него не осталось уже ни единой искорки. Только фигуры трёх богов мерцали тусклыми переливами, наподобие смутных отблесков рыбьей чешуи. У них из-под ног вырывались короткие вспышки статического электричества, как будто в них сохранились остаточные заряды от того слепящего света.

Саладин упал на колени, бормоча что-то бессвязное. Но самое страшное в этих троих – их глаза. Даже с такого расстояния Джим разглядел их глаза слишком отчётливо, гораздо отчётливей, чем ему бы хотелось. Эти глаза даже по стандартам загробного мира никак не могли принадлежать человеческим существам в пространстве и времени. Это были не глаза, а провалы в иные миры, куда Джиму совсем не хотелось попасть – даже в плане краткого познавательного визита, не говоря уж, чтобы там поселиться надолго, если не насовсем.

Доктор Укол неожиданно сдвинулся с места в вихре бледно-голубых электрических искр. Он двинулся прямо на Джима, и у того внутри всё оборвалось. Прямо как в той прежней жизни. При нормальном стечении обстоятельств самое худшее, что может случиться с обитателями загробного мира, – их отбросит обратно в Большую Двойную Спираль, как говорится, прямой наводкой. Но кто знает, что сотворят над тобой боги Вуду, если заметят, что ты на них смотришь, и решат, что тебя надо слегка проучить? К счастью, Данбала Ля Фламбо махнула рукой Доктору Уколу, и тот замер на месте и отвернулся от Джима.

В ту же секунду где-то в районе притона Сунь Ята хлопнула дверь, и на улицу из-за угла вышел Док Холлидей.

Он шагал не спеша, но решительно. Боги Вуду повернулись к нему. Джим вздохнул с временным облегчением. Это всё-таки город Дока; вот пусть он сам и разбирается с этой кошмарной троицей. Может, ему уже не впервой принимать у себя туристов из Запредельных Пределов Тьмы. По крайней мере было незаметно, чтобы Док как-то напрягся. Он шёл спокойно, не торопился. Разве что его рубаха, расстёгнутая на груди, была явно наспех заправлена в брюки. И некоторая нетвёрдость походки выдавала явное опиумное опьянение.

Появление Дока как будто слегка приободрило Саладина. Он медленно поднялся с колен и, по-прежнему глядя в землю, пробормотал, словно извиняясь:

– Нервы сдали, наверное.

Джим кивнул:

– Как я тебя понимаю. Я и сам чуть коньки не откинул.

– Дерьмовая ситуация, если ты понимаешь, о чём я.

– Я понимаю, но Док, кажется, знает, как с ними справляться.

– Док-то знает. Он всё это видел. Либо здесь, либо в снах. Док тоже из этих, из Тёмных.

Джиму как-то не верилось, что Док был на равных с богами Вуду.

– Но он же совсем не такой, как эти.

– Да, он не такой, как эти. Но у него есть свои тёмные стороны.

И действительно. Док уже подошёл и теперь преспокойно беседовал с Королевой, Доктором и Бароном, нисколько не впечатляясь их ростом и подавляющим величием. Доктор говорил тихо, и у него слегка заплетался язык, так что Джим не мог разобрать ни слова. Боги же говорили на гаитянском французском, в котором Джим не понимал ни бельмеса. Но ему очень не нравилось, что в ходе беседы Док и вудушные боги то и дело поглядывают в его сторону.

Саладин беспокойно заёрзал, переминаясь с ноги на ногу.

– Как бы меня это ни огорчало, приятель, но, похоже, тебя заметили.

Джим беспокойно кивнул:

– Боюсь, что ты прав.

Похоже, Док предложил Ля Фламбо, Уколу и Тоннеру продолжить беседу в баре – всё-таки лучше, чем стоять на улице. Барона и Доктора эта идея как будто не привлекла, но Данбала Ля Фламбо решила иначе и направилась вместе с Доком ко входу в бар. После секундного колебания двое богов неохотно двинулись следом. Тут же возник занятный логистический вопрос. Дверь была высотой в семь футов, и Джиму стало интересно, как Ля Фламбо справится с этой проблемой. Пригнётся она или нет? Джим почему-то не думал, что она станет пригибаться, и оказался прав. Часть стены над дверным проёмом просто приподнялась, так что Ля Фламбо прошла без помех. Не роняя достоинства. Как и подобает богине. И как только она прошла, стена тут же вернулась на место.

Укол и Тоннер поднялись по ступенькам, но уже на пороге вдруг остановились и обернулись. Они очень пристально посмотрели на Джима, и у того внутри снова всё оборвалось. Потом двое богов вошли в бар.

* * *

Когда Сэмпл Макферсон вспыхнула, пошла искажениями и исчезла, на Эйми Макферсон вдруг накатила волна непомерной усталости, а в душу закралось дурное предчувствие. Сэмпл ушла, и никто не знает, когда она теперь вернётся и с чем. Эйми просила сестру найти ей поэта, творческую личность, чтобы он помог в обустройстве её Небес, но разве можно заранее сказать, что в дурную голову Сэмпл не стукнет внести свои дополнения в первоначальный план. В любом уравнении, где замешана Сэмпл, надо учитывать допустимую степень злобных намерений, равно как и долю капризной спонтанной импровизации, или, проще сказать, отсебятины. И ещё Эйми вдруг стало очень одиноко. Да, Сэмпл совсем другая и даже опасная, но она всегда была рядом, всю их жизнь на Земле и всегда – после смерти. Эйми и вправду не знала, как она теперь будет жить без Сэмпл. Она знала много историй о близнецах – и сиамских, и просто, – когда после смерти или долгой отлучки одного второй начинал тосковать и чахнуть. Они с Сэмпл были не совсем близнецами. На самом деле они были гораздо ближе. Они были разделившимися половинками одного целого, что создавало ряд проблем.

Она оглядела Голгофу. Господи Боже, как же ей ненавистно это кошмарное место. Будь её воля, она бы вообще никогда сюда не приходила. Эйми вздохнула и повернулась к своим монашкам:

– Пойдёмте отсюда, нас ждут дела праведные.

Сэмпл Макферсон возникла в Некрополисе в лучистом мерцании переходных атомов, переместившись в пространстве силой коллективного телекинеза Эйми и её монашек. Когда Сэмпл вышла в относительно устойчивую реальность, оказалось, что она угодила в волюметрическое пространство, уже занятое другим человеком – каким-то мальчишкой в облике уценённого Джеймса Дина с подведёнными глазами и в металлическом одеянии под Древний Египет.

При иных обстоятельствах подобное столкновение двух тел в пространстве могло бы спровоцировать серьёзный конфликт, вплоть до плазменного взрыва малой мощности. Но у этого мальчика не было никаких шансов против железной воли Сэмпл, тем более что в ней ещё и сохранилась коллективная энергия переноса. Её сознание захватило его сознание, полностью его обездвижило и вытеснило из тела. В то же время молекулы её тела подавили его материальную сущность, так что мальчик отправился прямиком в Спираль.