Текст книги "Последняя схватка"

IV
ЖИЗЕЛЬ АНГУЛЕМСКАЯ

С этими словами Виолетта извлекла из-за корсажа маленький кинжал и нервно стиснула пальцами его рукоятку, всем своим видом показывая, что готова пустить оружие в ход. А взглядом она пыталась проникнуть герцогу в душу. В его глазах мелькнул кровожадный огонек. И ей стало понятно, что эта угроза не остановит его… Наоборот… Кончилась любовь… Прощай, счастье… Женщина почувствовала острый укол в сердце и пошатнулась, с трудом удержавшись на ногах. Собрав всю свою волю, Виолетта начала лихорадочно думать, чем можно остановить Карла Ангулемского. И вдруг ее осенило. Ровным голосом, от которого повеяло могильным холодом, герцогиня сказала:

– Предупреждаю, что рядом с моим трупом вы обнаружите бездыханное тело вашей дочери.

Это подействовало. Любящий отец возопил:

– Девочка моя!.. Дочь!

Герцогиня вздохнула с облегчением: она почувствовала, что нашла в очерствевшей душе своего супруга уязвимое место.

– Да, ваша дочь, – страстно проговорила Виолетта. – Ваша дочь – настоящая Валуа, и она не переживет позора своего отца. Она заколет себя этим же кинжалом. Ведь так, дитя мое?

Жизель, которая с болезненным изумлением слушала разговор, не очень понимая, о чем так яростно спорят отец и мать, ответила:

– Конечно, матушка. Позора отца мне не вынести. И обагренный вашей кровью кинжал поможет и мне уйти из жизни, которая станет для меня нестерпимой мукой.

Она произнесла это без всяких колебаний, благородное и гордое дитя. И сказано это было таким тоном, что у отца не осталось никаких сомнений в том, что именно так девушка и поступит. Мать поблагодарила ее улыбкой и ласковым взглядом, а герцог мгновенно взмок и стал жалобно и почти униженно умолять дочь:

– Жизель, о моя дорогая крошка!..

А она не просто любила отца – она боготворила его! И, ответив матери без всяких колебаний, она добавила с улыбкой, уверенным голосом, в котором звучала трогательно наивная, но непоколебимая вера в обожаемого батюшку:

– Но я не сомневаюсь, что умру своей смертью. – Девушка вытянулась в струнку, глаза ее горели гордостью. – Скорее небо упадет на землю и поглотит весь мир, чем герцог Ангулемский, мой высокочтимый отец, хоть в самой малости погрешит против чести.

И это было сказано со святой верой, которую не могли поколебать ни люди, ни боги.

– Какое сердце! – умилился Пардальян.

Отец с горячей признательностью посмотрел на дочь и немного сгорбился, словно на него слишком давило такое бремя этой безоглядной веры.

Взгляд матери лучился гордостью. Она страстно прижала дочь к груди и взволнованно произнесла:

– О ангел мой, в своей невинности ты нашла нужные слова. Они кажутся простодушными – но на самом деле столь глубоки и прекрасны, что не пропадут даром.

Потом Виолетта повернулась к супругу и кротко проговорила:

– Ступайте, монсеньор, теперь вы знаете, что делать.

Герцог бегом спустился с лестницы, предупреждая криком, что сейчас откроет. Люди, осаждавшие ворота, тут же замерли. Еще немного, и ворота рухнули бы под мощным напором бандитов.

Жизель пристально посмотрела на шевалье и очень серьезно спросила:

– Господин де Пардальян, вы можете мне объяснить, почему отец, который любил вас как брата, теперь видит в вас врага?

– Черт возьми, это слишком долгая история, да и ты еще маленькая, – смущенно ответил шевалье.

– А вы как-нибудь покороче, – попросила Жизель. – Я попробую понять с полуслова.

– Да! – кивнул Пардальян, думая, как бы выйти из положения. – По твоим глазам сразу видно, что ты далеко не глупышка.

Убедившись, что девушка не отстанет, пока не получит ответа на свой вопрос, шевалье уклончиво произнес:

– Ну, ладно. Дело в том, что наши дороги разошлись, вот и все.

– Насколько я понимаю, – сказала Жизель с рассудительностью взрослого человека, – отец хочет взойти на престол, который унаследовал от своего отца, короля Карла IX, а вы этого не желаете. Это так, да, господин де Пардальян?

Шевалье совершенно растерялся от такой неожиданной атаки. Собираясь с мыслями, он пошутил:

– Ну, герцогиня, надо было меня предупредить, что ваша юная дочь так хорошо разбирается в государственных делах.

– Но, сударь, вы же сами все это здесь объяснили, – серьезно возразила Жизель.

– Гм!.. Я сам? – изумился Пардальян.

– Ну, конечно, сударь, – кивнула Жизель. – Я же не глухая!

– Тогда другое дело… – пробормотал шевалье. – Значит, ты уверена, что я сам… Точно уверена?.. Ну, что ж… Право, если я сам это сказал… значит, так оно и есть.

– Тоща объясните мне, сударь, почему вы не хотите, чтобы отец получил то, что ему принадлежит? – спросила девушка.

Смущенный Пардальян потянул себя за тронутый сединой ус. Наконец, собравшись с духом, шевалье решительно заявил:

– Я полагаю, что он покушается на то, что ему как раз не принадлежит.

– Значит, отец покушается на то, что ему не принадлежит? – медленно повторила Жизель.

– Да, – твердо произнес Пардальян.

Этот короткий ответ прозвучал как приговор, не подлежащий обжалованию. Жизель на миг задумалась. Потом подошла к Пардальяну, взяла его за руку и с глубоким волнением промолвила:

– Господин де Пардальян, моя мать, моя дорогая бабушка, да и сам отец привили мне любовь к вам с самого детства. От них я узнала, что вы живое воплощение чести и верности. То есть я хочу сказать, что боготворю вас не меньше, чем батюшку. И вашему слову я верю так же, как слову отца. Больше тут добавить нечего, так ведь?

– Ну-ну! Выкладывай, маленькая плутовка, что ты надумала? – улыбнулся Пардальян.

– Я вижу, сударь, что у вас с отцом разные мнения, – вздохнула девушка. – И от этого я теряюсь. А еще мне очень больно. Вы ответите мне серьезно?

– Ну, спрашивай, – согласился Пардальян не без внутренней борьбы.

– Спасибо, господин шевалье, – прошептала Жизель. – Вот что я хочу узнать: вы уверены, что мой отец не имеет никаких прав на французский престол, который, как он считает, принадлежит ему по праву рождения?

– По нашим законам – ни малейших, клянусь честью, – отрезал Пардальян.

– Вы говорили ему это? – поинтересовалась девушка.

– Тысячу раз, на тысячу ладов! – с горечью произнес шевалье.

– И он к вам не прислушался? – недоверчиво взглянула на Пардальяна Жизель.

– Нет, – мрачно сказал тот.

До сих пор Жизель задавала вопросы с уверенным видом, как человек, который знает, чего хочет. И на все эти вопросы Пардальян дал серьезные и исчерпывающие ответы. Теперь девушка замолчала и немного подумала. А потом решительно, с какой-то затаенной тревогой проговорила:

– Значит, мой отец покушается на то, что ему не принадлежит?

– Это ты уже спрашивала, и я ответил тебе: да, – нетерпеливо произнес шевалье.

– Значит… значит, мой отец… бесчестный человек? – побелевшими губами прошептала Жизель.

– Ну, чертовка! Вот ты куда клонила! – вскричал Пардальян, пораженный до глубины души.

– Жизель, дитя мое! – воскликнула герцогиня, напуганная мрачной логикой дочери. – Неужели ты сомневаешься в своем отце?

А про себя женщина с раскаянием подумала:

«Я плохая мать, это моя вина. Не следовало распускать язык при малышке».

А Жизель умоляюще сложила руки на груди.

– Ради Бога, сударь, ответьте мне, – в отчаянии просила девушка Пардальяна.

– Да нет же, черт возьми, твой отец – вовсе не бесчестный человек! – заявил шевалье с самым уверенным видом.

– Но раз он… – всхлипнула Жизель.

– Нельзя все валить в одну кучу, – перебил ее Пардальян. – Бесчестный человек – это тот, кто покушается на чужое добро, точно зная, что оно не его. А если, как твой отец, человек искренне верит, что оно принадлежит ему, такой человек… он просто заблуждается, вот и все.

Закончив эту тираду, шевалье перевел дух и мрачно подумал:

«Уф! Мне было бы легче драться на шпагах с десятью противниками!.. Какие дьявольски точные вопросы, черт подери!.. Неужели эта девчонка рассчитывала добиться от меня правды? Не мог же я ей сказать, что ее отец ведет себя в этом деле как заправский вор!.. Откровенность – штука хорошая, но не всегда, нет, не всегда…»

Так Пардальян пытался оправдаться перед самим собой за то, что из лучших побуждений вынужден был покривить душой. А сияющая Жизель захлопала в ладоши,

– Я знала, что моему отцу не в чем себя упрекнуть!.. – вскричала она.

Пошатнувшаяся на миг вера в отца была полностью восстановлена, и девушка радовалась от души. Пардальян не нашел в себе сил солгать еще раз. Он ограничился улыбкой и покачал головой, что могло означать как согласие, так и несогласие.

Даже искушенному человеку трудно было понять скрытый смысл сдержанной мимики Пардальяна. Наивная девочка решила, что шевалье подтверждает ее слова. И возликовала. Но у нее еще были вопросы. Какая-то тайная работа мысли, которую Жизель сама не осознавала до конца, шла в головке этой не по годам серьезной и умной девочки.

Ее мать и Пардальян видели, что происходит с малышкой. Мать была обеспокоена, сама толком не зная почему. А Пардальяну было очень интересно понять, какие смутные мысли зарождаются в этом юном пытливом мозгу. Шевалье чувствовал, что девочка примет их без колебаний, едва они оформятся.

Принимая молчание Пардальяна за одобрение, Жизель серьезно произнесла:

– Господин шевалье, вы всегда были так добры. Почему же сегодня вы так строго говорили с монсеньором герцогом Ангулемским? Вы как будто вменяли ему в вину, словно страшное преступление, то, что сами считали простым заблуждением?

Пардальян совсем растерялся и ошарашенно подумал:

«Черт! Эта девчонка просто прижала меня к стенке!»

Мы должны заметить, что, занятый серьезным разговором с юной собеседницей, Пардальян одновременно прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Внешне он был совершенно спокоен, но его неотступно преследовала одна мысль:

«Впустит ли герцог банду Кончини?.. Или ему дороже мнение дочери?.. Ведь бедная Виолетта, как я и подозревал, уже не имеет никакого влияния на мужа. А вот дочь… понятно, что ради нее он на многое пойдет».

Тут шевалье услышал под окном топот удалявшегося отряда. Чуть позже Пардальян различил, как молоток приглушенно застучал в другие ворота. У Пардальяна гора свалилась с плеч, и он удовлетворенно подумал:

«Так и есть! Карл Ангулемский не захотел разочаровывать дочь: он не впустил Кончини. Похоже, герцог даже убедил его, что нас здесь нет, раз этот флорентиец ушел осматривать другие дома. А сейчас герцог наверняка беседует с испанцем д'Алъбараном».

Так оно и было: герцог Ангулемский с самым высокомерным видом заявил, что в его доме нет никаких беглецов. И хоть Кончини был фаворитом королевы, он не мог потребовать от высокородного сеньора, чтобы тот любезно согласился на обыск. Тогда Кончини пустился в переговоры, рассчитывая неожиданной уловкой добиться того, на чем не смел настаивать в открытую.

И тут вмешался д'Альбаран. Он прекрасно знал, насколько Карл Ангулемский был заинтересован в том, чтобы избавиться от Пардальяна. Поэтому испанец решил, что шевалье не мог скрываться у герцога. И он шепнул Кончини, что они попусту тратят драгоценное время. У Кончини не было оснований не доверять человеку Фаусты, как и у того не было оснований подозревать во лжи герцога Ангулемского. И фаворит отдал приказ прево Сегье, который тут же повел своих стрелков к следующим воротам. Кончини намерен был перетряхнуть на этой улице каждый дом, обыскать каждый двор, заглянуть в каждый закуток…

Этот-то шум, вызванный перемещением стрелков и головорезов Кончини, и уловило ухо Пардальяна. И шевалье не ошибся, предположив, что герцог захочет поговорить с д'Альбараном. Действительно, по знаку Карла Ангулемского тот вошел во двор, и у них завязалась оживленная беседа.

Это произошло приблизительно тогда, когда Жизель сразила шевалье последним вопросом. Глядя на девушку, Пардальян вдруг подумал:

«Раз уж герцог теперь обожает не жену, а ребенка… Раз уж ребенок этот имеет такое влияние на отца… почему бы дочери не сделать то, что не получилось у матери?.. Какой удар для Фаусты, если Карл Ангулемский выйдет из игры!.. От такой потери этой женщине не оправиться!.. И придется ей возвращаться к себе в Испанию!.. Надо попробовать… У этой девочки благородное сердце… Не задевая ее чувств к отцу, я могу открыть ей глаза, направить… За дело, черт побери, игра стоит свеч!»

Приняв такое решение, шевалье в первый раз заговорил с Жизелью совершенно серьезно:

– Выслушай меня, девочка моя, и постарайся понять: если я строго обошелся с твоим отцом, если я вменяю ему в вину простое заблуждение, это потому, что ошибка ошибке рознь. Видишь ли, бывают заблуждения, которые хуже самых страшных преступлений. К таким как раз и относится заблуждение твоего отца. Оно неизбежно – слышишь? – неизбежно приведет к гибельным последствиям. Понимаешь теперь, почему я был так суров?

– О! – воскликнула Жизель. – Я и не сомневалась, что такой добрый человек, как вы, сударь, не будет гневаться без причины. Поверьте, что у меня и в мыслях не было требовать от вас оправданий. Я слишком вас почитаю, чтобы настолько забыться! Я лишь хочу, сударь, чтобы вы пояснили мне, почему вы считаете, что заблуждение отца хуже преступления?

– Во-первых, оно стоило ему десяти лет заключения в Бастилии… – начал Пардальян. – Он провел в тюрьме свои лучшие годы! Это…

– Это касается только его! – перебила Жизель в благородном порыве, который герцогиня и Пардальян оценили по достоинству.

– Положим, – согласился шевалье, – но сколько слез пролила твоя мать за эти десять лет! Да и ты, бедняжка, встречалась с отцом лишь от случая к случаю.

– Батюшке видней, – заявила Жизель, давая понять, что воля отца для нее священна.

– Ты ошибаешься, – мягко возразил Пардальян, – твой отец не имеет права жертвовать вами ради короны.

– Батюшке видней, – повторила Жизель с кротким упрямством.

– Что же, и жизнь вашу он может принести в жертву? – вскричал шевалье.

– И жизнь, и все что угодно, – решительно ответила девушка.

– Ну хорошо, пусть так, – вздохнул Пардальян. – Но ты согласна, что никому не дано распоряжаться имуществом и жизнью других людей?

– Несомненно, сударь, – кивнула Жизель.

– Очень хорошо, – продолжал шевалье. – Заблуждение твоего отца становится преступным потому, что, стремясь захватить власть, он, не раздумывая, без всякого сожаления пожертвует тысячами жизней, на которые не имеет никакого права.

– Как это? – удивилась девушка.

– Сейчас объясню, – отозвался Пардальян. – Ты ведь понимаешь, что юный государь Людовик XIII сам корону не отдаст, он станет защищаться. И будет прав. Надеюсь, ты согласна?

– Это очевидно, – подтвердила Жизель.

– Твой отец понял, что сам по себе, с немногочисленными своими сторонниками, он не сможет свергнуть короля и сесть на его место, – принялся растолковывать девушке шевалье. – Он почувствовал, что такая попытка захвата власти заранее обречена на провал. Тогда, не долго думая, он принял дары, которые предложила ему принцесса Фауста.

– Та самая, которая была его врагом и которую вы когда-то побеждали? – дрогнувшим голосом спросила Жизель.

– Та самая, – усмехнулся Пардальян. – По твоему смущенному лицу я вижу, что союз этот кажется тебе странным и, скажем прямо, недостойным герцога Ангулемского. Как бы то ни было, твоему отцу угодно было принять во внимание лишь преимущества этой сделки.

– А они столь значительны? – вскинула тонкие брови девушка.

– Весьма, – кивнул шевалье. – Фауста – или, как она теперь называет себя, герцогиня де Соррьентес – представляет здесь испанского короля. То есть эта дама предлагает твоему отцу не только свою помощь, но и поддержку монарха, от имени которого выступает. А это, посуди сама, кое-что: деньги без счета и двадцать-тридцать тысяч вояк.

– Испанцев? – воскликнула Жизель, сморщив носик и нахмурив брови. Это явно говорило о том, что ввод во Францию чужих войск был девушке не по нраву.

– Разумеется, – ответил Пардальян, у которого от недовольства Жизели заблестели глаза.

– И мой отец согласился? – изумилась юная красавица,

– С радостью, – горько улыбнулся Пардальян.

Жизель пристыженно опустила голову. Было видно, что, несмотря на свою любовь к отцу, девушка не могла не принять такого союза.

А Пардальян спокойно продолжал:

– Ты, верно, слышала о жестокостях Лиги?

– Увы, слышала, сударь, – вздохнула Жизель. – А еще я слышала, что все это случилось потому, что мы были настолько… настолько безумны, что призвали во Францию испанцев, наших злейших врагов.

– Все верно, – согласился шевалье. – Так вот. Мало кто знает, что Лига эта – дело рук принцессы Фаусты. Страшная гражданская война, столько лет бушевавшая в королевстве, все эти смерти, бедствия, нищета – все это обрушилось на Францию потому, что Фауста вбила себе в голову: герцог Гиз займет место Генриха III на французском престоле… который, само собой, она разделит с новым королем. А теперь герцогиня де Соррьентес мечтает добиться для герцога Ангулемского того, что принцессе Фаусте не удалось сделать для Гиза.

– В случае успеха она взойдет на трон вместе с Карлом! – невольно вырвалось у герцогини.

– Этого я не говорил, – холодно возразил Пардальян,

– Но вы так думаете, – прошептала Виолетта. – Вы не умеете лгать, Друг мой. Освободившись из Бастилии, Карл стал относиться ко мне так, что я уже почувствовала: он может меня бросить…

Пардальян взглянул на Жизель. Бледная и страшно взволнованная, девушка широко раскрытыми глазами смотрела на герцогиню. Слова матери потрясли Жизель больше, чем все речи шевалье. Юная красавица кротко запротестовала:

– Ах, матушка, как ты можешь говорить такое! Подумай только, ты же оскорбляешь монсеньора Ангулемского! Нет, он не способен на подобную низость! Я уверена, что мой отец боготворит тебя так же, как в самом начале вашей любви! Я не сомневаюсь, что никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет он свою избранницу, свою обожаемую супругу.

Жизель настолько забылась, что, отчаянно защищая отца, стала говорить герцогине «ты». Однако откровенность любимой матушки все же сильно подорвала трогательную веру девушки в отца, В голосе Жизели не чувствовалось уже прежней убежденности.

Мать улыбнулась вымученной улыбкой и ответила:

– Твой отец все еще любит меня… во всяком случае, мне хотелось бы в это верить… О, эта вера мне просто необходима! Но ты не знаешь, моя девочка, ты просто не можешь знать, как гибельна для ума и души мужчины страшная болезнь, которая называется жаждой власти. Твой отец мечтает взойти на престол. Карл любит меня. Но блеск короны ослепляет его, и, чтобы стать монархом, он, не задумываясь, растопчет и свое, и мое сердце.

Жизель в ужасе замахала руками, но мать твердо продолжала:

– Да, да, он разобьет мое сердце, а потому не пожалеет и своего! Ты же слышала: он все уже решил! Я поняла это, когда он вышел из Бастилии. Я сразу почувствовала, что его отношение ко мне изменилось. Я терялась в догадках. Теперь, зная, что он заключил союз с мадам Фаустой – а это твой отец от меня тщательно скрывал, – я наконец все поняла! Союз этот означает, что она разделит с герцогом трон. А как этого можно добиться? Сочетавшись браком с королем, разумеется! Да, теперь мне все ясно: герцог Ангулемский сразу же согласился с условием этой позорной сделки!.. Не веришь? Так спроси у господина Пардальяна. Он знает гораздо больше, чем тебе сказал. Я разрешаю ему говорить, ничего не смягчая, ибо для меня в этой истории уже нет тайн.

Шевалье тут же подтвердил:

– Это правда: герцог принял условие сделки в первый же день.

– Вот видишь! – воскликнула Виолетта.

– Какой позор! – прошептала потрясенная Жизель.

Не давая ей времени опомниться и придумать очередное оправдание для горячо любимого отца, Пардальян поставил вопрос ребром:

– А теперь я тебя спрашиваю: даже допуская, что твой отец имеет неоспоримые права на корону, согласна ли ты, чтобы он добился ее такими негодными средствами?

– О нет! Лучше смерть! – вскричала девушка в порыве возмущения.

– Черт возьми! – улыбнулся Пардальян. – Я не сомневался, что ты ответишь мне так! Я знал, что ты сразу все поймешь.

– Но как же мой отец не понимает? – прошептала Жизель, прижав руки к груди. – Ведь он живое воплощение чести… Может, вы ему плохо растолковали?..

– Растолковал-то я хорошо, да только он и слушать ничего не желает, – грустно проговорил шевалье. – Во всем мире есть лишь один человек, который сможет его переубедить.

– Кто же это? – удивилась девушка.

– Ты, – твердо произнес Пардальян.

– Я?!. Как так? – изумленно посмотрела на шевалье Жизель.

– Королем он хочет быть и ради тебя: тогда ты станешь наследной принцессой, – объяснил девушке Пардальян.

– Но мне этого не надо, – воскликнула та. – Во всяком случае, такой ценой.

Пардальян снова устремил на Жизель пронзительный взгляд. И понял, что она говорит искренне и готова последовать его советам. Тогда шевалье предложил:

– Вот и скажи это герцогу. Да так, чтобы ему стало ясно: всей его власти отца и главы дома не хватит, чтобы ты передумала.

– И скажу, – решительно ответила Жизель. – Вот он. Сейчас скажу.

Герцог Ангулемский только что открыл дверь. Он заговорил первым. Обращаясь к Пардальяну, он произнес с ледяной учтивостью:

– Как видите, сударь, что бы вы там ни предполагали, я вас не выдал.

Пардальян холодно поклонился и промолчал. А герцог продолжал тем же учтивым тоном:

– Теперь я обязан быть гостеприимным до конца. Знайте, что и эта, и все соседние улицы какое-то время будут под наблюдением. Так что я приглашаю вас и ваших друзей оставаться здесь столько, сколько вы сочтете необходимым. Я прослежу, чтобы у вас ни в чем не было недостатка. Я позабочусь и о том, чтобы вы смогли выбраться отсюда, не рискуя попасть в руки людей, которые охотятся за вами. Это для меня вопрос чести. Откровенно предупреждаю вас, что на большее я не пойду, а это сделаю во имя нашей прежней дружбы. И раз уж вам было угодно, чтобы мы стали противниками, я увижу в вас смертельного врага, если когда-нибудь потом наши пути вновь пересекутся.

Пардальян уже собирался язвительно ответить на эту тираду, но не успел. Его опередила Жизель. Она бросилась к отцу, обвила руками его шею и самым кротким голосом сказала с мольбой:

– О батюшка, мой добрый батюшка!..

От целомудренной ласки дочери угрюмое лицо герцога просветлело. Он забыл обо всем на свете. Ему было понятно, что Жизель о чем-то просит. И он одобрил дочь нежной улыбкой.

– Ну, чего ты потребуешь, избалованное дитя?

– Батюшка, умоляю вас, окажите мне милость, – дрожащим голоском проговорила девушка.

– Как ты взволнована, – удивился герцог. – Значит, хочешь просить о чем-то серьезном, так?

– Настолько серьезном, что в зависимости от вашего ответа я буду самой счастливой или самой несчастной дочерью на свете, – потупилась Жизель.

– Если так – то можешь не сомневаться. Ради счастья моей обожаемой малышки я пойду на все, – заявил Карл Ангулемский.

Он говорил полушутя-полусерьезно, совершенно не подозревая, в какую ловушку может угодить. Жизелъ отлично это поняла. Но на губах у герцога играла снисходительная улыбка, глаза светились нежностью, и юной красавице стало ясно, что ради ее счастья отец действительно готов на все.

Девушка почувствовала, что уже почти добилась своего. Шаловливо улыбаясь, она взяла отца за руку и увлекла за собой. Герцог не сопротивлялся. Подведя его к настороженному Пардальяну, Жизель вдруг стала очень серьезной и самым ласковым и умоляющим тоном произнесла:

– Заклинаю вас, батюшка: помиритесь с господином де Пардальяном. Ведь, несмотря ни на что, он остался вашим лучшим другом… может быть, вашим единственным другом, монсеньор!

Карл Ангулемский был удивлен. Но, похоже, дружеские чувства еще не совсем угасли в его душе, ибо, услышав неожиданное предложение дочери, он не рассердился и не выказал никакого неудовольствия. Герцог не стал отворачиваться. Гордо принимая вызов, он сказал серьезно и немного грустно:

– Помириться с Пардальяном? Я только этого и хочу. Ради этого я готов пойти на любые жертвы. Но согласится ли Пардальян помириться со мной?

Это было сказано с самой убедительной искренностью, что делало герцогу честь, поскольку надо признать: многие на его месте повели бы себя совсем иначе, оскорбленные резкими обвинениями, которые недавно сорвались с уст Пардальяна. Были ли в поступке герцога Карла Ангулемского расчет или остатки прежнего чувства – все равно ответ герцога говорил о доброй воле.

Так как вельможа адресовал свой вопрос непосредственно Пардальяну, тот ответил:

– Герцог, я готов предать забвению нашу ссору. Я с радостью протяну вам руку. И я очень ценю проявленное вами благородство.

В голосе Пардальяна звучало сдержанное волнение. Оно передалось всем присутствующим. Растроганный герцог раскинул руки и воскликнул:

– Давайте же обнимемся, черт побери!

– Я хочу этого всем существом, – согласился Пардальян. Но он не бросился герцогу в объятия, а, устремив на него ясный взгляд, добавил:

– Вы знаете, монсеньор, что мы снова станем добрыми друзьями только при условии, которое я выдвинул, когда мы беседовали с вами во дворце Соррьентес.

Герцога будто окатили ледяной водой. Его руки безвольно опустились. Он снова принял высокомерный вид и спросил:

– Значит, вы настаиваете на этом условии?

– Иначе и быть не может. Мне казалось, что вы тогда хорошо это поняли, – ответил Пардальян голосом, в котором было больше грусти, чем укора.

– И не откажетесь от своих требований? – снова спросил герцог тем же холодным тоном.

– Нет, – сухо ответил Пардальян.

– Тогда и говорить не о чем, – резко заявил Карл Ангулемский.

Жизель, Виолетта, Одэ де Вальвер и Ландри Кокнар слушали этот диалог, затаив дыхание. Герцог повернулся к дочери и ласково произнес:

– Я сделал все, что мог. Но ты же видишь, дитя мое, что господин де Пардальян непреклонен. Это ему угодно, чтобы мы оставались врагами. Так что не говори мне больше об этом деле.

Карл Ангулемский думал, что послушная дочь не будет настаивать, однако та не собиралась отступать. Почтительно, но с неожиданной для отца твердостью девушка возразила:

– Нет, батюшка, позвольте мне к нему вернуться, ибо, по-моему, сказано еще не все.

– То есть как? – нахмурился герцог.

Жизель не смутилась и с той же обескураживающей уверенностью пояснила:

– Есть очень простой способ помириться с господином де Пардальяном. Примите условие господина шевалье, и это сделает вам честь.

– Довольно, – сурово отрезал герцог, – я не позволю вам рассуждать о вещах, до которых вы еще не доросли и в которых ровно ничего не смыслите.

– Простите, монсеньор, но я прекрасно знаю, в чем здесь дело, – спокойно промолвила Жизель.

– Знаете? – поперхнулся герцог.

И насмешливо спросил:

– Так что же вы знаете?

– Я знаю, что вы должны всего лишь отказаться от притязаний на французский престол, чтобы вернуть уважение и дружбу господина де Пардальяна, – бесстрашно заявила девушка.

Этот неожиданный удар сразил Карла Ангулемского наповал. Он сразу понял, что жена и дочь услышали от Пардальяна немало интересного… И герцогу немедленно захотелось выяснить, насколько они были посвящены в суть дела. Он поднял на них подозрительный взгляд.

Но рядом с герцогом была только Жизель. Виолетта отошла в сторону с Пардальяном, который в это самое время церемонно представлял ей графа Одэ де Вальвера. Казалось, они не обращали ни малейшего внимания на отца с дочерью. Герцог знал, что на самом деле это не так, но все же сразу почувствовал облегчение при мысли о том, что этот неожиданный и неприятный для него разговор останется между ним и Жизелью.

Однако Карл Ангулемский понимал и то, что дочь – он не сомневался, что герцогиня и шевалье ее должным образом настроили – окажется сейчас противником отца. Более того: его строгим судьей. И этот судья был вдвойне страшен гордому вельможе. Во-первых, судья этот был достаточно осведомлен, а, во-вторых, отцовская любовь герцога граничила со слабостью, и Карл Ангулемский боялся, что дочь расплачется – и тогда он не сумеет ей отказать.

И герцог подумал, что лучше сразу покончить с делом, в котором он имел весьма шаткие позиции. Карл Ангулемский еще больше насупился и воскликнул:

– Всего лишь отказаться! Всего лишь! Ну и выражение вы выбрали! Неужели вы полагаете, что можно «всего лишь» отказаться от короны, чтобы не потерять дружбу простого смертного?

– Да, отец, если этот смертный господин де Пардальян, – убежденно проговорила Жизель.

– Что за бред! – рявкнул Карл Ангулемский.

– А раньше вы говорили, что все короны христианского мира не стоят его дружбы, – заметила девушка.

У нее была хорошая память. На это нечего было возразить. И герцог взорвался:

– Чушь!.. Слова!.. Пустые слова!.. Нет в мире дружбы, ради которой можно пожертвовать королевством!

– Я часто слышала от вас обратное, – возразила Жизель с кротким упрямством.

– Боже праведный, да что вы себе позволяете?! – зарычал герцог в бессильном гневе.

– Отец!.. – воскликнула девушка.

– Довольно, – резко оборвал ее вельможа. – Ступайте в свою комнату, мадемуазель, и никуда не выходите без моего разрешения.

Жизель склонилась перед ним с глубочайшим почтением и проговорила:

– Повинуюсь, монсеньор.

Выпрямившись, она добавила:

– Но позвольте вам заметить, что в ваших интересах отказаться от короны, как требует от вас господин де Пардальян, и я тоже молю вас об этом.

Это было сказано таким странным тоном, что герцог пришел в волнение и невольно спросил:

– Почему?

– Потому что всегда лучше отказаться от дела, которое заранее проиграно.

Юная красавица произнесла эти слова пророческим голосом, с непоколебимой уверенностью в своей правоте. И было видно, что это не притворство. Нет, Жизель сказала то, что думала. Хоть герцог и научился многому у Пардальяна, он был суеверен, как все игроки. А ведь в рискованной партии, которая ему предстояла, он ставил на кон собственную голову. И Карл Ангулемский решил, что невинное дитя предсказало ему мрачную правду. Смертельно обеспокоенный, он нервно спросил:

– А почему ты решила, что мое дело заранее проиграно?..

– Потому что в таком случае вашим противником будет господин де Пардальян, – уверенно ответила Жизель.

Охваченный мистическим ужасом, герцог ждал, что дочь назовет какую-то сверхъестественную причину его поражения. Будь слова девушки туманными и непонятными, они потрясли бы Карла Ангулемского до глубины души. Однако предложенное ему объяснение было самого естественного свойства. И хотя тут было от чего обеспокоиться, герцог почувствовал себя уверенней. Не замечая, что сам возобновляет спор, он ответил:

– Мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, сколь грозен этот противник. Но и его можно победить.

– Вероятно, – пожала плечами Жизель. – Я лишь хотела сказать, что раз уж господин де Пардальян пошел против вас – и это несмотря на всю его привязанность к нам, – значит, ваши замыслы представляются ему неблаговидными, а ведь шевалье – само воплощение чести. Конечно, у меня нет ни знаний, ни опыта, но мне известно, что негодное дело проиграно заранее.