Текст книги "Дамба"

Глава 5

Барни Лундмарк придавил кнопку китайского помпового термоса и подождал, пока пластиковая кружка заполнится на две трети. Ровно на две трети. С утра он заправлял полную, на восемь чашек, кофеварку и варил кофе с расчетом на весь рабочий день. С расхожим мифом – дескать, кофе должен быть обязательно свежесваренным – Барни распрощался еще в гимназии, когда по выходным подрабатывал в кафе. Хозяин был скуповат, особенно в мелочах – запрещал выливать оставшийся после закрытия кофе, а на следующее утро велел разогревать его и подавать как свежий. Ни один из посетителей разницы не почувствовал. Постоянные клиенты считали, что в этом заведении кофе даже вкуснее, чем в других. Секрет заключался в изящных рёрстрандовских чашках, которые хозяин купил задешево на распродаже наследства какой-то одинокой богатой дамы. В обязанности Барни входило принести чашки с кофе на подносе с как можно более почтительной физиономией, будто доставляет невесть какое сокровище. Люди внушаемы – ни один не заметил, что подали им вчерашнюю бурду.

А здесь, в “Ваттенфале”[4]4
  “Ваттенфаль” – шведская энергетическая компания, одна из крупнейших в Европе. Vattenfall (шв.) – водопад.


[Закрыть], он пил из пластиковых кружек. Из конторы в Люлео[5]5
  В России устоявшаяся транскрипция – Лулео. Но фонетически вернее Люлео. Если в разговоре со шведом вы упомянете город Лулео, он, скорее всего, не поймет, что вы имеете в виду.


[Закрыть] пришло указание: ничего одноразового, никаких пластиковых стаканов, тарелок, вилок и ложек. Кружки только фаянсовые, ножи, вилки и ложки стальные. Поел, выпил кофе – вымой за собой посуду. Новая экологическая политика. Плевать. Пусть там, в городе, играют в эти игры сколько вздумается, но не здесь. Термос легко взять с собой в машину при срочном вызове, а в кармане дверцы прекрасно помещается стопка пластиковых кружек – теперь они даже и с ручками, пальцы не обжигаешь. Хватит и ему, и благодарным техникам на вызове. Ясно как день.

– Чашку кофе? – предлагал Барни коллегам. – Сварен на самой чистой воде во всей Швеции. Чище не бывает.

И это правда. Умопомрачительно чистая вода из водохранилища в Суорве крутит турбины гидростанции в Виетасе. Так что в комнате отдыха, где он варит свой фильтрованный кофе, каждый вольт в розетке может гордиться наичистейшим и наиблагороднейшим происхождением. Там, за окном, – огромное водохранилище, и оно дает ток его кофеварке, а он, Барни Лундмарк, будто черпает чайной ложкой из Ниагарского водопада. Зачерпнул – и ладно, никто не заметит. Электроэнергия пойдет дальше, по шагающим строем, как солдаты, столбам высоковольтных линий, от столба к столбу, от одной подстанции к другой – к далекому югу, где живет столько народу, что даже странно, как люди не наступают друг другу на пятки.

С минуты на минуту должны подтянуться эти девицы, самое время пить кофе. Как же их зовут?.. Карина и Каролина? Или Карола и Катрин? Но они держатся отчужденно. Видно, считают недостойным заигрывать с простым работягой. Бегают по дамбе, втыкают в землю тонкие трубочки с проводками и щелкают по клавишам своих ноутбуков. Что ж… положение и в самом деле неспокойное. Все эти бесконечные дожди – каждый горный ручеек превращается в бурлящую реку с порогами. Даже в весенний паводок такого не было, а сейчас середина сентября. Водохранилище переполнено, по всему руслу открыли все или почти все заслонки. Обидно – столько электроэнергии пропадает, хватило бы отапливать целый город всю зиму. Но что делать, такое случалось и раньше. Дождливую осень еще никто не отменял. Бывает. Сценарии прописаны. Такой-то и такой-то паводок бывает раз в сто лет – значит, раз в сто лет надо сделать то-то и то-то. А кто знает, может, у них там и на тысячелетия все предусмотрено. Вот, пожалуйста, недавно расшифровали какие-то руны. Оказывается, в восьмом веке такая большая вода была, просто ужас. Чуть не все потонули. Всемирный потоп.

Ну нет, дамба построена с расчетом на самое худшее. Скоро придут осенние холода и все успокоится.

Дверь открылась. Катарина или как там ее… забыл. Мокрая как курица. Со шлема капает вода.

– Кофе? Сварен на чистейшей воде во всей…

– Некогда.

Вон оно что. Некогда. За каким хреном тогда явилась?

– Дождь так и идет? – сделал Барни еще одну попытку.

– Угу.

– И что вы там намерили?

– Могу я попросить мобильник? Мой сдох.

– Влажность, – кивнул Барни. Наверняка. Влажность, что ж еще.

– Да, разумеется. Влажность. Дай телефон, мне надо позвонить в Люлео.

– Сначала попроси как следует.

– Что?

– Попроси как следует – получишь.

– Да-да… дай мне твой телефон. Please…

– Нет.

– Да.

– Нет, – повторил он. – Телефон мне самому нужен. Это мой телефон. Но ты можешь получить чашку кофе.

– Телефон не твой, а “Ваттенфаля”.

– Как же, разбежалась.

– Дай телефон! – крикнула она. – Считай, это приказ.

Барни посмотрел на нее с внезапным интересом. Сучка. Не так уж редко встречаются, но это особый экземпляр.

– Не получишь, даже если отсосешь.

– Что ты сказал?

Он широко улыбнулся и отхлебнул кофе.

– Ты не описалась, часом?

– Я заявлю в полицию. Сексуальные домогательства. Такой ветер поднимется, у тебя последние волосенки снесет.

– Заявишь? Твои слова против моих, вот и вся заява.

– В таких случаях всегда верят женщинам.

– Вот и описалась. Ай-ай-ай, стыд какой. Кап-кап…

Ее и в самом деле начала бить дрожь. Современные девки… и какого рожна они такие чувствительные? Жизненного опыта – кот наплакал. Чему их там учат, в ихних университетах? Каждый десятник, каждый мастер должен знать: нельзя отказываться, когда простой рабочий приглашает на кофе. Обязана оказать уважение.

– Послушай, ты, умник… Мне нужно позвонить немедленно. Положение критическое.

– Критическое?

– Дамба.

– Что – дамба?

Барни валял дурака. После того кафе он сменил самое меньшее тридцать мест. Почти везде были в ходу такие страшилки: “критическое положение”, “повышенная готовность”, “чрезвычайная ситуация”. Уж кто-кто, а он прекрасно знал, как устроена пирамида. У твоего начальника тоже есть начальник. Возникла проблема – спихни наверх.

Достал из герметичного инструментального пояса телефон:

– На, возьми.

Она потянулась было, но он отдернул руку, поднял и помахал над головой. Успел глянуть – никаких сообщений, один пропущенный звонок. Кто бы это мог быть?

И тут произошло неожиданное. Соплячка изогнулась и метнулась что твоя кобра. С неожиданной силой вырвала у него телефон. Он среагировал инстинктивно, даже подумать не успел – дернул рукой и ребром ладони ударил ее по темени. Она пошатнулась, но удержалась на ногах.

– Отдай, сука! – заорал он, но было поздно: дверь захлопнулась.

Рука болела, удар пришелся на твердый шлем. Чертова баба.

Барни накинул куртку и собрался было догнать мерзавку, но замер. Что-то он почувствовал. Пол качнулся под ногами. Он несколько мгновений стоял неподвижно – ждал, не повторится ли. Нет, все спокойно. Будто сорокаметровый динозавр под землей поменял положение во сне и затих.

Землетрясение? Он был один раз свидетелем землетрясения, когда жил в Мальмбергете. Несколько лет назад. Тихие, почти незаметные волны в земной коре. Где-то появилась трещина в фундаменте, у кого-то заклинило подвальную дверь. Обвалилась шахта – как раз та, где недавно ставили новые двутавровые крепи и заливали бетоном. Это правильно.

Был бы телефон, тут же позвонил бы Баудину. Сигнал тревоги. Но телефон… надо немедленно разыскать эту сучку. Он же не собирался ее бить! Сработал рефлекс. Сама и спровоцировала.

Барни вышел под дождь. Тяжелые капли застучали по акриловому шлему. Стянул поплотнее шнуровку дождевика. Далеко не ушла. Вон она – бежит к дамбе по дороге, дугой огибающей насыпь. Оглянулась, заметила погоню и прибавила скорость. Он тоже побежал – так называемой трусцой, а потом и вовсе перешел на шаг. Кондиции, конечно, могли бы быть и получше. Никуда не денется, рано или поздно он ее найдет. Телефон же не общественный, его личный телефон! Если каждая профурсетка из Люлео… она его унизила и оскорбила! Вот именно – оскорбила. На всякий случай надо подготовиться, если она будет жаловаться.

Он внезапно остановился. Прямо перед ним поперек дороги шла извилистая трещина. Асфальт лопнул. Трещина не то чтобы большая, но и не маленькая, пара сантиметров. Вчера этой трещины не было, в этом он уверен.

Барни Лундмарк присел на корточки и сунул в трещину палец.

Сухо. Даже дождь не успел намочить землю, асфальт лопнул самое большее минуту назад. Нехорошо. Более того – очень плохо. Вот теперь ему и в самом деле нужен телефон. Чертова сучка…

Глава 6

Жизнь. Даже не сама жизнь, не понятие, а процесс жизни – что может передать его лучше и точнее, чем вода?

Лена Сунд некоторое время поиграла этой мыслью, попыталась почувствовать себя рекой, слиться с ней воедино. Понять внутреннюю сущность, понять медленный, непрерывный и неуловимо-загадочный балет духов реки.

Стура Люлеэльвен. Большая река Люлео – само название внушает почтение. Собственно, оно пришло с саамского – Stuor Julevädno. Что-то в ней шевелилось от этого названия, какие-то семейные корни. До чего же похожи на струны эти корни: только дотронься – начинают звучать. Просыпается музыкальный инструмент души. Кажется, бабушка где-то рядом… а вот и нет, не кажется, она ясно чувствует ее присутствие. Существо иного мира. Стоит за спиной, подняв ладони, будто благословляет или, может быть, лечит… Трогательная картинка: немощная, морщинистая старушка благословляет свою девочку и удивляется, как та выросла.

Две женские души – бабушка и внучка у величественной реки. Ей кажется – волны меняются, упорядочивают движение, приобретают форму человеческих зародышей. Поток хрупких тел, они протягивают к ней крошечные ручонки, взывая о помощи. Маленькие, еще не рожденные дети.

Она перевела дух и выпрямилась – так долго не двигалась, что в спине что-то хрустнуло.

Плотная группа, только что стоявшая под колышущейся крышей разноцветных зонтиков, разбрелась по берегу. Начинающие акварелистки сразу стали похожи на грибы из книги Эльзы Бесков[6]6
  Эльза Бесков (1874–1953) – автор популярных детских книг, художник и иллюстратор.


[Закрыть]. Кто-то подстелил пластиковые матрасики, другие захватили раскладные стульчики. Сусси вообще примотала зонтик к шее и плечу. Смешно, зато руки свободны. А Маделен соорудила шаткий мольберт из каких-то сучков. Ветер рвет зонтики, но пока держатся, даже удивительно – ни один не вывернулся наизнанку и не сломался. Кружковцы согнулись над коробками с акварельными красками. Надо попытаться передать цветом движение воды.

Именно в этом и заключалось сегодняшнее задание – движение. И реки, и акварельной кисти. Отобразить воду водой же. Что-то в этом есть от крещения – своего рода ритуал. Обожествление воды. Первое, что сделала Лена, – спустилась к реке и набрала воды в кружку. Что может быть правильнее и естественнее – писать реку ее же водой… сама Julevädno текла по листу рыхлой акварельной бумаги.

Мелкий дождь не прекращался ни на секунду. Плотное кольцо измороси, как нимб, окружило ее четырехугольную акварель. Инь и янь, земля и небо, женское и…

– Бобер!

Все дружно подняли головы. Лабан, кто же еще. Лена пыталась не замечать этого типа с самого начала курсов. Но куда денешься – в каждом сообществе есть свой Лабан, свой нарциссист, свой змей-искуситель, уж это-то ей было хорошо известно, годы конференций даром не прошли. А Лабан-то точно знал, как себя подать. Прежде всего, он был самым молодым на курсах акварели, еле-еле за двадцать. Длинные слипшиеся волосы… к тому же мужчина. Лену с самого начала раздражало его присутствие: надеялась, что в кружке будут только женщины. Но больше всего бесили его дешевые трюки. Сегодня, к примеру, явился голым по пояс, хотя довольно холодно и дождь не перестает. Скорее всего, решил поиграть с их материнским инстинктом. И конечно, показать замысловатую татуировку на спине, змеящуюся между лопаток голубым водопадом. Он демонстративно отказался от зонта – будет писать акварель под дождем, пусть стекает по бумаге, наверняка получится интересный и неожиданный эффект. Дураку ясно, никакой эффект не получится, даже до него в конце концов дошло. Скомкал лист и швырнул на землю. И что означал этот идиотский выкрик? Какой еще бобер? Заметил бобра, что ли? Или это какой-то особый Люлео-жаргон? Как бы там ни было, надо проследить, чтобы подобрал испорченный лист. Должен знать – нечего мусорить на природе.

Лабан изогнулся и внезапно, ухая в такт, пустился в какой-то дикарский танец под музыку из наушников-затычек. Как будто мало музыки реки, шелеста леса и шума дождя! Хоть бы в сторону отошел – ну нет, как бы не так. Тогда это будет не Лабан, а кто-то другой. Лабан всегда должен быть в центре внимания. Ему всегда и всего мало. Как младенец: сосет и сосет, и дела ему нет до остальных. Наркоман. Наверняка кокаином балуется. Такому не могло не понравиться! Как же – наркота ставит человека в самое яблочко мироздания, в самый центр. Ненадолго и не бесплатно, но ставит. Ему только этого и надо. Но здесь-то он один. Никому нет дела до его кривлянья. Публики нет, вместо публики – космические лучи вселенского холода. Еще и вправду замерзнет, подхватит воспаление легких или что-то в этом роде.

– Ты брызгаешь! – запротестовала Маделен.

Что он может услышать с заткнутыми ушами? Продолжает свой танец, мотает головой и вихляется. Маделен повернула свой импровизированный мольберт на другую сторону, но теперь ей не виден пейзаж. Мотив, как говорят настоящие художники. Не оглядываться же каждую секунду. Демонстративно вздохнула, взяла сумку и мольберт и пересела подальше ото всех.

Ну и клуша… вот так просто – сдаться и уйти? С какого перепугу? А она бы… что – она? Что бы сделала она на месте Маделен? Да что угодно! Взять комок мокрой глины и залепить в ухмыляющуюся физиономию. Как тортом в кино.

Нет, это бы его только раззадорило. Нечего обращать внимания. Такой может сделать что угодно. Харкнуть на твою акварель. Или начнет рыдать, и все тут же проникнутся состраданием к обиженному, станут бросать на нее осуждающие взгляды. Может, Маделен и права. Нечего обращать внимания на идиотов. Действительно, встать и отойти – что проще? Сам выдохнется. Протянуть самовлюбленному нарциссу зеркало – пусть любуется сам на себя.

И погрузиться в живопись. Вода беспрерывно движется… и конечно же, конечно! Размывы и затеки акварели должны двигаться как вода, смешивая, смещая и разделяя слои, они должны ловить рефлексы света так, словно бы она, Лена, уже не участвует в процессе. Наблюдает со стороны… ну да, со стороны, она-то тут при чем? Если вода в реке не перестает удивлять бесконечной мимолетностью оттенков и переходов, почему та же вода должна вести себя по-иному на листе бумаги? Не мешать воде – вот и все, что от нее требуется.

И не думать, не думать… рука сама возьмет нужный пигмент, к черту самокритику!

Самокритика порождает неуверенность – вот с чем ей пришлось бороться с первого дня на курсах. И вечный грызущий голос, еще до первого прикосновения кисти к бумаге: ничего не получится, все, что ты делаешь, ничтожно и невыразительно.

– Почему ты пишешь всегда одинаково? Ты даже не пытаешься развиваться, искать что-то новое. Идешь по пути наименьшего сопротивления, не хочешь сделать даже минимальное усилие… ничего из этого не выйдет.

Отец. Вернее, то, что от него осталось, – вялое, незаинтересованное ворчание.

Ну нет. Открыть сердечные чакры. Пусть душу захлестнет ее же собственная скрытая энергия, которой отец за всю жизнь так и не помог отыскать правильный и радостный выход.

– Крупнозернистая у тебя есть? Грубая?

– Нет.

Лабан втиснулся к ней под зонтик. Еще не отдышался после своей дурацкой пляски. С волос капает, Лена еле успела прикрыть лист.

– Нет – значит, нет. Возьму обычную. – Он пожал плечами, полез мокрыми руками в ее рюкзак и начал ворошить содержимое.

Лена оцепенела. В животе появился противный холодок. Она знала это ощущение – смесь страха и готовой выйти из-под контроля ярости.

– Не таскать же с собой массу всякого барахла, – пояснил Лабан. – О каком творчестве может идти речь, когда ты вроде вола? Освободиться от всего лишнего, прислушаться к телу… тело никогда не врет.

– Поосторожней, слышишь… – Она совершенно растерялась.

– Никогда не таскаю с собой мольберт, – продолжил он, будто и не слышал ее слов. – И дождь… это же прекрасно! Дождь – это жизнь. Та самая жизнь, что дана нам с небес, надо постараться чувствовать эту жизнь всей кожей, как цветы…

Лабан вытащил альбом, вырвал пару листов. Зажал их зубами, сунул альбом назад в рюкзак, сел на корточки и начал расстегивать карман.

– И скотч, само собой… свой я забыл. В наружном кармане, да?

Лена наконец очнулась. Рывком выхватила у него изо рта бумагу, скомкала и сунула в рюкзак. Он удивленно поднял голову – так и сидел на корточках, с рукой в наружном кармане.

Она подняла ногу, прицелилась и резко толкнула его в голое плечо. К этому он готов не был. Повалился назад, нелепо взмахнув руками, и ударился головой о камень с таким звуком, будто хрустнула яичная скорлупа.

Лена попыталась сделать вид, что ничего не произошло. Вернулась к этюднику, но кисть дрожала. Она покосилась – Лабан лежал неподвижно, с полуоткрытыми закатившимися глазами, и на белки падал дождь. Ей показалось, что река остановилась, исчезли постоянно меняющиеся оттенки, осталось серое неподвижное стекло. И самосветящаяся, почти неоновая капля крови.

Он поднялся, встряхнул головой. Волосы слиплись. Даже не посмотрел в ее сторону – неверной походкой двинулся к реке, зашел по колено, согнулся и начал отмывать голову от крови. Длинные красивые пальцы кругами шарили по затылку, будто он хотел очертить границу ссадины, не позволить распространиться дальше.

Выпрямился, поднял руки и повернулся спиной к берегу. Выглядело как ритуал, как языческое приветствие отсутствующему солнцу.

Теперь все увидели кровь. Розоватая, разведенная водой, она стекала между лопаток. Сомнений не было: кровь. Реакция предсказуемая: кружковцы, точно их током ударило, схватились за кисти – какой мотив! Взбудораженная паводком река и одинокий юноша, взывающий к невидимому богу. И кровь, разумеется; кровь завершала гармонический хоровод символов: Иисус! И Лабан тоже это понимал. Дамы заахали – они чуть не тряслись от художественного волнения. Само собой, как же: женщины и кровь. Месячные, роды… и как же, как же, вот оно, причастие: этот юноша принимает на себя наши грехи. Он вторгается в душу, стирает, как ластиком, все, что ей, этой душе, принадлежит, – и водружает себя в центр.

Лена отложила кисть и начала укладываться. Рюкзак внутри, после того как он копался в нем, совершенно мокрый. Потом высушит. Проросшая травяными корнями земля, несмотря на дождь, была твердой и неподатливой, пришлось поработать каблуком, прежде чем продолбить более или менее заметную ямку. Слежавшаяся глина поддавалась плохо, но все же удалось наковырять достаточно и слепить плотный комок, из которого торчали, как щупальца, оборванные корешки. Потом второй и третий.

Она встала, подошла к реке, прицелилась и залепила комком грязи Лабану в спину. Осталась довольна собственной меткостью, швырнула второй – и тоже не промахнулась. Пятна на белой коже… странная картина: растушевка грязно-рыжих клякс розовыми струйками разведенной водой крови. Дамы словно очнулись от гипноза.

– Ты с ума сошла, Лена? Что ты делаешь?

– Отойди же, заслоняешь мотив! – крикнула она, досадуя на неубедительность интонации.

Лабан услышал. Несуетливо – наверняка примерился, чтобы вышло с достоинством, – повернулся и двинулся к берегу, с заметным усилием преодолевая сопротивление воды. На губах его играла странная улыбка – то ли насмешливая, то ли презрительная. Ясное дело, последнее слово должно остаться за ним.

Лена бросила на землю последний комок глины и заставила себя не шевелиться. Не бежать же от этого поганца.

– Отойди же, заслоняешь мотив! – передразнил он писклявым голосом.

По его поджарой груди тоже стекали розовые ручейки. Подошел совсем близко, поглядел, словно прицениваясь, внезапно схватил ее за запястье и сильно сжал – та же двусмысленная улыбочка, холодные, остекленевшие глаза.

Лена поняла мгновенно: он собирается окунуть ее в воду. Повалить в воду с индейскими воплями и продолжить свою пляску, будто все это обычная дружеская игра. Тогда он снова станет главным героем дня, а она… что – она? Его игрушка. Кот играет с мышью – чем не мотив?

Лена еле успела упереться ногой в камень и попыталась вырваться. Она даже не подозревала, насколько он силен. На голову выше плюс молодая энергия. Он потащил ее за собой, при этом громко и неестественно хохотал, показывал дамам – дескать, все в порядке, никакого конфликта, всего лишь игра. Дамы сидели на холме, как редкие зрители на футбольной трибуне. Кто-то даже схватился за карандаш, вспомнив, видно, одну из лекций, когда Ментор долго и многословно убеждал: старайтесь уловить динамику, движение. Природа, растения, люди, животные, даже горы – все в движении, движение важнее всего. Ну да, сейчас он ее макнет. Даст подножку и свалит в ледяную реку. И никто не заступится, ведь она сама его спровоцировала.

Почему кошка драная? Потому что злая.

Лабан неумолимо тянул ее к воде. Лена упиралась изо всех сил, но ничто не помогало. Он, продолжая делано хохотать, преодолевал ее сопротивление, оттаскивал от спасительных камней – метр за метром. Так заведено веками – женщина подчиняется мужскому насилию. Как же – ведь они, мужчины, ничего плохого нам не хотят. Они просто так устроены.

Ну нет. Эта сказка не про нее.

Расстояние между ними в две вытянутые руки она преодолела одним прыжком. Оставалось совсем немного, он уже был по щиколотку в воде. Прыгнула, как пантера, так, что вода взвилась фонтаном из-под ног, нагнулась и впилась зубами в его руку. Впилась по-настоящему, со всей силы, как будто это была не живая человеческая рука, а сверхпрочная резиновая кость, долгоиграющая забава для собаки. И тут же почувствовала во рту солоноватый, металлический вкус крови.

Лабан завопил почти фальцетом, как женщина, – вопль боли и страха. Это же его правая рука – рука художника! И дрочит наверняка правой. Полукруглые метки от зубов мгновенно почернели и медленно набухали кровью.

Он наклонился, поднял камень величиной с детскую голову и замахнулся.