Текст книги "Танцующая с ангелами"

Танцующая с ангелами
Мила Менка

© Мила Менка, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Иви нашли на следующий день – её выбросило на берег недалеко от деревушки Вайтере, где она жила с матерью и сестрами. Судебный следователь Круминьш с помощником, а также доктор Митич несколько задержались – они прибыли, когда девочку уже похоронили. Посовещавшись немного, Круминьш и Митич решили не тревожить тело девочки вскрытием, они написали в отчете, что имел место несчастный случай. Такое бывает нередко: заиграется ребенок, тут его русалки и подхватят! Справедливости ради заметим, что ни Эдгарс Круминьш, ни доктор Митич в русалок не верили, а рассудили так: ребенка все равно не вернуть, а возиться в июльскую жару с трупом – неприятно и хлопотно.

Всё же для порядка Круминьш вышел к реке. Ветерок приятно холодил лицо, и следователь, сняв шляпу, наслаждался им, закрыв глаза. Когда же он их открыл, то увидел девочку лет десяти, стоявшую по пояс в воде. Голубые ленты платья развивались точно водоросли – течение в этом месте было довольно сильным.

– Эй! – крикнул Круминьш, и поспешил к девочке, съезжая по песку, неловко размахивая руками:

– Выходи-ка, малышка! – на ходу он умудрился снять ботинки, но сделав шаг к воде, так и остался стоять с открытым ртом – девочки уже не было, хотя деться ей было положительно некуда.

Запыхавшись, подбежал помощник следователя Петерс, которому было поручено осмотреть берег, куда день назад вынесло маленькую утопленницу.

– Ты видел её? – указывая рукой на рябую от ветерка поверхность воды, спросил Круминьш.

– Кого? – не понял помощник.

– Здесь только что стоял ребенок… девочка… голубое платьице…

Петерс, пожав плечами, кивнул головой на кучку местных зевак, стоявших неподалеку:

– Кроме нас с Вами и этих людей, здесь никого не было. Во всяком случае, я не заметил.

Круминьш устало махнул рукой. Отпустив помощника, он взял за шнурки свои ботинки и босиком побрел в деревню, чтобы отдохнуть перед обратной дорогой, а заодно навестить старого приятеля, которого не видел с позапрошлой весны.

***

Ивар Нагель сидел на крыльце своего дома и курил трубку. Завидев гостя, он встал, и признав в нем друга, улыбнулся во всю ширь почти беззубого рта. Ивар был высок и худ – у него были длинные руки и ноги, сутулая спина. Рядом с ним коренастый, невысокий Круминьш выглядел ещё меньше и круглее.

– Здравствуй, Эдгарс! – Нагель обнял Круминьша, и тот ощутил запах конского пота и полыни, пропитавшего латаную рубаху Ивара.

– Здорово, дружище! – улыбнулся Круминьш, и достав припасенный мешочек табака, протянул Ивару – вот тебе гостинец из города!

– Спасибо, Эдгарс! – на глазах Нагеля выступили слезы, и он снова обнял друга. Помолчали.

Первым нарушил молчание Ивар:

– Когда узнал о малышке Иви, сразу подумал, что тебя пришлют. Спасибо, что не забыл старого друга!

Круминьш кивнул головой, и глядя на ярко розовые, раскрашенные заходящим солнцем облака, сказал:

– Честно сказать, я к тебе и так собирался: отдохнуть, порыбачить… Всё откладывал. А тут эта несчастная. Жаль её.

Опять помолчали.

– Можно остаться у тебя до завтра? – вдруг спохватился Эдгарс, глядя на часы.

– Конечно! – обрадовался Ивар. – Завтра сам отвезу тебя в город! – Между прочим, он прищурил глаз, у меня для такого случая есть бочонок отличного вина! Сам я до утра иной раз глаз не сомкну… старый стал – бессонница замучила!

За беседой мужчины не заметили, как последний солнечный луч сверкнул за верхушками соснового бора. Стало совсем темно, похолодало. С реки на деревню двинулся густой туман, и вскоре нельзя было ничего различить на расстоянии вытянутой руки. Приятели пошли в дом.

Ивар зажег светильник, и горница озарилась мерцающим светом. Нагель жил один – его семья не последовала за ним, когда он принял решение оставить службу и уехать в эту богом забытую деревушку. Дети выросли, супруга же напротив, впала в детство – изо всех сил пыталась молодиться – вызывая у окружающих в лучшем случае снисходительную улыбку, в худшем – смешки и язвительные замечания. Поговаривали, что госпожа Нагель привечает какого-то полунищего студента, который годится ей в сыновья. К счастью, Нагель не особо интересовался женой, лишь иногда задавая общие вопросы «Как там, в городе, все ли здоровы?» и получая такие же общие ответы: «Всё спокойно, дружище, все живы-здоровы», шептал под нос «дай бог, дай бог…», тем опасная тема исчерпывалась, и начинались излюбленные обоими разговоры – о рыбалке, охоте, новых порядках и старых знакомых.

Когда в бочонке осталась лишь треть вина, была уже глухая ночь. Туман нисколько не рассеялся, скорее наоборот, пытался проникнуть сквозь щели рассохшихся ставен внутрь, и смешаться с дымом глиняной трубки Нагеля. Похоже, Ивару совсем не хотелось спать, в отличие от гостя: глаза у Эдгарса слипались, но ему было неловко сказать об этом хозяину, которому выдалась редкая возможность поговорить. В тот момент, когда веки Круминьша все-же сомкнулись, а голова свесилась на грудь, раздался странный звук – словно кто-то царапал дверь снаружи.

– Кто там? – спросил Ивар. – Эй, Эдгарс, ты никак спишь? – он коснулся руки приятеля.

– А? – Эдгарс разлепил глаза и в недоумении смотрел то на Ивара, то на недопитый стакан вина. – Прости, дружище, устал, сморило. Где я могу прилечь?

Вместо ответа Нагель поднес палец к губам. Но странный звук больше не повторялся. Пожав плечами, хозяин постелил Эдгарсу на печи, а сам решил устроиться в углу, на соломе. Уложив Круминьша, он решил напоследок выйти во двор, выкурить перед сном последнюю трубку. Под ногами запутался длинный лоскут. Нагель повертел его в пальцах и, смяв, заткнул в щель между дровами. Походил ещё, покурил. Он давно уже не мог спать больше двух часов – единственной мечтой его было поспать пару дней кряду, желательно без снов.

Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо.

– Ивар, где ты взял это? – спрашивал его Круминьш, потрясая тряпкой, которая невесть как снова оказалась на крыльце.

– Что? Ах, это. Нашел. – Нагель сел, протер глаза. – Вышел ночью… А перед этим мне почудилось, что кто-то царапался в дверь. Показалось…

– Ты открыл?

– Брось, Эдгарс, ты же знаешь – я никогда не запираю двери. Если бы гость пожелал войти, он бы вошел.

– Ну ладно, ладно. Просто меня озадачил этот лоскут – на нем кровь… – Эдгарс посмотрел ткань на просвет.

– Мне нужно кое-где побывать, Ивар. А потом ты меня отвезешь в Павице, идет?

***

Мать Иветты стирала во дворе белье. Завидев следователя, она хмуро кивнула на его приветствие, и продолжила бить белье деревянной колотушкой – вздымая брызги мыльной воды.

Эдгарс огляделся вокруг. Во дворе, если не считать самой хозяйки, не было ни души.

– Вот… пришел проститься. – сказал Круминьш, сняв шляпу.

– Хорошей дороги! – бесцветным голосом отозвалась женщина, не отрываясь от своего занятия.

– Какая тишина… а где же твои дочки? Я бы хотел на прощанье…

– Они на реке. Полощут белье. С ними Янис.

– Скажи, знаком тебе этот лоскут? – Эдгарс достал из кармана ленту, и протянул ей.

Женщина побледнела, и с силой отбросила колотушку:

– Оставьте меня, будьте милосердны! – закрыв лицо передником, она заплакала. Когда поток слез иссяк, она подняла на Эдгарса покрасневшие глаза, и произнесла всхлипывая: – Зато моя Иветта сейчас танцует с ангелами! Понимаете? Танцует с ангелами! – слезы высохли на её глазах, она улыбнулась Круминьшу, но улыбка вышла жалкой, скорее напоминавшей гримасу.

Эдгарсу не раз приходилось видеть подобные сцены. Он подавил в себе порыв успокоить несчастную мать – знал, что всё тщетно. Только время способно ослабить боль утраты. Круминьш надел шляпу и отправился на реку.

Полоскать белье – женский удел, и глава семейства Янис наблюдал за дочерьми сидя в холодке, под ивами. Круминьш сел неподалеку, поприветствовал его, и тоже стал наблюдать за девушками. Чистое белье было уже сложено в корзины, когда Эдгарс поманил к себе Мирну, меньшую из дочерей Яниса. Показав ей часть голубой ленты, сложив её так, чтобы девочка не увидела кровь и не испугалась, Эдгарс спросил:

– Мирна, смотри, что у меня. Откуда это, знаешь? – девочка не успела и рта раскрыть, как её отец подлетел, словно коршун, и встав между ней и Эдгарсом, дрожащим от гнева голосом произнес:

– Оставь в покое мою семью, Круминьш. Иветту ничто не вернет, так к чему бередить свежую рану?

– Я как раз собирался обратно, в город. У меня остался последний вопрос, и будьте покойны, получив на него ответ, я тотчас оставлю в покое и Вас, и вашу семью.

– И что же это за вопрос? – с вызовом спросил Янис.

Круминьш выждал паузу. Он размышлял, стоит ли говорить отцу Иветты о том, что теперь появились основания сомневаться в случайной смерти его дочери. Решил пойти ва-банк:

– Один единственный вопрос: чья это кровь? – и он показал мужчине голубую ленту с характерным пятном.

Янис отступил назад. Девочки окружили Эдгарса.

– Это же лента с платья Иветты! – послышался тонкий голосок Мирны. Янис грубо схватил её за руку, и стиснул так, что девочка заплакала от боли.

– Что раззявили рты – забирайте корзины, и живо домой! – крикнул он старшим девочкам, и обернувшись к Круминьшу, прошептал:

– Я не знаю, где Вы взяли это, откуда эта ткань, и что на ней за пятна… но к моей дочери они не имеют никакого отношения! Прощайте, господин судебный следователь!

Он быстрым шагом направился к дому. За ним, таща тяжелые корзины, пытались угнаться его дочери. Плач Мирны долго ещё слышался Эдгарсу, но потом его поглотил шум реки.

Вернувшись в дом Нагеля, Эдгарс написал две записки, и попросил Ивара доставить их по назначению. Первая была адресована доктору Митичу, снимавшему неподалеку дачу. Вторая записка содержала текст телеграммы жене Круминьша – Айе.

– Никак появились новости в деле малышки Иви? – спросил Нагель, пряча записки в карман.

– Я все объясню тебе позже, дружище, а сейчас поезжай и привези скорее доктора. Постарайся нигде не задерживаться и ни с кем не разговаривать.

Проводив Ивара, Эдгарс отправился на деревенское кладбище, раскинувшееся на поросших вереском холмах. Ветер раскачивал верхушки стройных сосен, которые словно древние воины охраняли подступы к могилам.

Эдгарс быстро нашел последнее пристанище бедной девочки по свежей земле и куче лапника, закрывающего могилу сверху. Размышляя о вечном, Эдгарс сел неподалеку. Вдруг хрустнула ветка, и рука Круминьша сама легла на кобуру, прежде, чем он успел сообразить, что мог означать этот треск.

– Эй! – крикнул он. – Выходи немедленно, я тебя видел! (на самом деле, Эдгарс только приблизительно знал, откуда раздался звук – слишком глубоко был он погружен в свои думы.)

Из кустов послышалось глухое сопение – теперь Круминьш наверняка знал, что там кто-то прячется.

Он взвел курок, и начал приближаться к кусту бузины, буйно разросшемуся на старой, безымянной могиле.

– Не стреляйте, я выхожу! – послышался пьяный голос, и вскоре взору сыщика предстала взъерошенная башка: в волосах застряла засохшая трава, щека затекла, а на ней четко отпечатался кладбищенский дерн – скорее всего, бродяга спал на одном боку. Это был крупный мужчина с детским лицом.

– Кто таков? Что здесь забыл? – не выпуская из рук оружие, спросил Эдгарс.

– Минька я. Спиридонов сын. – он утер нос рукавом рубахи.

– Что делаешь на кладбище? – сдвинул брови Круминьш.

– Я… я… матушку пришел проведать. Померла она год тому…

– Молчать! – разозлился Круминьш. – Правду говори!

– Так я и говорю… – глаза детины наполнились слезами – Как матушка померла, я, чтоб схоронить её, задолжал… вот, теперь работаю на мельнице, чтобы отдать долг. А сегодня вот выходной, матушку навестить решил.

– Ладно… – смягчился Круминьш, убирая пистолет на место. – Один здесь, что ли?

– Один – кивнул головой Минька.

«Эдакий здоровяк может пригодиться» – подумал Круминьш.

Отпустив незадачливого Миньку, Круминьш сделал крюк по кладбищу, читая надписи на плитах и крестах. Одна плита привлекла его внимание особо – под ней четыре года назад была похоронена девочка, ровесница Иветты. Странным показалось то, что и день, и месяц рождения и смерти Иви совпадали с днем рождения и днем смерти девочки, похороненной здесь. Несмотря на то, что могилка была относительно свежая (всего четыре года) – никто не ухаживал за ней – плита успела врасти в землю и покрыться зеленым мхом, из чего Эдгарс сделал вывод, что маленькая покойница, скорее всего, сирота. Об этом свидетельствовала и дешевый материал – ракушечник, из которого была сделана плита – ещё пара лет, и разобрать выбитое на ней имя будет почти невозможно. Круминьш записал имя девочки в блокнот – Каролина.

Вернувшись в дом Нагеля, Эдгарс понял, что проголодался не на шутку. Поиски еды привели его в подпол, однако ни колбасы, ни сыров там не оказалось. На полке в ряд стояли пузатые бочонки, родные братья того, что был распит вчера. Эдгарс прихватил один, и поднялся наверх. Вытащив пробку, он подставил грубую глиняную кружку под струю прохладного вина. Отпив глоток, поморщился. Глаза его снова забегали по полкам и лавкам в поисках съестного. К счастью, во дворе послышался шум – Нагель вернулся.

Круминьш поспешил ему навстречу, с намерением пожать руку доктору Митичу, и обомлел: перед ним стояло непонятного пола существо: одетое, как женщина, но с мужским лицом, на котором пробивались усики. Круминьш кинул на друга вопросительный взгляд, но тот отвел глаза.

Не зная, как себя вести – целовать ручку или возмущаться, Эдгарс, избегая взгляда гостьи, рассеяно спросил:

– Хм… а где же доктор?

– О! Прости. – похоже, ситуация забавляла Нагеля: – Позвольте вас представить:

– Гроза бандитов и разбойников, судебный следователь Ивар Круминьш. – Эдгарс хотел поднести руку незнакомки к губам, но не тут-то было: сильная, точно стальная, рука в лайковой перчатке сжала его ладонь, и проворно нырнула в карман жакета.

– А это, прошу любить и жаловать: Ангелина – ассистент и по совместительству супруга нашего дорогого доктора! – продолжал веселиться Нагель – у Эдгарса возникли подозрения, что Ивар по дороге основательно промочил горло. Принюхавшись, он действительно уловил запах вина.

Извинившись перед дамой, Нагель отвел Эдгарса в сторону и зашептал:

– Сам он не смог приехать: у него, представь себе, хирургическая операция! И то возмущался, что ему, видите ли, никто не будет ассистировать. Говорят, что эта особа, не смотря на то, что баба, в медицине лучше мужа кумекает. Во всяком случае, трупы режет всегда она. Митич всю грязную работу оставляет ей – Нагель икнул, и повернувшись к докторше, сказал в полный голос:

– Я в общих чертах разъяснил госпоже Митич суть дела. Подпись на документе (он многозначительно откашлялся) – уже стоит. Заключение она напишет – после вскрытия, разумеется. Доктор целиком и полностью ей доверяет! – Нагель хотел было пошутить, но встретив тяжелый взгляд докторши, умолк.

– Где труп? – низким голосом спросила госпожа Митич.

Через полчаса они были на кладбище, где их поджидали два мужика, которых успел нанять Круминьш. Для того, чтобы понять причину смерти, Ангелине не нужны были особые условия, она согласилась осмотреть тело прямо на кладбище, чтобы не подвергаться ненужному риску, и по возможности, избежать огласки. Мужики – а именно давешний Минька с приятелем, резво раскидали не успевшую слежаться землю, и вскоре извлекли труп девочки, завернутый, по бедности семьи, в старую холщовую рубаху отца.

Наступившие сумерки были на руку Круминьшу, который даже не пытался получить разрешение родственников на осмотр тела, но теперь боялся, что подступившая со всех сторон тьма помешает докторше точно определить причину смерти девочки.

Опасения были напрасны. Посветив свечой, куда не доставал свет лампы, и внимательно изучив раны, госпожа Митич заявила:

– Ребенок обескровлен.

Затем следовали манипуляции со скальпелем и порошками, но мужчины предпочли не видеть этого – подошли, лишь когда Ангелина сняла платок с лица, и перчатки:

– Все, господа…

Отведя Эдгарса в сторону, она понизила голос:

– На теле есть рана – о которой следствию, как я понимаю, неизвестно – а именно ножевое ранение в области сердца. Время упущено, и сейчас утверждать наверняка, отчего умерла бедняжка, я не берусь.

Она накинула плащ, извлекла из кармана деньги, и протянула Эдгарсу:

– Я не возьму их, господин следователь. Исполните свой долг – найдите убийцу, прошу Вас…

Раскаты грома заглушили её слова. Резкий северный ветер до костей пробрал горстку людей, застывших над разверстой могилой. Докторша плотнее закуталась в плащ, а Круминьш стоял неподвижно – ему показалось, что потоки ледяного воздуха тянутся за ним из могилы, и он ещё несколько секунд не мог выйти из охватившего его оцепенения. Наконец, Минька аккуратно, точно живого ребенка, опустил сверток с останками Иви на дно, размашисто перекрестился, и они с приятелем, поплевав на мозолистые ладони, принялись закапывать могилу. Пошел дождь.

Нагель, Круминьш и госпожа Митич пока дошли до деревни, вымокли совершенно. Докторша, несмотря на угловатую фигуру, громовой голос и присущий её ремеслу цинизм – оказалась мягкой женщиной с добрым сердцем: похоже, ей было искренне жаль девочку. Медицинское заключение было написано ею обстоятельно, на именном бланке доктора Митича, где заведомо стояла его подпись и печать. Поздней ночью Ивар повез докторшу в село. Круминьш уехал утром.

***

Домой Эдгарс добрался к ужину – из кухни доносились аппетитные запахи, от которых кругом шла голова – ведь он не ел более суток! Сначала потому, что не нашел, где Нагель прятал еду, а потом потому, что не мог есть после чтения медицинского заключения, написанного госпожой Митич.

Переступив порог родного дома, Эдгарс обнял жену и старшую дочь, а младшая, Эммочка, повисла у него на шее с радостным визгом. У Круминьша было правило: он никогда не говорил дома о работе, старался даже не думать о ней – поэтому остаток вечера прошел весьма приятно. Ужин был чересчур вкусным (Айя готовила сама, и делала это превосходно), вдобавок Круминьш позволил себе выпить немного крепкого вина. Разомлев, он едва успел добраться до кровати и провалился в сон.

Среди ночи он проснулся в холодном поту – ему привиделась черная птица, разметавшая крылья над его домом. Затем он видел кладбищенские плиты, и читая полуистертые буквы, холодел – ведь это были имена его родных! Откуда-то неслась незамысловатая детская песенка. Открыв глаза, он обнаружил, что песенка не умолкла, а напротив, стала громче. Айя спала безмятежным сном, Эдгарс хотел разбудить её, но передумал, и осторожно ступая, пошел в детскую. Девочки спали. Он поправил одеяло Эльзы, затем склонился над Эммочкой, желая поцеловать её. Губы ощутили холод мертвого лба – вместо дочери в кровати лежала окоченевшая Иви!

– Господи, Эдгарс, очнись! – в нос ударил резкий запах нюхательной соли. Круминьш открыл глаза, и глубоко вздохнул. Айя и Эльза сидели рядом, испуганно глядя на него. Значит, это был ночной кошмар. Слава Богу, всего лишь страшный сон!

Наутро боль расколола его череп надвое – он еле заставил себя подняться с постели. За окном моросил дождик, что тоже не способствовало хорошему настроению. Айя, должно быть, давно встала, снизу слышался её шепот – она боялась разбудить мужа.

Эдгарс подошел к умывальнику, взглянул в зеркало – вид у него был неважный. Ополоснув лицо, он оделся и спустился вниз, где стол был сервирован к завтраку, несмотря на то, что часы показывали четверть одиннадцатого.

– Доброе утро, принцессы! – Эдгарс изо всех сил старался выглядеть бодро, хоть чувствовал себя разбитым.

– О! С пробуждением, дорогой! – Айя хотела было спросить, как спалось, но одного взгляда на лицо мужа ей было достаточно, чтобы понять, что вопрос неуместен.

– Эльза, дочка, свари свежий кофе и подавай гренки – ласково сказала она дочери. —Эмма, помоги сестре! – Когда девочки вышли на кухню, Айя встала, и, приблизившись к мужу, положила руку на его плечо.

– Знаю, это не в твоих правилах… – осторожно сказала она. – но… я впервые вижу тебя в таком состоянии, Эдгарс… и я обеспокоена. Прошу тебя, расскажи мне.

Круминьш снял с плеча руку жены, поцеловал и опустил. Не спеша подошел к окну, и сделал вид, что поглощен изучением дождевых капель на стекле. Наконец, он заговорил, глядя на унылый пейзаж за окном:

– Дело не в недоверии к тебе, дорогая. Просто не знаю, что сказать. Уезжая, я был уверен, что все дело в досадной случайности – утонул ребенок. Соблюсти формальности, написать отчет – я не собирался оставаться там более двух часов, но все оказалось непросто, Айя…

Он повернулся к жене, и голос его дрогнул:

– Есть все основания полагать, что девочка была убита. Она… она была всего на год старше нашей Эммочки…

– Как… как её убили? – прижав руки к груди, спросила Айя.

– Бедняжку сначала обескровили, а затем бросили в реку…

Госпожа Круминьш подавила стон и перекрестилась:

– И что ты в связи с этим намерен делать? – прошептала она

– У меня нет другого выхода, как расследовать это преступление. Я выезжаю завтра.

Вскоре девочки принесли горячий кофейник, румяные гренки с топленым маслом, и кувшин свежего молока. Ел только Круминьш – жена и дочки успели позавтракать и теперь смотрели на Эдгарса, улыбаясь и болтая о всякой девичьей чепухе. Весь день моросил дождь, и Круминьш всерьез опасался, что размытые дороги помешают ему добраться до Вайтере.

Утром, едва забрезжил рассвет, через восточные ворота выехала закрытая почтовая карета, увозя Круминьша и его помощника туда, где среди душистых полей и сосновых лесов затерялась деревушка Вайтере. Петерс сам вызвался ехать с Эдгарсом, как только узнал подробности дела. Он очень молод, этот Петерс, совсем мальчишка, но храбрости и ловкости ему не занимать, и бегает он быстро. Тучному Круминьшу трудно преследовать преступника, вздумай тот бежать, зато Андрис Петерс догонит, если надо, самого черта.

Большую часть пути Эдгарс спал. Ему снились песчаные речные пляжи, чайки, кружащие над водой и водоросли, похожие на шелковые голубые ленты. К обеду прибыли в село, от которого до деревни было полтора часа пешком. День выдался душный, и Эдгарс жалел, что не успел предупредить Нагеля, чтобы тот встретил их.

Решили зайти в харчевню, отдохнуть перед дорогой. Эдгарс заказал себе пива, помощнику – холодный квас.

Внезапно кто-то коснулся его плеча – обернувшись, Круминьш никого не увидел за спиной. Но за окном, на дороге, стоял мальчик лет шести, и смотрел на него. Просто смотрел. Эдгарс, а за ним и Петерс не дождавшись своего заказа, выбежали из харчевни, и увидели лишь худую спину ребенка, свернувшего за угол. Пошли следом. Мальчик юркнул в амбар. Едва Круминьш переступил порог, тоненький голосок, принадлежащий, несомненно, ребенку, сказал:

– Господин, мне надо сообщить Вам нечто важное. С глазу на глаз.

Круминьш махнул рукой Петерсу, и тот с сожалением остался снаружи.

– Кто ты? О чем хочешь сообщить мне? – Эдгарс боялся, что хрупкая фигурка растворится во мраке – он видел лишь её призрачные очертания, благодаря свету, проникающему в помещения сквозь щели между бревнами.

– Меня зовут… Моя сестра… я не хочу. Не хочу, чтобы она умерла!

Круминьш почувствовал, как у него по всему телу пробежали мурашки. Всё ещё боясь спугнуть ребенка, он осторожно спросил:

– А почему ты считаешь, что твоя сестра в опасности?

Вместо ответа послышалось всхлипывание.

– Как зовут твою сестру? – ласково спросил Эдгарс.

– Линда, господин. Линда Луремса. Она – избранная.

С улицы послышалась пьяная брань – какие-то бродяги затеяли драку. Петерс пытался урезонить их, но его воспитательная проповедь не увенчалась успехом, и поэтому он успокоил всех троих поочередно своим фирменным ударом справа, и аккуратно сложил тела у входа в амбар.

– Эй! Ты здесь? – крикнул Эдгарс, но тут он понял, что его опасения оправдались – фигурка словно растворилась в воздухе, вокруг никого не было.

– Чёрт! – выругался Круминьш, и сердито махнув Петерсу, так и не дождавшемуся похвалы, пошел в направлении костела.

Внутри было прохладно, все скамьи были пусты, не считая немощной старушки, задремавшей над святым писанием. Лицо её было скрыто под чудной шляпой с большими, если не сказать огромными полями, напоминавшей цветник на весеннем кладбище.

Круминьш прошел к алтарю, и прокашлялся. На звук вышел сухонький маленький человечек.

– Добрый день, дети мои! – обратился он с улыбкой скорее к Петерсу, нежели к Круминьшу.

– Добрый… – отозвался Эдгарс. – Мне нужно знать, святой отец… это очень важно… скажите, среди Ваших прихожанок есть Линда Луремса?

Святой отец почесал мизинцем кончик носа и ответил вопросом на вопрос:

– А могу я знать, с чего это Вас интересует?

– Эх, святой отец! Простите, меня, болвана! – Круминьш представился по должности.

Лицо пастора несколько смягчилось, но тем не менее, он покачал головой:

– Мне нечем порадовать вас, господа. Среди моих прихожанок нет никого с таким именем. Есть Линда Капчула, Линда Навсекайте… Ольга Луремса, а Линда Луремса… нет. Я не разу не видел эту девочку, только слышал о ней.

– Ради всего святого! Вы знаете её? – не унимался Эдгарс.

– Не имеет смысла лгать… да, я знаю всё семейство. Линду, по слухам, крестили в другом месте, но откровенно говоря, я в этом не уверен, ибо в церковь она не ходит, хотя и отец, и мать, и бабка Линды – мои прихожане. Я пытался спросить, почему так, но они всегда находят повод…

– Сколько ей лет? – во рту Эдгарса пересохло, он чувствовал, как начинает кружиться голова.

– Ну не знаю… – святой отец на мгновение задумался. – Говорят, пять-шесть. Она единственный ребенок Луремса, может, оттого и боятся выпускать её… кто их разберет!

– Как одна? А как же сестра? У неё ведь есть сестра! – вскричал Эдгарс.

– Нет. Вы что-то путаете. У Линды – нет никакой сестры! – возразил святой отец.

– Вспомните, это очень важно! – наконец подал голос Андрис.

Падре, улыбаясь, развел руки в стороны:

– Нет, извините. У четы Луремса одна дочь – Линда.

Сыщики переглянулись, и понурив головы, двинулись к выходу.

– Правда, был у них сын Даниэль, брат близнец Линды, но он умер этой весной, от чахотки. – крикнул вслед уходящим священник. – Но сестры у Линды никогда не было!

На улице было свежо – пока они разговаривали со священником, прошел теплый грибной дождь. Все вокруг играло свежими, яркими красками: на фоне голубого неба искрилась умытая дождем зелень, а лилии и флоксы источали нежный аромат – природа отрицала такое явление, как смерть.

– Что Вы обо всем этом думаете? – спросил Петерс Круминьша.

– Чертовщина какая-то! – пробурчал Эдгарс. – Ну, а ты что скажешь?

– Я думаю… – Андрис покраснел и замялся на мгновенье, но набравшись храбрости, выпалил: – уверен, что мы видели на гумне маленького Даниэля Луремса.

– Нет, это не мог быть он – Круминьш покрутил головой, хотя в голосе его все же слышались нотки сомнения. – если только… если только мальчик жив, а не умер, как утверждает падре.

Так рассуждая, дошли они до дома Нагеля. Ивар сидел как всегда, на крыльце своего дома и вырезал из дерева свистульку. Завидев гостей, он отложил поделку, и встал им навстречу.

– Здорово, Ивар! – Эдгарс подошел к другу. – Кому это ты вырезаешь?

– Так… – Ивар выглядел подавленным и вялым, и, как показалось Эдгарсу, был не особо рад их визиту. Сославшись на головную боль, он закутался в плед, и лег спать, предоставив гостям самим заботиться о своем ночлеге. С утра Круминьш с Петерсом отправились на кладбище, и обнаружили там могилу маленького Даниэля Луремса. Возвращаясь с кладбища, встретили добродушного Миньку, он снова шел проведать свою матушку. Парень был сильно пьян, и его болтало из стороны в сторону.

– Господин следователь! – искренне обрадовался Минька, увидев Круминьша. – А почему Вы здесь? Опять кого-то убили? – Эдгарс насторожился:

– Что значит опять?

– Ну, я в том смысле, чего бы Вам здесь делать? – и он простодушно воззрился на Петерса, который неодобрительно смотрел на него.

– Минька, а ты, случайно не знаешь, кто бы мог убить Иви?

Парень зевнул, почесал заросший подбородок и выдал: – Как не знаю? Знаю! Это вся деревня знает – Черная Хильда!

– Так что же ты молчал, дубина! Почему не сказал об этом на кладбище?

Парень захлопал короткими ресницами, затряс полными щеками: – Так это… Вы, Ваше благородие, и не спрашивали!

Нагель, как всегда, курил на крыльце своего дома. Круминьш с Петерсом последнюю сотню метров едва не бежали, как им хотелось посветить Ивара в то, что преступление раскрыто. В двух словах передав другу свой разговор с Минькой, Эдгарс, сияя, сказал:

– Ну, Ивар, выручи ещё раз: поезжай на станцию, отбей донесение в город, я напишу что именно: мне нужен ордер на арест.

Ивар, к удивлению Эдгарса, не разделил их с Петерсом общей радости: он стоял, скрестив худые руки на груди, и смотрел на Круминьша с жалостью.

– Мне жаль разочаровывать тебя, дружище… – наконец молвил он. – Но Минька просто передал тебе бабьи сказки. Здесь чуть что случись, во всем обвиняют знахарку. А как вылечить кого, или скажем, зуб заговорить… сразу к ней на поклон. Нет, я не верю, что Хильда убила девчушку, иначе сразу бы сказал тебе об этом!

Эдгарс сразу сник, и словно ища поддержки, посмотрел на Андриса. Тот пожал плечами, и сказал неуверенно: Ну, надо хотя-бы глянуть, что за Черная Хильда. У меня, вон, как раз ячмень на глазу – заодно и заговорит!