Текст книги "«Белила»… Книга третья: Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее"

– Одну… минут-чку… господин… полицмистер… ну… в смысле – полицмейстер… не… милицмейстер… кхы-кхы… милицейский… полицейский… ага, да… Сейчас… прямо сразу… вот так… вот… и предъявлю! – путаясь и тщательно подбирая нужные слова, одолел я наконец сложную фразу. Вроде бы, удалось.

Может быть, пронесёт? Не-а. Вряд ли. Не пронесёт. Слишком силён был охотничий блеск в глазах сотрудников правоохранительных органов. Они, наверное, мысленно уже и отчётную палочку о пойманных рецидивистах калякнули, и денежки наши сняли, и даже прикинули, куда и на что их потратят.

Я медленно достал из внутреннего кармана паспорт, предъявил.

– Т-э-э-экс! – распахнув документ, по-хозяйски протянул лейтенант. – Виталий Николаевич. Оч-ч-чень приятно, товарищ дорогой. Куда путь держим? Какая нелёгкая несёт вас в тьму ночную, пургу опасную?

– Да недалеко-о-о на-а-ам… Вокруг о-о-о-бласти пу-те-шест-ву-ем… – как-то задумчиво рожал я тягучие словосочетания.

М-да. Мрачновато как-то прозвучало. Точно. Путешественники хреновы. Да ещё и «вокруг области».

– Путешественник! – неприлично заржал мент. – Вокруг области, ха-ха-ха! Пржевальский Никола Михалыч, блин! Я бы даже уточнил: не просто путешественник, а путешественник-мутант!

– Как му-тант? Почему му-тант? – ошарашено вытаращился я.

– Да потому что головы у тебя две!

Ну вот. Конец. Доигрались с Тёмой. Вначале пирушки вокзальные, теперь милицейский патруль со своими странными шутками. Травки они обкурились, что ли?

– Тело у меня од-но, значит и го-ло-ва – од-на! – выдал я первое, что пришло на ум.

Блекло-жёлтое пространство вагона взорвалось разудалым хохотом лейтенанта. Да и подчинённые его тоже подленько так похихикивали.

– Силён, математик! – гоготал лейтенант. – А я тебе о чём толкую? Ты один, огуречик. Не мутант. Черепушка у тебя тоже одна. А шапочек-то в руках – две! О-ля-ля! Несовпаденьице.

Я перевёл чумной взгляд себе на руки. Точно! Две норковые шапки – моя и Валерьича! Он дрыхнет себе, за лавкой его не видно, а я тут отбиваюсь. Как туго ни крутились маховички моих мозгов, куда ветер дует, понятно стало сразу. Засквозило.

– А дело было так, – разглагольствуя, развивал историю Уэоуэонтоев. – Был ты молод, здоров и весел. Всё у тебя было ладненько. Да только вот одна проблемка: работать ты не очень любил. А точнее – очень не любил. А ещё точнее – просто в ужас приходил от одной только мысли честно пахать! Но, как говорится, солнце всходит и заходит, а кушать хоцца всегда… Короче, пришёл ты в один прекрасный вечер на вокзал, а там – о, чудо, пьяненький мужичок, идёт себе, качается. Вздыхая на ходу. Чистенький такой, зажиточный. Шапка у лоха классная! Норковая. Дорогу-у-ущая! А поскольку, ясный крендель, две шапки ровно в два раза лучше, чем одна, то ты, не спеша, расчётливо, подкра-а-ался к терпиле и…

– Стоп-стоп-стоп, директор! – замахал я хмельными руками. – Тьфу! Доцент… нет. Бригадир… э-э-э… лоцман… тьфу ты, нет! – ворочая онемевшим языком, туго подбирал я нужные слова. – Прораб? Ой! А-а-а! Да! Товарищ лейтенант. Да. Имен-но. Товарищ лей… ик… (глубокая икота) те-нант… Уи…Уио… как ваша это… фамилия? Про-сти-те, не разгребал… ну… не… ра-зо-брал!

– Уэоуэонтоев…

– Да, товарищ Уэо-ау-и-а… – беспомощно запутался я в коварном слоге, – да… всё не то… и не туда… Я не вор. Я – жертва! Обстоятельств…

«Жертва ты котлеты киевской и пузыря пол-литрового, придурок!» – вихрем пронеслось в голове.

– …понимае-ик-ете, в чём дело. Одна шап-ка моя, а вторая шапка… не моя… и если она не моя… то… не я хо-зяин этой шапки… то есть… она мне… не при-над-ле-жит! Да!..

– Хватит! – обрывая мои икающие объяснения, рявкнул лейтенант. Веселье на лице офицера как ветром сдуло. – Сейчас мы прервём твоё милое путешествие и уже вместе, большой и дружной компанией, продолжим наш средиземноморский круиз в несколько ином направлении. Да и жизнь твоя, грешная, обретёт совсем другой оттенок. Эт-т-т точно! Как в суде, в общем, повезёт. Знаешь, есть такое понятие: тюремная закалка? Не знаешь? Вмиг узнаешь! По сто восемьдесят шестой статейке-то, пятёрочка, к твоему бережку, за грабёж, как пить дать и приплывёт. Да ты не переживай, путешественник! Ты ещё молодой. По первому разу пойдёшь, как я понимаю. Первоходу много не накидывают. Откинешься. Опыта поднаберёшься, возмужаешь. Обветренное тюремными буднями лицо, решительный слог, крепкая хватка зека. Как тебе типаж?

– Да по-го-дите вы! – досадливо взмахнул я руками (пока ещё не скованными браслетами). – Я го-во-рю вам…

– Да ладно-те, Пржевальский! Моя – не моя! Если не моя, то и я – не я! Собирайся, пошли, нас ждут великие дела!

– Ну-у-у… не-е-е… может… и всё! Вот!

– А-а-а! Понимаю. Тебя интересует другой вариант развития событий. Так это – ноу проблем-с! Он называется «гуманитарная помощь стране». Вернее, не стране, а Министерству внутренних дел. Точнее, его доблестным сотрудникам. Потянешь? Я сегодня до-о-обрый. На выходные ухожу. Кумекай. Есть чего для нас интересного?

Смекнув, что горю по полной программе, я всё же ткнул пальцем за спинку соседней лавки.

– Друг мой… во-о-он он, лежит. Спит. Его шапка.

Патруль сделал вперёд три шага, грубо протиснулся мимо меня, наклонился. Три пары милицейских глаз жадно впились в спинку лавочки. Наклонились ещё ниже. «Тут сейчас громкого «гав!» не хватает», – невесело пронеслось в голове. Патруль на несколько секунд приумолк. Затем выпрямился. Что-то глаза какие-то невесёлые у ребят. Валерьич как Валерьич. Лежит себе. Отдыхает. Чего так расстраиваться? А выражение лица у лейтенанта вдруг стало, как у маленького ребёночка, у которого взрослый дядька отобрал огромную презентабельную конфету на палочке.

– Ну как? А? Вот! – пошёл я в наступление.

Что ни говори, я почувствовал себя значительно смелее. Да и хмель от волнения куда-то выветрился. Уже могу чётко рассуждать. И даже без акцента!

Но, как оказалось, не всё так просто у нас во дворе.

– Ну, любезнейший, – кривовато ухмыляясь, опомнился наконец лейтенант. – Пятёрочка отменяется, тут без вопросов. Но остально-о-ое… – И вдруг, совершенно другим, официальным тоном, он заявил:

– Извините, товарищ, вам нужно пройти с нами. – И снова махнул под козырёк. – А вот это тело, – небрежно ткнул он пальцем себе за спину, – так уж и быть, пускай продолжает своё средиземноморское путешествие. Но уже без вас.

Не обращая внимание на мои хмельные протесты, Уэо-ау-эи… (или как его там?) начал загибать пальцы:

– Пьяный дебош в общественном месте – раз! Распитие спиртных напитков в вагоне движущегося железнодорожного состава – два! Пререкание с сотрудниками транспортной милиции – три! Сопротивление при задержании, оскорбления, ругательства… продолжать?

В один момент офицер намотал столько фактов правонарушений, сколько хватило бы для полного провала нашей командировки. Отжимает наличку, гад! Эх, плакали наши денежки. Бумажничек, не расстраивайся, любимый. Распахивайся и кроись.

– Да не нужно продолжать! – кисло запротестовал я. – Всё понятно… Пить надо меньше, а лучше – вообще не бухать. Душу искривлять. Вселенную расстраивать.

– Во загнул! – загыгыкал уже подобревший дядя милициант. – Надо же… Вселенную! Вот это да! Лады. Вселенная Вселенной, но давай-ка, дружище, поближе к мирскому, бренному. Что там у нас сегодня с кассой?

– Сейчас посмотрю, – начал рыться я в лохматых полах дублёнки.

Полез во внутренний карман, и тут же допустил последнюю в эту ночь, самую дорогую для нас с Валерьичем ошибку. Достал всю пачку денег, которая хранилась у меня за пазухой. Золотой дорожный фонд. Вот наивный! Отсчитывать собрался! Наряд среагировал мгновенно:

– Оп-па! А чё это у тебя? Наркота!

И сразу – зырк на пачку банкнот. Я медленно, всё ещё пьяненько, опустил взгляд на свои руки. Какие наркотики? И вдруг почувствовал, как какая-то волшебная сила сомкнула в тиски мою кисть и начала выворачивать хрустящую пачку денег. Я крепче сжал кулак. И тут – раз! Чья-то ладошка – щёлк ребром по моему кулаку! Я невольно разжал пальцы. Шорх – и нет пачечки! Шурша, она тут же скрылась в алчных карманищах стражей правопорядка. Прикольный фокус-покус.

– Ой, ё-клмн-н-н, обознался! Нет наркотиков! – досадливо цокнул главный дядя. А сам уже был весёлый-превесёлый.

В иной ситуации я бы тоже порадовался за дядю. Уходит на выходные, сытые премиальные отхватил. Вот же передряга, Филькин дрын!

– Ну, что я могу сказать, гражданин хороший? Всего вам доброго. Пассажир вы, оказывается, очень даже тихий, смирненький, сознательный… щедрый тоже… для общества не опасный. Значится, нам пора, – прощаясь, засобирался наконец патруль.

Сержанты легко похлопали меня по плечу (мол, пока-пока, благодетель). Двери тамбура – хлоп-хлоп… и снова никого. Мерное покачивание вагона. Убаюкивающий размеренный стук колёс: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук. Рельсовые стрелки – вжи-и-ик, вжи-и-ик! Сцепления состава – лязг, лязг. Бледная желтизна вагонных светильников. Загаженный летними мухами потолок. Тишина. Тёма вон похрапывает.

***

Мигнув вялыми жёлтыми огоньками, за окнами со свистом промчался очередной сонный полустанок. Где-то вдалеке, за горизонтом, во мгле зарождалось новое зимнее утро. И заспанная, продрогшая электричка, почуяв конец пути, радостно устремилась к нему навстречу. А в радостной утренней электричке, на твёрдой деревянной лавке, мрачно и подавленно восседал совсем не радостный горе-предприниматель, любитель сочных куриных котлет и обожатель вокзальной романтики – наполовину протрезвевший я. А на соседней лавке дрых ещё один удачливый олигарх – сладенько посапывающий и похрапывающий в алкогольных парах Валерьич.

В отчаянии я готов был рвать на себе волосы. Скоро наша станция, утро сереет за окном, а я… блин! Сонный, голодный и безденежный. Лошара мегаполисная! Я перегнулся через спинку и грустно заглянул в Тёмину берложку. Может, проснётся? Куды там! Почуяв утреннюю свежесть, Тёмыч храпел не по-детски. Но даже его храп не мог развеять мои сумбурные мысли.

Наступило утро. Зашипев пневматическими тормозами, вагон вздрогнул и остановился. Я, унылый такой, заметно посвежевший, но молчаливый, и Валерьич – помятый, но выспавшийся и отдохнувший, неторопливо сошли на землю уездного города N. Прошли в затёртый зал ожидания. Я усадил Андрея в замызганное пластиковое кресло, сам присел рядом. И повёл свой грустный рассказ.

Несмотря на сложность положения, Тёмыч смеялся раскатисто и довольно-таки долго. Наконец, отдышавшись и успокоившись, он внезапно тоже приуныл. Ситуация складывалась не из лёгких. Однако, справедливо рассудив, что опускать руки не стоит ни при каких обстоятельствах, мы приступили к разработке плана «Б». Он включал в себя два пункта – что делать дальше и как вернуться в родные края. Желательно, с грузом.

– Фу-у-ух, Николаич! Ну ты и отмочил! Кому сказать – не поверят. Менты тоже хороши. С другой стороны, какие к ним предъявы, скажи мне? Зарплата, наверняка, маленькая. Семью кормить нужно.

– Да всё это понятно! – воскликнул я. – Семья, жена, любовница, зарплата, дети, тяжесть нового тысячелетия… А нам-то что сейчас делать? Жрать охота! Чайку бы! С булочкой и вареньицем клюквенным. Или, ещё лучше, минера-а-алочки… С га-а-азиками! А затем – бо-о-о-орщика… кла-а-асс!

– Ага-а-а, и стограммо-о-овочку! – страдальчески ухватившись за голову, в тон моим мечтаниям засканудил Тёмыч.

– Фу, Тёма, всю картинку поломал! Больше – ни капли. Всё! Отвечаю!

– Согласен. Ни капли. Но только после Нового года. И после Рождества. И после Старого Нового года… И после Дня защитника Отечества…

– Валерьич, хватит! Пожалуйста!

От образа белой жидкости, ласково плещущейся в одноразовом пластиковом стаканчике, меня чуть не вывернуло. Горькая тошнота резко подкатила к горлу. Такое ощущение, будто жгучая водяра, играя градусами, заплескалась прямо под кадыком. Ох, беда мне, беда! Голова раскалывается. Ограбили. Кушать хочется! Денег нет. До поездки ли мне сейчас? До заработка ли!

– Ладно, шучу, – шмыгнул Тёма. – Что делать-то будем, а?

– Не знаю, Тёмыч. Честно, не знаю, – растерянно пожал я плечами. – Но мне кажется, мы просто обязаны выбить на заводе это долбаное шампанское и доставить его домой.

Или мы не предприниматели?

Итальянцы

Покинув зал ожидания, мы подошли к привокзальному ресторанчику. Для провинциального вокзального общепита, следует отметить, закусочная оказалась очень даже чистенькой. Неожиданно для самих себя, мы с Валерьичем занырнули во вкусно пахнущий полумрак кафешки. Прошагали по коридору. Не пойму, у Тёмыча, что ли, заначка в ботинке обнаружилась? С видом утомлённых миссионеров мы проследовали к кулинарной стойке.

– Зачем зашли? – тихонечко загундел я Тёме.

– Не знаю, – пожав плечами, таким же шёпотом честно признался он. – Наверное, вкусно пахло.

– Ты чё, Тёмыч, прикалываешься? – процедил я и начал рыться по карманам. – Ищи хотя бы на стакан чаю. Маячим, как две блохи на лысине!

За стойкой зашуршали шаги и из подсобки к нам выплыли две женщины. Что я вам скажу, друзья. Колоритнейшие особы! Одной лет пятьдесят пять – шестьдесят. Подвижная, сухонькая, бедовая, глазки востренькие, подозрительные. Проворная, быстрая, как серая мышка в хлебных закромах. Возраст другой – никак не определить. Молодая, здоровенная дамочка под два метра ростом. Ядовитый макияж, чепчик – волнистый такой, советский, беленький, накрахмаленный. Щёчки – кровь с молоком. Голубые глаза, огромной розовой картошкой нос, пухлые чувственные губы. Мощный торс с необъятным бюстом, руки-крюки. С такой девой нужно вести себя почтительно и кротко.

Жёсткая синь дамочкиных глаз скользнула по мне и, оценив, переметнулась к Валерьичу. Зацепилась. Застыла. И вдруг растаяла. В её взгляде появилось что-то такое умилительное, ласковое, нежное, почти материнское.

Мадемуазель Фрекен Бок (почему-то вспомнилась домомучительница Малыша и Карлсона) поправила выбившийся из-под чепчика непослушный роскошный локон, разгладила по бёдрам белый общепитовский халат, улыбнулась. И томно посмотрела на Валерьича из-под длинных накладных ресниц. Я чуть было не расхохотался! Женщина-скала и не думала скрывать своих намерений. Она не стесняясь пожирала Тёму глазами, поправляла чёлку, приглаживала талию (вернее, то место, где она должна была быть), мелко потирала ладошки, нежно улыбалась, и при этом казалось, что Тёмыча и спрашивать-то ни о чём не будут, и что всё уже решено.

– Кхы-кхы! Аггх! – спешно глотая неуместный смешок, я торопливо прикрыл рот кулаком (как будто закашлялся). Но предательская мысль не отпускала: «Кранты Тёмычу! Угодить в объятия такой Фрекен Бок – всё равно что под гидравлический пресс попасть!» Так хотелось засмеяться, даже скулы свело!

Дабы не прыснуть со смеху, я держался изо всех сил. А молодая дева, тем временем, ну та-а-а-к взирала на Тёму! Будто бы на завтрак слопать запланировала. Смотрю, Валерьич нахохлился. Тень удивления на его лице сменила тень сомнения. Следом проявилась тень опасения. После этого отчётливо вырисовалась самая большая – голодная тень. В смысле, жрать охота!

Женщина, которая постарше, решила всё-таки нарушить тишину немой сцены (и положить конец моим диким мучениям):

– Проходи-и-ите, гости дорогие! Чё-й молчите-та, аки ни разу не ро́дные? Иностранцы, чё-й ли? Га?

– Ага-хм! – сглотнув, замурчала молодая дамочка.

– Фых, фых, – настороженно пыхтел Валерьич.

– Кхы-кхы-кхы! – искусственно покашливая, давился я смехом и украдкой вытирал выступившие слёзы.

Кокетливо поведя бровью и игриво подмигнув, мол, «не трусь, братец, не такая уж я и опасная!», Фрекен Бок обволокла Тёмыча плотоядным неприличным взором. Он ей по возрасту гораздо больше подходил, чем я. Да здравствует удачное Провидение и моё более позднее явление на свет!

Стоит отдать должное Валерьичу, мастер он, конечно, первейший выкручиваться из безнадёжных ситуаций. Такой себе потомок Остапа-Сулеймана-Берта-Мария-Бендер-бея. Как расскажет иной раз – помереть со смеху. Да и мошенником язык не повернётся его назвать. Обыкновенный вольнонаёмный весельчак-авантюрист. Вот и сейчас. Эта спасительная реплика – «иностранцы»! А Тёме только попади на язык. Не раз на своей шкуре проверял.

Не успела пожилая женщина закончить свой вопрос, как Тёмыч моментом расправил плечи, засиял обворожительной улыбкой и, опасливо косясь на шумно дышащую Фрекен Бок, нежно прожурчал:

– Э-э-э… хороший есть утро… вумэн!

И это при том, что заходили мы в обеденный зал, общаясь на отличном русском. Но, видимо, обалденный запах пропечённой пиццы раскрыл в Тёме способности к иностранным языкам. Учитывая, что по-английски он знает слов пять-шесть, не больше, сцена выглядела ещё более комичной.

– Э-э-э… гуд город! Сенк ю… мэм. О-кей… Е-е-е…

Отчаянно урчавший живот Валерьича безбожно ломал его русскоязычное произношение. Я – рядом завис, тоже весь иностранный такой, интеллигентный. Загадочный, как Киса Воробьянинов – отец русской демократии. Хлопая бэньками, молчу. Тоже поскрипываю пустыми потрохами.

Дамы оживились.

– А вы чё-й-то, сурьёзно иностранцы? – недоверчиво поинтересовалась пожилая женщина. И тут же смутилась. Как можно было подозревать таких симпатичных молодых людей, пускай даже и немножко помятых? Девица в чепчике оскалилась ещё сильнее, хищно засияв белоснежными жемчужинами зубов.

– Ага, – не моргнув глазом, по-русски подтвердил я. И совершенно неожиданно, сам не знаю почему, добавил:

– Мы… из Италии!

Валерьич, ошарашенный таким замесом, медленно обернулся ко мне и приоткрыл рот. Я торжествующе повернул к нему свою кубышку. Теперь мы – итальянцы! Опомнившись (видимо, желудок снова напомнил о густо пахнущем сытном завтраке), Валерьич продолжил импровизацию:

– Йес… вумэн! Он… есть… мой… эээ… транслейтед…

– Переводчик! – «помог» ему я.

– Йес, йес! Перь-е-водь-щик!

Дамы засуетились. Пожилая женщина молодой слонихе – раз, локтем в бок:

– Давай, Зинка, чё-й-то расклячилась! Иностранцы!

И с милой улыбкой тут же обернулась к нам (чи-и-и-з):

– Располага-а-айтесь, гости родненькие! Чу-у-увствуйте себя, яки дома.

«Подозрительно радушный приём для чужих людей, – подумал я. – Верно, тут какой-то подвох». Как оказалось, подвоха никакого не было, и такая хлеб-соль объяснялась весьма просто. Выяснилось, мамаша не только проявляла исконно русское гостеприимство, но и в очередной раз пыталась пристроить в жизни свою дочь. Да всё никак.

Ясное дело. Кому под танк охота.

Меня и Тёмыча усадили за небольшой, на две персоны, столик, накрытый старенькой цветастой скатертью. И тут же развернулась самобранка! Как по волшебству: румяная пицца, горячие котлетки, свежие помидоры (и это зимой!), малосольные огурчики, две пиалочки наваристого куриного бульона. А к ним, словно в завершение кулинарной композиции, запотевшая бутылка дорогого армянского коньяка на стол – бац!

Тёму при виде такой запотевшей радости передёрнуло. Торопливо прикрыв рот ладошкой, диким взором он уставился на дорогой клоповник. Я вообще отвернулся куда подальше. Чувствую, подкатила вторая волна предательской тошноты. Под кадыком снова заплескался обжигающе ядовитый, ненавистный национальный колорит. Решительно отодвинув бутылку марочного «Арарата» в сторону, я попытался не выдать своего похмельного отвращения. Тоскливо провожая взглядом ускользающее лекарство, Тёмыч брезгливо поморщился.

– Этого не требуется, – не терпящим возражения тоном отчеканил я. И отодвинул бутылку вообще на край стола. – В Европе это не модно! Уберите, плиз!

– А-а-а-а… да-да, конечно-конечно, – покорно закивали женщины. – А вы из какого энто города?

– Из Ри-и-и-о мы! – небрежно бросил Тёма (щирый хохол!) и, тут же смекнув, что протупил, а это чревато лишением вкусного завтрака, глубокомысленно повёл бровью и проникновенно добавил:

– Бикоз… вумэн…

«Бикоз» от английского because вообще-то означает «потому что» или «поскольку». Да и Рио-де-Жанейро – совсем не Италия. Видать, Тёмыч географию с голодухи запамятовал.

– Бикоз, бикоз! – живо тряся примятой шевелюрой, поддержал я Андрея.

Но женщины, видимо, ни разу в жизни не встречавшие иностранцев, приняли наш розыгрыш за чистую монету. Молодая Зина крутилась вокруг нашего стола и так, и сяк, и эдак. И салфетки поднесёт, и Тёмину тарелку поправит, и скатерть разгладит. Чувствовалось, недолог тот миг, когда она сорвётся и с рычанием набросится на Тёму. Держись, брат!

– А чем вы занимаетесь? – продолжила разговор Петровна (так звали мамашу), усевшись за соседним столом.

– Сицилийские апельсиновые плантации. Восточная провинция Катания, – не моргнув глазом, соврал я. Кстати, приблизительно угадал! Школьный курс по экономической географии помог.

– Бико-о-оз! – отрывая кусочек хрустящей золотистой пиццы и отправляя его в рот, одобрительно закартавил рядом Тёма (не забыв при этом опасливо взглянуть на Зинку).

– Понимаете ли, мы кадровые селекционеры, – уточнил я. – Рекрутеры.

– Чего-чего? – наконец-то оторвав томный взгляд от Андрея, вытаращилась Зинка. – Это как это? И чё энто где?

Хм, как будто я какое-то ругательство произнёс.

– Се-лек-ци-о-не-ры, – медленно, по слогам повторил я. – Ре-кру-те-ры. Людей на апельсиновые плантации набираем. На работу.

– В рабы хомутаете, чё-й ли? – недоверчиво хмыкнула Петровна.

– Ну зачем вы так, – укоризненно посмотрел я на пожилую женщину. – Фирма транснациональная. Оплата достойная. Зарплата выплачивается в евро, расчёт подекадный. Официальное трудоустройство. Всё законно.

И тут щёлкнул тумблер живой русской мысли! Ох уж эта славянская смекалка! В нужный момент она работает у наших людей побыстрее любого японского суперкомпьютера.

Не успели мы съесть по куску пиццы и запить их отменным куриным бульоном, как тумбообразная Фрекен Бок – Зинаида уже выскочила замуж за респектабельного апельсинового магната Тёмыча и отбыла на итальянские цитрусовые плантации в ранге руководительницы. Весь этот план, закипев и забулькав, сварился в голове у Петровны секунды за полторы. Наблюдая у Петровны интенсивный мыслительный процесс, я смекнул, что кушать нужно побыстрее. Андрей, тоже не дурак, заработал челюстями в ускоренном режиме.

– А у меня для вас прекрасная новость! – торжественно выдала на-гора Петровна. – Одного работника вы уже, считай, нашли.

Ещё бы – одного! Ей-то на старости лет куда дёргаться? Открыла тётечка Америку!

– Бико-о-оз! – задумчиво протянул Тёма.

– Ага! – усиленно пережёвывая и оглядываясь на дверь, отчаянно поддакнул я.

А разгорячённая Петровна, тем временем, развивала родительское наступление:

– Не знаю, право, какой там у вас «бикоз», но работник моя доця – шо надо! Зинка!

– Чё, енто?

– Та шо «чё»? Шо ты чёкаешь?! Встань, представься, повернись, кружляни духовкой! Покажи себя во всей красе. Давай, шевели тыковками!

«Не нужно! – взмолился я про себя. – Достаточно уже потрясений на эти сутки!»

Но квадратная двухметровая Зинаида, подперев необъятную талию огромными розовыми ручищами, уже вовсю крутилась вокруг себя, занимая изрядное пространство небольшого обеденного зала.

– Красавица, умница, готовить умеет… у-у-ууу… ай-яй-яй, пальчики оближешь! – словно коммивояжер, торгующий дешёвыми китайскими термосами, расхваливала Петровна свою доцю.

– Я исчо навалом чё могущая! – поведя мощной челюстью, огласила свою женскую позицию Зина.

– Вот-вот, – подхватила Петровна. – Опрятная, чистюля, хозяюшка, до-о-обрая… ангел!

Мы с Тёмой уже успели немножко подкрепиться, подобрели, отогрелись, и нам теперь было по фигу, до какой степени Зина отличается опрятностью и кулинарно-бытовыми навыками. Оставалось разве что пожалеть её первого супруга-бедолагу, которого она задавит в своих любвеобильных супружеских объятиях.

– Сенк ю, мэм. Бьютифул! Бикоз! Окей! – сыто выдохнул Андрей и тоже оглянулся на дверь. Это короткое заявление Тёмыча означало: мы славно поели, спасибо за всё, дорогие женщины, за обед, за тепло и уют, жена – Ярославушка, у меня уже имеется, всё было хорошо, благодарствуем за помощь в трудной ситуации (когда-нибудь мы тоже вам поможем) и т. п.

– Хозяин говорит, всё было замечательно, – на полном морозе важно «перевёл» я. И, наклонившись поближе к Петровне, доверительно прошептал ей на ухо:

– Босс на Зинку вашу запал, страх! Ох уж эти мне темпераментные итальяшки! Просто обожают здоровенных… ну… вернее, милых, добрых, провинциальных ба… ну… это… как его, кхы-кхы… девушек.

Пожилая женщина зарделась.

– А ты ему переведи, сынок, что дженчины мы, понимаешь – во какие! (В потолок уткнулся пухлый розовый «ништяк»). Всё у нас с вами бикоз будет. Бабы мы работящие, порядные, видные. Нас тут все знают! Зинка спутницей – у-у-ххх какой будет, а я – у-у-ххх какой тёщей! Во, какой! – теперь уже двумя большими пальцами Петровна изогнула кверху двойной корявенький «класс». – Ну-ка, переведи давай.

– Босс! Олл вил би уэлл! Донт уорри! Зинаида вил би зе гуд вайф.

Это означало что-то вроде: «Не робей, Тёмыч, всё будет зашибись. И про Зину подумай!» С растянутой в голливудский «чи-и-из» челюстью, Тёма повернулся ко мне, наклонился поближе, и сквозь оскал тихонечко процедил:

– Николаич, полный бикоз! Валить пора.

– Е, е! – поддержал я его на публику. – Би тайм! (Пора, в смысле, самое время).

Сыто отвалившись от скатерти, мы вытерли руки салфетками и аккуратненько засобирались.

– Т-а-а-к-с! А ну-ка, подождите-ка! – заметив наши сборы, засуетилась Петровна. – А до чаво мы интаво с вами договорились? Кудыть энто вы лыжи свои завернули? Грабаки кудыть навострили? Га-а-а? Типа, поха́вали и в отвал, да? Ой… ой… матушка родненькая, чё-й энто я… извините, дуру старую… привычка… народ у нас тут всяковский… может быть, исчо кофею сверху?

– Петровна, да вы не переживайте, – улыбнулся я. – Возьмём мы вашу Зинаиду, возьмём! И вас возьмём, если хотите. Босс мне тут уже все уши прожужжал. Но вы сами поймите. В Италию – это вам не в районный центр на велике сгонять. Визы, документы, паспорта, авиабилеты… Да и группу мы ещё не доукомплектовали. Заполним список – и в дорогу.

– Дык я ж чо, я ж ничо…, – начала было оправдываться Петровна.

С замиранием сердца, я уточнил:

– Петровна, что мы вам должны за обед?

– Что вы, что вы! – замахав руками, обиделась Петровна. – Три-ж рубля-ж – разве-ж то обед! Чи не потчевание – два бульончика за галстук опрокинули. Чи ни едоки, ёханый твой индеец! По одной пиццке – и те не осилили. Ничё не надо. А вот на билеты, в самолёт ентот, и на оформление тоже, я вам прямо чичас и отдам. Чтобы мы в группу, енту вашу, наверняка попали.

– Так они же по шестьсот евро за штуку, и то, если эконом классом лететь, – заметил я. Уточнил просто так, из интереса, понаблюдать, что будет дальше.

Бедные наши простые люди! Вот так и разводят их всю историю всякие проходимцы. А они, по простоте, по доброте своей русской, душевной, бескорыстной, позволяют нечистым на руку негодяям себя грабить.

– Всё равно, вот прям чичас и отдам, – решительно заявила Петровна. Она поднялась и куда-то засобиралась.

– Бик-о-оз! – протянул Тёма. И был, конечно же, прав. Пора тормозить. Мы ведь не подонки. Одно дело – пиццу с голодухи на халяву примять, да копеечным бульоном её укрепить. И совсем другое – у простого человека последние накопления отжать.

– Погодите, погодите! – замахав руками, остановил я Петровну на пути к её подматрасным (или чулковым?) валютным заначкам. – Какие же вы, однако, быстрые. Авиаперелёт оплачивает фирма, потом эта сумма вычитается из зарплаты. Ничего платить не нужно. Вы нам предоставляете свои паспортные данные, мы записываем их, и через два дня, ровно через два дня – мы у вас. Чемодан, виза, комплект белья. Вокзал, перрон, лишние слёзы, то да сё. Брачные ленточки. Контракт. И в путь! На историческую родину Джузеппе Гарибальди, Антонио Вивальди и Леонардо да Винчи.

– Как всё у вас сурьёзно, – покачивая головой, проворковала довольная Петровна. – Всё по-людски.

– Италия! – радостный, что выкрутились, вторил я Петровне.

– Бикоз! – воспитанно рыкнув в белоснежную салфетку, выдохнул сыто Валерьевич.

***

Вырвавшись на свежий морозный воздух, мы дружно расхохотались.

– Ну ты Валерьич и дал! Джентльмен удачи!

– А сам-то что, хуже?! Ты как выдал «в Европе это не модно!», так я чуть на зад и не опрокинулся. Знаю я это «не модно»! У меня приятель мореходку окончил, по Персидскому заливу сейчас матросом ходит, серу и каменный уголь тягает. Так вот, он за два года полмира обошёл. Рассказывал, что таких пьянок в этой самой Европе насмотрелся – жесть. Говорит, что, мол, нашей глубинке до ихних английских и немецких шабашей ещё двадцать лет бухать.

– Ну да, – вновь вспомнив излишки «национального колорита», скривился я. – В Европе, оно, может быть, у кого-то и не модно, а в привокзальном буфете, в хорошей компании, похититель рассудка за воротничок идёт, аж гай шумит! До сих пор мутит. Бывают, блин, в жизни истории, с дурной головы такое начудишь! А потом вспоминаешь – и не верится, что это могло приключиться именно с тобой.

– Не говори, – отдышавшись от смеха, согласился Тёма. – Куда путь держим?

– Ясное дело, куда, – вздохнул я. – На завод. Рабочий день уже начался, мы как раз к месту подоспеем.

– Ага, подоспеем, если шагу прибавим, – пробурчал Тёмыч. – Денег даже на трамвай нет.

– И то верно! Нужно было на авиабилеты пару-тройку рубликов занять. Хорошо, хоть немного подкрепились. Сицилийцы хреновы.

Сегодня с утра нам явно везло. Идти пешком по трескучему морозу пришлось недолго – каких-то полтора часа. На заводе мы оказались, в аккурат, в разгар рабочего дня. Проходная, хмурый вахтёр, телефонный звонок Володе – брату Грека, который вызвался нам помочь. Обернувшись, никелированная вертушка пропускника пожелала нам удачи. И вот мы на территории завода. Где тут у нас административный корпус? Ага, есть. Уверенным предпринимательским шагом идём туда.

Завертелась нудятина: знакомство, дежурные приветствия, тёплые улыбки, заготовленные комплименты, паспорта, заключение договора, оформление доверенностей, клацание мокрых печатей, бухгалтерия, отдел сбыта, опять бухгалтерия, опять отдел сбыта, начальник охраны, снова отдел сбыта. Заместитель директора по производству. А он-то что в нашей схеме делает? А-а-а, ну да, ну да. Сто пятьдесят ящиков вина, которые нам согласились отпустить, это не три бутылки. Мы не воровать приехали, господин заместитель! Мы честные предприниматели. Распродадимся и обязательно поделимся прибылью.

Так, поехали дальше. Что нам ещё требуется? Ага, да. Транспорт. И в этом вопросе помог Володя. Что бы мы без него делали? Денег-то у нас на машину – вась-вась! Милиции родной помогли. Водила, заводской старожил Баранкин, вначале отказался наотрез: