Текст книги "Я тоже киллер"

Глава 3

Сегодня Гвоздь был доволен: ещё бы, его заметили и дали самостоятельное задание. Он со смятой цветной фотографией, Жиро и Таз прочёсывали поезд, бесцеремонно распахивая купе и цыкая на возмущавшихся иногда пассажиров.

«Гвоздь» в переводе с фени означает острый металлический предмет, куда-либо забиваемый. Кличка «Гвоздь» подразумевает, что её хозяин обладает всеми полезными качествами данного предмета. У Гвоздя несгибаемая воля, и его лучше не трогать – можно пораниться. Одним словом, Гвоздь – он и в Африке Гвоздь.

Утро, резко распахивается дверь, в открывшемся проёме – две пары розовых девичьих сосков.

– Ира! Ты не закрыла дверь!

– Здравствуйте, девочки!

– Мальчики, как Вам не стыдно, выйдите.

– Гы-ы-ы, стыдно, когда видно!

Дверь купе захлопнулась, впустив Гвоздя, Жиро и Таз. Раздался металлический скрежет закрываемой щеколды.

– Здравствуйте, девочки! – скорчив зверскую, глумливую рожу, повторил Таз.

– Выйдите вон! – донеслось в ответ.

– Гвоздь, а давай их трахнем, смотри, какие гладенькие.

– Точно, Гвоздь, давай быстренько, никто и не узнает.

Гвоздь окинул покрасневших девчонок, замерших в испуге, оценивающим взглядом девятнадцатилетнего, бывалого пацана, и подумал: хороши чертовки.

– Нет, – рассудительно ответил он, – некогда, да и на зоне, если поймают, за такую статью опетушить могут.

– Ну чё ты, Гвоздь, давай.

– Нет, пошли, ещё пять вагонов.

Зона, три года на малолетке, потом взросляк, полгода как откинулся, Гвоздь чувствовал себя уверенно. Ему повезло, он выжил на малолетке и не стал калекой, попав во взрослую зону, не был опущен по неопытности, ходил под авторитетом. Ещё и сейчас по ночам, вспоминая малолетку, он вздрагивал и покрывался холодным потом.

Три года его били, жестоко унижали, он бил в ответ, показывая характер, издеваться перестали, но драки не прекратились. Пять раз в карцере, два – в тюремной больничке.

На взрослой зоне ему повезло, попался земляк, авторитетный вор, который взялся его опекать. Учил жить по понятиям, сетовал на нынешнюю молодёжь, беспредел, отход от старых воровских законов.

Гвоздь отмотал свой срок от звонка до звонка без поблажек. Неплохой в прошлом мальчишка отпраздновал своё четырнадцатилетие и, провожая девчонку, столкнулся с компанией таких же подвыпивших подростков.

Слово за слово, в ответ на хамство взыграла кровь, как достал нож-бабочку – не помнит, потом суд, строгий прокурор и срок. Вот так легко жизнь ломает судьбу, а судьба – жизнь.

Другое дело Жиро и Таз, на зоне не были, так, из молодых, дурная поросль. Пробовали воровать, занимались гоп-стопом, но только пару раз, на третий им не повезло, избил прохожий, которого они собирались ограбить. Мотались туда-сюда, пока не прибились к бригаде, где работал Гвоздь.

«Жиро» – кличка, пожалуй, презрительная, не приносящая её владельцу радости и верно отражающая его габариты и наклонности.

«Таз», должно быть, медный, тоже не фонтан, но куда приличнее, чем «Жиро», если не считать того, что все дела, затеваемые владельцем этого прозвища, им же и накрывались. Обидно, да?!

Обход вагонов продолжался, неумолимо сближая Анатолия с его преследователями.

* * *

Лена, Елена Прекрасная, Леночка, он пробовал её имя на вкус, старался ощутить его радостный цвет и слушал голос просыпающейся совести. Имел ли он право так поступить, шагая по краю пропасти, втягивать в смертельный круг милую девчушку?

Девушка, по-прежнему улыбаясь, открыла глаза, увидела смотрящего на неё Анатолия и потянулась к его губам. Пряно-сладкий поцелуй не принёс Анатолию радости, пока ещё маленький, но уже чёрный котёнок пробовал свои острые коготки на его сердце. Изболевшаяся душа ныла от предчувствия.

Окончательно приняв решение, Анатолий побросал вещи в сумку, схватил Елену за руку и выглянул из купе. Никого, но котёнок явно подрос и отрастил когти. Тревожно ныло сердце, предвещая беду.

Мерно стучащие вагоны успокаивали, – всё хорошо, так-так, – говорили они на стыках рельсов. За прошедшие несколько секунд котёнок нашёл себе товарища, милую кошечку с такими же острыми когтями, и продолжил своё чёрное дело. Не дожидаясь появления котят, Анатолий потащил Лену в тамбур.

– Стой, Толик! Куда?! Зачем, что случилось?!

– Молчи, бежим! Чует моё сердце, кругом злые люди. Прости, если что не так.

Анатолий вытащил её в тесный, дребезжащий старым железом тамбур и оглянулся. По проходу купейного вагона шли трое, заглядывая в каждую дверь.

– Гвоздь, долго ещё, можа, пойдём в ресторан, водочки попьём?

– Утухни, Таз, два вагона осталось.

– О, пусто.

– Кто-то здесь был.

– Плевать, наверное, в ресторане шампанское жрут.

– Дурак, ещё рано, он не работает.

– Да ладно, поссать пошли, а ты хай поднял.

– Вперёд! У меня память на лица, вон тот козёл, в тамбуре.

Анатолий себя козлом никогда не считал, но он и не слышал этой фразы, иначе Таз тут же ответил бы за козла. Впрочем, он ещё ответит.

– Прыгай! Коснёшься земли, катись!

– Толик, ты что?! Я боюсь, высоко, деревья как бешеные несутся! Нет!

– Прыгай!

Анатолий дёрнул рычаг стоп-крана и распахнул дверь тамбура, примерился и под мерный стук вагонов швырнул Елену по ходу поезда в пролетающее мимо пространство. Времени достать из сумки ствол уже не было, придётся так, если киллер, тогда конец, прыгать поздно. Дверь тамбура открылась.

«Достали?!» – мелькнула запоздалая мысль, и в тамбур ввалились три бандитские рожи.

– …, он, вали его, братва!

Произнёсший фразу ловко выхватил откуда-то финку и нанёс удар снизу, другие двое замешкались и, толкаясь, попытались обойти Анатолия сзади.

Сверкнуло лезвие, в тесноте тамбура Анатолий с трудом увернулся, отводя руку с ножом в сторону, но нападавший оказался профи своего дела, и по руке, животу заструились тоненькие полоски крови.

Анатолий скосил глаз на открытую дверь, через которую выпрыгнула Елена, калейдоскопом мелькали деревья. Поезд со скрежетом тормозил. Удар, блок, ответный удар в челюсть и ногой вдогонку, с криком «А-а-а!» парень со смешным прозвищем Жиро вылетел за дверь. Тем не менее баланс сил остался не в пользу Анатолия.

Гвоздь злобно оскалился, его коронный удар, отрабатываемый долгими ночами на зоне, не достиг цели, противник только слегка ранен. Таз, проследив за полётом вопящего Жиро, испуганно прижался к стенке.

«Чмо, – мелькнула мысль в голове Гвоздя, – придётся одному». Молниеносным движением он перебросил нож из руки в руку и отлетел к стене. Тут же вскочил, вытер кровь с губы и снова заиграл ножичком. Анатолий сознательно не добил Гвоздя, опасаясь нападения сзади, и во время искусственно созданной паузы припечатал к стене Таза. Жалобно хрустнула кость ломаемой челюсти, и Таз, ударившись головой об стену, обмяк. Короче, накрылся.

Один на один. Гвоздь усмехнулся, и, глядя прямо в глаза Анатолию, сделал выпад. В узком вагонном тамбуре схлестнулись горячая молодость и холодный опыт. Ставка – жизнь, одна на двоих.

Сверкнула сталь и больно ужалила, Анатолий зажал бок и, увидев мелькнувшее удовлетворение и некоторую успокоенность в глазах противника, ударил в ответ. Бандит сложился пополам, не давая ему опомниться, Анатолий бил и бил, не в силах остановиться. Сзади навалился Таз, пытаясь душить. Анатолий присел и перебросил его через себя в открытую дверь и, больше не отвлекаясь, продолжал бить.

Кулаки густо окрасились кровью. Поезд уже стоял. Не оглядываясь, Анатолий подхватил сумку и выпрыгнул в дверь, перекатился и побежал назад, надеясь, что с Леной всё в порядке.

«Она жива, – твердил он по дороге. – С ней не может ничего случиться». Он бежал вдоль вагонов, а поезд снова набирал ход, гулко стучала в висках кровь. Вот и Таз, стонет, значит, жив. Показался Жиро, голова разбита в кровь, из глаза торчит сучок, мёртв.

Жизнь продолжается, может быть, если Лена жива. Анатолий бежал, не смея надеяться и надеясь, бешено бухало сердце, его тяжёлые удары отдавались болью в душе.

Она! Среди кустов показалась милая сердцу фигурка, вздрагивающие от рыданий плечи. Жива! Что с ней? В три прыжка Анатолий достиг хрупкой фигурки и обнял за плечи, целуя мокрые от слёз щёки, уши, шею.

– Ты!

И маленькие кулачки заколотили в его грудь.

– Дурак! Зачем ты это сделал?!

Слёзы, поцелуи, Анатолий объяснял, Лена то смеялась, то плакала.

– А я ногу подвернула и исцарапалась вся, больно. Ой, ты весь в крови! Анатолий, милый, дай я тебя перевяжу, какая же я дура!

– Ерунда, всё заживёт как на собаке.

Пока Елена со слезами на глазах, поминутно всхлипывая, рвала ночную рубашку и перевязывала его, Анатолий думал.

Травля началась, братки уже в курсе, видимо, у его бывшего нанимателя длинные руки, очевидно, скоро придёт черёд и милиции. Обложат со всех сторон, а тут ещё девчонка. Анатолий в который раз проклинал себя за беспечность, за то, что поддался чувствам. Снова и снова он вспоминал тот телефонный звонок посреди ночи, его телефон успел определить знакомый номер, но разговор не состоялся.

Постепенно в серых клеточках его мозга выстраивалась логическая цепочка. Кое-что он знал из газет, уже точно знал нанимателя и ещё одного исполнителя, который, правильнее сказать которая, был мёртв. Значит, вероятнее всего, ушёл к праотцам и второй, остался он один.

Смерть близко, он, привыкший за годы работы убивать, в первый раз почувствовал себя жертвой. Кольцо сжималось.

Тот звонок от бывшей подруги, как причудливо порой переплетаются судьбы! Он догадывался, что она ещё и коллега, теперь знал наверняка. Рядом шумел листьями лес, шуршала трава и пели невидимые птицы.

Лена перестала плакать и смотрела на Анатолия влюблёнными, синими как небо глазами. Она любима, любимый рядом, что ещё в жизни для счастья надо.

Анатолий по-детски виновато посмотрел на неё, поцеловал и рассказал ей всё. Абсолютно всё: и про работу, и о женщинах, что были когда-то с ним. Он не скрыл ничего. Во время исповеди Лена морщила лоб, иногда пыталась плакать, но в её глазах постоянно светилась любовь. Она понимала и прощала Анатолия во имя любви, преданная ему беззаветно, она думала, что всё в прошлом, они уедут далеко, создадут семью, у них будут дети, двое, мальчик и девочка. Лена верила, что нашла своё счастье, искренне верила, несмотря ни на что.

Она шептала, гладя Анатолия по волосам, и роняла алмазные капли слёз. Цвели цветы, распространяя вокруг пряные запахи, лучи солнца ласково гладили кожу, а над деревьями уже кружили вороны, и испуганно стрекотала сорока. Анатолий поднялся, подхватил сумку и, обняв Елену за плечи, повёл по узкой, извилистой, как сама жизнь, тропинке в лес.

* * *

Тропка петляла между деревьями, весело щебетали птицы, и неприятности отступили куда-то далеко в прошлое, не напоминая о себе ни блеском стали, ни бесконечными передрягами. Анатолий решил выйти к дороге и попробовать выехать из района на попутках. Он понимал, что кто-нибудь из бандитов уже сообщил координаты и кольцо вот-вот начнёт сжиматься.

В это время где-то далеко, в месте, недоступном нашему пониманию, медленно, со страшным скрипом поворачивалось колесо кармы, неся кому смерть, кому вечные муки, а кому и прощение.

* * *

В этой жизни нет ничего постоянного. Чем выше взлетаешь, тем ниже придётся падать. Ни для кого не секрет, что на ночь машины, как правило, ставят на стоянку. За это время, возможно, ранним утром паук успевает сплести ловчую сеть на антенне.

Весьма вероятно что, ему везёт и он успевает что-то поймать и даже съесть, но приходит хозяин, вставляет ключ в замок зажигания, и паук вместе с паутиной слетает с облюбованного места. Где найдёт он приют? Куда забросит его жизнь, что предложит судьба?

* * *

Сан Саныч ехал на работу, всё как положено – личный водитель, мигалки на крыше, машина с номером ноль-ноль-один, сверкающий «форд».

Ставший за пять лет родным, кабинет радовал отделкой. Три комнаты, в первой секретарь – длинноногая, грудастая фея, во второй – его рабочий стол, компьютер, телевизор, кондиционер и прочее, а в третьей, прямо за кабинетом, – кожаный диван, музыкальный центр и видеодвойка.

В небольшом чуланчике третьей комнаты два на два метра расположена душевая. Кабинет располагает для работы и отдыха, пусть один из районных отделов, зато Москва, деньги, власть.

Александр Александрович любил девочек, именно девочек, без всяких скидок на возраст. Любил, потому что жарким майским днём он до кабинета так и не доехал. Видно, не судьба, что-то сломалось в отлаженном механизме, жизнь дала трещину, и его «форд», потеряв управление, врезался в самосвал. В проверке на прочность победил отечественный производитель.

Итог печален: новый легковой автомобиль американского производства – на свалку, Сан Саныч – в морг. Такова жизнь, доктор сказал в морг – значит, в морг. Банально, но от смерти никто не застрахован, банкиров тоже стреляют, но об этом позже.

* * *

Анатолий с Еленой вышли к дороге, вечерело, солнце кралось между деревьями к закату, от леса повеяло прохладой. Анатолий осмотрелся: дорога просёлочная, машин не видно, придётся ждать. Рана на животе почти не беспокоит, ерунда, нож не достал до мышц, зато рука разболелась не на шутку, возможно, попала грязь и началось воспаление.

Руку дёргало, лоб покрылся испариной – верный признак повышения температуры. Вечер надвигался неумолимо, как танк, солнце своим краем показывало из-за горизонта фигу, – одним словом, ночь готовилась вступить в свои законные права. Анатолий прислушался: где-то вдалеке, медленно приближаясь, тарахтел мотор.

Стемнело, звук вырос и усилился, опустившуюся на землю тьму прорезал свет фар. Через несколько секунд Анатолий увидел показавшуюся из-за поворота, виляющую по всей дороге тушу «Кировца». «Нет ничего лучше пьяного колхозника», – подумал он и потерял сознание.

Глава 4

Анатолий проваливался в яму, наполненную горячей жижей, пытался кричать, но не мог, рот сразу же наполнялся грязью, и он терял сознание. Рука распухла и горела, он стонал, приходя в сознание. Елена сидела рядом, меняя мокрое полотенце на лбу, которое через несколько минут всё равно высыхало.

Жар не спадал второй день, местный фельдшер колол Анатолию конечный продукт переработки плесени, именуемый пенициллином, и надеялся на благополучный исход. Семён, тракторист и хозяин избы, сильно переживал за своего постояльца и поэтому чаще прежнего прикладывался к горлышку бутылки, практически не просыхая, за что уже дважды бил бит женой.

Свежий воздух, молоко ли или слабые потуги фельдшера сыграли свою роль, но больному стало лучше. Температура упала до тридцати семи и двух десятых, показывая, что воспалительный процесс ещё есть, однако уже не страшен. Мало-помалу рука приобретала нормальный вид, и пациент мог часами разглядывать дом, сначала изнутри, потом и снаружи, сидя на завалинке.

Дом как дом, обычный деревенский, разваленный колхоз, трезвые временами селяне, – всё как везде. Впрочем, колхозное стадо молочного направления, состоящее из трёхсот голов, по мере своих сил и возможностей, несмотря на противодействие доярок и скотников, пыталось приносить прибыль.

Коровы мычали и телились, прося добавки к своему скудному рациону, но исправно давали молоко в показателях, весьма далёких от рекордных. На этом-то молоке в разных его ипостасях и поправлялся Анатолий.

Лишь только первые лучи солнца яркой вспышкой коснутся его лица, он выпивает крынку парного утренней дойки молока, потом творожок, простокваша, молоко, домашний сыр, опять и снова молоко вечерней дойки.

Анатолию повезло: в обычной глухой деревне, где участковый появлялся раз в полгода по обещанию, его пока не искали. Он поправлялся, ходил с хозяином на рыбалку Семён оказался неплохим человеком, хорошим работником и посредственным пьяницей.

Анатолий с Еленой помогали по хозяйству и по молчаливому обоюдному согласию не торопились двигаться дальше.

Варвара, жена Семёна, часто жаловалась Елене на мужа-пьяницу, а Анатолий, сидя на крылечке тёплыми летними вечерами, выслушивал пьяные бредни Семёна. Деревенская жизнь текла легко и непринуждённо, по накатанной ещё в советское время колее.

– Вот скажи, городской, девки в городе есть?

– Есть, – как всегда отвечал Анатолий, и разговор продолжался:

– А ведь, поди, все в коротких юбках бегают, ляжками сверкают. Нет, против наших им нет ништо. Наши-то деревенские доярки, что коровы грудастые, все как на подбор. А в городе… – тут Семён плевал и непотребно ругался.

– Да что ты, Сеня, – задушевно говорил Анатолий, – брехня. В городе девки всякие – и тощие, и стройные, и грудастых немало, а уж коров тоже хватает.

– Ты вот что, коров не трожь, они молоко дают, – глубокомысленно изрекал Семён. – Они как дети, их обижать нельзя. Жизнь иха сейчас хуже собачьей, кормов нет ни хрена, разве что летом травку покушают, и так… – со слезами в голосе говорил Семён и обречённо махал рукой.

Вот такие разговоры разговаривали Семён с Анатолием, когда последний находил свободную минутку в своём семейном счастье.

Жизнь, как небольшая речка, текла не спеша и радовала глаз, пока однажды вечером Семёна не привезли с работы в синяках и ссадинах, с переломом руки. «Это уже не жена», – подумал Анатолий и оказался прав.

* * *

Нынешним утром Семён, как всегда, опохмелившись стаканом самогона после вчерашних четырёх, завёл трактор и поехал на работу, грести навоз. В обед заезжал домой и, пообедав с неизменным стаканом самогона, потарахтел разгребать натуральные удобрения.

Казалось, ничто не предвещало беды. Где-то далеко, в столице нашей Родины городе-герое Москве, доблестный работник милиции так же разгребал навоз по делу об убийстве, которое при пристальном рассмотрении оказалось заказным и имело не запашок, а смердящий густой запах.

Но оставим на время Москву, она далеко, хотя, видно, не очень. Семён, как всегда, никого не трогал и разгребал навоз, трогали, как оказалось, москвичи, причём не все проживающие в настоящее время в столице, нет, только те, что приехали в колхоз на двух джипах.

Бритоголовые парни, до того исправно покупавшие в колхозе оптом за небольшие наличные молоко и возившие его в столицу, потребовали какие-то долги. Конечно, последнее время они помогали председателю запчастями, но, как он считал, безвозмездно и явно не на сумму, предъявленную к оплате.

Москвичи во главе с заправлявшим всем кагалом Виталиком приехали, предварительно подготовившись. Кроме джипов с ними, натужно кряхтя, прикатил небольшой старенький рефрижератор. В уплату за долги они без базара потребовали забить десятка три коров.

Председатель долго и нудно пытался объяснить, что коровы молочные и забою не подлежат, но неумолимый Виталий не внял и заехал главе колхозного хозяйства в репу. Председатель упал в колхозную пыль (возможно, это был навоз) как подрубленная браконьером ёлка, из носа потекла кровь вперемешку с соплями.

Разом заорали доярки, подбежало несколько мужиков, ещё твёрдо стоящих на ногах в послеобеденное время, и Семён в их числе.

Завязалась драка, так, не драка, просто грубое и методичное избиение оказавшихся неподалёку колхозников. Далее последовал такой же методичный забой жалобно мычавших коров. Сделав своё чёрное дело, москвичи уехали, пообещав вернуться за остальным мясом через пару дней.

Семён охал и стонал, когда баба Маня фиксировала его перелом и мазала многочисленные царапины и ушибы густой пахучей мазью. Она была потомственной знахаркой и знала толк в травах, и ей Семён доверял больше чем фельдшеру. Выхлебав стакан самогона разбитыми губами и периодически цыкая выбитым зубом, Семён поведал про беспредел москвичей. Анатолий покивал, утёр скатившуюся с семёновского глаза слезу, помрачнел и пошёл за сарай откапывать сумку со своим барахлом.

* * *

В то же время небезызвестный московский банк нанял киллера и готов был пустить его по следу Анатолия.

«Роман» – «римлянин» (лат.). Роман не выносит никакого однообразия, увлёкшись чем-нибудь, он загорается – и способен зажечь других. Он не упрямец и не диктатор, лёгок на подъём, щедр и добр с людьми.

Роман вышел из номера. После вчерашнего болела голова, он не любил водку, предпочитая вина и более демократичное пиво. Оказывается, колокола в голове могут гудеть и после пивка, которое пьётся для рывка, потом водочка для заводочки… Стоп, Роман помнил, что водку не пил, да и не мог пить. Вывод: голова может болеть и с пива, всё зависит от количества. Как говорится, от полноты налитого стакана, или ведра, что более уместно в данном случае.

В скверике возле гостиницы его уже ждали трое, нет, пятеро. Раннее утро, асфальт ещё не пышет жаром, хочется жить. Роман отхлебнул из жестянки «Колы» и оценил обстановку. Вчерашние, одного он узнал сразу, на быков не похожи, скорей всего братки, из тех, что считают себя выше всех.

Вчера, защищая честь дамы, – хотя какая у проститутки честь, – он с кем-то повздорил, и теперь предстояло собирать плоды. Прошлым вечером, когда в голове бродили пузырьки газа и весело лопались, разнося алкоголь по организму, всё казалось таким забавным и правильным.

Незаслуженно обиженная шлюха (Роман не любил, когда глумились над людьми) и шампанское с пивом, потом снова шампанское в его номере и даже любовь, короткая такая…

Он не сожалел о случившемся, хотя именно сегодня ему меньше всего были нужны неприятности. Кажется, Роман вышел на след своей жертвы, очередной жертвы. Не беда, что объект в прошлом сам был охотником, такие обстоятельства не смущали профессионала. Деньги платят, и немалые, беглец засветился именно в этом районе, вероятно, ранен, и далеко уйти не мог. Однако заминка явно не ко времени.

Романа потихоньку оттесняли от дороги, бежать некуда, оружия при себе нет, вопреки бытующему представлению киллеры не ходят с ним постоянно. Классическая «коробочка» – двое заходят спереди, двое сзади, пятый держится в стороне. Пожалуй, убивать не собираются, хотят проучить. Роман вылил остатки «Кока-колы» на землю (травку жаль и цветочки), смял банку посредине и, быстрыми движениями согнув её несколько раз, сломал пополам, превращая её в орудие убийства.

– Ну что, козёл, вспомнил меня?!

– Да, ты тот урод, что не умеет себя вести в общественных местах.

А урод наиболее опасен, хотя и прячется за спинами своих бойцов, у него наверняка есть ствол, такие как он даже спят, пряча оружие под подушку. Ничего, главное не упустить его из виду во время драки и не пропустить момент, когда он от страха попытается стрелять.

– Братва, он обурел в натуре, пургу гонит, проведите разъяснительную работу, Колян слов на ветер не бросает. Я те говорил, козёл, что ноги переломаю, получай!

– А за козла ответишь, – выдавил Роман сквозь зубы и сделал шаг вперёд, несколько раз мелькнули острые края банки.

Ближайший из бритоголовых качков оседал на землю, зажимая исполосованное горло руками.

– Бля-я, удавлю гада, – заорал его напарник и замахал ногами, порхая как бабочка.

Роман увернулся, отступая и оставляя сбоку братков, ранее находившихся сзади. «Сегодня не ваш день», – решил он и полоснул по руке одного из нападавших. Роман не боялся смерти, он ходил с ней рука об руку и верил в судьбу. Кроме умения более чем отлично стрелять он мог убить и голыми руками, но использовать подручные средства было предпочтительнее.

Сегодня банка из-под «Колы», завтра пивная крышка или монеты, да мало ли ещё что подвернётся под руку. Кстати о деньгах, Роман вспомнил про завалявшуюся против обыкновения железную мелочь в кармане брюк.

Зажав половинки банки, с каплями крови по краям, в правой руке, он левой выудил из кармана пять рублей и двумя пальцами метнул их в глаз одного из парней, сразу же под его громкий крик сделал резкий бросок вперёд и припечатал братка ногой к дереву.

Противников осталось только трое, но обиженный вчера Колян явно нервничал и мог достать ствол в любую минуту, поэтому Роман ускорил темп. Не зря его звали Ветер, через несколько секунд ещё двое неудачно вышедших на прогулку братков расстались с жизнями. Один упал, держась за горло окровавленными пальцами, второму Роман сломал нос, ударом снизу вбивая кости перегородки в мозг.

Остался только Колян, не бросающий слов на ветер и выдёргивающий из-за пазухи волыну. Через секунду, не более, ствол показался на свет во всей красе, но впечатления на Романа не произвёл. Обычный, потёртый временем и руками ПМ, стоял на предохранителе и пока не мог представлять смертельной опасности.

Колян затрясся и негнущимися пальцами, глядя на Романа остекленевшими от страха глазами, пытался снять пистолет с предохранителя. Успел, улыбка радости и облегчения тронула его губы, но Роман оказался проворнее и в момент выстрела пистолет смотрел своим дулом в глаза Коляну. Мгновенье – много или мало, но именно через этот срок черепную коробку развалило выстрелом в упор, и серые клеточки разума полетели в разные стороны.

Теперь, когда всё было позади и адреналин покидал кровь, заработал мозг, и Роман трезво оценил ситуацию. То, что он сейчас сделал, делать не следовало. Он мог засветиться, причём совершенно напрасно.

Парни явно не из крутых, не блатные, так, шпана. Проблема решена, но трупы всё равно есть, работа грязная, могли быть свидетели. Не теряя времени, он быстро нашёл половинки банок, стёр носовым платком отпечатки и кровь, бросил их в урну.

Через секунду Роман по прозвищу Ветер покидал негостеприимный сквер быстрым, но спокойным размеренным шагом.

* * *

Иван Иванович Устюгин, настоящий, въедливый следователь, заканчивал очередной рабочий день, подшивал листы к разбухавшему понемногу делу и перемалывал в себе недавний разговор с начальством.

Его, в смысле начальство, Устюгин недолюбливал и получал в ответ сторицей. А нелюбимые руководители хотели ни много ни мало – спустить дело на тормозах. Злополучное дело за номером сорок.

В кабинете воняло, слабенький вентилятор, стоящий на столе у Иваныча, был ни при чём, потому что вонял весь собранный материал, все листы сорокового дела с висевшими на нём трупами. Ощутимо пахло смертью, сладкий приторный запах трупа лез в ноздри и навевал нехорошие мысли.

«Иван или Ваня, Иоанн» – «милость Божия» (др. – еврейский). В характере Ивана сочетаются сила и слабость, добро и коварство, душевная открытость и хитроватость, нежность и ярость.

Он настойчив и, если что-то задумает, часто идёт напролом; однако, почти достигнув цели, вдруг равнодушно свернёт в сторону. Иван открыт, отзывчив, всегда готов прийти на помощь.

Устюгин, за прямолинейность прозванный сослуживцами Утюгом, пытался отвлечься от тошнотворного запаха и прожевать полученную на днях информацию.

Несмотря на противодействие начальства, Утюг по косвенным данным, собранным по крохам, вычислил двух из трёх киллеров, замешанных в этом деле. Знал он и нанимателей, догадывался, кто третий исполнитель, и чувствовал, что именно на него идёт охота.

С помощью вездесущих и незаменимых стукачей, приносивших ему по крохе информации, Утюг в капитанских погонах лепил общую картину. Дело клеилось, но тут же разваливалось. Вопросы вставали перед Иванычем, как солдаты на параде, во весь рост.

Зачем убирать троих непохожих людей, а следом и профессионалов-киллеров? Какие же деньги должны стоять за всем этим? Зачем процветающему банку с его генеральным директором, имеющим львиную долю в уставном капитале, идти на серию заказных убийств? Каким образом здесь замешано его начальство, хотя с ним-то как раз всё ясно – деньги…

И, наконец, главный вопрос, уже вторую неделю мучивший Утюга и не дававший ему спать по ночам, – зачем дяде убирать собственного племянника?!

Капитан не любил стукачей, их слащавые лица, но вынужден был пользоваться собираемой ими информацией. В его ремесле иначе нельзя. Процедура выдавливания информации проста. Покупается бутылка водки, чаще левой, вызывается на встречу объект и путём наливаний-выпиваний выдавливается информация, капля за каплей.

Чем больше объект пьёт, тем больше поёт. Особенно старался один, Серёжа по кличке «Чистый». После второго стакана он пел как соловей. Чистый работал в бане, не той, что для народа, нет, в очень и очень престижной, поэтому имел доступ к таким секретам пьяных клиентов, что другой на его месте, покрепче характером, давно бы разбогател или получил пулю. Да что там Чистый, мало ли стукачей и прочих клопов в мире.

Иван Иванович любил думать и умел. Он строил логические цепочки, пользуясь крохами информации, слухами и профессионально развитой интуицией. Дедукция, она и в Африке дедукция. Правда, Ватсон?

Утюг посидел, пуская клубы сизого дыма, ещё немного, поплевал на ладони и, сложив папку, запер её в сейф. Выключил свет, бросив последний, как бы прощальный взгляд на надпись сразу под выключателем: «Уходя, гасите всех», – и громко хлопнул дверью.