Текст книги "Дети грозы. Книга 2. Ее высочество Аномалия"

Глава 4
Чудовище без красавицы

…вернется кровь Темного Хисса в Бездну, а кровь Светлой Райны – в Светлые Сады, и пребудет Равновесие до скончания времен.

Катрены Двуединства

22 день холодных вод, Суард

Рональд шер Бастерхази

Светлый шер Дюбрайн оценил подарочек по достоинству. Увидев его улыбку, Роне невольно улыбнулся в ответ, но зеркало деактивировал. Нечего светлому шеру знать, что Роне за ним наблюдает. Да и о том, что у Роне по всему дворцу удобные точки слежения – тоже.

А вот тянуть дальше не стоит. Сейчас отличный момент, чтобы наконец-то разрешить недоразумение. Целых два недоразумения, будь они неладны. И ради этого Роне даже готов наплевать на то, что виконт Седейра привез из Сашмира. Если информатор не врет, речь идет о бумагах Андераса, самого близкого к Ману Одноглазому человека. Возможно, в этих бумагах скрыто нечто очень и очень интересное. А возможно – и нет…

Да плевать! Дюбрайн важнее!

Размашисто шагая по дворцу и задевая черно-алыми «крыльями» плаща особо любопытные носы, Роне мысленно просил Хисса: пусть сегодня все получится. Хватит глупой вражды и непонимания. Дюбрайн нужен ему, он нужен Дюбрайну, и им совершенно нечего делить!

От группы сгорающих от любопытства, но не решающихся зайти в галерею Масок придворных Роне отмахнулся. И хмыкнул про себя: а Магбезопасность тоже не рассчитывает силы. Вряд ли Дюбрайн хотел наложить на дверь в галерею отворот третьего порядка, когда хватило бы и пятого. Ладно. С кем не бывает?

Небрежно смахнув большую часть отворота, чтобы оставшегося хватило на несколько минут, Роне все же на секунду остановился под дверью. Из-за нее доносились голоса.

– …дело чести, Шампур!

– Струсили?

– Плаха за компанию – это слишком!

Роне усмехнулся. Еще немного, и дуэль состоится, но с другими участниками. Вот идиоты! Ладно – подраться под ментальным воздействием, но добровольно, в здравом уме? Они же бездарные, а не безмозглые! Идиоты.

Распахнув дверь, Роне обвел сиятельных шеров тяжелым взглядом. Ментальное воздействие пятого уровня, с них хватит.

Сишеры предсказуемо заткнулись и поклонились. Шампур – не так низко, как требовал этикет, остальные же не стали рисковать, навлекая неудовольствие темного шера, и добросовестно подмели шляпами пол.

– Светлого дня, темный шер, – вразнобой поприветствовали его.

Роне уже был готов ответить тем же, но что-то странное в галерее привлекло его внимание. Изменение магического фона?.. В пределах нормы, здесь только что был Дюбрайн, это могут быть следы его воздействия: свет, воздух, разум. Но что-то еще…

На мгновение забыв о графе Сильво и его дружках, Роне внимательно прощупал галерею – и чуть не выругался вслух от внезапной боли в груди. Резкой, обжигающей, как кислота.

Зефрида! Здесь была мертвая королева!

Ее силуэт на портрете изменился. Совсем немного – лишь чуть иной поворот головы, чуть меньше улыбки, и взгляд сместился. Не заметишь, если не знаешь этот портрет лучше, чем собственное отражение в зеркале. И магический фон изменился сильнее, чем от одного только Дюбрайна.

Она была здесь.

«Зефрида?» – мысленно позвал Роне.

Никто не откликнулся, лишь Шампур едва заметно вздрогнул. Наплевав на его ментальные амулеты – пусть нажалуется Альгредо, подумаешь, еще одна паршивая бумажка! – Роне взломал его память и увидел… Да. То, на что надеялся – или чего опасался. Проклятье!

– Вон, – почти не разжимая губ, велел Роне.

– Какого… – начал было возмущаться Шампур, но дружки не позволили ему снова полезть на рожон, с двух сторон подхватили под руки и вытащили из галереи.

Звука закрывающейся двери Роне не слышал. Он уже был там, в мире воспоминаний, призраков и потерь.

– Зефрида? Ты здесь, я знаю! Иди сюда, Зефрида!

Тоска, пустота. Зеркала мутны, портреты мертвы.

– Зефрида, поговори со мной!

Мысленный крик Рональда наверняка услышали все, обладающие хоть каплей дара. Но ему было наплевать на все, кроме собственной боли. Оставив тело стоять перед портретом Тодора с женой, он чистой стихией метался по галерее, шарил по всему Риль Суардису в поисках сбежавшей королевы.

Тщетно. Башня Заката оставалась запертой наглухо, королевы нигде не было, лишь на паркете галереи голубым туманом светились следы – совсем недавно она танцевала. Она танцевала! Не с ним! С ублюдком Дюбрайном! Она опять предпочла не Роне!

Темное, жгучее пламя выло и билось, требовало: сжечь! Сровнять с землей проклятый дворец! Распять ублюдка на алтаре, вырвать из его глаз отражение ее улыбки, содрать с кожей ее прикосновение, вместе со слухом отнять звук ее голоса…

«Спокойно. Умна сон-н-н, – остатки рассудка еле удерживали готовую вырваться огненную бурю. – Все не так. Все изменилось. Я давно не люблю ее!»

Огонь и смерть, разметавшиеся по всем дворцу, резонировали чистыми обертонами ненависти и боли: «Не люблю, не люблю!»

«Умна сон-н-н…» – пели зеркала, успокаивая Роне.

«Умна сон-н-н…» – Ожившие портреты королей и магов смотрели на него, напоминая о вечной Тьме за краем и о цене ошибки.

Зажмурившись, Роне повторил вслух:

– Умна сон-н-н, – и ощутил, как буря отступает, ложится вокруг пеплом.

И что сам он – пепел. В точности, как много лет назад.

Не сейчас. Все это было много лет назад. Успокойся, Роне. Ты больше не любишь ее. Пора забыть. Отпустить.

Если бы это было так просто!

– Ты могла бы просто поговорить со мной, – хрипло прошептал он, садясь на пол и снова глядя на портрет. – Ты все еще думаешь, что я – чудовище? Но видишь, я никого не убил. Даже твой муж до сих пор жив. Твой муж и твои дети… помнишь, я обещал тебе?

Обещания и воспоминания – все, что у него осталось. Жалкие и драгоценные крупицы прошлого. То, что держит его здесь. То, что заставляет болеть сердце, которого у него нет. Ведь у чудовищ не бывает сердца.

И сейчас, вглядываясь в мертвый портрет, он видел живое прошлое. То, что берег и хранил все эти годы.

Вот он, едва вырвавшись от Паука, – четыре десятка лет притворства и интриг наконец дали плоды! – приезжает в Суард, к месту службы полпредом Конвента, его принимает королевская чета. Восторг, счастье, благословение богов: он нашел ее, свою вторую половину! В сиянии воздуха и разума, в вихрях Света – ласковая улыбка, нежность поверх оружейной стали. Прекрасная Зефрида. Супруга никчемного человека, единственное достоинство которого – трон под седалищем. О, как хорошо Роне понимал ее! Влюбить в себя короля, избавиться от королевы, получить корону самой – вот достойная цель, и Зефрида ее добилась.

Вот самые первые дни – и ее мимолетные улыбки, короткие беседы, словно случайные встречи. Он не торопился, наслаждаясь новым прекрасным чувством. Мечтал о чуде Единения, о свободе от Бездны, о могуществе – одном на двоих.

И совсем скоро – ошеломление, разочарование, ярость. Зефрида отвергла его! Испуг, отвращение вместо радости и благодарности.

Роне не мог понять – почему? Логичный следующий шаг для Зефриды – отодвинуть ненужного больше бездарного короля, взять власть в свои руки. Принять помощь и любовь единственного достойного ее, истинного шера. Вместе они бы правили Валантой несколько сотен лет, и потом трон унаследовали бы их дети – истинные шеры с драконьей кровью в жилах. Роне вовсе не собирался как-то вредить королю Тодору. Ни к чему нарушать закон там, где это необязательно. Тодор дожил бы в мире и покое оставшиеся ему два десятка лет. Сущая мелочь для почти бессмертной пары.

«Поймите, я люблю Тодора!» – набор звуков, не имеющий смысла. Истинный шер не может любить бездарного. Это против природы, против всех божеских законов. Любить можно только равного! Пара истинная шера и бездарный – это же все равно, что орел и курица! Зефрида не могла сама этого не понимать и не чувствовать.

Роне был уверен, что она лишь следует своему извращенному воспитанию: ведь она росла среди бездарных. Что она все равно никуда от него не денется, что Двуединые своей волей соединили их, не зря же аура Зефриды светится серебром предназначения. Роне терпеливо сносил ее капризы, всегда был рядом.

«Оставьте меня, шер Бастерхази! Мне не нужны ни вы, ни власть, ни бессмертие! Я не буду вашим спасением от Ургаша – вам, темным, там самое место».

Гнев красил ее несказанно. Особенно ярко Зефрида злилась, когда он читал ей Катрены Двуединства. Те самые, что звучали ему надеждой.

 
Нет бездны без рая,
Нет света без тьмы,
Начала без края,
Без лета – зимы.
Спасенья – без жертвы,
Без боли – любви,
Без вечности – смерти,
Без воли – судьбы.
 

«Нет неизбежности без выбора, – всегда добавлял он. – Вы сожалеете, что одной ногой ступили в Бездну, убив первую королеву. И вы же лишаете меня надежды выйти из Бездны только потому, что я родился темным».

«Я должна полюбить вас только потому, что вы хотите обмануть судьбу? Нет, шер Бастерхази. Вы не любите меня. Вам нужна лишь жертва вашему бессмертию».

«Я люблю вас, Зефрида. Двуединых невозможно обмануть, вы прекрасно это знаете. Я – такой же истинный шер, как и вы. У меня такое же живое сердце».

«Вы – чудовище, шер Бастерхази. Вся ваша любовь – тьма, страх и голод. Вы не можете любить. Даже если бы я могла дать вам то, что вы хотите, не стала бы. Потому что ваше место в Бездне!»

Чудовище.

Когда-то ему казалось, что в слове «чудовище» звучит страсть. Но не сейчас.

Чудовище – это страх, отвращение и ненависть.

Такая знакомая, привычная, почти родная ненависть. Надоевшая до оскомины, выедающая изнутри, проклятая ненависть.

– Ты поймешь, что ошибалась, Зефрида. Я изменю судьбу – рано или поздно, так или иначе. Обещаю тебе.

Поднявшись на ноги, Роне отдал поклон мертвому портрету – память стоит вежливости – и вышел из галереи Масок через ту же дверь, через которую и вошел. Ждать сейчас Дюбрайна – глупо. И еще глупее надеяться на дружеские чувства светлых шеров. Для кого-то темный шер навсегда останется чудовищем, и пусть. Плевать. Он в любом случае найдет способ избежать Бездны. Так или иначе.

– Эйты, подавай карету, – приказал Роне вполголоса, точно зная: немертвый слуга услышит.

Глава 5
Та сторона

22 день холодных вод, Суард

Рональд шер Бастерхази

Карету с весами Конвента горожане провожали полными любопытства и страха взглядами. Придворный маг слишком редко выезжал вот так, напоказ, чтобы стать обыденностью. На улице Второго Эльфийского Договора, тихой и респектабельной, карета остановилась у ворот с графским гербом. Слуга на козлах, рядом с кучером, протрубил в рожок, ворота с тяжелым скрипом отворились – и на этом представление для широкой публики завершилось. Зато началось лично для графа Седейра, помощника советника короны по делам внешней торговли.

Рональд подождал, пока Эйты откроет дверцу и опустит подножку, потом подождал еще полминуты, оценивая диспозицию и давая возможность графскому дворецкому добежать до парадного подъезда. И только тогда неторопливо покинул карету и позволил любопытствующим в подробностях разглядеть свой черно-алый короткий плащ, элегантный черный камзол, массивную золотую цепь с амулетом Конвента и тяжелую трость с набалдашником в виде ястреба, гербом Бастерхази.

– Светлого дня, ваша темность! Соблаговолите пожаловать!

Дворецкий кланялся чуть не до земли, провожая Роне к распахнутым двустворчатым дверям. Насмерть перепуганный граф, едва успевший нацепить парадный сюртук, самолично встречал нежданного гостя.

– Ваш визит – большая честь для нашей семьи, ваша темность. Не изволите ли отобедать с нами? У нас сегодня кабанчик по-ольберски…

Граф Седейра тянул время, а от него тянуло страхом. Разумеется, граф знал, что именно привез его сын из Сашмира, знал – для кого и знал, зачем приехал темный шер Бастерхази. И Роне знал, что поставил графа в крайне неудобное положение, но и не думал облегчать ему задачу. Иногда быть чудовищем очень удобно. Граф же спешно пытался сообразить, как бы так сманеврировать между придворным магом с жутковатой репутацией и Имперским Палачом. От тяжких раздумий граф взмок.

– С удовольствием, мой сиятельный шер. Надеюсь, к кабанчику у вас найдется «Кровь девственницы». Диета, видите ли, – без улыбки отозвался Роне.

Граф побледнел, по виску его скатилась капля, но он не посмел ее утереть.

– Э… ваша темность… мы… – замычал Седейра, спешно припоминая, есть ли у него в служанках хоть одна девственница, и отгоняя мысль о старшей дочери.

Позволив графу поужасаться вдоволь, Роне рассмеялся. Искренне, открыто, заразительно – так, что даже подслушивающие под дверьми лакеи разулыбались до ушей.

– О, я вижу, до вас еще не дошла столичная мода. – Роне похлопал облегченно вздыхающего графа по плечу. – Очаровательное название для подогретого бресконского с медом и корицей, не так ли?

Концентрация страха в особняке Седейра резко снизилась. Призрак Ужасного Темного Колдуна – для Роне он выглядел как старикашка с жидкой бороденкой и узкими цуаньскими глазами – растаял. Вместо пожара и наводнения в гости к семейству Седейра явился прекрасно знакомый всему высшему свету очаровательный шер Бастерхази, обожающий прекрасных дам и веселые шутки. Конечно, два образа резко друг другу противоречили и по логике шерам следовало бы бояться Роне всегда, но логика и человеческие эмоции – материи слишком разные и отторгающие друг друга. «Если кто-то хочет обмануться, никто не сумеет ему помешать», как говорил Паук. Да и игра на грани помогала Роне поддерживать бодрость духа.

«И это – потомки великих шеров, – с сожалением думал Роне, отвешивая комплименты графским дочкам и целуя руку графине. – Ни капли драконьей крови, даже на Мертвым проклятую условную категорию! Лет тысячу назад они все бы отправились выращивать брюкву, а сейчас – титулованные шеры. Куда-то не туда катится этот мир».

Дожидаться обеда (или возвращения в отчий дом графского сына) Роне не стал. Кабанчик по-ольберски и модный столичный напиток привлекали его куда меньше содержимого сейфа в графском кабинете. Тонкий аромат смерти, источаемый документами, однозначно говорил об их подлинности и о том, что Дюбрайн опоздал. Оставалось лишь убедиться, что нечитаемые письмена – нечитаемые для необразованных тупиц, не знающих даже простейшего перекрестно-зеркального шифра и старого сашмирского – содержат не любовные вирши.

– Но они запечатаны султанской печатью! Я не могу, вы же понимаете, ваша темность, дипломатический скандал… – пытался отбрехаться граф Седейра.

– Никакого скандала, сиятельный шер, – очаровательно улыбнулся Роне. – Как представитель Конвента, я должен убедиться, что эти тетради безопасны.

– Они совершенно безопасны, ваша темность! – Граф чуть ли не грудью встал на защиту сейфа. – Прошу вас, мы не можем… это же личный подарок султана!

Упрямство графа в чем-то даже восхитило Роне. Бояться до судорог и все равно не давать темному шеру то, что темный шер желает получить – дорогого стоит. Жаль, жаль, что в семье Седейра почти не сохранилось драконьей крови. Полкапли водного дара, доставшиеся единственному графскому сыну и не дотягивающие даже до третьей категории – не в счет.

– Конечно, граф, и его следует немедленно передать шеру Дюбрайну. К сожалению, светлый шер чрезвычайно занят во дворце. Почему, кстати, виконт Седейра не отдал ему тетради еще вчера? Нет, я не желаю слушать оправданий! Непростительное промедление! Доставайте.

Роне сопроводил слова ментальным приказом. Воздействие всего лишь третьего уровня, по идее ментальный амулет графа не должен был его пропустить, но то по идее. Право, каким надо быть идиотом, чтобы надеяться на амулеты, купленные в лавке!

– А… конечно, ваша темность. – Граф Седейра облегченно выдохнул и принялся открывать сейф. – Так любезно с вашей стороны передать подарок шеру Дюбрайну!

– Так вы говорите, они хранились у?.. – словно между прочим осведомился Роне.

– Виконт Седейра нашел тетради у последней из рода Саравенати. По ее словам, брат того самого Андераса приходился троюродным прапрадедом ее покойному мужу. Как жаль, что мой сын отсутствует по делам службы! Но, если ваша темность желает узнать все в подробностях, он всего через полтора часа вернется из Торговой Палаты. Их светозарное величество выкупил тетради по совету моего сына!

– Вы тоже прекрасно рассказываете, советник. Продолжайте!

– С этими тетрадями связано проклятие…

Роне вполуха слушал болтовню графа Седейра, сам же прощупывал заклинания, оплетающие шкатулку с тетрадями. Открывать ее, не предприняв необходимых мер безопасности, будет только анацефал.

Однако пальцы почти подрагивали от нетерпения. Столько лет Роне собирал по крупицам историю школы Одноглазой Рыбы, выкупал или забирал у несговорчивых дураков мемуары современников, письма, дневники, амулеты – все, что могло помочь воссоздать ритуал, с помощью которого Ману с учениками почти избежали Бездны. Роне уже догадывался, какую именно ошибку совершил величайший темный шер последнего тысячелетия. Вполне понятную ошибку. Он хотел осчастливить всех и сразу, и за глобальностью задачи просмотрел самое важное – мир после Мертвой Войны изменился. И то, что сработало бы раньше, убило Ману и его учеников сейчас.

Однако мало догадываться. Надо знать точно, в чем ошибся Ману, и экспериментировать дальше. Без глобальных задач, Роне вполне хватит изменения собственной судьбы. Точнее, судьбы двух шеров, темного и светлого. Своей собственной – и Дюбрайна. Есть шанс, что Дайм окажется не только старше, но и умнее ее величества Зефриды. В конце концов, Имперского Палача не должен смущать союз с чудовищем. Он и сам то еще чудовище.

– Тут личная печать султана, не повредите ее, прошу вас!

– Не беспокойтесь, милейший. – Роне еле сдерживался, чтобы не выхватить драгоценность из рук графа.

Боги, о какой ерунде беспокоится этот бездарный глупец! Личная печать султана, с ума сойти, какая важность…

Разумеется, заговоренный сургуч он снял, не повредив. И достал из инкрустированной слоновой костью и бирюзой шкатулки четыре хрупкие тетрадки с обтрепанными краями.

«Какая из них? В какой – сокровище? Или все?» – Страх, надежда и предвкушение смешались в дрожи пальцев, бережно касающихся трехсотлетней бумаги.

– Но как же… – нервно шепнул Седейра.

Заклинание, высушивающее на лету назойливых мух, едва не сорвалось с губ, но Роне снова сдержался, лишь недовольно поведя плечом. Этого хватило: Седейра упал в свое кресло, сжался и затих. До него, кажется, начинало доходить, что уже никакие слова и оправдания не изменят случившегося. И если султан узнает, что виконт Седейра позволил кому-то вскрыть предназначенное Дюбрайну письмо, с его дипломатической карьерой будет покончено.

Но чья-то там карьера сейчас волновала Роне меньше всего на свете.

Глядя на знакомые каракули старосашмирского, он погружался в текст слой за слоем, разгадывая матрицу шифра, настраиваясь на перо в руке три сотни лет как почившего шера. Большая часть букв расплылась и стерлась, тетради хранились в слишком сыром месте, к тому же оболочку кто-то давно нарушил кривой попыткой прочитать текст. Но в руках умелого некроманта и мертвая книга заговорит, надо лишь восстановить из обрывков изначальное плетение.

Тетради окутались привычным темным туманом возвращенного времени, из бестолковых штрихов начали вырисовываться буквы и всплывать лоскуты смысла:

«…недели, как я ушел с Ману. Он так увлечен исследованиями, что не видит…»

«…брат Ястреба идет на поправку. Странно, не думал, что мне удастся…»

«…погиб Эспада. В клинке остался лишь крохотный осколок души, без памяти и разума. Ману сказал, этот путь ведет в тупик. У нас недостаточно…»

«…считает это выдумкой Слепого Барда. Для Ману существует лишь разум, воля и сила. Смешно было надеяться, что…»

«…храм Карума. Мертвый дом мертвого бога, страшно…»

«…Ману говорит, что старый трактат надо запретить и сжечь. Все равно не понимают…»

«…с тех пор как нашел кристаллы. Безумная затея, но я все равно пойду с ним. Может быть, когда-нибудь удастся вернуться в Сашмир. Ястреб получил вести из дома, их с братом считают мертвыми. Младший стал главой рода…»

Роне еле подавил дрожь. Значит, Ястреб Бастерхази не погиб в стычке с имперскими войсками. Слава Двуединым, ему хватило ума обезопасить семью. Но в самом тексте что-то странное, написано в мужском роде, но пахнет женщиной. Не может же быть, что чудовище Андерас – не просто светлый шер, а светлая шера!

«…пишет в книге, не показывает… странное название…»

«Утром идем в Ирсиду, Ласло не может сдержать их сам, а Ману не хочет бросать ученика…»

Из коротких строк, из обрывков мыслей проступала история Ману Одноглазого и его школы. Та сторона, что не изучается в гимнасиях: юным шерам не полагается знать, что злодей Андерас, жестокостью превосходящий самого Ману, родился светлым. И, похоже, не только это не изучается в гимнасиях – судя по дневнику Андераса, мятеж в Ирсиде поднял вовсе не Ману, а один из его учеников, чесландский князь Ласло. И живым богом Ману назвали темные шеры, а не сам Ману. Очень интересные дневники для историка, но о сути экспериментов – почти ничего.

С трудом вынырнув из времен молодости своей прапрабабки Магды, той, что отдала его в обучение к Пауку, Роне поднял взгляд на Седейра. Граф сидел, подняв плечи и сжав руки в замок, не смея моргнуть.

– Что ж, благодарность Конвента и лично шера Дюбрайна вашему сыну обеспечена. Весьма ценные исторические документы, – равнодушно сказал Роне.

Граф молчал. Страх сковал его разум, а жалкий ошметок шера глубоко внутри него впал в животный ужас перед хищником и притворялся дохлым.

«Шисов слабак!» – выругался про себя Роне. Пришлось не меньше пяти минут потратить на успокоительную иллюзию и подчистку памяти, чтобы советник не сошел с ума или не умер, упаси Двуединые. Да и скандал с султаном Роне тоже совершенно не нужен, пусть считает, что шкатулку никто не вскрывал.

– Выпейте, дорогой мой. Вы утомились, здесь так душно. – Роне поднес ко рту графа бокал бренди и заставил выпить. – Вы же видите, шкатулка запечатана, султанские печати не тронуты. Я всего лишь убедился, что все безопасно, а то в этих старых документах бывают ужасные ловушки. Вы же не хотели, чтобы шер Дюбрайн пострадал.

В глаза графа постепенно возвращалась осмысленность, бледное до зелени лицо розовело. Успокоительная чушь, иллюзия и горячительное сработали.

– Я что-то могу для вас сделать, дорогой мой шер Седейра?

Последние слова оказали на графа волшебное действие: он оживился и попробовал что-то сказать.

– Да, дорогой советник? – От ласковой улыбки уже немели губы, но Роне не мог себе позволить оставить графа недовольным. Только не тогда, когда он может наговорить лишнего герцогу Альгредо или, хуже того, сообщить о дневниках Андераса непосредственно в Конвент. – Вы про вашу старшую дочь?

Титулованный проныра, даже при смерти не забывающий о шкурных интересах, кивнул.

– Несомненно, сложный случай. Но… – Роне сделал паузу, словно фокусник перед тем, как вынуть из шляпы живого ширхаба. – Для вас, любезнейший советник, Конвент сделает все возможное и даже невозможное!

Седейра оживал на глазах, послушно впитывая крохи собственной жизненной силы, рассеянные в воздухе и заботливо собранные для него Роне.

– Ваша све… темность так добры!

Роне чуть не рассмеялся: граф не зря запнулся. Темный и доброта! Да, темным несвойственно подрабатывать целителями душ. Но правилам следуют только неудачники.

– Вы что-то говорили о кабанчике по-ольберски?

– О да! – Граф глянул на старинные напольные часы, показывающие без десяти минут три. – Самое время отобедать! Извольте, ваша темность.

– Надеюсь, вы не возражаете, если я сейчас же заберу документы для шера Дюбрайна? Они требуют особой осторожности.

– Разумеется, ваша темность. Счастлив служить империи!

В верноподданническом восторге графа пронзительной нотой звенела надежда на устройство судьбы дочери, и лишь глухим обертоном диссонировала опаска: сын же должен был отдать бумаги Дюбрайну лично в руки. Но шер Бастерхази обещал, а слово шера – нерушимо…

– Вы отдадите их шеру Дюбрайну сегодня же, не так ли?

– Шер Дюбрайн получит эту шкатулку сегодня же, видят Двуединые! – без малейшей опаски поклялся Роне.

Во-первых, он в самом деле собирался отдать тетради Дюбрайну. А во-вторых, шкатулка была пуста, а тетради уже лежали в заговоренном ящике дома у Роне. На всякий случай.

За обедом он присмотрелся к старшей графской дочке. Свежее, всего-то во втором поколении, проклятье сделало ее совершенно непривлекательной ни для мужчин, ни для женщин. Внешне она была хороша: с правильными чертами, стройна, в меру округла, ухожена, со вкусом одета. Но при взгляде на нее, если не подниматься над примитивным животным, коим и является обычный человек, возникало стойкое отвращение. Конечно, Роне бы мог снять проклятие и подкорректировать ее ауру до нормального состояния. Даже, если постараться, наделить ее звериной притягательностью Ристаны. Но зачем портить такую прекрасную работу? Лучше использовать с толком. Исполнению желания графа Седейра это не повредит, ведь он всего-то и хочет, что удачно выдать дочь замуж за шера не ниже его самого по титулу. Какая, право же, ерунда!

Через час обжорства и неумеренных восторгов со стороны семейства Седейра Роне наконец-то проводили к карете. С почти королевскими почестями и фейерверками эмоций.

Старшая дочь графа искрилась радостью пополам с недоверием. Услышав, что красавец граф Сильво, фаворит принцессы и мечта всех придворных дам, тайно влюблен в нее и попросил шера Бастерхази высватать ему невесту, она сначала чуть не расплакалась, думая, что шер Бастерхази над ней издевается. Она была недалека от истины, но издевался Роне не над ней, а над Шампуром. Конечно же, не потому что ревновал Ристану к бездарному недошеру, еще чего. А потому что любой, кто посмеет перейти Роне дорогу, должен быть наказан. Хотя бы так, в шутку, но чтобы все об этом знали.

Графиня Седейра разрывалась между острой потребностью немедленно похвастаться новостью всему свету, страхом перед недовольством ее высочества Ристаны и предсвадебной лихорадкой. Шер Бастерхази обещал сам объявить о помолвке на Весеннем балу и просил как можно скорее обвенчать молодых, ведь граф Сильво так влюблен, так влюблен! Ах, как это мило!

Младшая дочь графа не могла понять, завидует она старшей сестре или радуется за нее. Она мысленно примеряла платье, как у Ристаны на последнем балу, и представляла себя у алтаря с графом Сильво.

Один лишь глава семьи, улыбаясь и кланяясь, сходил с ума от страха. Вдруг султан узнает, что Седейра посмели отдать султанский подарок не лично в руки Дюбрайну? Вдруг сам Дюбрайн рассердится? Вдруг шер Бастерхази готовит подвох? И почему шер Бастерхази так подозрительно добр и щедр?

Роне от таких мыслей графа Седейра не знал, что ли смеяться, то ли… смеяться. Без вариантов. Этим людям не угодишь! Злой – плохо, добрый – тоже плохо. А какой хорошо? Сами не знают.

Ну и Мертвый с ними. Пусть сами разбираются, а Роне следует поспешить домой и заняться переводом тетрадей. Наверняка Дюбрайн опять проторчит у короля до позднего вечера и потратится до дна. Интересно, он-то сделал правильные выводы? Или списал утренний прилив сил на погоду и положение звезд?

А еще крайне интересно, зачем Дюбрайну дневники Андераса. То есть до Роне долетали слухи о том, что Дюбрайн интересуется старинными документами, но как-то он не похож ни на коллекционера, ни на ученого-экспериментатора. Так зачем?

Терпения Роне хватило ровно до того момента, как карета отъехала от особняка Седейра. Тетради буквально требовали как можно скорее вытащить на белый свет все свои секреты. Если они там есть! Пока Роне видел по большей части сопли и слезы влюбленного светлого, Мертвый его дери. И, кроме слез с соплями, недвусмысленное указание на то, что Ману совершил не одну, а целых две серьезные ошибки. Причем, что самое досадное, избежать второй из них любому темному почти невозможно.

«Путь тьмы не усыпан розами, Бастерхази, – вспомнились слова Паука, сказанные полвека назад, когда Магда Бастерхази только отдала пятнадцатилетнего “дубину” в обучение. – Сумеешь выжить – твое счастье. Не сумеешь – горевать не буду. Первый совет: забудь все то, чему тебя учила бабка, и вспомни, как смотрит на мир ребенок. Тогда твои шансы не попасть в Бездну, возможно, вырастут».

За дневником Роне просидел до позднего вечера. Он прочитал все четыре тетради, а заодно сделал перевод для Дюбрайна, предусмотрительно вымарав в оригинале несколько слов – не стоит даже через три сотни лет связывать имя Бастерхази с маньяком и еретиком. Больше половины строк так и остались не прочтенными, даже погружение в ментальное пространство Андераса не дало ничего, кроме больной головы, отвратительного настроения и путаницы в мыслях.

Конечно, если бы у Роне было достаточно времени, он бы вытащил из дневников все, что там есть, еще немного сверх. Но не за несколько же часов! Ему и так пришлось использовать одно условно запрещенное заклинание, ускоряющее восприятие. Условно – потому что без толку запрещать то, что не под силу шерам ниже второй категории, а запрещать что-то шерам второй категории и выше – тем более толку ноль. Однако это заклинание имело массу побочных эффектов и прежде всего сжирало прорву энергии.

«Стихийный диссонанс, неконгруэнтность понятий и эмоциональных образов, магическое истощение, – поставил сам себе диагноз Роне. – Каким надо быть идиотом, чтобы влюбиться в Ману!»

Он с отвращением отбросил последнюю тетрадь, зажмурился и потер виски.

– Эйты, крепкого шамьета, меду и ве… тьфу! – Мысль о ветчине отозвалась приступом тошноты. – Только шамьета и меду!

Слуга аккуратно положил поднятую с пола тетрадь на стол и быстрой рысью отправился на кухню, а Рональд снова поморщился: казалось, умертвие топает прямо по голове.

Через четверть часа и три чашки шамьета головная боль утихла, но дурное расположение духа никуда не делось. Мысли крутились вокруг шести Глаз Ургаша, как светлые победители назвали найденные во дворце ирсидских королей результаты последнего опыта Ману. Историю штурма дворца как раз преподавали и в гимнасиях, и в Магадемии: великая победа сил света над силами тьмы, шис их багдыр! А что ради этой великой победы воины света превратили большую часть Ирсиды в пустыню – право, несущественные мелочи. И вообще виноват во всех бедах исключительно Ману.

Кусочки головоломки никак не хотели вставать на место. Почему после серии неудач с сохранением души и личности в артефактах Ману решился снова? И что же на самом деле такое эти Глаза Ургаша? Как они связаны с загадочными кристаллами из храма Мертвого? И что стало с теми тремя учениками Ману, чьи артефакты светлые фанатики успели разбить прямо там, на алтаре среди семи иссохших трупов? Куда делся седьмой Глаз? И к чему пришел бы Ману, если бы не бросил все силы на трансформацию, а отбил нападение объединенных сил империи и продолжил изыскания? Сотни вопросов без ответов.