Текст книги "Венецианский эликсир"

Мишель Ловрик
Венецианский эликсир

© Michelle Lovric, 2005

© DepositPhotos.com / Ekaterina Fribus / Goran Bogicevic / icetray / Leonardi, обложка, 2012

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2012

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2012

Предисловие

Роман Мишель Ловрик «Венецианский эликсир» расскажет вам удивительную историю любви – такую же яркую, захватывающую и не похожую на другие, как и все творчество этого самобытного автора. Недаром книга была номинирована на престижную британскую премию Orange в 2005 году; многие другие произведения писательницы также получили литературные награды и признание широкой аудитории во всем мире. Отечественный читатель познакомился с Мишель Ловрик благодаря роману «Книга из человеческой кожи», на страницах которого мастерски воссоздана Венеция эпохи наполеоновских войн со всеми ее мрачными загадками, пышным увяданием и интригами благороднейших семей.

Предлагаемый вашему вниманию роман снова вернет вас во времена дожей, кармина, парчи и утонченного коварства, а также приведет в Лондон – город, который на первый взгляд кажется полной противоположностью аристократической Венеции, но тем не менее имеет с ней много общего.

А что общего может быть у венецианки с внушительной родословной и ирландского выскочки, главаря лондонских шарлатанов и контрабандистов? Безжалостная судьба лишила эту девушку ее звучного имени, заставила стать не просто дамой полусвета – шпионкой на службе у Совета десяти, правившего тогда Венецией, актрисой и на подмостках, и в жизни. Именно в театре Валентин Грейтрейкс встретил впервые Мимосину Дольчеццу, но в картонных декорациях между ними вопреки всему вспыхивает истинная страсть, которой суждено преодолеть многие преграды.

Столь необычные характеры главных героев – пылкая, своенравная Мимосина, яростно сражающаяся с судьбой, жестокий, циничный и в то же время сентиментальный Валентин – предопределяют сюжет, полностью лишенный обычных для любовного романа клише. Совершенно невозможно предугадать следующий поворот событий, герои ведут себя как живые, непредсказуемые в своих чувствах и поступках люди. Поэтому здесь есть все, чтобы увлечь самого взыскательного ценителя жанра: запутанные интриги, козни недоброжелателей, самоотверженность и предательство, потерянные и найденные дети, похищения, тайная переписка и безудержная страсть.

Однако «Венецианский эликсир» – в первую очередь роман исторический. Мишель Ловрик много времени уделяет работе с архивами и монографиями, и в большинстве случаев все те занимательные, вызывающие изумление, а то и шокирующие факты, которые вы встретите в романе, имели место в действительности. Критики отмечали, что Мишель Ловрик демонстрирует «темную сторону эпохи Просвещения», не описанную в учебниках, ведь то был век не только ученых-энциклопедистов, но и многочисленных шарлатанов, зарабатывающих на возросшей популярности научных знаний; век не только промышленных и социальных революций, но и ломки всех общественных устоев, трагически отразившейся на судьбах миллионов людей.

Как бы то ни было, автору блестяще удалось передать зловещее очарование Европы XVIII века, где только и могла развернуться столь невероятная история…

Все персонажи и события, кроме тех, что определенно являются частью мирового наследия, вымышлены, и любое сходство с людьми, живыми или умершими, является совпадением.

Любовь покрывает своим именем самые разнообразные человеческие отношения, будто бы связанные с нею, хотя на самом деле она участвует в них не более, чем дож в событиях, происходящих в Венеции.

Франсуа де Ларошфуко (1613–1680). Максимы

Насколько я знаю, никакая сласть не несет в себе зла.

Авиценна (973–1037)

Часть первая
Венеция, 1768 год

В свои пятнадцать лет я лежала, распростершись на полу. На мои плечи была наброшена черная простыня. Возле головы и в ногах стояли зажженные свечи. Губы были прижаты к камню, а в ушах звучали литании. Священник разжал мой кулак и надел кольцо мне на палец. Я пообещала быть верной женой Христа. Я была почти уверена, что хочу этого. Ведь в ту безумную минуту эта клятва не казалась серьезной жертвой: я никогда не знала мужчины, однако успела отведать шоколад.

1

Болеутоляющая припарка

Берем четыре унции бренди, полдрахмы хны, две драхмы опиума и растворяем.

Эта смесь успокаивает нервы, ее теплота укрощает духов, проникая глубоко, открывает поры, смягчает, рассеивает причиняющие боль размышления и отгоняет их, вызывая потоотделение.

Я была не очень самоотверженной монахиней, ведь меня упекли в монастырь потому, что мое семейство потеряло голову из-за моего глупого подросткового увлечения. Мое самое серьезное преступление было настолько заурядным, что даже вспоминать не хочется. Еще вчера я – гордость и предмет поклонения моих родителей, свободно гуляю по палаццо моей семьи в сопровождении своры породистых собак, мне красиво укладывают волосы, я очаровательно дурачусь на уроках танцев, позирую для портрета. Мне кажется, что я немного своевольно веду себя с художником. Вот и все. А на следующий день я уже в женском монастыре Святого Захарии, который в некотором смысле можно считать нашим семейным, поскольку там в свое время приняли постриг не менее шести моих тетушек и несколько не таких симпатичных кузин. Сначала я думала, что это станет для меня непродолжительным наказанием, предупреждением, попыткой остудить мой пыл. За мной давали хорошее приданое, я была далеко не дурна собой – яркая блондинка из тех, что с ранних лет привлекают внимание мужчин. Но через несколько недель я начала подозревать ужасную правду – мои родители вознамерились оставить меня там надолго.

Я осознала, что они запланировали это изначально.

Я уже хорошо изучила порядки монастыря, а мои родители не чувствовали за собой никакой вины за ту судьбу, что уготовили мне.

Дело в том, что монахини успели снискать мое расположение, еще когда я была малюткой. Каждый раз, когда мы ходили в сад при монастыре, они развешивали на раскидистых ветвях деревьев засахаренный миндаль, сладкие пастилки и цукаты. Тогда мы посещали монастырь, чтобы навестить двух или трех тетушек по имени Катарина, поскольку именно так называли всех девочек в нашей семье. Никто не запрещал мне наслаждаться сладкими дарами. Потому у меня сложилось впечатление, что в монастырях подобные вещи растут на деревьях, а вот дома их приходилось постоянно выпрашивать.

В Венеции все аристократические династии занесены в так называемую «Золотую книгу». И каждая из этих семей хранит свои секреты, словно бы собственную совесть, в женском монастыре. Семнадцать членов семьи Контарини заперты в монастыре Санта-Катарина, дюжина Моресини в Спирито Санто, Балби в Сант-Андреа де Зирада. А неугодные женщины из семейств Фоскарини и Керини были похоронены заживо в нашем милом склепе в монастыре Святого Захарии.

В десять часов я взошла на судно, на котором моя кузина Паола совершала свадебное путешествие по женским монастырям, чтобы поприветствовать сестер, запечатанных в целомудрии. Этот старинный обряд давно уже вышел из моды, однако дядюшка настоял на необходимости его проведения, поскольку монашки любили гостей. К тому же их изоляция вызывала недопустимое чувство вины. Они отдали себя Богу, который не просил никакого приданого, потому дядя Паолы мог потратить тридцать тысяч дукатов на жениха из рода Градениго для нее, чтобы влить свежую кровь во внуков.

Заточенные сестры благословили Паолу мертвыми глазами, просунув миндальные полумесяцы сквозь решетку ей в рот, поскольку они не имели права прикасаться к ней. Между тем мне достались тонкие гречневые вафли, намазанные медовым кремом, горячие, варенные в тесте фрукты, посыпанные сладким порошком, а также острый panpepato[1]1
  Панпепато – традиционный рождественский пряник. Необычен тем, что в него добавляют молотый черный перец.


[Закрыть], который я никогда не ела дома.

Когда мне было двенадцать лет, сестры-монахини спросили меня, не хочу ли я взглянуть на кухню. Я, как дочь зажиточной семьи, никогда на кухне не была, потому мне стало интересно. Я спустилась вниз, и мне очень понравилось таскать судки из печи, переставлять светлые флаконы с севильскими сиропами… Было так интересно смягчать, складывать, растапливать, смазывать, вынимать, оборачивать, глазировать и укладывать различные сладости, предназначенные для столов богачей, в раскрашенные коробки, что я расплакалась, когда меня забрали домой. Меня воспитывали не для такой грубой работы, но мне нравилось за ней наблюдать.

Потому я частенько прибегала в монастырь Святого Захарии и чувствовала себя там как дома, а когда подросла, то иногда даже оставалась на ночь. Я спала в комнатах моих тетушек, а беспорядочное образование получала в комнате рядом с трапезной.

Я забегала на монастырскую кухню, словно воробышек, который залетает на стол и клюет то, что ему нравится. Никто не умел так хорошо готовить марципаны, как монахини монастыря Святого Захарии. Ну, если не считать монахинь из монастыря Сант-Алвизе. Скорее всего, никто больше не умел делать такой пенистый шоколад и подавать его в изящных чашечках. Я так часто приходила отведать его, что мне отвели особую чашку.

Монастырь казался таким милым местом. Здесь был один из лучших садов во всей Венеции. Что уж говорить о роскошных фруктовых деревьях! Монастырь больше напоминал провинциальный дом для увеселений, чем оплот веры. Терракотовые анфилады с арками белого истрийского камня вели к двум изящным крытым галереям, на одной из которых даже была оборудована лоджия. Из окон келий монахини видели церковный купол, возвышающийся над ними в гармоничном сочетании с апсидой и стоящей особняком колокольней. За южной стеной монастыря располагался широкий променад Riva delgi Schiavoni и площадь Сан-Марко. Соленый воздух приносил свежесть на галереи даже в разгар лета, хотя зимой, из-за того что они находились почти на уровне моря, их, бывало, заливало водой, которая частенько замерзала.

Монастырь находился к югу от церкви. Когда подходило время, монахини тихо шли в церковь и располагались на зарешеченных галереях. Взглядом они упирались либо в угольно-черный мрамор пола, либо в «Святое собеседование» кисти Джованни Беллини. Кроме того, они могли удобно устроиться в деревянных нишах клироса, напоминая резные фигуры святых, наблюдающие друг за другом, и за пятью позолоченными стульями для дожа со свитой, который ежегодно посещал эту церковь.

Это было спокойное, размеренное существование, лишенное как тягот, так и разнообразия.

Такая жизнь была не по мне.

Когда родители отвезли меня в монастырь после случая с художником, я была вправе полагать, что подобное наказание носит временный характер и что через время, когда я покажу, какая я хорошая и примерная девочка, мне вернут привилегии и свободу, в полной мере воздав за уязвленное достоинство. Потому сперва я вела себя как дрессированный медведь, тихо и послушно. Мне было сложно сдерживаться, однако удавалось. Я собиралась во что бы то ни стало завоевать право вернуться домой. Скрасить горе мне помогали марципаны.

Но дни складывались в недели, а я все еще оставалась в монастыре Святого Захарии. Когда я представила, что могу никогда его не покинуть, он перестал казаться мне таким милым местом. Слыша звук ключей, поворачивающихся в замке, я непроизвольно морщилась. Я дрожала в тени высоких стен, которые раньше казались мне прохладным убежищем от венецианского солнца.

Я писала родителям, то извиняясь, то сетуя, то бранясь. Они не приходили навестить меня, как родители других монахинь. Я подозреваю, что вид моих страданий заставил бы их изменить решение. Всего лишь раз меня посетила мать, но я закатила такую истерику перед ней, что она убралась восвояси, кусая губы, не сказав ни слова. После этого я их больше не видела.

Однако я все равно надеялась, что они смягчатся. Как они могли оставить меня здесь?

Первым признаком того, что их решение было бесповоротным, послужило появление сундука с моим приданым. Когда разрисованный ларь поставили в моей келье, я легла на пол и расплакалась, поскольку они действительно решили, что я должна стать невестой Христа. Я откинула крышку, разглядывая роскошное приданое, которое собирали для меня много лет. Родители заменили цветастые шелка и белье такой же роскошной материей, но намного более скромных расцветок. Там была еще одна вещь – позолоченная шкатулка для моих белокурых волос.

Даже ребенком я не считала, что мои родители обладают мудростью. Теперь я начала подозревать, что они сошли с ума. Осознавали ли они, что творят, заточая меня в монастыре против моей воли? Неужели они не понимали, как дурно это может кончиться?

Я совершенно не чувствовала никакого желания посвящать жизнь Богу.

До того момента моим самым большим религиозным порывом была молитва Богу, чтобы он отменил воскресенье, самый скучный день недели. Теперь каждый день был для меня воскресеньем. Более того, я перестала быть бесстрастным посторонним наблюдателем, а должна была принимать участие в ритуалах, которые считала глупым балаганом.

Под неусыпным присмотром матушки-настоятельницы меня сделали настоящей монахиней. Не простой послушницей, которые представляли собой низшую касту сестер, – их использовали для грязной работы, ели они только то, что давали в трапезной, и им всегда доставалось лишь темное мясо цыпленка. Бедные послушницы носили апостольники и власяницы, которые им выдавал монастырь. Они всегда прятали волосы под апостольником. А девочкам из богатых семейств, вроде меня, позволяли показывать кудри на висках, носить украшения (чего я не делала) и шелковые чулки. Мы приспосабливали привычки к моде.

Вы можете спросить, почему я решила принять постриг, если мне так не нравилось заточение в женском монастыре. Дело в том, что я видела, как обращаются с послушницами. Хотя я не собиралась остаток жизни провести в монастыре, мне казалось разумным дать эту клятву, чтобы жить там как можно лучше. Все девочки моего круга так поступали.

Подготовка к постригу весьма напоминала свадебные приготовления. Нас холили и лелеяли, нами восхищались. Царило оживление. У меня горела кожа, словно бы я была наполнена огнем. За дверью моей кельи слышалось беспрестанное хихиканье. Моя кровать была застелена белыми простынями. Я засыпала на них, ощущая вкус нежных пирожных, специально присланных мне с кухни. Когда я просыпалась, меня окружали внимательные улыбки, а почтительные пальцы развязывали завязки на моей ночной рубашке.

Я вышла замуж за Христа в экстазе, сотканном из сладкого вина.

Позже мне было горько, когда я видела в саду маленьких девочек, очарованных запахом миндаля и жженого сахара, поскольку знала, что монахини не могут свободно покидать обитель, а Господь никогда не создавал деревьев, на которых растут пирожные.

2

Отвар для женских дней

Две унции корня сельдерея, аира тростникового и восковницы по две драхмы; цедоарии, кубебы по полторы драхмы; мускатный орех, два скрупула; галанговый корень, райские зерна, по половине скрупула; ясенец белый, болотная мята, всего по пригоршне; варить в кварте воды и пинте или двадцати восьми унциях белого вина; процедив, добавить настойку шафрана (на патоке; одна унция); сироп лаванды стэхадской, три унции, перемешать.

Возбуждает новый оргазм в массе крови; если ввести в маточные артерии, раскрывает кончики сосудов.

Другим девушкам моего круга нравилась жизнь в монастыре.

Но не мне.

Я очень скоро поняла свою ошибку и сильно сожалела. Искушение Господне ненадолго задержалось в моем сердце. Более того, теперь, когда я приняла постриг, у моих родителей появился лишний повод оставить меня здесь навсегда. Я яростно укоряла себя за проявленную глупость. Как могла я быть такой наивной? Такой слепой?

Несмотря на высокий статус и уважительное обхождение, меня все раздражало. Я не могла там находиться. Я начала капризничать, вела себя как можно хуже. Меня силой водили к заутрене, на службы третьего, шестого, девятого часа, вечерню. Были назначены ответственные сестры, которые будили меня среди ночи к заутрене. Они сопровождали меня в церковь, постоянно распевая длинные песнопения, восхвалявшие непорочность.

Некоторые монахини обрезали волосы и хранили их до самой смерти в шкатулках, подобных той, что прислали мне родители. Я с ужасом представила, как мертвые тела старых монахинь воссоединяются с их юными волосами, поскольку их хоронят вместе. Это делается для того, чтобы они разделили с Господом брачную ночь нетронутыми. Перед моим внутренним взором возникает гротескная картина: их жадные, сморщенные и беззубые лица, обрамленные детскими локонами и ожидающие, пока Он лишит их невинности.

Они все навсегда застряли в детском возрасте. Естественные влечения, которые возникали у них, попадали в капкан в тот момент, когда их следовало выпустить на волю. Из-за того, что их первичные порывы были наглухо запечатаны в их душах, они проживали остаток жизни, разыгрывая маленькие мелодрамы, соперничая и злословя, словно стайка вредных школьниц.

Однажды утром я потеряла над собой контроль и высказалась двум самым напыщенным монахиням, которые любили, закатив глаза, рассуждать о плотских делах.

Я зашипела на них:

– Целомудрие! Это лишь значит, что вы постоянно думаете о его противоположности!

Они потупились, отказываясь глядеть мне в глаза. Обменявшись взглядами из-под клобуков, они решили, что донесут настоятельнице о моем непотребном поведении.

Однако я знала, что среди монахинь у меня есть единомышленницы – женщины, принявшие постриг, но не желавшие вечно оставаться целомудренными. Как и я, они прекрасно понимали, что сексуальные ограничения венецианских женских монастырей можно обойти, если использовать смекалку. Тем более – монастырь Святого Захарии. Город хотел бы видеть монахинь более строгими, хоть и не настаивал. Если вы не можете сдержать инстинкты, ими следует управлять. На кое-какие вещи, которые могли бы спровоцировать скандал, смотрели сквозь пальцы.

Все знают, что для того, чтобы покинуть монастырь, нужен мужчина. Потому, пробыв два месяца монахиней и не получив ни единой весточки от родителей, я начала составлять собственные планы. Я была готова покинуть монастырь под ручку с первым же мужчиной, который предложил бы мне это, будь он венецианец, француз или турок. Я бы сбежала из этого монастыря, даже опираясь на дряхлый локоть ужасного Гермиппа. Ходили слухи, что он прожил сто тринадцать лет, вдыхая запахи юных девушек, и что объехал всю Европу в поисках питомцев для своей школы-интерната. Говаривали, что в те дни его занесло в Венецию, где он охотился за молоденькими монахинями, поскольку хотел проверить рецепт молодости Марсилио Фичино. Рецепт гласил, что для продления молодости необходимо пить кровь из вен молодых женщин. Да, я поклялась, что открою свои вены старику-кровососу, если это позволит мне оставить монастырь.

Потому я нисколько не огорчилась, когда моим спасителем оказался англичанин, который прекрасно разговаривал по-итальянски и вел себя как настоящий венецианец. От местных жителей его отличала лишь легкая тень северной холодности.

Он приехал в Венецию по делам. Я так и не поняла, в чем заключается их суть, вероятно, потому, что невнимательно слушала.

Кто бы слушал на моем месте, когда этот человек предлагал столько всего нового и интересного! Я это поняла с первого взгляда, когда увидела его в монастыре, куда он пришел, чтобы посмотреть на наших девушек, которые щебетали за металлической решеткой ворот, словно птички. Когда я его увидела, то почувствовала, как что-то холодное сжало мое сердце. Я встала с лавки и прижалась носом к решетке. Он рассмеялся, заметив мой неподдельный интерес, и погладил по носу, словно выбирая щенка из нового помета.

Эту.

Откуда я могла знать всю правду тогда?

Откуда я могла знать, что такие штучки для него – обычное дело?

Сейчас, вспоминая те времена, я не сомневаюсь, что мой англиканский любовничек имел привычку заставлять невест католического бога совершать адюльтер. Для него это было всего лишь еще одной формой незаконной коммерции. Этот человек буквально бредил правонарушениями и злодеяниями. Нормальным деловым отношениям он предпочитал сомнительные сделки, заключенные в грязных тавернах, и опасные переговоры на безлюдных мостах поздно ночью. Потому мое похищение из монастыря должно было внести приятное разнообразие в его и без того полную риска жизнь.

В то время я этого не знала. Я просто ликовала, что наши планы так удачно совпали.

Я почти ничего о нем не знала, и это мне нравилось.

«Подчас любовь похожа на гангрену, – говорила я себе. – Ей не требуется кислород информации, чтобы развиваться».

Эта любовь принадлежала как раз к такой разновидности.

3

Пилюли для женских дней

Берем венецианский борас, мирру, всего по сорок пять гран; корень кирказона, шафран, всего по пятнадцать гран; масло болотной мяты, казачьего можжевельника, гвоздики, всего по две капли; с сиропом пяти открытых корней готовим восемнадцать пилюль для шести доз.

Название определяет замысел. Принимать дважды в день перед наступлением женских дней, когда природе требуется стимуляция.

Я не знаю, кому он заплатил, чтобы забрать меня из монастыря посреди жаркой ночи. На разных уровнях власти некоторые вещи можно купить за наличные деньги. Я знаю только, что ко мне в келью пришла старая монахиня. Она растолкала меня и потянула в комнату, где стоял кувшин с горячей водой и чаша с душистым мылом, а на стуле висело оранжевое шелковое полупрозрачное платье. Я протестовала, спотыкалась и зевала.

– Помойся, – велела она сухо. – Особенно хорошо вымой срамное место и рот. – Я не могла смотреть на ее болезненное, суровое лицо. По всей видимости, эта ситуация не оставила ее равнодушной, но я не могла понять, испытывала ли она зависть или раздражение из-за того, что ее заставили заниматься этим делом. Покраснев, я начала мыться, стараясь не поднимать ночную сорочку слишком высоко. Монахиня нетерпеливо содрала ее с меня, и я осталась нагишом. Я захныкала и прикрылась руками, стыдясь глядеть ей в глаза. Ей стало меня жаль, и она обратилась ко мне более мягким тоном:

– Учись, тебе еще придется это делать в будущем.

Когда я помылась и облачилась в платье, которое облегало меня, словно лайковая перчатка ладонь, она взяла меня за руку, как маленького ребенка, и повела по длинным, душным коридорам к зарешеченной калитке, которая выходила во фруктовый сад. Мы прошли среди деревьев ко второй калитке, возле нее в стену было встроено колесо. Одна его половина была снаружи, другая внутри. Оно служило для анонимной передачи денег, провизии и иногда младенцев. Я гадала, должна ли сейчас произойти какая-нибудь незаконная сделка и как она может затронуть меня. Но вместо этого монахиня отвела черную ткань, которая закрывала решетчатую калитку, и выглянула наружу. Казалось, она кого-то ждала.

Я увидела по ту сторону забора его золотистые волосы, освещенные уличным фонарем. Его лицо, на котором я не заметила никакого волнения, а лишь удовольствие и радость, было обращено не к двери, а к небу, словно он читал по звездам предзнаменования. По всей видимости, небо ему благоволило. Как он и ожидал, в его случае все планы были обречены на успех. Именно этого человека я видела тогда у решетчатых ворот. Его улыбка заставила меня устыдиться своего волнения.

Монахиня что-то прошептала ему, и он вплотную приблизился к двери, которую она открыла, и толкнула меня в его объятия. Я была рада, что его руки немного дрожали. Он передал монашке деньги. Я поняла, что должно было случиться.

Я была строгой девочкой, потому мне не нравилось, когда родители показывали свои чувства друг к другу. Однажды я увидела, как целуются двое слуг. Я закричала, принялась звать на помощь, чтобы поделиться с другими отвращением от вида этой ужасной оргии. После того как мать объяснила мне некоторые аспекты любви, меня стошнило. Голые факты были чужды моему вкусу. Несмотря на мои чувства по этому поводу, текущие обстоятельства заставили меня рассматривать грядущее соблазнение в оптимистичном ключе. Я думаю, что Бог создал меня холодной девушкой, поскольку я легко могла переступить через свои чувства, вспомнив, что вознаграждением за это будет моя свобода. Я почти предвкушала ее, хотя и испытывала определенный страх.

Я посмотрела на монахиню, гадая, могу ли воззвать к ее чувствам, есть ли в этом смысл, – и в этот момент почувствовала, как он положил ладони на мои груди.

Поверьте мне, не обязательно любить мужчину, который лишает вас девственности, даже если он делает это блестяще. Мои предрассудки относительно соития исчезли после первой же ночи, проведенной в его апартаментах недалеко от Риальто. И мне нравилось слушать слова, которые сопровождали все этапы этого действа. Было так приятно обнаружить, что мой спаситель еще и делал комплименты, наполнявшие меня непередаваемой радостью. Хотя я не испытывала никаких чувств к этому человеку.

Мне казалось, что он пробудил мои инстинкты, но не тронул спящую тягу к романтике. А может, у меня ее и не было вовсе?

Потом, на исходе нашей первой ночи, он встал на колени, поцеловал мои ступни и накормил меня сладкими пирожными, вымоченными в вине. К тому времени я была уже полностью пресыщена как пищей, так и плотскими утехами. Когда он накормил меня миндальными круассанами и поцеловал, я подумала, что ему удалось найти мое сердце, но покорить его он еще не успел.

Когда я вернулась в монастырь, меня засыпали вопросами:

– Так что это за человек?

– Он богат?

– Он хорош собой?

– Какой у него характер?

И когда они заметили, что мне не до того, они начали задавать вопросы посложнее:

– Он назвал свое настоящее имя?

И…

– В тот самый момент он мягок, как пух, или тверд, как лед?

Но кто будет слушать подобные вопросы, кто будет внимать ответам?

Не я.

За этой ночью последовали три месяца бурной любви, дни, лишенные всяких мыслей, кроме туманных воспоминаний о горячих ночах. Казалось, что суть бытия состоит в том, чтобы каждую ночь обнаруживать себя в его объятиях или надевать роскошное платье, которое он в конце концов с меня снимал. Я была рада этой перемене в своей жизни.

Я не могла не восхищаться чудом страсти, которое сделало стены монастыря Святого Захарии прозрачными и преодолимыми.

Когда я узнала, что ношу его ребенка, я пришла к нему, переполненная надеждой. Какой мужчина не хочет сына, даже зачатого вне брака, с женщиной другого круга или народа?

Действительно, услышав эти вести, мой возлюбленный изобразил на лице радость и принялся ласкать меня, без слов уверяя в преданности и любви. Я прижалась к нему, поглядела на золотистые волоски на его запястье и позволила себе не думать ни о чем.

Я отказалась от пилюль для женских дней, которые мне предложили монахини, и напустила на себя важный вид будущей матери.

«Вот она, любовь», – решила я.

Но я знала, что лгу. Я и мой возлюбленный исполняли все обязанности, которые налагал обычный роман, но он не подходил к естественному концу. Мой восторг был банальным, наигранным и недолгим.

4

Целительные лепешки

Возьмите чистую «кровь дракона» (в каплях), два скрупула (sic!); цветы Бенджамина, шестнадцать гран; бальзам Галаада, двадцать четыре грана; сахарный порошок, четыре унции; мякоть трагакантовой камеди, столько, сколько необходимо. Готовить лепешки по рецепту.

Хороши при опасности заражения чахоткой. Следует иметь при себе и часто есть.

Бог не создал меня для того, чтобы я стала матерью.

Начало беременности было ужасным. Несколько недель каждое утро меня выворачивало наизнанку. Это подтверждало, что дитя, зачатое в жаркой, обдуваемой трамонтаной стране было мужского пола. Я послала возлюбленному письмо, в котором выразила сожаление из-за сложившейся ситуации. Он ответил мне нежным посланием, в котором заверил, что будет ждать. Я полагаю, что в это время он ездил в Лондон.

Через несколько недель это безобразие закончилось и наши встречи возобновились.

Днем в монастыре я задумчиво глядела на картину Джакомо Пальмы[2]2
  Джакомо Пальма (1480–1528) – итальянский художник.


[Закрыть] «Мадонна с младенцем», с радостью отмечая, насколько я симпатичнее этой поникшей женщины с вытянутым лицом. А ее ребенок – непоседливое маленькое чудовище с толстыми губами. Совсем другое дело – милый барельеф на арке над входом в монастырь, изображающий Марию и Иисуса. Мадонна Беллини[3]3
  Джованни Беллини (ок. 1430-33–1516) – итальянский художник венецианской школы живописи.


[Закрыть] всегда казалась мне очень красивой, совсем как я, и к тому же ей шел голубой цвет. Наш сын был бы похож на юного Христа Беллини, изящного и симпатичного, которого я всегда одевала бы в лучшую одежду и вырастила бы из него настоящего джентльмена. Однако я не собиралась больше рожать. Мои опытные сестры в монастыре Святого Захарии к тому времени уже объяснили мне некоторые неприятные факты, которыми в свое время пренебрегла мать. Я не собиралась повторять ее ошибок.

Ни на одном из полотен не было женщин с фигурой, оплывшей от поздней беременности. Потому без всякой радости я ожидала этого. Хуже того, я представила, что из-за этого мой любимый начнет относиться ко мне с отеческой заботой, его страсть потухнет, он больше не будет стремиться доставить мне наслаждение. Из-за моей округлившейся фигуры ему было бы сложнее увезти меня из Венеции.

Однако этого так и не случилось. Полагаю, можно не говорить, что к тому времени, как у меня вырос живот, его уже и след простыл.

Где-то на четвертом месяце нашего знакомства он от меня устал.

Я очень долго размышляла, искала причину изменений, происшедших в нем, не желая признать горькую правду.

Страх потерять молодость, став отцом? Страх потерять свободу, женившись на мне? Когда я впервые увидела, как он рассматривает мой увеличившийся живот, я не смогла ничего прочитать в его глазах.

Была еще одна причина. Сейчас уже нет смысла ее скрывать.

Понимаете, мы ругались. Это были не просто жаркие перепалки любовников, но нечто худшее. Как будто бы дьявол, засевший в нем, и такой же дьявол, засевший во мне, тоже были влюблены друг в друга. У меня случались ссоры с другими девочками в монастыре, с родителями, которые упекли меня туда, но перепалки с ним имели абсолютно другой характер.

И не важно, что было причиной ссоры. Пугала она сама.

Я обнаружила это, когда мы поругались в первый раз. Я помню, что он высмеивал меня. Мне было очень обидно, поскольку никто никогда прежде так не говорил со мной. Он назвал меня глупой. Он смеялся надо мной, называл безмозглой коровой, наивной дурехой.

Потом в комнате воцарилась вязкая тишина. Мы хмуро поглядывали друг на друга, и я уверена, что каждый хотел умереть, чтобы другого замучило чувство вины. Когда он прошел мимо, слегка задев меня, я почувствовала, как его ярость стремится меня уничтожить. Он желал мне зла, я видела это. И не просто несчастья, а физического увечья. Гнев напрочь уничтожил его любовь ко мне.